Клавир

Каждое утро я просыпался, шёл в школу. Днём возвращался обратно, занимался не пойми чем, а после ложился спать. Кажется, многим должно быть это знакомо. Моему дню сурка не была конца и края.

Всегда завидовал людям, время которых расписано поминутно: "В семь-сорок три я делаю то, а в семь - сорок четыре - уже другое". Так практично, так удобно! А я… Хах, я даже в таком "свободном" графике не находил времени на саморазвитие, типа чтения заумных книжонок, занятия йогой или поедания до ужаса полезной пищи. Я не смел выделить этому ни секунды...

Всю мою жизнь можно было описать парой слов: Полная. Бесповоротная. Деградация. Немного больше пары, но все же довольно кратко и содержательно.

Я листал ленту в социальной сети вместо зубрежки истории, языка, литературы. Для меня не было ничего страшнее, чем взять в руки книгу с надписью: "Алгебра и начала мат. анализа". Или нет... Даже не так. Я научился отвечать на уроке, не имея малейшего понятия о предмете, об имени педагога. Да я даже своих одноклассников не знаю в лицо.

Да и друзей-то у меня нет! Казалось бы... Подростку нужно общение, социализация, всё такое. Но я не имел такой потребности. Это затишье внутри... Пустынная душа искушенного влагой путника - всё помогало мне мириться с мыслью о полном беззаботном одиночестве. Я получал что-то вроде удовольствия от всего этого. Моя зона комфорта, которой я не желал покидать ни в коем случае.

Меня не манили улыбки, объятия, поцелуи. Ни киношные страсти, ни "книжные" романы. Мама пыталась приобщить меня к культуре поклонения любви, музыке, поэзии. Таскала по театрам, музеям, выставкам - все тщетно.

Однажды, например, я пришёл домой и услышал звуки, которые прежде не обрушались на стены моего жилища. В эту секунду отец встретил меня, с порога начиная подгонять. С присущей мне медлительностью, я снял сапоги, куртку, плотные перчатки. Чтобы дольше идти, я даже решил задержаться у зеркала - поглядеть на себя, такого серого и такого обычного. Но вдруг... Звуки стали наполнять мою голову с новой силой. Я вскоре понял, что это, наверное, фортепиано. Но откуда оно, кому на нем играть? В моей голове произошла некая несостыковка, прогнавшая неторопливость, но родившая невероятное любопытство. Я оторвался от самосозерцания и вошёл в гостиную, куда приглашал меня отец.

Когда я приоткрыл дверь, звук смолк: воцарилась обычная для нашей скорлупки тишина. Когда дверь открылась полностью, мои глаза встретились с глазами, ранее мне незнакомыми. Голубые, такие большие, круглые... Что-то странное выделяло эти глаза среди прочих. Это что-то заставляло чувствовать меня малость, надо сказать, некомфортно. Пару мгновений спустя я понял, что не так: эти глаза были красивы.

Мать прервала это наваждение, представив мне человека, сидящего за фортепиано. Как я понял из сахарных речей, это моя учительница музыки, которая будет мне преподавать. Но глаз оторвать от неё я не мог... Да я даже слова найти не смог. Отец лишь усадил меня на стул около учителя, а я покорно ему повиновался.

Она спросила, знаю ли я, что такое музыка. Было бы глупо и нелепо отвечать, что нет... Но я ответил, что это такой же звук, как и другие: как голос, как шуршание бумаг на столе отца и так далее. Её ответ был до глупости заумен и до сложности прост... "Музыка — это не только звук, но и любое чувство, которое ты способен испытать. Это вся жизнь, что тебя окружает". Тут я заметил, что родители ушли: я остался наедине с голубыми глазами и их причудливой хозяйкой.

Она нежно сказала, будто шепча: "Послушай, это вальс Шопена. Твоя мама думает, что тебе должно понравиться". Вальс... Слово вроде бы новое, но, когда я услышал так называемую "жизнь", я осознал в действительности всю безнадежность своих единообразных дней, проведенных мной в смертной скуке. Нежные руки её плавно летали по клавишам, а я смотрел на них, недоумевая: играет ли она на фортепиано? Или это душа её и сердце опустились в руки и поют через этот забавный ящик? Сколько же вопросов хотелось задать... Но "жизнь" не давала сказать ни слова.

Стоило мне ощутить внутренний покой, как темп ускорился, а её пальцы буквально забегали по инструменту. Ноты, подобно слезам, подобно каплям дождя, выливались из-под ее пальцев. Она играла всё быстрее, а я не мог отвести неравнодушных глаз от её рук, лица... Её души. Я почувствовал, как моё сердце бьётся в такт "жизни", как моя душа жаждет выпрыгнуть наружу и петь... Петь о чувствах, которые я испытывал впервые. Полное смятение перемешалось с непреодолимым счастьем и внутренним хаосом.

Но тут "жизни" настал конец - она остановилась. Я крепко сжал её маленькую руку с длинными пальчиками, и попросил петь ещё и ещё... Смотрел в её немного напуганные глаза. В ответ она лишь погладила меня по голове и вновь сказала: "Терпение, мальчик". И я будто лишился сознания, внутри все потухло: её слова успокоили абсолютно все эмоции в голове.
Она ушла, а я не мог связать и слова.

Я провел эту ночь около инструмента. Удивительно, что он стоит здесь с моего рождения, а я не замечал. Как же радовалась мать: её сын чем-то заинтересован! Один отец был как всегда мрачно холоден. Иногда мне казалось, что его сердце совсем не билось, глаза не моргали, а тело направляется какой-то языческой силой.

Я смотрел на пианино, видя лишь одну её, играющую Шопена для меня одного. От одних только мыслей о "жизни", которую мне показала учительница, внутри кишки сворачивались в плотный клубок... Кровь вскипала, сжигая вены; мышцы совсем отказывались слушаться. Всю ночь сидел, ожидая её появления.

В школу я не пошёл. Родители уехали рано утром на весь день, а я продолжал созерцать и мечтать о "жизни" и её ценностях, постижение которых еще предстояло мне... Тогда в моем разуме горела мысль, что я у неё один единственный, кто познал эту самую "жизнь". Но вот настал час нашей встречи... Её не было. Она всё не приходила, а я не мог взглянуть в окно, чтобы поискать взглядом похожий силуэт.

Минута. Десять. Час. Два. Никого не было...
Когда учительница пришла, я почти было заснул. Увидя её руки, открывающие клавиатуру, я спросил о причине её задержки. Она же ответила: "Я не могла прийти раньше, друг мой! У меня есть и другие ученики. Они также хотят заниматься музыкой, как и ты".
И тут внутри вспыхнула ненависть. Ко всему миру, к каждому её ученику, которому она играла. Я вскочил с места и начал громко кричать и ругаться. Она встала, попыталась успокоить меня, как вчера. Но нет: ад поглотил меня... Не знаю, что она увидела в моих глазах перед тем, как я ударил её головой о клавиши инструмента... Она не издала ни звука. Лишь фортепиано будто взвыло от боли и ужаса. Гул стоял на весь дом. Я смотрел на то, как кровь стекала с побагровевших клавиш на паркет. Она упала на пол в момент, когда вошли родители. Улыбка матери перешла из любовной в истерическую, она побежала к учителю, пытаясь спасти. Отец совсем не изменился в лице: он подошёл и дал мне пощечину... Я ещё не понял, что совершил. Я осознал лишь то, что больше никогда никто не услышит то, чем дышал и жил я.

Убив её, я потерял всё: жизнь материальную, "жизнь" в том прекрасном смысле, в котором понял её на первом уроке; первого друга, первую любовь... От ненависти ли? Нет. От неостановимого желания "жить".

И это желание в конце концов привело меня к скорой гибели в бурном течении реки... Сквозь шум воды я слышал вальс.