Палата 7

      В ответ тем, кто не понимает почему крымчане бросили Украину...
Палата №7
 
Лера - 40 лет
Катя – 25 лет
Оспадова – 50 лет
Ира – 40 лет
Вика – 25 лет
Крауф – 35 лет
Надя – 18 лет
Юля – 25 лет
Оля - 40 лет
Света – 25 лет
Санитарка с толстой задницей.
Баба Маня Ложакова – 85 лет
Дежурный врач - любой
Врач Владимир Сергеевич
Вася санитар
Мэр
6 сопровождающих
Бабка
 Александра Ивановна – 60 лет
Михаил Иосифович – 70 лет.
Врач Ирина Борисовна - 30 лет
Неизвестная – 60 лет.
Власова – 35 лет.
Отец Симон – старец с бородой.
Больная – лет 50
Серёжа, муж Светы
Пролог
Автор.  Сегодня вы увидите необычное представление.  Здесь всё, как в обычном мире: точно так же светит солнце, так же идут дожди и ночь спускается на землю в положенное время. Но что-то здесь не так…
   Вам покажут тех, кого стараются прятать от людских глаз. Вам расскажут о том, о чём принято молчать. Вы будете смеяться над тем, над чем грешно смеяться. И, мы надеемся, что вы будете плакать о том, что становится уже обыденным.
    И поэтому: мы просим вас быть предвзятыми – к себе и снисходительными – к артистам…

Картина 1

Темно. Слышен редкий женский смех. Не простой, а грубый, грудной, басовитый: «Гы-гы… гы-гы-гы… гы-гы-гы-гы-гы…» Зажигается свет. Его включает женщина в голубой ночнушке – это Лера. Мы видим шесть больничных кроватей. На одной из них лежит женщина лет 50 и смеётся во сне.
Лера: Я больше не могу этого слышать… (она будит смеющуюся) Что с тобой?
Оспадова: Я родила… А кого я родила? Кого?!! Мальчика или девочку?
Вика: (занудно) И мальчика… И девочку…
Оспадова: Двойню? Где мои дети?! Я хочу видеть своих детей!!!
Лера: Сейчас, сейчас… (Она выходит и возвращается с врачом и медсестрой)
Дежурный врач: Что случилось?
Оспадова. Я родила двойню! Я хочу их увидеть… Покажите мне моих детей!!!
Дежурный врач: А… Идёмте, идёмте… (больная встаёт и уходит за врачом)
Все, кроме одной, садятся на своих кроватях, обхватив колени. Одна – это Крауф - залезает с головой под одеяло. Лера собирает вещи Оспадовой.
Катя. Куда они?
Лера. В интенсивную…
Катя. Слава богу, а то я думала, что я сама с ума сойду за эту ночь… Я не знала, что здесь так страшно.
Лера. Здесь не очень… Вот там… (она кивает на дверь, куда увели Оспадову) Там – бывает страшновато… Однажды дед в белой горячке козу искал. Какая-то сволочь ему водки в больницу принесла. Сначала он долго шарил по своей палате, а потом пошёл по всем остальным, заглядывая под кровати, сбрасывая матрацы, опрокидывая тумбочки. Потом накинулся на больных, требуя вернуть его Машку… Он был готов на всё, что угодно… Я не могу забыть эти выпученные глаза, (показывает очень выразительно) пальцы, скрюченные, как когти пантеры и кривой оскал с пеной на синих губах... Брр! Тьфу! (крестится) Он весь трясся от ненависти… Такое не забудешь.
Катя. А кто она?
Лера. Оспадова? Ей было 16, когда она забеременела, но родители заставили её сделать аборт, и подали в суд на её мальчика. В общем, разбили ей жизнь. А она любила этого мальчика… И любила их… Она послушалась их и осталась бесплодной… Потом похоронила родителей и вот потихоньку, может быть, от вечного одиночества – сошла с ума…
Вика. (Равнодушно махнув рукой) А!.. (взялась за кроссворд) Изобретатель фотографии?
Лера  Дагер! (С ожесточением) Да ты представляешь, что такое первая любовь, от которой заставляют избавиться? И если заставляют чужие люди там: учителя, врачи, соседи… их можно не слушать, а родителей, которых ты привыкла почитать? Как ослушаться их? Если семья у них была строгая, чуть ли не пуританская. Это были деспоты, которых она звала на «Вы» и которых не могла ослушаться!… И, оказалось однолюбкой. Ей больше никто не был нужен, кроме того мальчика.
Катя. Как же она должна была ненавидеть их за это?..
Ира. Всю жизнь жить с ними в одной квартире и каждую секунду – ненавидеть… От этого можно сойти с ума…
Лера. Здесь почти все, чей разум с несправедливостью смириться не смог… А те – (она машет за окно) – смирились, подстроились как-то.
Вика. Приспособились.  Итальянский дирижаблестроитель?
Лера. Нобеле!
Та, что лежала, укрывшись, встала и вышла из палаты.
Катя. Кто это?
Лера. Это старая дева. У неё что-то с гормонами…
Вика. (Смеясь) Это гибрид гермафродита, дауна и шимпанзе! Волосы на всём теле, как у мужика! По-моему, она «поехала» от стыда за свой внешний вид!
Лера. Она нигде не может показаться. Помнишь сказку об Аленьком цветочке?
Вика (с отвращением). Такое волосатое чудовище! Брр.
Лера. Но, к сожалению, это не сказка и её уже никто не полюбит, и она никогда не превратится в прекрасную принцессу,  не родит ребёнка… Ни-ког-да… Зачем она жила?..
У Кати звонит телефон. Фраза домомучительницы из м/ф «Малыш и Карлсон»: «Ку-ку! Это ты? Ку-ку, мой мальчик! А-ля-ля-ля-ля! Я сошла с ума! Какая досада».
Катя шепчет: «Чего ты так рано? Хорошо. Я тоже тебя люблю. Пока».
Вика. Самая высокая гора мира?
Лера. Эверест.
Вика. Нет.
Лера. Джомолунгма.  Это одно и то же.
(Катя встаёт и пытается перевернуть зеркало, висящее на стене обратной стороной)
Лера. Не надо! Это специально для неё… Чтобы меньше встречалась сама с собой.
Вика. Композитор, автор балета «Спящая красавица»? (Входит заспанная, зевающая и потягивающаяся Крауф. Все прыскают от неожиданного сравнения)
Ира. Чайковский. Я снова видела всё тот же сон… Каждый день один и тот же сон… Мне снится то, что было на самом деле… Я рожаю шестимесячного ребёнка, а его кладут на подоконник – умирать… Не в барокамеру, потому, что это очень дорого; не дают мне, чтобы я попыталась выкормить его; не пеленают и не уносят в кроватку, чтобы он сам имел шанс выжить… Нет… Его кладут - на подоконник, где ужасно дует из щелей, чтобы - скорее…
   С тех пор, как умерла моя бабушка, я перестала спать. Вот уже 15 лет, как я мучаюсь бессонницей. И теперь, когда меня, наконец, стал одолевать долгожданный сон, я боюсь его, ещё сильнее, чем пустое смотрение в потолок…
Вика. Хм! Я бы переживала так! Когда я забеременела, мой муж вдруг ни с того, ни с сего - захотел ребёнка. Он стал беречь меня, как торбу с яйцами! Я даже не ожидала!.. Сказала ему сдуру, думала – посочувствует, денег даст и на аборт, и на полушубок песцовый… А он – полушубок купил, а аборт – запретил делать. «Только рожать!» - говорил. Я ему: «Ни за что!» А он: «Ты ведь говорила, что любишь меня?» Я говорю: «Говорила…» А сама думаю: «Люблю… Но только с тобой в баре травку курить, стриптиз смотреть, водки попить, потанцевать люблю, чтобы за ягодицы, вот так к себе прижать… Да, вот это люблю, а не пелёнки сраные твоему выродку стирать!» «Люблю, - говорю, -  люблю!»
   Потом я у подружки рецепт спросила, лекарств напилась, так он меня в больницу отвёз, а врачам намекнул, что если, не дай бог, что…
Катя. Бритвой по горлу и в колодец?!
Вика. Да-да! Хорошо, что одноклассницу брата в больнице встретила! Та ещё штучка… Такая патриотка была! Комсорг! Школу с золотой медалью закончила, клятву Гиппократа давала… Я ей всё рассказала, а она за деньги мне - аборт сделала. За 20 минут! И мужа убедила, что там от лекарств и травки неполноценный ребёнок бы получился. Да ещё говорит: «Приходи через месяц, я тебе бесплатно самую долговечную спираль поставлю. Таким, как ты – плодиться нельзя».
   И вправду – бесплатно поставила(!), да ещё квитанцию показала, что деньги за аборт в детский дом перевела, дура! Вот кому здесь место… (кивает на постель Оспадовой)
Катя. А почему ты здесь?
Вика. Я главбухом в фирме работаю. Мой босс недавно юриста нового взял. Пацан совсем! Но ушлый, ох и ушлый… Все уловки в законах знает, на все нарушения – отмазки находит! Это он босса надоумил, что самая надёжная  страховка – когда за всё отвечает человек «психически нездоровый». Полежу я в больнице, а потом, если что случится: ревизия там или налоговая нагрянет… То боссу всегда можно будет на меня сослаться.  Скажет: «Она - во всём виновата. Она – придурок, а мы ничего не знали». И с меня взятки гладки. Больных – не сажают!
   Я сначала сопротивлялась, а потом подумала: «Откажусь – такой зарплаты уже нигде не получу… Да и по цепочке передадут, чтоб выше уборщицы – нигде не брали…» Пришлось - согласиться…
Лера. Да, что деньги с человеком делают?..
Вика. Зато вы тут бесплатно валяетесь, а у меня – доллары на счёт капают! Кстати, по его совету и босс сегодня женится. На нищенке какой-то. Если что: из всего имущества: халупка с удобствами во дворе и пёс в будке. А денежки все – в надёжном месте. Вот так жить надо!
Отец космонавтики?
Лера. Циолковский.
Хапать всеми дырами?
Вика. А что тут такого, если государство разрешило?!! Кто умнее – тот и живёт! Всё по справедливости…
Первый русский академик?
Лера. Ломоносов.
Вика. Гибрид верблюда?
Лера. Лама.
Вика. Откуда ты знаешь?
Лера. От верблюда.  (Выхватывает кроссворды из её рук. На одном дыхании) А ты знаешь, что это такое? Это промокашка для мозгов! Чтобы впитывать лишние! Этой стране не нужны образованные люди. Им некуда применить свои знания. И страна придумала хороший способ использовать их интеллект! Она напечатала сканворды(!), чтобы люди не маялись от избытка ума и от безделья! Чтобы им некогда было думать, что они никому не нужны! Инженеры, учёные, учителя, музыканты – торгуют на рынке, открывают бутики и сидят в них, разгадывая кроссворды! Вот высшая, великая цель их жизни – разгадать кроссворд! А иногда даже суперприз получить! Мыльницу!
Катя. О, смотрите, что здесь написано: «С кроссвордами «Ириса» - проходит время быстро!»
Лера. Ага, разгадал – и на обдал! (другим тоном, спокойно) А ты говоришь – жить…  Да разве это – жизнь? (она держит кроссворды за уголок и роняет их, они разлетаются в разные стороны)
Вика. (Поднимает кроссворды) А без них, здесь бы и места не было! Как в метро в час пик! Вся страна бы собралась на этих койках!
Французский ювелир?
Лера. (Достаёт из вазочки  искусственный цветок) Наступило время, когда перестало быть нужным всё настоящее. Всё вокруг подменяется бутафорским. Каждому по скрипке Страдивари и по яйцу Фаберже!
Вика. Во! Точно! Фаберже!
Ира. Я помню, как мы снимали ситцевые занавески и вешали яркие гординки из ацетатного шёлка, которые рассыпались через год от солнечного света. Как мы сдавали шерстяные костюмы в утиль и покупали – кримпленовые, которые трещали и бились током…
Лера. Сливочное масло заменяли бутербродным маргарином.
Катя. Чай и компот – пакетиками «Юпи», со вкусом и запахом, (пафосно) «идентичным натуральному».
Ира. Мы отказались от живого общения с артистами, заменив его телевидением. Вся музыка стала электронной, синтезированной…
Лера. Наступило время, когда и так всё сойдёт!
Ира. Можно приехать пятерым певцам из Москвы и спеть оперу «Севильский цирюльник» без всяких декораций, под фонограмму, без костюмов. Просто в кроссовках, джинсах и футболках. И ведь спеть-то так… Пенсионно-выездной вариант…
Лера. Такое впечатление, что мы уже всё знаем, и ничего нового и гениального быть больше – не может. И нам остаётся только переделывать старое. Уродуя до неузнаваемости, чтобы не обвинили в плагиате…
Вика. Пришло  время римейков, девочки. Талантливые – чистят унитазы!
(Открывается дверь, входит санитарка.)
Санитарка. Кто здесь убыл? (все кивают на постель Оспадовой. Санитарка забирает её вещи, приносит чистую постель, застилает кровать. Застилает одним махом, как виртуоз. Все показывают большой палец, видя её явный талант)
Входит девушка и тихо садится на краешек кровати. Это Надя. Ладонь у неё перебинтована. Она крепко прижимает к себе большого плюшевого медведя.
Надя. Здрав-ствуй-те…
Все. Здравствуйте…
Санитарка (шепчет Лере на ухо): Ничего не спрашивайте… (уходит)
Вика. А зачем вы расспрашиваете? В душу ко всем лезете? Интересно да?
Лера. Говорят, что когда слушаешь о чужом горе, ну, только о настоящем, тогда своё кажется - меньше… Шучу… Надо же чем-то заняться? В карты играть –  надоело… Галиматью газетную больше не выношу… А по телику – пошлятина сплошная. Ведь ни один депутат канал «Культура» общедоступным не сделал! Хорошее – только за деньги…
Ира. У них в голове даже мысли такой не промелькнёт! Им самим только Сердючку, «Виа Гру» да «Дикие танцы» подавай! Вот они и считают, что все остальные люди – такие же, как и они…
Лера. Власть захватили звери… Паразиты… А вы видели когда-нибудь крысу, которая хочет слушать Рахманинова? (Все смеются)
Вика. (Лере) Вот, вы у всех всё выспросили, а про себя – молчите? Не хорошо! Нам тоже «развлечения» хочется!
Лера. Я попозже… Ещё много времени впереди… Да и завтракать пора. Вон народ в пищеблок потянулся…
Все выходят, Лера задерживает Вику.
Лера. Тут со словами – поаккуратнее надо. Говорят, в нашей палате женщина лежала, у неё муж с сыном погибли. Уже вроде на поправку пошла, и вдруг кто-то тихо так: «Са-шень-ка», - сказал. Так сказал, как она их звала. Они тёзками у неё были… Она вышла, а утром её в перевязочной нашли. Вены осколком перерезала и под краном держала, пока замертво не свалилась… Вот тебе и слово… Идём.
(Выходят. Голоса за кулисами)
Вика. Юлька!
Юля. Два придурка из одного класса! Где б мы ещё встретились?
Вика. Ну, положим, у нас в классе только придурки и были, но мы-то вылечимся… А они… Заходи, рассказывай! (Входят в палату, садятся на Викину постель) Ты чего сюда загремела?
Юля. Диссертацию пишу. Чтобы домашние дела не отвлекали, здесь «в тихой обители обрела пристанище». Учителя, врачи со всей области, как на курорт сюда приезжают стрессы снимать. Лес, птички поют, хочешь – грибы собирай, хочешь - на кровати валяйся весь день! Никто по голове не стучит, да ещё и больничный оплачивают... Санаторий!
Вика. А что: сейчас диссертации ещё кому-то нужны?
Юля. Они и раньше только тем, кто писал, нужны были! Точно так же, как и дипломы… Сколько умных людей в подмастерьях всю жизнь проработали, из-за того, что поленились в своё время накалякать чего-нибудь… И сколько дураков судьбы людские вершили? Только потому, что - не поленились…
Вика. А помнишь, как мы учителя физ-ры в туалете закрыли, за то, что в раздевалку без стука входил?
Юля. А он потом заставил весь класс через козла прыгать. Прямо в школьной форме…
Вика. А мы тогда мини носили… Говорят, он деканом в институте физкультуры стал…
Юля. Вот-вот! Таким как раз власти-то и хочется! Чтобы им – всё можно было… Всё-всё на свете – можно!
Вика. Зато как мы ему отомстили! Помнишь, тем же летом на практике всех свиней в колхозе его фамилией подписали.
Юля. Красным фломастером на филейной части…
Вика.  Вот он бесился!
Юля. Намыленной тряпочкой свиньям зады мыл…
Вика.  Ладно, пойдём, а то съедят всё. Ты не знаешь, что сегодня на завтрак: куриная, лошадиная или китайская каша?
Юля. Сегодня - божественная - манная – без молока, масла, соли и сахара… Как обычно…
Вика. Ага, и чай без заварки…
Юля. Всё в жизни пережить можно. И это (говорят вместе) переживём-пережуём!
Вика. Когда с собой салями, икра и маслинки с грибочками. (Стукаются одинаковыми пакетиками с едой. Выходят.)
Картина 2

Фойе. Александра Ивановна вяжет. По телевизору показывают балет. Лера возвращается после завтрака.
Лера. О, балет! Неужели страну снова пучит?
Александра Ивановна. Это конкурс имени Кшесинской! Балерины, в которую были влюблены все последние Романовы. Это удивительная история. После революции Князь Михаил специально остался, чтобы организовать её отъезд во Францию. Его арестовали, а когда останки царской семьи нашли в шахте, в его руке был зажат медальон с надписью «Маля». Так, любя,  звали Матильду Феликсовну. У неё была великолепная коллекция Фаберже, а в шубе её щеголяла Коллонтай.
Появляются санитарка и Вася, тащащие под руки огромную женщину.
Лера. Снова Лариске укол назначили?
Женщина подходит к двери, расставляет ноги  и упирается руками в косяки. Санитары всеми силами пытаются втолкнуть её в дверь, но у них ничего не получается. Лера невольно улыбается и  уходит.

Картина 3

Вечер. Палата. Входит Вика.
Вика. Ой, девчонки! Я сегодня свою одноклассницу встретила! Какое всё-таки детство у нас классное было. Беззаботное, бесшабашное. Сколько мы с ней уроков прогуляли, пропутешествовали. И в лес ходили, и в балку к ставку, и по трясине болотной в малинник  пробирались. А однажды даже в самолёт в аэропорту забрались. И к соседке моей – колдушке ходили на мальчиков гадать. Так она нам про наши прошлые жизни столько наговорила! От самых амёб в озере Мичиган. Сто миллионов лет назад! И где мы потом только не рождались? Когда она енотом в Америке была, - я в Австралии кенгуру на задних лапках прыгала. А потом мы неандерталками были в барсовых шкурах. Модницы эдакие патлатые. А в 18 веке я герцогиней была, а Юлька – фавориткой короля...
   Вот уж мы тогда насмеялись. А на выпускной вечер кассету с записью клавесина принесли, и под фуги и сарабанды весь вечер дурачились. Танцевали менуэты, как при дворе Людовика четырнадцатого. (Берёт Леру за руку и делает реверанс)
Ира. Господи, чем только люди от безделья не маялись?  И кармы свои изучали, и родословные до двенадцатого колена выискивали, и эбонитом натирались, и от деревьев энергией заряжались… Часами в обнимку с дубами стояли… (Обнимает Вику, показывая).
Лера. И всё-таки что-то там было основательное. Жила в людях какая-то надежда, вера во что-то хорошее. Стремились все куда-то…
Вика. Наговорилась так, что аж рот устал!
Все укладываются спать. Звучит фуга и Вика с Юлей в полутьме танцуют придворный танец.

Картина 4

Утро. Все спят, входит санитарка с горой белья, вениками, кистями для побелки, шторами.
Санитарка. Подъём! Вставайте, девоньки… У нас ЧП! Мэр к нам припереться собирается. Несёт его нелёгкая… Говорят: к обеду нагрянет. Все месячные запасы еды его боровам скормят. (Утирает кулаком нос). Вы у нас – не буйные, так что на субботник завотделением вас сказал взять! Звыняйтэ!.. Вот вам кисти - бордюры белить, вот веники – дорожки мести. Из палаты вашей приказано образцово-показательную сделать! Быстренько постели меняйте. Я вам пододеяльнички в цветочек раздобыла и наволочки с оборочками. Занавески дырявые скидывайте. Вот вам шторы из ординаторской! И в сад, все – в сад! Мужики из третьей палаты уже все клумбы вскопали, а вы всё спите!
Все выходят.
Санитарка. Вася, заходи. (Входит санитар со стопкой халатов)
Вася. Куда им халаты положить?
Санитарка. Бросай на стул, сами разберутся. (Берёт с тумбочки недописанное письмо) Я просто балдею от их писем! Эти придурки покруче любого юмориста будут! Я больше ничего не могу читать после того, как стала читать их письма! Вот послушай. (Читает с выражением. Вася вешает шторы)
     «А может быть и вправду: все звери – люди? Просто: кто что заслужил за прошлую жизнь? Люди не знают истины, но если это так, как пишут в этих дурацких книгах про реинкорнацию, то мне становится страшно. Ведь, если вылить на тебя все слёзы, выплаканные о тебе, то ты - утонешь в них! Если обрушить на тебя разом всю ненависть, которая была вызвана тобой, то она проморозит насквозь всю землю! Если собрать всю любовь, доставшуюся тебе, то она - испепелит весь мир своим жаром! Если каждая женщина, любившая тебя, там, на небесах, возьмёт от твоей души всего по одной клеточке, то от тебя не останется ничего! А последняя сотня влюблённых – сожрёт друг друга - заживо, вырывая твои атомы, друг у друга! Они растащат тебя, и в следующей жизни ты сможешь родиться не иначе как – одноклеточной амёбой или инфузорией туфелькой, которых ты не захотел рассматривать даже в микроскоп.    Ты будешь жить, и побываешь даже в своём театре в кабинете у главного режиссёра. Будешь плавать в аквариуме и увидишь... Нет, у амёб ведь нет глаз! Ты почувствуешь своей оболочкой его новый «шедевр», записанный на видео. И может быть даже, прочувствуешь его до конца, если какая-нибудь голодная рыба не проглотит тебя...
  А может быть и вправду: все звери – люди?  А жизнь – вечна. И тогда можно предположить, что вирусы - это всего лишь умершие кумиры! Звёзды эстрады и кино... Вирусы, у которых нет даже оболочки... Их растащили, не оставив ничего, и они бесятся, ощущая свою теперешнюю ничтожность. Бесятся и мстят своим почитателям, вселяясь в них раковыми опухолями. Мстят и смеются, мол, вот я, тут, в тебе! Люби меня! Ведь ты хотел быть со мной! Люби!..
   Ты непрестанно манишь за собой тех, кто сначала любит тебя - неистово и самозабвенно, а потом точно так же – ненавидит! Ты всю жизнь сбегал от их ненависти и грелся в их любви. Ты превзошёл даже бога в умении разжигать её. И ты – растаешь, растворишься  в ней… И мне страшно за тебя...»
    Ну, каково? Какой ещё фантаст такое выдумает?
   Вася. А они ведь верят в то, что пишут.
   Санитарка.  Да, для них это – единственное, что волнует их сейчас больше всего на свете...  Вот мы: сажаем картошку или грызёмся дома по поводу переваренных макарон...
   Вася. А они нас – на атомы раскладывают...
  Санитарка. Каждая в своём мире живёт. (Крестятся. Выходят.)

Картина 5

День. Все одеты в красивые китайские шёлковые цветастые халаты. Палата с цветами на каждой тумбочке.  Входит санитарка.
Санитарка. (Полушёпотом.) Идут! Только молчите! А то: эти только на порог, а бабка уже поинтересовалась. Говорит: «А чё это вы сюда припёрлись? Вас сегодня в мэрии не покормили, да? В столовой, наверное, учёт?»
Все смеются.
Входит врач, завотделением, мэр, и шесть его шавок в одинаковых чёрных костюмах.
 Завотделением: Вот наша палата №7. Как видите, всё здесь чисто, аккуратно, светло, тепло… Девочки лечатся, скоро на выписку пойдут.
 Мэр. Жалобы какие-нибудь есть? (Все пожимают плечами) Выздоравливайте поскорее и не забудьте сходить проголосовать. Мой номер – седьмой, как и у вас. Легко запомнить! А я сделаю всё, чтобы вы больше сюда никогда не попали! До свиданья, девочки! (Подмигивает Вике. Все посетители  уходят)
 Лера. Нет ничего грязнее – видимости чистоты! (Брезгливо снимает халат, одетый поверх своего)
Ира. А чего мы не спросили, когда вода будет не по четыре часа в день, а постоянно?
Лера. Когда на ней заработать можно будет! Будет кубометр 100 гривен стоить, так даже наказывать начнут за свинство, за то, что не тратите всё, что обязаны истратить!
  Входит бабка со стопкой портретов, перевязанных бечёвкой.
 Бабка. О! Поглядите, что припёр этот  боров! Все люди, как люди: портреты на мягкой, приятной бумаге печатают, а этот на вощёной припёр… Куркуль чёртов! А говорит, что всё для людей делать будет… И на хрена они теперь? Тьфу!
Лера.  Не переживайте вы так. Вот они с другой стороны чистые. Их квадратиками разрежут и на банки для анализов наклеят.  Будет наш мэр на содержимое смотреть и в 32 зуба ему улыбаться…
Ира. Может хоть лужу у въезда заасфальтируют?
Вика. Ага, плиткой мраморной выложат!
Катя. Скользкой такой… которую у аптек класть любят.
Лера. Пришёл человек за анальгином, а глядишь и гипс с костылями прикупит… Всё польза…
 Бабка. А чего вы на завтрак не ходили?
 Вика.  Пахали мы. Видимость красоты для борова вашего создавали…
 Бабка.   Девоньки! Здоровье беречь надо! Чего я здесь-то? Выгрузила сдуру 50 мешков с цементом, и полопались у меня сосуды там... Кровью - заливалась просто. Врачи сказали, что надо срочно операцию делать! 256 швов наложили да ещё наркоз передозировали…
    Однажды дочка пришла ко мне в палату, стоит рядом: «Что принести?», - спрашивает, а я вижу, что весь потолок маленькими гадючками покрылся. Висят они, извиваются и на меня падают. Холодные и скользкие такие. Брр! Падают и сползают по мне - вниз. Но я-то понимаю, что этого не может быть, что надо просто подождать, когда этот бред закончится… И вот - последняя осталась. Я ей кричу: «А ну, иди сюда, я тебя одним зубом перекушу!» Дочь испугалась, шарахнулась от меня. Трясёт меня: «Мама! Что с тобой?!!», - спрашивает. А я говорю: «Это гадючки на меня падали…» А она: «Предупреждать же надо!» (смеётся)
    А потом месяц из дому выйти не могла. За порог ступить страшно было. Я могла посмотреть на дерево, а у него глаза появлялись, и начинало оно извиваться, ветви ко мне тянуть, чтобы задушить… И предметы все расплывались, ёжились, кривлялись мне, как в мультике, языки показывали…
   Так что: пять тысяч на операцию потратила – от долгов теперь до смерти не оправлюсь, крови половину потеряла, чуть не умерла, и, в конце концов, с ума сошла – «раздвоение личности», говорят. И всё из-за того, что пожадничала грузчикам десятку заплатить… (Выходит)
Вика.  (С ехидцей) Скупой  платит  дважды!

Картина 6

Утро.
Катя. (Берёт мобилку, смотрит на неё ожидающе) Ку-ку! (Погодя) Ку-ку! Ну, ку-ку же!!! (Трясёт мобилку) Ку-ку!!!
Лера. Рано ещё. Сама просила попозже звонить…
Ира. Чёрт! Хорошо, что напомнили. У меня же ученица на конкурс сегодня должна ехать! (берёт свой телефон) Леночка, ты помнишь, что ты сегодня едешь? Спишь ещё? А билет взяла? Во сколько? (Лена называет сегодняшнюю дату. Например 16.07) Леночка, это дата. Возьми билетик в ручки. Взяла? Читай, детка… Дальше читай… Ещё дальше… Вот это – время! Чёрт! Два часа до отправления осталось! Ты такси заказала? Ах да к шестнадцатому июля. Дура! Срочно такси вызывай! Вещи не собрала? Тебе столько платят, что там новые купишь. Трусы и «Тампакс» в сумочку и вперёд! Паспорт не забудь, дура!
(Раздаётся «Ку-ку» из Катиного телефона)
Катя. Ура! (Поворачивается лицом к стене и долго шепчется, жестикулируя рукой)
Ира. Мозгов – три грамма, всё на ноги ушло, звезда(!) и это самая умненькая из всех… Остальных по семь нянек за ручку водят… А им по восемнадцать уже…
Голос бабки за сценой: Пирожки! Пирожки! (Входит бабка)
Бабка. Пирожки с ливером по гривне!
Вика. А вчера по 75 копеек были?
Бабка. Вчера мясо 25 стоило, а сегодня уже 32 гривни!
Ира. А раньше пирожки с ливером 4 копейки стоили…
Бабка. Раньше и здесь так кормили, что пирожков не надо было покупать!
Вика. Да что вы понимаете?!! Мы сейчас в Евросоюз вступаем.
Бабка. А нахрен он нужен?..
Вика. Мы, как люди жить будем.
Ира. Как люди?
Входит Юля
Юля. Пирожки у вас?
Ира. У нас! Но цены кусаются и заражают бешенством.
Бабка. Раньше цены для людей держали. Заботились. А теперь всем на всех наплевать. Лишь бы свой карман набить!
Лера. Вы достали меня своими спорами! Я думала, что хоть здесь отдохну от этих проблем, от своих мыслей!  Но вы и тут достаёте! Объясняю популярно: чем отличаются две системы: наш бывший псевдо-социализм и капитализм?  Я не стану трогать духовное. В духовном, мы были на сто порядков впереди. Я попробую объяснить то, из-за чего мы потеряли то, что имели. Всё - имеет причину. И она всегда самая простая. Проще – не бывает…
Вика. Один из предводителей французской революции на «Р»?
Лера. Робеспьер! Отсутствие гильотин говорит о том, что это закономерный процесс. Когда одни, добиваясь власти, начинают врать, а другие, отдавая им право распоряжаться своими судьбами, - начинают делать вид, что верят им – не может быть ничего!
Вот, возьмём хотя бы (ищет, что бы взять. Берёт качающийся стул) стул… Что это такое? Предмет, на котором сидят! Т.е. – усовершенствованная табуретка. Красная цена которой – десятка. Стул же стоит – (переворачивает стул вверх ножками и читает) 78 рублей. 68 рублей - это плата за усовершенствование: за красоту, за надёжность, за удобство. 
   При социализме, с его фиксированными ценами, чтобы сохранить их в течение десятилетий, необходимо было постоянно снижать себестоимость. Потому, что на эту десятку кормились несколько десятков человек, и количество их неустанно росло… Это: и всё начальство фабрики, это и правительство, и образование, и медицина, и милиция, и с десяток всяких развивающихся стран… А ещё надо было постоянно повышать уровень жизни народа, и зарплата за эти годы возросла в три раза…
  А раз нельзя повышать цену, значит, нужно было снижать себестоимость, т.е. постоянно думать: «Чего бы не доделать? Без чего можно обойтись? Чего не вложить, а она бы еще стояла и не разваливалась до того, как её продадут?» Сначала упрощали производство, снижали трудоёмкость, заменяли соединение шип в шип – винтами. Потом стали заменять материалы  более дешёвыми. Делали табуретки не из древесины, а из ДСП, отчего срок службы их  снижался раз в двадцать. Табуретки хватало года на три, если в первый день не ломалась. И  получалось, что за то же время, пока служит деревянная, надо 20 из ДСП купить… У меня, кстати, табуреткам по 45 лет, а им и сносу нет и еще столько же прослужат! (Другим тоном) Их папа мой делал…
    (Снова с азартом) Это был такой способ самообмана. Цена та же – 10 рублей. И правительство всегда могло неголословно сказать: «Мы заботимся о населении, держим низкие цены!» Но то, что качество у продукции – самое худшее, какое только можно представить, - скрывалось. Качество держалось только на сознательности. Потому, что это - социализм, потому, что кормить эти табуретки должны  массу дармоедов, потому, что на бумаге планомерно и неустанно должно расти благосостояние народа. И рабочий, получавший за ту же табуретку 70 рублей в месяц в 1960 году, получал в 1980 уже 250 рублей. Но он не научился делать их лучше. Он должен был делать их – больше и больше! Хуже и хуже…
   Люди не имели возможности контролировать: куда? И на что идут государственные деньги? А они тратились на производство дерьма и содержание паразитов, которые обязаны были заботиться о людях, а заботились – только о себе!
   Слова - заменили заботу! Когда ложь начинают выдавать за истину, - ничего не может получиться!
   При капитализме же, наоборот, постоянно думают: «Как бы так усовершенствовать эту табуретку, чтобы покупатель увидел её и, не раздумывая, выложил тысячу баксов!» И они придумывают самые вычурные формы, самые мягкие материалы, самые разнообразные цвета, обивают кресла кожей, ставят на колёсики, а для самых ленивых - вставляют моторчики… Кстати, я бы на их месте, делала кресла ещё и с подогревом…
Катя. И с вентилятором!
Лера.   Это две противоположные философии.
  Социализм – как упростить, сделать дешевле и доступнее. Чтобы было, как грязи…
  Капитализм – как сделать таким удобным, таким красивым и незаменимым, чтобы выманить из покупателя как можно больше денег. Заворожить и запрячь его в кабалу банковских кредитов, сделав вечным должником, отрабатывающим своё вечное желание брать от мира всё самое лучшее.
  Кто ищет удобства и красоты – тому капитализм! Кто хочет просто жить, кто без претензий, кто может обойтись и этими стульями, (она толкает стул и он разваливается) – тому хватит и социализма.
   Но таких к тому времени почти не осталось, все захотели удобств, все посчитали, что они заслуживают  большего. А когда этого дерьма стало больше, чем грязи и его стало некуда девать, когда все люди, получая зарплату, не тратили её, покупая то, что для них делали, а клали её на сберкнижку, ожидая завоза импортного товара. Когда резко упали цены на нефть. Когда взорвался Чернобыль. Когда средства информации донесли до рассудка каждого, что за бугром  даже бомжи живут богаче. Вот тогда всё и сломалось! И капитализм – победил. Он победил в умах у каждого из нас!!!
   И государство заставило нас раскупить то дерьмо, которое завалялось на полках. Оно создало искусственную инфляцию. Дерьмо раскупали со страшной силой! Раскупали втридорога то, что вчера было абсолютно не нужным, для того, чтобы хоть как-то спасти свои исчезающие на глазах деньги. Их просто меняли на что-либо материальное, чтобы не потерять навсегда…
  Мы презирали всё своё, а потом раскупили всё это – по заоблачным ценам. Мы молчали, когда меняли нам строй, надеясь, что будем есть балыки и кататься на джипах, а нам завезли китайские кроссовки с пустыми пятками и наши дети коверкали свои ноги. Нам завезли «Инвайт»(!) - воду в пакетиках, от которой портились наши желудки, а дети приобретали диабет. Нам завезли окорочка, выращенные с помощью биоинженерии, и неизвестно что будет с нами  и нашими потомками через десятилетия… Вполне может быть, что мы обрастём перьями, и это будет ещё хорошо! А то и клюв  вырастет. Кто его знает, что мы там съели?
  Вот, знает кто-нибудь из вас, что сою модифицируют геном скорпиона? А что у нас сейчас без сои?
   Я писала письма в советские газеты, когда двадцать лет у государства не было денег, чтобы начать производство клея, изобретённого для склеивания металла.  Он позволял обходиться без сварочных работ при ремонте трубопроводов. Намазал трещину, замотал ленточкой, и стало крепче, чем было. Даже под водой клеить можно было. А у государства не было денег на это копеечное производство потому, что его постоянно забывали вписывать в пятилетний план нашего развития…
Зато теперь мы покупаем этот клей у китайцев… Им не лень производить то, что имеет спрос.
   А вы знаете из-за чего произошла Чернобыльская авария? Как выяснилось теперь: на некоторых мощностях происходят провалы и всплески реактивности! Это когда мощность увеличивают, а реактивность – падает. И наоборот. Мощность снижают, а происходит взрыв. Такое необъяснимое чудо природы! Точно такой всплеск был на Ленинградской АЭС. Но тогда защита не была отключена, и взрыва не было. И об аварии умолчали. Не сообщили не только в прессе, но даже учёным, разработчикам, обслуживающему персоналу других станций. Свято сохраняли миф о том, что наша промышленность – самая лучшая! Наши АЭС – самые надёжные! Наши учёные – самые умные! А наш атом – самый послушный!
  Сохраняли миф, утаивали правду, а учёные ничего не знали об этих реально существующих провалах и всплесках!
 Юля.  Да нет, они знали, просто не придумали методов, отменяющих законы природы…
Лера. А знаете, кого наказали? Кому дали по 10 лет тюрьмы? Тем, кто строго выполнил инструкцию, составленную этими учёными!
   Ничего не может быть  там, где слова о заботе становятся важнее самой заботы!
Юля. Торопился депутат похвастаться, как он заботится о своём народе, и задавил избирателя…
Лера. Сказка про Левшу заканчивается тем, что, умирая, в горячке он кричит: «Не чистите ружья кирпичом! Они от этого стрелять перестанут!»
   Так вот, тогда в Ленинграде не нашлось ни одного Левши. А если бы и был, то его бы – расстреляли или сгнобили здесь же… Вы представьте: он мог бы предупредить и спасти всех, кто потом  погиб в Чернобыле, но умереть в этом случае должен был – предателем! Вот так!
Все сидят с открытыми ртами и переваривают сказанное.
 Ликбез закончен. Я думаю, больше вопросов не будет? Давайте лучше о птичках! (Она распахивает окно, наклоняется через подоконник. В палату врывается ветер, развевает занавески, и слышно пение птиц и шум леса.)
Юля. (Вике) Кто это?
Вика. (Тихо, Юле) Лера. Её девиз: Вляпалась в дерьмо – предупреди других! Вот она и выискивает это дерьмо по всему свету, и вляпывается,  чтобы предупреждать… У них на заводе недавно повышение зарплаты было. Всем на 50% зарплату подняли в связи с подорожанием продуктов. Она вымела свой химсклад, покрылась толстым слоем пыли, прокашлялась и пошла к директору - спрашивать: почему её продукты на 100 рублей подорожали, а его – на две тысячи? И не мог ли бы он покупать свои там же, где и она. Чтобы всем поровну повышение было…(Смеются)
Лера.   У наших соседей попугай есть. Артист! Ну, просто умора. Они даже в театр перестали ходить, когда завели его. Говорят: «Мы теперь из дома – ни ногой! Кеша без нас скучает». А когда уезжают, нам его оставляют.
   Бывает, позовёшь его к себе. Похлопаешь вот так. (Хлопает себя по плечу) А он – толстый, ему летать лень. Он дойдёт до края стола и кричит: «Мост давай! Мост давай!» Подставишь  ему руку. Он взберётся, сядет на плечо и в ухо тебе: «Поцелуй меня! Поцелуй меня!», - шепчет.
   А если скажешь: «Умри!» или не дашь ему, чего он хочет, - он на спину – бряк! Лапками пару раз дёрнет, (показывает) голова – на бок, глаза закроет и лежит, ждёт, когда все напугаются. Потом один глаз откроет, посмотрит по сторонам, встанет, как ни в чём не бывало и: «Не ждали?!», - скажет.
     Вот сидим мы однажды за столом. Гости к нам из Москвы приехали. С ними регент молоденький.  Кеша по столу ходит, блюда пробует и называет: «Колбаса, яблоко, апельсин…» Подошёл к салату с чесноком: «Фу, какая гадость!» В общем, опозорил хозяйку…
Я рядом с регентом сижу, а он наивный такой… Пожалуй, наивнее этого попугая будет. А пьёт - по чёрному. Я его спрашиваю: «Так пост ведь сейчас. Вам наверно пить нельзя?»  А он успокаивает: «Ничего, потом отмолим». А Кеша: «Тьфу, богохульник!» Все чуть в тарелки носами не попадали.
   Утром спим ещё. А я вспоминаю, что сейчас за Кешей хозяева придти должны. А вставать – лень,  я и говорю вслух, надеясь, что кто-нибудь сделает это за меня. «Надо бы Кеше газету свежую положить!» И вдруг регент этот вскакивает с постели, и восхищённо так: «Так он ещё и читает?!!» (Все смеются)
Вика. Ой, что-то аж в боку закололо…
Юля. А ты время зря не трать. Я вот и зубы здесь бесплатно вылечила и УЗИ сделала. Пойди, обследуйся.
Вика. О`кей! (Выходит. Пауза.)
Ира. Берёт газету с тумбочки Нади. Читает. «Виктор Ющенко просит не превращать день его рождения во всенародный праздник. Лучший подарок Президенту к сегодняшнему торжеству финансирование библиотек и детских домов». Откуда это старьё?
Надя. В тумбочке лежало.
Ира. Переворачивает газету, смотрит на дату. 23 февраля 2005 года.
Лера. Как быстро исчезает эйфория. Какими анекдотичными выглядят статьи, написанные когда-то вполне искренне…
Юля. Все ему тогда верили…
Лера. Верили чему? Что он вернёт им всё, чего они лишились? Вот Кучма, он вполне справедливо считал, что: зачем президенту шевелиться? Всё и так разворуют сами! Я понимаю, если бы строить надо было, создавать что-то, тогда – да! Без кнута - не обойтись. А делить?.. Кому больше надо, тот и заберёт… Зачем вмешиваться? Ведь это вы все решили, что пора растаскивать те камни, которые  разбросали ваши предки. Мы все(!), а не он. А этот регулировать делёжку решил: у одного вора отнимать, а другому, ещё большему ворюге – отдавать. Вот молодец! Ура! Слава герою! Да-зравствует справедливость!
А знаете, что будет потом? Дети проклянут своих родителей за их честность! Они спросят: «Почему Тимошенко взяла для своей дочери всё, что могла утащить, а вы играли в «честненьких и справедливеньких» и отдали другим всё, что должно было принадлежать нам?» Они скажут нам: «О чём вы думали, когда разрушали? Вы с гордостью и самоотречением кричали: «Пусть алчные и ненасытные – живут в сласть и множатся, а мои дети пусть подыхают с голоду! Потому, что я не хочу выглядеть алчным?!!» Они обязательно спросят с нас, и не оттого, что станут алчными, а оттого, что деды и прадеды их – проливали кровь и свою, и чужую, чтобы добыть им счастья, а мы – упустили его… Отдали это счастье алчным…
Ира. Господи, какая тоска. Давайте хоть в карты поиграем?
Лера. На раздевание…
Юля. В бридж! 
Надя. Я не умею…
Ира. А в «Дурака»?
Лера. В «Дурака» - и дурак сумеет…
(Все, кроме Крауф собираются у кровати Иры, рассаживаются, она сдаёт карты)
Входит Вика.
Вика. «Не сезон!» - Сказал Штирлиц и отбросил лукошко в сугроб! И УЗИ, и томограф с сегодняшнего дня приватизировали. Сто гривен теперь томография стоит.
Лера. Скажи спасибо, что не по сто евро, как в Европе…
Вика. Спасибо! (Ехидно кланяясь)

Картина 7

День.
Лера. Служебный роман… Когда все вокруг зовут тебя его любовницей, а ты… А что такое «любовница»? Можно сказать, что это женщина, которая любит мужчину, а он на ней не женится? Да? Она любит его, а он – не женится… Она любит, а он на ней  - не женится. Любит, а он - не женится!! Она – любит его, а он – не женится на ней!!! Она любит только его(!), а он на ней – не женится!!! Ни-ког-да!!!
Последнее она выкрикивает в истерике, слёзы текут ручьями, она их размазывает по лицу… Все замерли и приготовились бежать за врачом… Она резко отнимает руки от лица. Улыбается.
   Дуры! Вы что подумали, что я сошла с ума? Ну, вы и дуры! Я же всё понимаю… Это – жизнь. Вот, например: существует Солнце… Оно летит себе по Вселенной, а на нём постоянно возникают протуберанцы. Такие резкие выбросы энергии. Оно захватывает рядом стоящую женщину и привлекает к себе. (Лера кружится в вальсе по палате; приближается к Вике, расчёсывающейся у окна и смотрящейся в маленькое зеркальце; обнимает её одной рукой, увлекая за собой; прижимает к себе) Она только прижмётся к его груди, а у него уже протуберанец - с другой стороны. (Отпускает Вику. Приближается к идущей куда-то Крауф, и второй рукой обнимает её.) Оно не стоит на месте! Мгновение - и эта, и та, другая – уже не милы, и просто нафиг не нужны! Ведь оно -  Солнце!!! Ему - ничего не нужно! Оно просто светит, а мы не можем жить(!) без него…
Ира. О, у нас в театре тоже было одно такое светило. Стада влюблённых див, доведённых до экстаза, - генерили идеи, а он выдавал их за свои режиссёрские находки… Потом он сдавал спектакль, собирал чемоданы и «ту-ту», не оставив адреса. А в театре – двенадцать полупокойниц! Кого-то из петли, слава Богу, вовремя вынули, кого-то из комы две недели выводили, кому-то вены зашивали,  Анютку по косточкам из-под балкона выбирали… Нет, не могу…
   Странно всё-таки… Любили они его – все абсолютно одинаково, а вот умирать – по-разному собрались… (молчание)
Катя. А потом?..
Ира. А потом его встретил кто-то из артистов. Совершенно случайно, в другом городе и на дружеской попойке тот разоткровенничался и сказал: «Быдло – должно работать! Есть всего три способа заставить его работать, но: денег  у меня нет, кнут – запрещён, а посему остаётся единственный и самый надёжный – это - любовь! Ради неё бабы сделают даже больше, чем всё!»
Лера. ( Поворачивается к Крауф) А хочешь, мы из тебя красавицу сделаем? Прямо сейчас! Только потерпеть надо будет. Сможешь? (Та - кивает) Девчонки, тащите у кого что есть! Щипчики, станочки, косметику, ножницы, бигуди, фен… (Все кинулись рыться в тумбочках) А мы тебя пока отмоем от пилюль… (Уводит её за кулисы)
Вика. (Побежала в соседнюю палату) Я сейчас, мигом! (Вбежала с Юлей и целым мешком косметики)
Юля. Умеючи, всё сделать можно! Идём! (Они уходят за кулисы и оттуда слышны голоса, смех, стоны и  вскрикивания Крауф)
  В это время в противоположной двери появляется задница санитарки. Она моет пол. Входит полностью, видит, что никого нет, вытирает пыль с тумбочек и подъедает всё, что на них лежит, запивая соками из тетрапаков и бутылок, читает письма…
Голоса всех поочерёдно. Ножки побрили, бровки выщипали, реснички накрасили, волосики накрутили, куколка! А профиль! Посмотрите: чем вам не Нифертити?
Юля. Сейчас я тебе платье принесу человеческое. А это – выбрось! (Юля вбегает и выбегает в противоположную дверь. Санитарка давится конфеткой) (Юля вбегает с платьем. Санитарка резко ставит коробку, и сок вылетает фонтанчиком. Юля ничего не замечает) (Платье одето) Мамочки! Красота-то какая!
Ира. А я туфли на шпильке ей подарю. У нас один размер. (Вбегает, достаёт туфли из тумбочки)
(Санитарка запихивает в рот дольки апельсина)
(Лера и Юля вводят Крауф в палату, держа за пальцы приподнятых рук).
Вика. Герцогини – в отпуске!
Санитарка. (Смотрит на Крауф) А что здесь посторонние делают? Кто разрешил войти?
Ира. (Крауф) Ну, вот, ты ещё и богатой будешь! Не узнают тебя! Все мужики теперь твоими будут! Только подмигни…

Картина 8

 (Ночь. Звучит музыка Евгения Доги из х/ф «Мой нежный и ласковой зверь» Все спят, но вот женщины в ночных рубашках встают и пускаются в медленный пляс)
 Автор.  Сон… Это волшебное состояние, когда их мятежные  души освобождаются от всего земного и взмывают ввысь. Они знают ту высшую правду: зачем они здесь? Но, днём их страхи не дают им идти к цели, а ночью – они свободны и улетают туда, где им хорошо или, наоборот, в тот ужасный мир, с которым они должны бороться. Бороться и обязательно побеждать…
 Вика… Она танцует в обнимку с калькулятором. Она знает это дело лучше всего, и ей очень просто жить. У неё всегда дебет сходится с кредитом и ещё кое-что – остаётся для себя…
Катя... Даже во сне она неразлучна со своей скрипкой.
 Надя… Она танцует… со своим плюшевым медведем. Наши любимые детские игрушки… Они знают все наши тайны, мокнут от наших слёз и задыхаются в наших объятиях, только они способны понять нас и молча согласиться с нами…
  Лера… Она всю жизнь мечтала стать балериной, но в её городе не учили танцевать. И всё равно она танцует лучше всех, потому, что всё, что бы она ни делала, она считает самым важным в мире, и делает это так, чтобы миру не было стыдно за себя…
  Ира… Она дирижирует всем этим балетом… Вы скажете, что балетом нельзя дирижировать? А вот посмотрите сами… (Ира машет руками и все повинуются её взмахам и их отдельные танцы сливаются в один)
  Крауф… Её нет среди них… Она не спит… Она - бережёт причёску… Завтра она пойдёт покорять мир!
Крауф. А-а-а-а!!! (За ним следует визг всех остальных. Видно, как души возвращаются к хозяйкам и прячутся с головой под одеяла. Несколько секунд тишины)
Лера. (Выглядывая из-под одеяла) А что это было?
(Все вылезают из-под одеял. Волосы у всех стоят дыбом)
Крауф. Я лежу, и вдруг какая-то волосатая ручища открывает раму и тянется ко мне.
Лера. (Выглядывает в окно) А, это Петя, местный любитель женских прелестей! Он  вздумал полюбоваться безмятежным сном нашей прелестной нимфы. ( к Крауф) Видишь, уже готов и первый кавалер… Смотри-ка, он ничего не боится. Спустил штаны, стоит  и улыбается… (она жестом показывает это двойное стояние и двойную улыбку) Я сейчас… (она выбегает из палаты. Слышен её крик) Владимир Сергеевич! ( Теперь слышны шаги за окном, удар, звон разбитой бутылки)
Вика. ( Смотрит в окно, делает жест рукой) Йес!!!
Лера. (Голоса за окном) А вы классно метаете бутылки!
Врач Владимир Сергеевич: Я в армии служил гранатомётчиком…
Лера. И, когда ломался гранатомёт, вы брали бутылку с физраствором, бросали, и поджигали вражеские танки?!. (Они смеются. Входят)
Врач Владимир Сергеевич: Спите, девочки. Враг позорно бежал. Я покараулю вас сегодня… (Выходит)
Вика. Ага, покараулит! Задрыхнет раньше нас!
Лера. Этот не задрыхнет.
Вика. Сядет с опахалом и будет от придурков сны дурные отгонять…
Лера. Ты и представить себе наверно не можешь, что на свете ещё остались настоящие доктора? Думаешь, что все уже, как и ты - ремеслом своим кормятся, профессией своей живут? Да, тем всем нужно, чтобы побольше доходяг было, чтобы было с кого деньги тянуть. Им лечить – самим себе вредить! Поэтому: знать и уметь стараются - поменьше, чтобы случайно не проговориться и кого-нибудь не вылечить. Верный гонорар не потерять! В чём-то ты права. Скоро таких - станет большинство. А этот - может всё! И готов отдать всё, всю свою жизнь за таких дураков, как мы… Вот только мы без него не сможем… (Выходит)

Картина 9

Ночь. Фойе. Александра Ивановна обвязывает батистовый чепчик  кружевами. Оля плачет в уголке дивана. Входит Лера.
Лера. (Александре Ивановне) Не спится?
А.И. Мариночка с Серёженькой скоро вернутся. (По заговорщически) А знаете, Лерочка, я скажу вам по секрету: ведь когда они уплывали в этот круиз - Мариночка  уже чуть-чуть беременной была. (Светится от счастья, тянет нитку) Ой, нитки заканчиваются… Что делать? (На глазах появляются слёзы.)
Лера. Идите спать. Завтра Владимира Сергеевича попросим, он купит. Идите, спокойной ночи. (А.И. выходит) (Оле) Ты чего ревёшь? Ночь уже… Иди спать.
Оля. Я не могу там находиться.
Лера. Кто?..
Оля. Власова… Как только она вошла к нам, я сразу же поняла, что не смогу быть с ней в одной палате. Она подошла к детским фотографиям, всмотрелась в каждую милую мордашку, и сказала с ненавистью: «У, выродки!» Она включает телевизор, когда все спят, выключает свет, когда кто-нибудь пишет или читает. А сегодня зачитывала вслух моё письмо…
Лера. Подожди… (Уходит. Возвращается с врачом) Владимир Сергеевич, Я прошу вас. Если дуру выдрессировать можно, то сволочь – останется ею навсегда… Пожалуйста…
Врач Владимир Сергеевич:  (Берёт Олю за руку, поднимает с дивана, кружит на месте, рассматривая заплаканное лицо, машет рукой) Ладно…
Лера. Переноси вещи. Завтра у нас одно место освободится, а сегодня на моей кровати поспишь. Я в ординаторской побуду. (Оля уходит) У Александры Ивановны снова нитки закончились…
Врач Владимир Сергеевич: Завтра я в город поеду, в Здравотдел нужно…
Лера. Медаль получать?
Врач Владимир Сергеевич: Нет. Увольняют меня.
Лера. Как?
Врач Владимир Сергеевич: Так… Две недели доработаю и адью!
Лера. А как же мы? (Доктор резко встаёт и  уходит)

Картина 10

 Ночь. Оля расположилась на Лериной кровати. Входит Лера.
Лера. Девочки, вы ещё не спите? А давайте скинемся, у Александры Ивановны нитки закончились, а Владимир Сергеевич как раз завтра в город поедет.
Вика. Чего это мы должны чепчики для чужих детей оплачивать, у них что: родителей своих нет?
Лера. Они на свадебном круизе, на «Адмирале Нахимове» в Цемесской бухте.
Ира. Это, который лет двадцать тому назад?..
Лера. Который… (Как бы сама с собой) В Доме малютки все дети в этих кружевных чепчиках выросли.
(Все кладут деньги на Лерину тумбочку)

Картина 11

Ночь. Ординаторская. Лера приносит деньги. У Владимира Сергеевича больная. Лера выходит за дверь, но слышит разговор.
Больная. Тогда я работала на таможне. Производила досмотр вещей. Она подошла с какой-то коробкой, я попросила открыть её, а там оказалась литровая бутылка с каким-то лекарством. Я сказала, что ввоз лекарственных средств, неразрешённых Минздравом – запрещён!
  А она сказала, что у неё умирает ребёнок, что они продали всё, что могли, заняли денег у всех знакомых и даже незнакомых, и это последняя возможность спасти их сына. Она умоляла меня, но рядом стояла моя начальница и смотрела на нас в упор. Я не могла нарушить инструкцию. Я сказала, что не пропущу запрещённый груз… И она выпустила эту бутылку из рук. Бутылка грохнулась о бетон и разлетелась на миллион осколков и брызг. Один осколок впился мне в ногу, потекла кровь…
  Я всю жизнь старалась забыть эту историю, и вот через столько лет мы обе - здесь… Теперь я знаю, что ребёнок их вскорости умер, а они ещё много-много лет выплачивали деньги, которые занимали  на это лекарство…
  Ради чего все эти границы? Все эти законы? Инструкции? Порядки? Запреты?.. Я не могу её видеть! У меня болит совесть! (плачет) Выпишите меня отсюда, пожалуйста…
Врач Владимир Сергеевич: Хорошо. Завтра к десяти документы будут готовы.
Больная. Спасибо.
Больная уходит. Входит Лера.
Лера.   У нас - нет границ. Всё и всегда мечется из крайности в крайность! Раньше запрещали ввозить то, что могло спасти жизнь; теперь разрешают ввозить всё, что способно даже убивать!
Подаёт деньги.
Вот, теперь надолго хватит… А почему они в глаза не смотрят?
Врач Владимир Сергеевич: Наверно, они видят суть… Суть того человека,  с которым говорят. И суть эта зачастую нелицеприятная. Это как заглядывание  в душу. Неудобно… Да и самим им как-то боязно, что кто-то тоже сможет прочесть их сокровенные мысли. Они чувствуют себя совершенно беззащитными, вот и отводят взгляды.
Лера. Кажется, что все они хранят какую-то тайну.
Врач Владимир Сергеевич: Эта болезнь, как внезапно пришедшее откровение. Вот например: узнаёшь ты вдруг, что туда откуда все мы питаемся, попадает яд…  Или происходит что-то глобальное в природе. Например солнце начинает гаснуть… Этого нельзя увидеть. Просто ты это чувствуешь, ты знаешь, что все вскорости умрут от этого яда или без солнца, но знаешь и то, что никто в это не поверит.
Им открыто нечто. Они знают какую-то тайну, но им не верят. А это страшнее всего, когда тебе не верят…
Лера. А как вы теперь?
Врач Владимир Сергеевич: Единственная, за кого я боюсь, - это Оля… Она - на грани…
Лера. Если бы я что-нибудь могла…
Врач Владимир Сергеевич: Ты бы хоть с собой справилась! Рассказывай, что было на этот раз? Когда-нибудь ты не вернёшься из этого своего «транса». Ну! (тщетно пытается заглянуть в глаза Лере, берёт её за подбородок) У-у-у… Я всё больше и больше убеждаюсь, что эта одержимость – это просто энергия, просто воздействие одного человека на другого… Передача идей. Своего рода гипноз, внушение… И когда человек начинает поступать не так, как сделал бы он сам, а так, как нужно этому другому человеку – внутри его возникает конфликт, противоборство «своего» и «чужого»… Это всё равно, что налить кипятка в пластмассовую бутылку. Она - покорёжится. Говори, что с тобой было?!!
Лера. (Испуганно) Похудела на 10 килограмм…
Врач Владимир Сергеевич: Ну, это ещё ничего… В прошлый раз, когда мы подключили к тебе приборы, все стрелки так и остались на нулях. Покойники излучают больше энергии… Скажи, неужели они действительно заслуживают этого? Да и который это уже по счёту?
Лера. Третий… Только с двумя из них у меня ничего и не было. Это не объяснишь… Я встречала их и чувствовала, что я их уже знаю… Я как будто помню их… Помню не только внешне, не только их прикосновения, а даже чувства, которые они вызывали у меня когда-то… Я любила их так, что то, что висело над ними начинало нависать и надо мной. Нет, не тучей - глыбой! Чёрной стотонной глыбой, над которой я была не властна. От которой не могла укрыться и не могла укрыть – их…
   Это чувство не зависит от меня… Вот я смотрю на вас, я даже люблю вас чуть-чуть, но у меня ведь не возникает чувства, что я вас знаю… А тут… Я как будто пришла в этот мир специально, чтобы встретить их! Да и чтобы встретить их, я совершала совершенно не свойственные мне поступки… Я делала такие вещи… Даже сказать стыдно...
   А общаясь с ними, я преображалась, превращалась в совершенно других женщин, и смотрела на мир уже их глазами, чувствовала их боль… Это нельзя объяснить словами…
Врач Владимир Сергеевич: Ага, чеховская Душечка…
Лера. У каждого из них – своя сказка. Я просто записываю то, что прилетает откуда-то. Стихи об этом человеке, витающие в воздухе. Я с детства терпеть не могла стихи, а тут вдруг они сами полезли из меня! Сначала я записывала их, потом сжигала, но они вертелись в моей голове, до тех пор, пока я не восстанавливала их снова. Я пыталась вспомнить сожжённое, но слова не складывались, и моя память перебирала тысячи вариантов, весь словарь Ожегова, чтобы подобрать нужное, забытое...  У меня теперь три ужасные сказки…
   Первый - был моим начальником. Я вышла из декрета, и мне его представили. А я вдруг говорю: «А я тебя знаю!» А сама думаю: «Что это я сморозила?» И он с той же ночи начал мне сниться. Было так, что он снился мне по пять раз в неделю … А потом стали писаться стихи о монахе и девушке, которую он променял на Бога. О предсказании цыганки, что он узнает высшую истину мироздания, если уйдёт из мира и всецело отдастся Богу. О нищем ребёнке, которого он не впустил в свою обитель перед страшной грозой. А ведь это был его ребёнок. А потом он умирал. Один. А потом был на небесах и видел то, что было предначертано ему Богом. Видел своих детей: сына, о существовании которого он даже не подозревал; дочь, которая так и не появилась на свет. Видел любимую, которую он бросил. Она вынуждена была скитаться по миру, и умерла при родах, оставив сына сиротой. Видел свой дом у реки, который он не построил, видел себя счастливым, таким, каким не был при жизни и одного дня… (Замирает, как бы догадываясь о чём-то) Вернее: был, пока любил… Пока они были вместе и пока она его любила…
   Второй был лётчиком. Вы представляете, что такое армейское братство? А тут их всех разделили на мелкие государства, и заставили  присягаться в том, что они будут служить не всему Советскому народу, а какой-то его части, а в случае необходимости, должны будут стрелять друг в друга и в свой бывший народ. Тогда уходили в отставку целыми эскадрильями. И вот этот лётчик, налетавший сотни часов на сверхзвуковом истребителе, – никому не нужен. Его действительно припёрло тогда к стенке. Он терпеть не мог халтуру, а везде, где его брали на работу – было только очковтирательство. В фирмах заставляли продавать бракованное оборудование, на стройке он работал по 16 часов в день, без выходных, а ему не платили… У них бизнес такой был. Принимать человека и выгонять, заменяя другим и никому не платить. Он приходил ко мне и говорил: «Вот я покурю, и мне есть будет меньше хотеться…»
    И сказка ему написалась грустная… О детях, которые рождаются или не рождаются, в зависимости от желания их родителей. Сказка о тех, кто должны были бы быть вместе, но они расходятся во времени и не могут встретиться, и даже встретившись, не смогут быть вместе, хоть и захотят этого. Потому, что даже захотят этого в разное время… Сначала героиня умирала без него, а потом герой казнил себя, за то, что ушёл…
   А помните, что я сказала во время прошлого гипноза? «Спаси, ведь видишь, погибает». Его уже нет… Его насмерть сбила машина… Откуда я могла это знать? Ему было всего 34… А слова эти, как бы кричала его мать с фотографии, которую я рассматривала у него на стене… За что мне это?
   Страх… И снова страх…
   От него нельзя убежать. Наоборот, всё должно найти своё объяснение.  Теперь этот – талантливый и непризнанный… Я люблю его, а над ним висит что-то ужасное, необъяснимое, фатальное…  Я так хочу понять…
Врач Владимир Сергеевич: Давай попробуем. (Лера ложится на кушетку, он начинает сеанс гипноза) Вспомни, вспомни…
(Слышны слова мужчины издалека) «Неужели ты не понимаешь, что я никогда тебя не полюблю?!!»
 
Лера. (Очень быстро, со страхом в голосе, хватаясь за края кровати) (Скороговоркой)
Падаю! Падаю!
Господи! Как же мне больно!
Рушится мир мой!
Ах, Боже, ах, Боже, довольно…
Падаю! Падаю!
Господи! Дай же мне руку!
Кружится всё!
И верчусь я, верчусь я  – по кругу.
Словно в воронку
Я в омут бездонный сползаю,
Падаю, падаю я,
Как листок опадаю…(Дрожит. Молчание)
Врач Владимир Сергеевич:  ( дотрагивается до её руки, и она успокаивается) Где ты?
Лера. (как бы очнувшись) Не знаю… Всегда я там, где он…
Врач Владимир Сергеевич:  (делает круговое движение рукой над её лицом) Вспомни.
(Слышен мужской голос издалека) «Ты никогда не доберёшься до моего сердца!»
(Слышен голос Леры издалека) «Да, сердце Кощея где-то далеко, за тридевять земель, в преисподней. Я знаю. Я ищу дорогу к нему, и знаю, что когда найду - крылья мои сгорят в адском пламени… Но, я люблю тебя! И мне ничего не страшно!»
Лера. Сердце… Оно было слишком ранимое, а эта жизнь каждую секунду вонзала в него нож. И ты вырвал своё сердце, и выбросил его далеко-далеко, забросил поглубже, чтобы никто не смог добраться до него и уколоть.
Ты жил без сердца. А что может натворить человек без сердца? Господи! Чего он только не способен натворить?!! 
(Слышен голос Леры)
«Ты сердце выплакал
Над выдуманным горем,
Творя своё несведущей рукой». (Молчание)
Врач Владимир Сергеевич: Где ты?
Лера. Парю над бездной…
Подо мной зияет
Сияющая красная дыра,
Очерченная чёрными краями
И плещется внутри оранжевое пламя, -
Болящим чревом мается земля…
Над жерлом я притихшего вулкана.
Свой слышу крик: «Я так люблю тебя!»
Последний миг…
Трепещут крылья… Ай!
Пугает жаром огненная рана,
Ведь в нём - сгорят они?..
Вот надо мной любви горящей дым…
И страхом смертным мне дыханье сжало.
Люблю иль не люблю?
Я знаю лишь одно: Хочу быть с ним!!!
«Я так люблю тебя!» (стонет)
(Скороговоркой) Падаю, падаю, Господи!
Как же мне страшно...
(Слышен мужской голос): «Ты не интересна мне! У тебя нет крыльев!»
Лера. От крыльев нету и следа…
И вот уж небо…
Я не вижу неба…
Я слепну от огня… (стонет)
Врач Владимир Сергеевич: Где ты?
Лера. Падаю… Падаю в такую бездну, где Иуда парит, как ангел в небесах, потому, что он предал всего одного, а там - внизу, в глубине, те, кто предал миллионы, целые народы, страны, континенты… А я пролетаю мимо них и всё падаю и падаю… Глубже и глубже… Ибо предавали они и убивали они тех, кого ненавидели, кого считали низшей расой, неверными, нелюдями… А тот, к кому я спускаюсь, до чьего сердца никак не доберусь - всю жизнь предавал и убивал тех, кто любил его и в кого он сам был когда-то влюблён…(стонет)
Врач Владимир Сергеевич: Где ты?
Лера. Спускался так Орфей за милой Эвридикой…
Он знал, что Боги с ним…
Благословеньем божьим он храним…
Я ж – Бога прокляла…
Я против всех – одна…(стонет)
(Скороговоркой) Падаю, падаю, Господи!
Как же мне страшно...
Врач Владимир Сергеевич:  (успокаивает её) Что ты видишь?
Вот круг из милых див…
Каким-то алым сердцем
Играют, как мячом…
К одной, к другой летит,
А вот и к третьей…
Раззява! Уронила…
То, видно, я была?
Не сберегла…
А кто-то - подхватил…
И снова в круговерти
Летит, летит пылающее сердце.
И в пляске сатанинской
Обкусывает каждая кровавые края.
И кровоточит, плачет, плачет сердце…
И алая вокруг него земля…
Я мчусь за ним,
Оно же прочь летит,
Взмывая вверх
И отдаваясь в руки…
Его уносят тысячи девиц
Всё дальше, глубже, глубже, глубже, глубже…(стонет)
(Кричит) Милый мой! Очнись! Ты слишком рано стал Гамлетом. За ним по пятам следует смерть, а я хочу, чтобы ты - жил!
(Вскакивает) Нет, не могу, не сегодня…
Врач Владимир Сергеевич: Спи. (Укладывает и укрывает её пледом. Выходит.)
Лера. (Достаёт из кармана фотографию, целует. Говорит тому, кто на фото)  Кто я? Уборщица, которая нашла самое грязное место и роется в дерьме, вынося его вёдрами. Когда грязь – здесь, где должно быть сердце… Нельзя проходить мимо…
  Одна вычищает грязь из комнаты, где ты проводишь всё своё время, другая выносит её из того места, где должно быть сердце, а третья где-то далеко… Пытается отыскать твоё затерянное сердце, чтобы вернуть его на место. На чистое место. (Укладывается поудобнее, прижимая фотографию к своему сердцу) Пусть пока моё бьётся вместо твоего…

Картина 12

Вечер. (Лера на своей кровати, Оля на кровати Крауф)
Вика. Дом Мельпомены и Талии?
Ира. Театр.
Вика. «Интеллект» с двумя «л» пишется?
Лера. Это, смотря, какой интеллект? Бывает с одной, бывает с двумя, если очень большой, то и с тремя! А у некоторых и вообще без «л» можно написать… Всё равно ничего не изменится.
Оля. (Вике) С двумя. (Подходит к окну) Ой, смотрите, у нас охранник появился. С пистолетом.
Лера. Будет сны наши дурные расстреливать.
Ира. И никто теперь сюда не проберётся, и нашу кашу не съест.
Вика. Хана Петушку!
Лера. Я раньше думала, если Бог дал мне такое великое чудо, как Любовь(!), неужели он поскупится на такую банальную мелочь, как квартира? Но, оказывается, мы сами должны заниматься  мелочами… Хоть что-то же мы должны делать сами?! А порой нас и на мелочи – не хватает…
    Я люблю его везде! И дома, и на работе, и на улице, и в лесу, и на море… Нет на земле места и нет мгновения, где и когда бы я его не любила… Но ему нужно нечто… Что-то нереальное… Такое, от чего просто нельзя отказаться… Наверно, это и есть истинная любовь: когда нет сил отказаться от неё… А у него – есть силы… Значит это просто…
Вика. Ерунда это, просто!..
Оля. Так часто бывает: сначала ты долго не можешь найти Его, а потом вдруг находишь, но ты - не нужна ему…
Лера. И ты будешь сидеть на ледяных ступеньках и ждать, когда он нацелуется с другой. Ждать часами, чтобы просто взглянуть на него…
Оля. И вымыть после неё посуду…
Вика. Да что ты за баба, если мужика снять не смогла?!! Средств что ли мало? Да напоила бы его хорошенько, виагры подмешала…
Лера. Не хочу я по пьяни. Я ребёнка его хочу. Не урода, не дебила какого-нибудь, а – Человека! А по пьяни – когда проспится, он озлобится только, и простить не сможет… Спросит: «А что ты здесь делаешь?» Как будто и не было ничего… Для них, ведь, – нет ничего, из того, что в бреду было … Они, порой,  даже вспомнить ничего не могут…
Вика. Ну, так попроси по-человечески…
Лера. Подарить ребёнку жизнь и тут же – обворовать его? Лишить любви его собственного отца? Знать, что он никогда не возьмёт его на руки, никогда не обнимет, никогда не прижмёт его к сердцу… Никогда…
Вика. Вам каши, а к каше ещё и ложку?
Лера. А ты думаешь, что всё на авось можно сбросить? Как Бог пошлёт? А он – пошлёт! И ещё раз пошлёт! Подальше! С глаз долой… (Открывает окно, выглядывает наружу, закрывается занавеской, похоже, что плачет)
 Вика. (Оле. Тихо) На «правде» жениться? Это как на калеке… Для этого не безрассудство даже нужно, а скорее - мужество! А где ж в нашей стране мужеству взяться?
Надя. Папа…
Ира. Ты расскажи… Так легче будет…
Надя. Он всегда пьяным был… Нас шестеро у него, а он всегда - пьяный… Явился ночью и на мать с ножом бросился… Я за нож схватила… Удержала… А на утро он уже ничего не помнит, говорит, что мы врём… Засадить его хотим…
Лера. Страна… Где родить ребёнка - ничего не стоило, и даже наоборот: аборты - осуждались, запрещались, а расплачиваться за это «благо» приходилось - отцам. Их усиленно спаивали, пополняя бюджет… Великая страна…
Надя. Он маме всегда на праздники одеколон дарил, а на следующий день – выпивал его.
Вика. Девочки! За всё, что достаётся бесплатно, - платить приходится – втридорога! Пора привыкнуть…
Катя. Тогда верным было бы, что за всё, что отнимут – трижды прибавится…
Вика. А что у тебя отняли? Ой… (Закрывает рот рукой, чувствуя свою бестактность)
Катя. Сумочку… А в ней – три гривны было… Они разозлились, что мало, что бегаю быстро…  И били меня впятером… Ногами… Я помню только их ботинки вот с такой подошвой и блестящими стальными набойками… Вы бы видели меня тогда… Ваш мужик с белой горячкой – ангелом бы показался… Я два месяца ничего не видела – сотрясение и глаза заплыли совсем… Мама мне о красоте моей рассказывала, когда примочки делала. Два ребра сломано, а правым ухом и до сих пор не слышу… Неврит какой-то говорят…
Вика. Это: ей врать нельзя.
Ира. Нет, она вранья не слышит.
Катя.  А я ведь – скрипачка. Глухая скрипачка… А за что? Я ведь никому никогда зла не желала, никого не обидела…
Лера. Это не ты! Это родители их обидели, ума не дали! А зло всегда добро ищет, чтобы отомстить за своё рождение…
Катя. Злу - от самого себя тошно?.. Да?..
Надя плачет.
Лера. Не плачь… Смотри, какой у меня бант для твоего медведя есть. (Достаёт шифоновый шарф из тумбочки, завязывает медведю на шее) Сколько ему уже?
Надя. Восемнадцать.
Лера. О, так у него совершеннолетие, а мы не поздравляем?! Всегда мы так: сидим, трепимся с кем-то, а про лучших друзей забываем… (обращается к медведю, загибая пальцы) Теперь ты можешь: жениться, служить в армии, водить автомобиль и избирать! А через три года будешь иметь право водить маршрутку, пить крепкие напитки и быть депутатом!
(Сажает медведя на стул посредине комнаты. Вика суёт ему  под мышку шоколадку. Ира встаёт, берёт всех за руки и  поднимает с кроватей. Катя берёт скрипку и играет, а остальные водят хоровод и поют)
Все. Как на Мишкины именины испекли мы каравай.
        Вот такой вышины, вот такой нижины.
        Каравай, каравай кого хочешь - выбирай…
За окном видна вспышка света, слышится залп салюта.
Все. Ура!!! (слышен стук в стену)
Ира. Тсс. (подносит палец к губам, Катя играет совсем тихо и все идут по кругу на цыпочках)
За окном снова залп салюта. Все садятся на свои кровати, смотрят в окно.
Лера. Вот, ещё одна тысяча в небо улетела…
Вика. День рождения у кого-то, а вам и завидно!
Ира. К нам в театр на сказки детей из интерната приводят. Воспитатель выстроит их на лестнице у входа и начинает хлеб раздавать. Тоненькие кусочки такие от белого кирпичика… Однажды я выглянула в окно и увидела, как один мальчишка  два кусочка схватил, а у него отобрали… Хлеб – по счёту. Каждому – по одному… Это как раз в тот день было, когда Ренат Ахметов Софии Ротару машину на день рождения дарил… Так запомнилось почему-то…

Картина 13

Раннее утро. Из соседней палаты в коридор навстречу врачу В.С. выбегает толстая пациентка.
Толстая. Я умерла! Я умерла и видела Его! Он взмахнул левой рукой, и пошли мимо меня стада коров, просеменили свиньи, куры, утки, пронеслись стаи рыб, грибы, пролетели фрукты и овощи, зёрна  пшеницы, гречки, риса, всякая зелень, фрукты и овощи – в общем, всё, что я съела за жизнь. Оно кружилось вокруг меня, коровы жалобно мычали, куры в полёте задевали меня крыльями… Потом Он притормозил их движение и спросил: «А что на выходе?»
Я молчала, как заворожённая, даже рта открыть не могла.
Он взмахнул другой рукой, и пронеслись мимо меня горы моего мусора: поломанные игрушки, бинты, коробки, бутылки, пакеты, изношенная одежда, обувь, дрова, облака из газа, водопады из бензина, всякие очистки, объедки, фекалии, потоки использованной воды... Всё, что я потратила, испачкала и выбросила за свою жизнь. Теперь уже оно кружилось вокруг меня Эверестами…
И Он спросил ещё раз: «Так что же ты сделала в своей жизни такого, чтобы оправдать своё обжорство? Что совершила великое, чтобы возместить ущерб планете?»
Я поняла, что мне нечем оправдаться. Я чувствовала себя такой мерзкой маленькой вошью, тлёй, всё портящей молью. И Он вернул меня назад.
Врач Владимир Сергеевич: Хороший сон…
Толстая. А что мне теперь делать?
Врач Владимир Сергеевич: Жить. Только всегда держать в уме: так ли тебе необходимо съесть что-то или купить что-то. А может, стоит отдать это другим…
Толстая. Я верну, всё, что утащила – верну и деньги в детдом перечислю, я всё отдам… (убегает)
Палата
Оля. (Подходит к Лериной тумбочке, берёт открытку в виде сердечка) Ой, какие забавные щеночки. (читает) «Я не могу без тебя». Это ему?
Лера. Да. У него скоро день рожденья.
Оля. У моего тоже…
Лера. Когда он сказал, что никогда не полюбит меня, я поняла, что в этом мире есть только жизнь и смерть… А вся эта наша мирская суета – всего лишь средство для того, чтобы: или сохранить жизнь, или приблизить смерть…
Оля. А я люблю его больше жизни, а иногда даже - больше смерти… Он не любит меня,  и я прошу себе смерти, а потом с ним что-то случается, и я уже не хочу умирать…  Я прошу: «Господи, подожди, не убивай меня, вот я спасу его, помогу ему, и тогда можешь забирать меня…»
Вика. И много раз ты смерти себе просила?
Оля. Каждый день… Я прихожу домой, а муж говорит: «Солнышко моё! Слава богу, дождался!» Он обнимает меня, целует… А я отмахиваюсь, говорю: «Раздеться дай». Потом он схватит меня в кухне, прижмёт к себе. А он – тёплый-тёплый… Я обнимаю его, и понимаю, что обнимаю не его, а того, другого, любимого… И тут же понимаю, что это – не он, его нет со мной… И слёзы льются из глаз. Он пытается заглянуть мне в лицо, а я прижимаюсь к нему крепко-крепко, и размазываю слёзы, чтобы он не увидел… Ведь у женщины до сорока лет каждый день прибавляет всего лишь количество прожитых дней, а после сорока – приближает смерть. Каждый день может стать последним. И женщина – перестанет быть женщиной, она не сможет больше дарить жизнь.
   Я часто думаю: «И почему нельзя заразиться ребёнком по воздуху.  (Кто-то чихает.) Вот так! Он чихнул бы – и всё!
Вика. Ага! Деревом стать! Или цветком… (Чихают несколько) А если сразу пятеро чихнут?
Оля. А тебе лишь бы поперёк сказать.
Лера. Ты любишь его любишь, хочешь его хочешь, и, в конце концов, понимаешь, что хочешь…
Вика. Дать ему в рожу!
Ира. (Обнимает Олю) Если бы я была богом, я сделала бы так, чтобы каждая, кого разлюбят, в ту же секунду забывала бы о своём возлюбленном!  Вот представьте: Идёт она с подругой, а навстречу – он! Здоровается с ней, а сам только минуту назад другой подмигивал, а она спрашивает у подруги: «А кто это?»
Катя. Ну, да… И все сразу бы понимали, что произошло… А подруге оставалось бы только пожимать плечами или говорить, что это её сослуживец…
Оля. Зато потом можно было бы знакомиться заново. Нагуляется он, насравнивается и здрасьте Новый Год! Снова пожаловал в старые пенаты…
Вика. Ага, и всё сначала… Пьянки-гулянки…
Оля. Зачем же? Должен же он понять, кто его любит по-настоящему…
Лера. Должен-то, должен… Но они такие непонятливые… Мы-то - из ребра, а они ведь… Из чего Бог Адама лепил? А?
Вика.  Из грязи!  Писатель-столица?
Ира. Лондон. А мой первый муж вообще не мог терпеть… Для него «это» - было всё! Где и когда бы ему ни захотелось, я должна была бросать всё, и бежать к нему. А если ребёнок плакал, то он готов был убить меня за то, что я не могу придушить своего ребёнка… Однажды Вова заболел. Он так жалобно ныл, и я носила его на руках весь вечер… А муж бесился и изнывал от желания, и, в конце концов, сбросил на пол полку со всеми закатками. Сорок бутылей… Такая сладко-помидорная каша… После этого я ушла от него… Ушла с двумя детьми просто на улицу…
Лера. (Задумчиво) Почему в этом мире всё самое главное – считается – незначительным?  Вот он подмигивает своей новой подружке, и открывает перед ней – весь мир. Он кричит ей: «Ты – единственная! Сейчас для меня существуешь только ты! Я всех убил ради тебя!» Он открывает перед ней - весь мир, не думая о том, что закрывает его у всех своих прежних женщин. У всех, кто любил его и любит его сейчас. Он покрывает их саваном… Погребальным саваном… Я задыхаюсь под тоннами этих саванов!!! Он подписывает им разрешение на смерть. А тех, кто ещё любит, обрекает на самые зверские пытки: они тянут к нему руки, а он бьёт их по зубам ботинком, и говорит: «Подыхаешь? И подыхай! Я тебя уже – поменял!»
   Почему в этом мире всё самое главное – считается – незначительным? Вот приговорил человек свою женщину к смерти, убил любовь и даже не заметил этого?..
Оля. Они считают, что если женщины не видят их приключений, то можно всё. А прежняя тоже может на что-нибудь сгодиться. Подаст, принесёт, сделает что-то…
Лера.  Он, не стесняясь, при всех целовался с другой… Я спросила: «Ты поменял меня?» А он ответил: «Да!» «Поменял?» «Да!» «Правда, поменял?» «Да! Да! Да!» «Мне не приходить больше?» «Нет!» «Ты не врёшь мне?» «Нет!» «Никогда не приходить?» «Да!»
   Я потом плакала и думала: «Мамочка, почему Бог дал тебе такое слабое сердце, а моё не разорвалось тогда? Почему? Зачем ему нужно, чтобы мне было так больно? Меня били, меня трижды резали, во мне убивали моих детей, но мне никогда не было так больно!!! Почему?..»
    Моё сердце сделалось ледяным, стеклянным растреснулось на тысячи острых осколков. И стало существовать независимо от меня. И теперь эти умирающие осколки блуждают по мне и вырываются наружу: грубыми словами, упрёками, обвиненьями, насмешками…
  Раньше я ведь не знала, где у меня сердце, а с того дня, то место, где было оно - постоянно ноет…
В окно всовывается огромный букет ромашек. Голос за окном. «Ку-ку!»
Катя. Игорёшка! 
За окном: «Я люблю тебя!»
Катя. (Прислушивается, закрывает рукой здоровое ухо) А ну-ка, повтори.
Голос за окном. Я люблю тебя!
Катя. Я – слышу… Слышу!!! Я снова стала слышать!.. (Кружится с букетом ромашек)

Картина 14

День. Фойе с диваном.
Санитарка. (Васе) Иди скорей сюда! Я балдею от их писем! Вот послушай новое.
   «Когда решается: быть ребёнку или нет. На нас смотрят все тысячи поколений наших предков…
   Это и те питекантропки, которые бежали от саблезубых тигров, унося на спине своих детёнышей, вцепившихся в страхе в их волосы… Казалось бы – брось ребёнка в пасть зверю – и спасёшься сама… А они бежали, падали и снова бежали, крепко накрепко держа своих малышей…
   Это и беспутные незамужние девы, которым приходилось сбегать в другие города, спасая ребёнка от блюстителей нравов, закидывающих камнями всех, родивших во грехе.
   Это и блокадные ленинградки, делившиеся последними крохами со своими детьми.
   И матери, которые отдавали свою почку, чтобы спасти своего больного ребёнка.
   И отцы, которые не щадили жизни свои, защищая родину, свой дом, свою семью… Когда могли бы спокойно сдаться в плен и создать другую семью, в другой стране, завести других детей. Ведь их можно заводить – немеряно…
   Это и нищие, покупавшие на последние гроши книги, чтобы вывести детей своих в люди.
Где-то вспыхивает любовь, и все они смотрят и ждут: что же будет? Что победит: жизнь или смерть? Будут ли они продолжаться или умрут навсегда? Все они умирают каждый раз, когда умирают наши дети…
  Какими они были? Мы даже не можем представить себе, какими они были тысячу, две тысячи, пять тысяч лет назад… Но они сделали всё, чтобы мы – жили… Ведь мы - живём… И видит бог, им было в тысячу раз сложнее выжить!..
  Мы живём, а вот как? Это уже решаем мы сами. Мы: или покоряемся и работаем на других, или боремся, творим, дерзаем и получаем всё – по заслугам…»
Входят Лера, Оля и Неизвестная. Садятся на диван.
Неизвестная. Ничего не помню: ни имени своего, ни адреса… (Входит Власова) Собаку только помню. Помню, как дочь кричала: «Он когда-нибудь сожрёт тебя! Я знать тебя не хочу! Ты из-за него по мусорникам лазишь! Не приходи к нам больше!»
Оля. Вот гадина!
Неизвестная. Это я её испортила. Она ни в чём отказа не знала, всегда как куколка одета была. Я товароведом в «Берёзке» работала. Ничего для неё не жалела… Где-то в Париже мода пискнет – моя доченька уже в обновке…
Лера. А так часто бывает, что люди на себе носят гораздо больше, чем стоят сами…
Неизвестная. А потом, она выросла, замуж вышла, я квартиру ей купила, а сожитель мой - всё моё имущество - пропил. Пришла как-то домой, а дружки за долги его - всё вынесли. А потом и он сгорел от белой горячки… Четыре стены у меня осталось и пенсия… А потом вот он приблудился.
   А разве на нашу пенсию собаку прокормишь? Сначала я выпускала его, и вдруг он пропал, пришёл только через неделю – на шее колючая проволока в три ряда, шипами прямо в мясо воткнута. Рвался  видать так, что чуть горло себе не перервал. Есть целый месяц не мог. Я бульоном его из ложечки  кормила. После этого стала у кафе остатки пирожков собирать. А  однажды пришла домой, а его нет. Дочка его завезла куда-то. Ходила я, искала, звала. Вокзалы помню, на остановках спала, мёрзла очень, голодала, пока сюда не привезли. Кто я? Где я жила? Ничего не помню… Собаку только помню…
Власова. Да нет у неё никакой собаки! Что вы её слушаете! (крутит у виска) Терпеть не могу собак! Однажды соседская с восьмого этажа на меня со всей дури летела, а я как завизжу! Она и обоссалась. Застыла на месте, присела, заскулила и дёру назад, хвост поджавши! (Выходит)
За окном слышен далёкий лай. Неизвестная смотрит в окно.
Неизвестная. Бетховен! Через забор сиганул! (Открывает окно) Как ты нашёл меня?... (Падает на колени) Господи! Бетховен, миленький, наконец-то я домой вернусь…
За окном слышен  визг Власовой, крик Владимира Сергеевича: «Не стреляй!!!» Выстрел, скуление собаки. Неизвестная падает на бок. Лера подбегает к ней. Переворачивает на спину, прижимается ухом  к груди.
В фойе вбегает Владимир Сергеевич.
Врач Владимир Сергеевич: Всё будет хорошо. Охранник ему только лапу прострелил.
Лера. Он ей сердце прострелил…

Картина 15
Вечер. Фойе. Лера и Михаил Иосифович.
Слышен разговор за окном
Голос посетительницы
Батюшка, у меня семья была, дети. Я примой в театре была. Все главные роли моими были. И надо же было режиссёру нас в пару поставить. Он по пьесе целовать меня должен был. И так мне это приятно было. Так сердце замирало. И завертелось. Две семьи мы разрушили,  всего полгода пожили, и у него инсульт случился. Вот уже десять лет я с ним нянчусь. Раз в год удаётся его сюда устроить, но вчера позвонили: «Забирайте!» - говорят…  «Для него и недели хватит. Всё равно результатов ноль».
Что с миром творится?
Голос отца Симона
Чёрный передел. Власти меняться будут. Это только переждать можно и постараться выжить. К кому не примкни – всё равно на стороне дракона останешься.  Бог даст, на следующий год встретимся. Храни вас Господь.

Лера. Сегодня Владимир Сергеевич последний день дежурит.
Михаил Иосифович. Тут, либо кого-то сверху назначить хотят. Протеже чьё-то нужно устроить. Либо здесь, в больнице что-то изменить хотят, а для этого - самых честных убрать нужно. Того, кто на компромисс не пойдёт. Поживём – увидим…
Лера. Ага, вот так сядем, и будем ждать: что они с нами вытворять начнут?! Нет, уж! Я уже письмо президенту отправила.
Михаил Иосифович. Давно?
Лера. Недели две назад.
Михаил Иосифович. (Хмыкает, улыбаясь) А подписались?
Лера. Я адрес свой и фамилию написала.
Михаил Иосифович. А дату поставили?
Лера. Нет…
Михаил Иосифович. Знаете, я на что угодно могу поспорить, что оно у вас дома никем не прочитанное лежит?!
Лера. Как это?
Михаил Иосифович. Есть у вас соседка, которая могла бы в ваш почтовый ящик заглянуть?
Лера. Да.
Михаил Иосифович. Звоните.
Лера. (Звонит по мобилке) Наташа, это я. Привет. Да, нормально. Ты сейчас не сильно занята? Да? Будь добра, загляни в мой почтовый ящик, вынь почту. А я перезвоню тебе минут через пять.
Лера. Вот увидите: там только рожи депутатские кучкуются… А на что мы спорили? (Щёлкает себя по горлу) А?
Михаил Иосифович. Боже, какая наивность! Вы думаете, президенту есть дело до какого-то там местного доктора? Письма - секретариат получает, а им важнее всего, чтобы все пункты анкеты заполнены были - правильно! Чтобы было с кого спросить за беспокойство. Да и потом, даже если всё правильно заполнить,  оно по инстанции снова на место вернётся. Сюда. И те, кто увольняют, будут решать, что же ещё можно с этим человеком вытворить такого, чтобы заткнулся навсегда!
    Неудобные люди… У любой власти есть свои непокорные противники…
   БАМ. Вы думаете, эта стройка нужна была нашему народному хозяйству? Она нужна была правящему режиму, чтобы сослать в Сибирь всех недовольных, всех горлопанов, романтиков, искателей счастья и справедливости, в сущности-то рождённых для великих свершений. Их пытливый, пылающий разум направили не на великие открытия, а на то, чтобы они с энтузиазмом таскали шпалы, которые теперь гниют без пользы.
   Всю жизнь люди: либо унижали кого-то сами, либо молчали и покорялись другим.
  Я всю жизнь презирал их! То быдло, которое сбрасывало колокола с церквей по приказу вандалов; тех, кто шлёпал  грязными лаптями по паркету и гасил цигарки о портреты наших великих предков. Я ненавидел то быдло, которое ничего не знало и не хотело знать! Я презирал комиссаров, которые воодушевляли это быдло - на разбой, а потом на самоотверженный труд, на благо родины, которая выжимала из них всё(!),  в том числе и кишки(!), оставляя подыхать в домах престарелых. Как я презирал тех, кто пахал! Кто вверял свои судьбы, свои жизни этим изуверам, готовым загнать любого: в пекло, в пустыню, в космос, на Северный полюс, в атомный реактор.  Какими жалкими мне казались люди, торжествующие по поводу своих свершений. Я не мог переносить, когда это быдло гордилось своими подвигами, отдавая жизни за идеи, ради чего-то нереального, совершенно никому не нужного. Всего лишь для того, чтобы секретарь их парторганизации получил очередной орден…
   Однажды я написал письмо правительству о том, что в Крыму даже летом в детских садах нет овощей, сплошные каши, а компот варят из сухофруктов, в то время, когда огромные площади заняты под теплицы, которые снабжали овощами - высшие инстанции. Овощи жрали: депутаты, министры, чиновники всех мастей, но только не трудяги, которые надрывались для этой своей родины, и не их доходяжные дети… Меня несколько дней держали в одиночной камере, а отовсюду слышались удары и душераздирающие крики истязаемых людей. Конечно, это была магнитофонная запись, но я-то этого тогда не знал. Мне несколько суток не давали спать, и я действительно, чуть не сошёл с ума…
  Я презирал их и готов был отдать всё, что угодно, чтобы этот строй исчез! Но теперь стало ещё хуже, и то время – кажется просто раем, по сравнению с тем, что творится сейчас… (Мимо, здороваясь, проходят четверо стариков и старуха.) ( М.И. кивает на них)  Это они - создали всё вокруг! Вот, как на подбор: один - сталевар, второй - тракторист, третий - каменщик, четвёртый – буровик, а старуха - в пекарне при 48 градусах 40 лет пропахала. Они создали всё вокруг и создали для того, чтобы эти подонки, не выходя из джакузи, делили между собой и присваивали себе всё, созданное ими… Вот почитай. (Берёт газету и зачитывает сам). «Пенсия экс-министра МВД Николая Билоконя составила 14336 гривен в месяц!» Вот этот скрюченный, - он с 16 лет до самой пенсии работал в геологоразведке на буровых. Зимой поднимут снаряд вверх, а с него вода льётся. А мороз градусов под 50 бывал! Они потом все коркой ледяной покрывались. И сушиться – негде…
   Теперь он спины разогнуть не может. (хлопает себя по щеке, прибивая комара) А летом комары чего стоили? Гнус чернее тучи. А есть ли у него хоть одна нефтяная вышка? Неужели кто-то другой(!) заработал её, а не он?
 (У Леры звонит телефон)
Лера. Да! От президента?!! (Восторженно) Прочитай! (Слушает, меняясь в лице) Считается анонимным? Спасибо…Вернули, потому, что «не пидпысано з вызначенням даты». А я ведь адрес написала…
Михаил Иосифович. А вы ещё на что-то надеялись…
Лера. (В отчаянии) А что же делать?
Михаил Иосифович. Документы правильно составлять! (Уходит. Лера плачет. Мимо идёт Юля)
Лера. Юля! Владимира Сергеевича уволить хотят. Я письмо хочу написать в министерство. Ты не могла бы подписаться?
Юля. Если человека решили убрать, - его всё равно уберут! И если не так, то так (она показывает пальцами тюремную решётку), или так! (складывает руки на груди и закрывает глаза) Поэтому, не стоит усугублять…
(Лера открывает рот и не может ничего сказать). (Юля садится, обнимает Леру).
  У меня уже был горький опыт собирания подписей… У нас в институте мальчик был. У него мать сильно болела. Деньги на операцию нужны были. Ему пришлось по ночам работать, занятия пропускать стал. И его решили отчислить, а мальчик талантливый был. Я хотела заступиться, помочь ему - за день 263 подписи в институте собрала. Подписывались все, даже дети преподавателей…
   И тут, из самой перспективной студентки,  я превратилась в изгой! Каждый преподаватель счёл обязательным: вызвать меня в свой кабинет и в течение часа, рассказывать и доказывать мне: какая я сволочь! Что я, ради своего ёбаря-лодыря, подговорила их детей восстать против своих родителей; восстать против порядков, царящих в их самом справедливом в мире институте; что я подвергла их опасности быть выгнанными из института за участие в бунте...  А самых добрых в мире преподавателей незаслуженно обвинила в бесчеловечности!
    А кто же позволит кому-либо указывать на его ошибки? И, каждый из них поклялся мне, что я ни за что не получу диплом!
   А у меня ведь с ним ничего не было. Просто отчислять его было - несправедливо… А его ведь всё равно выгнали…
   А знаешь, как я потом училась? Помнишь армейский анекдот, когда офицер спрашивает у солдата: «Из чего сделано дуло?» «Из железа», - отвечает солдат! «Правильно! А из чего сделан затвор?» «Тоже из железа». «Нет, не правильно! Читай, тупица!» Бьёт его книгой по голове (показывает на Лере, ударяя газетой) и суёт под нос: «Из того же материала!»
   И так было каждый день, на каждом уроке. Мне пришлось учить всё так, чтобы не к чему было придраться. И всё равно: всегда и везде я была самой худшей. Голодала по страшному без стипендии. Из общаги выгнали, в подъездах ночевала, на вокзале, пока одногруппница не приютила. (Уходит)

Картина 16

Фойе. Отец Симон и Ира на диване.
Ира. Театр тоже как храм. Учит доброте, жалости…
Отец Симон. А ведь самая жалостливая-то Бога-то и убьёт! (Лера, проходя мимо, услышав, замирает как вкопанная)(Лере) Что смотришь? Из жалости! Так на самых древних скрижалях написано было. Только священники это в тайне держали! Надписи уничтожили, чтобы не искусить никого. Мусульмане жён в парандже держат, чтобы Бог не увидел: чья жена его… Того… (Отец Симон встаёт, берёт Леру за подбородок, смотрит в глаза) А, может, - уже?.. Помню, как сектанты о Его пришествии затрезвонили,  а потом вдруг замолчали…
Лера убегает. Ира уходит за ней.
Отец Симон. Господи, дай каждой всего лишь по одному, но хорошему. Если будет хороший, то не нужно будет больше никого! (падает на колени) Я прошу тебя, Господи… Сделай их счастливыми.

Картина 17


Палата. Входит Владимир Сергеевич
Врач Владимир Сергеевич: Ага, попалась! Идём, а то так и не уляжется.
Лера. Идёмте. (Выходят)
Ночь. Ординаторская. Входят Лера и врач. Лера ложится на кушетку. Начинается сеанс гипноза.
Лера. Придёт красота и убьёт любовь… (Вскакивает)
Врач Владимир Сергеевич: Ничего себе, тебя теперь и гипноз не берёт!
Лера. Меня бы и наркоз не взял…
Врач Владимир Сергеевич: Снова увидела то же самое?
Лера. Да.
Врач Владимир Сергеевич: Не расскажешь?
Лера. Нет, это ужасно…
Врач Владимир Сергеевич: Тогда спи. Я тебе адрес свой напишу. Приходи. (пишет на листке адрес и выходит, замерев у двери. Слушает)
Входит отец Симон
Отец Симон: Не там причину своих бед ищешь… То, что сейчас – только следствие. Что сильнее всего болит?
Лера: Как я могла? Как?
Отец Симон: Вспоминай. (кладёт ей руку на глаза)
(Слышен издалека голос другой женщины) Не будет жить!
Лера: Она сказала, что он не будет жить! Моя подруга, у неё дочь ясновидящая… Я рассказала ей сон: мне приснилось, что я родила ребёнка, а он упал в лужу…
Отец Симон: Лужа – это сплетни, Зависть… Грязь человеческой души…
Лера: А потом…
Отец Симон: А потом твой мозг усиленно искал: как твоему ребёнку уйти из жизни поскорей и безболезненней. Он умер под наркозом? (Лера кивает). Право слово, беременным нужно заклеивать рты и уши… А колдушек - жечь на кострах… Дочь ясновидящая… Тьфу! Спи… (выходит)
Врач Владимир Сергеевич: (тихо, сам с собой) Вот и истина… А я столько времени ни чем не мог помочь ей… Да и чем ей поможешь? Мёртвых – не возвращают…

Картина 18

Фойе. Лера. Ира  и отец Симон сидят на диване.
Ира. А можно замолить грехи?
Отец Симон. Мы обижаем человека или животное, и прощение можно получить только от того, кого мы обидели. Простил тебя человек? Хорошо. Не простил – тут и Бог не поможет. Исправлять(!) ошибки нужно, а не в купелях монастырских грехи свои смывать. А то повадились: напакостят людям, и в святую обитель! Пусть Бог за деньги их ворованные - им грехи их прощает. А накой Богу их подношения(?) он, что на небо Мерседес себе загонять будет? Они и сами не могут объяснить: зачем?  Но тащат исправно…
Прощение – это понимание. Взаимное понимание, что нельзя было тогда по-другому…
Лера. А если можно было? А человек выбрал не то? Ошибся. Не правильно просчитал последствия или был под гипнозом чужих слов?
Отец Симон. Осознание и прилюдное раскаяние должно быть! Чтобы все узнали, что так делать нельзя! Ни купели доверять, а людям нести свои грехи надо. Рассказывать и предупреждать, чтобы не повторяли.
Трусость заставляет человека идти в храм, чтобы там, а не перед тем, кем виноват, отмываться. И сэкономить тоже хотят. Нагадят на миллион, а тысячей отмыться стараются… Я от исповедей их здесь скрываюсь. Сил больше нет слушать… Разум – грязи их - не вмещает…
(Слышен голос бабки, хлопают двери палат) Девчонки, мальчишки, матушка Иулиания пришла!
Девчонки, мальчишки, матушка Иулиания пришла! На распевку! Девчонки, мальчишки, матушка Иулиания пришла!
Все собираются в фойе, входит регент матушка Иулиания, раздаёт листки со словами.
Отец Симон. Вот матушка рецепты вам принесла, внимайте.
Все поют «Всего-то на всего»
Картина 19

 (Кати  и Нади  уже нет, вместо них лежат Света и баба Маня. На стуле висит китель с медалями)
Вика. (Входит) Нет, я всё-таки люблю его! Смотрите, какие серёжки он мне подарил! (кружится с огромными брильянтовыми серьгами в ушах)
Лера. А мне казалось, что любовь, это когда лежит парализованный человек. Он не слышит, не видит тебя, а может даже и не чувствует, а ты не можешь не целовать его ноги…
Все молчат.
Лера. А теперь вы, баба Маня, про жизнь и про детей расскажите.
Б.Маня. До войны на заводе работала. В цеху так весело было, молодёжи полно… Шутили, смеялись… А война началась, муж в первый же день на фронт ушёл. А потом тихо, тоскливо так в цеху стало. Каждый день флажки на станках прибавлялись «Ушёл на фронт» или «Погиб в бою». Я собрала дочку и в деревню к родителям приехала. Говорю им: «Возьмите ребёнка. Я к мужу, на фронт хочу!» Мать в слёзы, а отец взял Вальку на руки, и сказал: «Раз хочет, - пусть идёт!»
  Я мужа нашла. Он командиром развет роты был. Как увидел он меня, сразу кричать давай, ругаться: «Мачеха ты!», - говорит. «Как ты могла дочку бросить?!!» А ночью вторую сделал…
   Пока пузо не выросло, в разведку ходила. Два раза на аэродром фашистский пробиралась. Там обход каждый час был. С собаками. Так меня керосином мазали, чтоб человеческого духа не осталось… Я самолёты считала, а потом бежала, сломя голову, лай собачий за спиной слышала… Но не унюхали они меня… А потом в медсанбате помогала. А время рожать пришло: врач говорит: «Видишь, офицеры совещаются, и раненые только уснули. А ты со своими глупостями! Чтобы ни звуку не было!» И пыхтела я, шипела - беззвучно…
   А после войны мы с мужем мальчонку беспризорного усыновили…  Валька - бабушку – «мамой» звала. А ко мне так и не привыкла… Чужой считала… Мы из-за неё в деревню к родителям переселились, думали стерпится-слюбится… Ан нет… Теперь только сын этот приёмный - Колька - обо мне вспоминает, но живёт далеко…
Вика. А вы говорили, что четверо у вас было?
Б.Маня. Как переселились мы – я в трактористки пошла. На дальнем поле пахала, и растрясло, видно, семимесячную прямо в поле родила… Пуповину перевязала, в рубаху свою завернула, приезжаю: «Здравствуйте!», - говорю: «Нас уже - двое!» А потом голод был…
Лера. А сюда как попали?
Б.Маня. Память хуже становится. Как старик мой умер, так и я чахнуть начала. У него инфаркт был, только его из больницы выписали, шли мы домой, а мальчишки петарду под ноги бросили… Ведь всю войну прошёл, шесть шрамов на теле, а умер – от петарды… Сказать – не поверят. Плакала я очень, скучала… Вот соседка меня сюда и привезла… Говорит: «Отдохни хоть месяц за всю свою жизнь! Хватит ишачить! Пусть теперь тебя наше правительство покормит, потратится, на сколько ему совести хватит…»
Лера. А сколько вам лет?
Б.Маня. 85 уже.
Вика. А проработали сколько?
Б.Маня. С 17 и до сих пор в переходе газеты да билеты в цирк, в театры  да в филармонию продаю…
Вика. (Считает на пальцах.  Свистит) Ничего себе…
Лера. (Тихо) А так ничего дельного и не заработала… Всё нищету свою подкармливала да богатства чужие выращивала…
Оля. А у меня нет детей… Ведь у женщины всего 5 дней в месяце, когда может получиться ребёнок… А мой всегда в эти 5 дней – в командировке был. Он приезжал, старался, подушки даже подкладывал… А было уже поздно.    Мне всегда хотелось, чтобы ему приснился тот же сон, который снится мне. Приснился бы ребёнок и сказал: «Папа, вот меня нет на свете, потому, что тебе всегда было некогда. А стоит ли то, что ты делал – моей жизни?»
Лера. Мужчина успевает сделать за свою жизнь только то, что остаётся после него, а женщина, ещё и то, что успевают сделать её дети…
Оля.  Мы жили с мужем, как брат с сестрой, как две подружки.  Нам было просто хорошо. Мне нравилось заботиться о нём, слушать его рассказы… Я никогда не думала о себе, о том, как я выгляжу. И вдруг, как вспышка молнии! Я встретила Его, и мне захотелось быть красивой! Что это? Страсть? Любовь? Я не знаю. Но мне впервые в жизни захотелось быть красивой!
    А сегодня мне приснилась рука. Она поднесла мне совсем оплавленную потухшую свечу…
Вика. Вот послушайте, что пишут: «Есть надо то, что у тебя болит! У кого болит сердце – надо есть - сердце, у кого печень – печёнку…»
Лера. Ага! А депутатам – исключительно мозги! Только об этом знали ещё папуасы-людоеды! Чем и пользовались постоянно. А теперь и мы вплотную приблизились к открытию этой величайшей научной истины! Мне сегодня лапа куриная досталась…
Оля. А мне – шея! (Все смеются)
Лера. А почему ты почти ничего не ешь?
Вика. Наверное, у неё на холодильнике нарисован череп с костями и подписано: «Не влезай, убьет!». А на шкафчике, где лежат сладости, висит записочка: «Не ешь, поросёночком станешь!».
Оля. Он - худеньких любит…
Вика. А вот ещё написано: «Осторожно! Мечты сбываются!» Если очень захотеть, то может всё что угодно получиться…
Оля. (Лере) А давай проверим, захотим, чтобы наши любимые пришли сюда.  Твой и мой.
Вика.  (дочитывает) А потом и не рады будете… (но её не слышат)
Лера. А как?
Оля.  Закрой глаза и хоти этого сильно-сильно… (Они зажмуриваются, и все остальные тоже)
Входит новый врач.
Ирина Борисовна. Здравствуйте! (все вздрагивают) Теперь я ваш лечащий врач. Меня зовут Ирина Борисовна.
Вика. А…
Ирина Борисовна. Я хочу предупредить сразу: моя консультация стоит 50 гривен. (Обращается к
Вике) Пожалуйста? (Лера достаёт из тумбочки широкий скотч, отрезает квадратик и, шлёпнув себя по губам, заклеивает себе рот)
Вика. Нет, нет… Ничего… Я молчу…
Ирина Борисовна. Я уже познакомилась с вашими историями болезни. Все вы уже почти готовы к выписке. А вот кто такая Ложакова?
Б.Маня. Я.
Ирина Борисовна. На что жалуетесь?
Б.Маня. Память хуже становится.
Ирина Борисовна. Это закономерный процесс в вашем возрасте. Он не обратим(!), но я назначу вам импортные препараты, и они приостановят прогрессирование заболевания. (пишет) Вот это – 300 гривен на первый курс. Это за 200 долларов можно достать. У вас родственники за границей есть? (удивлённо) Нет? Ну, ничего… В фирме закажите… Тогда 300 и за доставку ещё немножко… Вот это в 600 обойдётся, только у него побочные эффекты есть. Цирроз печени может начаться и почечная недостаточность… Но, будем надеяться на лучшее. Ну, вот кажется пока и всё…
Б.Маня. Ой, спасибо, деточка! Чем же отблагодарить вас? (Заглядывает в пустой кошелёк) У меня дома духи французские есть…
Ирина Борисовна. Нет! Ну что вы? Нет-нет, лучше деньгами! (Ждёт. Понимает, что зря.) В крайнем случае продать что-то можно.  (Смотрит на китель. Дотрагивается до орденов). Вот тоже выход…(Выходит)(молчание)
Оля. Во, как бывает…
Вика. Ё моё…
Ира. В восемьдесят третьем году, после убийства вице-адмирала Холостякова - запретили продавать награды. Его убила одна семейная парочка за ордена. А теперь - свобода…
Лера.  (Отклеивает скотч со рта. Вике) А ты говоришь: Европа…  Квалификация врачей падает с каждой минутой!
   Пошла недавно моя соседка с месячным малышом в местную поликлинику. Сидит в очереди, а рядом бабка сидит: «Кхе!», - да: «Кхе!» на её ребёнка. А потом выходит медсестра и спрашивает: «А кто здесь Иванова?» Бабка: «Я!», - говорит. «У вас результаты флюорографии очень плохие! Срочно нужно повторить!» Ну, это типа туберкулёз в открытой форме, не иначе. А она: «Кхе!» на эту крошку. Так соседка такой скандал подняла. А ей завотделением вежливенько так отвечает, мол, это американское новшество – семейный врач называется! У них везде так практикуется! А не понимает человек, что это у них от нищеты придумано. «Красный крест» такой, фельдшер-ветеринар с зелёнкой. Для самых нищих, кто оплатить лечение специалистам не может. А у нас-то, не только детские поликлиники отделены от взрослых были, но даже и грудничков только по вторникам принимали, чтобы они с больными детьми не встречались. А тут? Никакой гигиены, никаких педиатров, никакого лечения… Боже, и плати ещё, за то, что тебя в гроб загоняют…
Оля. Лера, а как ты думаешь: у нас получится?
Лера. У меня однажды получилось… Правда не совсем…
Оля. Расскажи… Ну, пожалуйста…
Лера. Было Рождество 1995 года. На моём окне горела свеча. Так принято: зажигать свечи в рождественскую ночь для тех, кому нужна помощь. Я сидела съёжившись в кресле, было темно и холодно… Свет тогда отключали по вечерам, а газ еле теплился… Я сидела в тишине и вдруг почувствовала нечто необъяснимое. Какое-то присутствие, как будто озарение какое-то. Я говорила в мыслях: «Господи, если есть ты на свете, ты ведь не можешь не видеть, что творится? Не можешь не знать: что будет с нами? А я знаю, что будет что-то ужасное, отвратительное! Мир переворачивается вверх дном. Сколько людей погибнет, сколько просто не родится, сколько впадёт в отчаяние, в нищету? Почему люди добровольно соглашаются на это? Они надеются на лучшее, но всегда ведь получается так, что им дают золотую рыбку, а они – жарят и сжирают её… Господи, дай людям ума. Ты ведь всё можешь! Докажи, что ты есть! Докажи, что ты не бросил нас… Ты один  знаешь, чего я хочу… Если исполнишь, поверю в тебя!»
 (поясняет) У меня перевязаны трубы, и не могло быть больше детей, но я не хотела сидеть без дела. Всё рушилось на глазах. Я знала, что совсем скоро все мы будем выброшены с наших рабочих мест, мы никому не будем нужны! Долго-долго никому не будем нужны. Нас просто выбросят из этой жизни! А какой смысл сидеть дома и маяться от безделья? Вот я и хотела быть нужной хоть кому-то в этом мире…
Оля. Почему перевязаны трубы?
Лера.  У меня три кесарева…
Оля. А потом?
Лера. В Пасху я поняла, что беременна…
Оля. Но у тебя сейчас всего трое?..
Лера. Это уже другая история… (резко встаёт и выходит в фойе) Колдушки, оказывается,  бывают - сильнее Бога… И мы верим им больше, чем Богу…

Картина 20

Палата. Входят Лера и Юля.
Юля.  У нас, похоже, будет буря… (дотрагивается до стула и он распадается) А у вас, как всегда: и сесть некуда, и лечь не с кем…
(Голос за стеной) Как я вас всех ненавижу! (Все пугаются)
Оля. Господи. Кто это?
Юля. Жена маньяка.
(За стеной) Чтоб вы все сдохли! Что вы в красоте понимаете, свиньи?!! Уроды!!! Ненавижу!!!
Оля. А… Ой, бедненькая…
Лера. Бедненькая?
Оля. Я бы точно с ума сошла, если бы узнала, что с маньяком всю жизнь жила, детей его растила. Фу…
Лера. А ты знаешь, отчего она с ума сошла? (Все крутят головой «нет») Совсем и не от того, что узнала, а тогда, когда он перестал ей трофеи приносить!
Вика. А ты откуда знаешь?
Лера. Я у неё в спичечном коробке серёжки видела… Помнишь, когда профессорскую внучку убили, про эти серёжки - виноградные грозди из аметистов с изумрудными листиками - все газеты писали, целый год весь город гудел? Она не могла о них не слышать, а ведь он их ей тогда уже подарил… И потом много-много раз она отпускала его по ночам, и принимала обратно за золотую подачку. Она не могла не знать! А вот когда он перестал приносить, да ещё отняли, всё, что нашли у неё,  – вот тогда она и возненавидела весь этот скучный, серый мир! Мир, который перестал дарить ей радость.
Оля. Радость?
Лера. А ты думаешь: откуда маньяки берутся? От женщин, которые благословляют их, провожая на охоту…
Оля. Ну, её! А что было потом? Ты так и не рассказала…
Лера. А потом были люди… Если тем детям хватало меня одной, то ему потребовались все! Все люди с их любовью и заботой. Потому, что я стала вдруг абсолютно бесправной, бессильной, несостоятельной, зависящей ото всех и от каждого… Все законы, все правила: гласные и негласные стали против меня и против него. Мир не захотел, не смог его принять. Он мешал всем. Все: врачи, подруги, чиновники, начальники  хотели либо нажиться на нём, либо избавить себя от лишних хлопот… От выполнения своих обязанностей.
Были люди, те же самые люди, которые были и раньше, но узнать их стало невозможно… Добрый начальник – стал ярым мизантропом. Он говорил: (подражает его голосу) «Биомасса человечества скоро превысит критическую! Людей на Земле слишком много, а должно быть как можно меньше!»
Все мы были на грани сокращения, и он не собирался покрывать моё отсутствие на работе. Кто ходит по врачам – никому не нужен! Приказано было увольнять их первыми – за нарушение трудовой дисциплины.
   Подруга – рассказывала всем, что в меня вселился сатанинский ребёнок.
   Дочь её – «святая праведница» – прорицала, что этого ребёнка не грех убить! А когда его уже не стало, ей явился Бог, и сказал, что это был очень не простой ребёнок…
   Сослуживцы презирали и ненавидели, как будто я хотела объесть их. Они шептались за моей спиной, осуждая и смеясь, и, наконец, собрали профсоюзное собрание, чтобы заставить избавиться от этого ребёнка. Все мы были на грани сокращения, а я, по их мнению, - захотела вытянуть счастливый билет. Беременных - не увольняют… Кто ж простит такое нахальство?
Врачи ничего не могли разглядеть даже на УЗИ и говорили, что это совсем не беременность, а просто неопознанная болезнь. Они посылали меня  по всем врачам в онкологический диспансер и пичкали таблетками. Когда же уже очередное УЗИ подтвердило, они просто отворачивали глаза…
   Потом каким-то образом убедили мужа,  что этого ребёнка нужно убить. Он пошёл за картой и не принёс её. Ему – не дали… Карту, от которой зависела жизнь его ребёнка! А потом он хвастал, что если бы кто-нибудь посмел обидеть его детей, он бы убил их! Лицемер. Что ж не убил тогда?..
Почему эти регистратурные бабки живы? Всё это со мной случилось именно от этих его слов. Как будто молнией ошарашило. Сразу такая ненависть к нему возникла, что сильнее не может быть… Убил бы он… Меня убил и малыша.
  В эту секунду я осознала, что произошло, и возненавидела его навсегда!
  Почему всем вокруг, вдруг, стало нужно, чтобы моего ребёнка не было? Он мешал - всем. И все просили пожалеть их, освободить от заботы о нём. 
  Чиновники, для которых пара листов бумаги – была ценнее человеческой жизни… Они не могли ради него нарушить инструкцию. Дай они мужу карту, у нас был бы официальный документ, но… Не положено! Только мне, лично в руки, а я была в больнице…
  Были татары, которые постановили на своём меджлисе, что вся крымская земля принадлежит только татарскому народу. Они мечтают о суверенитете. А мы… Мы не вписываемся в их планы… Врачиха татарка даже говорить со мной не стала. Иди работай, раз целых два месяца держится температура - сам вылетит! Нечего ему помогать! О врачах бы лучше позаботилась! Ты сдохнешь, а им в тюрьме из-за тебя сидеть!
   Были врачи, которые раньше спасали детей – а теперь стали уговаривать убивать их. У них не стало средств для сохранения жизни… Один день в палате, где могли его спасти стоил месячной зарплаты…
  Доктор Николаев… Он был моим палатным врачом все три раза. Он делал мне операции. Мы с детьми посылали ему открытки к праздникам. Дети бросали их в почтовый ящик, а я рассказывала им о добром дяде-докторе, без которого их не было бы на свете… А потом он не захотел сберечь этого ребёнка. Просто поленился. Он сказал, что этот ребёнок - никому не нужен! Бог – любит троицу!
   И даже медсёстры, призванием которых было выхаживать детей, - купились на хорошие зарплаты в абортариях.
  Леночка… Когда-то я так восхищалась этой девочкой. Она бросила непыльную работу в нашей заводской лаборатории, выучилась на акушерку и перешла работать в роддом. Я считала это подвигом, зная, как это тяжело, как ответственно. Моя мама тоже  была акушеркой и сбежала из роддома, когда из всех окон города ей стал слышаться детский плач… Ты не думай, это была не трусость, не слабость. Просто дети, находясь внутри своей матери получали питание каждую секунду, а тут их заставляли голодать по несколько часов. Это была первая ломка в их жизни – жить по режиму. И они орали изо всей мочи, сопротивляясь насилию. Некоторые люди могут проработать на бойне всю жизнь, и им – ничего. А мама - не выносила насилия…
   Так вот, когда-то эта Леночка приносила мне на кормление моего Артёмку, и вот она… Там…
   Каждый долго доказывал мне, что я обязана пожалеть их всех.
Я всех их пожалела… Наверно, все они теперь безмерно счастливы.
Я пожалела этот убогий, беспомощный мир, который не способен принять моего ребёнка.
   (резко) А знаешь, где он сейчас? На лице или в волосах какой-нибудь стареющей красавицы. В виде «Плацентформулы». Тогда наживу искали во всём… Их перерабатывали на экстракты… С тех пор я ненавижу эту искусственную женскую красоту.
   Теперь я знаю одно: здесь больше не будет людей… Здесь больше ничего не будет для людей… В этой стране всегда не будет хватать всего одного голоса до благоразумия…
(стук в окно, Лера подходит к окну)
Лера. Сейчас выйду…
Разговор за окном.
Муж Леры: Возвращайся. Я не могу без тебя… Ведь мы были так счастливы с тобой.
Лера: Как ты мог отпустить меня туда?!! Мне больно вспоминать то счастье! Тебе нужно было сохранить это мясо?!! (она щиплет себя  за руку) Но, оказывается, оно – это не я! Вот оно, а меня – нет!!! Нет меня – в нём! Нет!!!
Муж Леры: Я хотел спасти тебя. Мне нужна была ты! И больше никто! Я хотел, чтобы ты жила! Чтобы дети не остались сиротами…
Лера: Жила?..  Ты даже представить не можешь, что для меня было это: остаться жить. В этом мире, где не осталось никого и ничего.
Каждый вдох был болью, каждый шаг – страхом, каждый луч солнца – был неимоверной пыткой. Каждое слово – ложью. Всё было – ложью! Весь мир был – притворством. А я – осталась… Зачем?!!!! Так сладок был вечный покой…
Ты знаешь, как воет волк? Я выла волком. Несколько лет непрестанно, когда была одна – страшно, срывая голос; когда была с кем-то – выла неслышно, про себя. И какого усилия стоило притворство «не выть». Притворство «жить». Ходить рядом с этими людьми, тайком стирать слёзы и ужасным усилием воли сдерживать этот вырывающийся из меня вой! Я – ненавижу себя!!!! Я хочу умереть, но Бог не даёт мне смерти…
Иуда… он сделал то, что попросил его сделать Иисус… Иисус захотел стать вечным… Иуда – помог. Он – самый преданный друг. Я попросила тебя принести мне медицинскую карту. Ты – не принёс… Теперь мы навечно в разных мирах. Я – в аду.
(тихо) Я - предала, обнадёжив… Я попросила у Бога чуда, попросила ребёнка и не смогла его сберечь… И никто на этом свете не вступился за него… Этому миру – не нужны люди… Уходи!!! (рыдает)

Картина 21

Палата
Света. Ребёнок так плакал, что я вообще не спала, а муж, вместо того, чтобы хоть чем-то помочь мне: посидеть с ребёнком и дать мне отдохнуть,  бесился сам и придирался ко всему, зля и обзывая меня. Он всю жизнь лечил свою лень постельным режимом, а когда я просила помочь мне, выдумывал отговорки. Он выводил меня из себя: каждым своим словом, каждым жестом, даже каждым взглядом! Мы так ругались, что я схватила ребёнка и побежала к окну, чтобы выбросить его… Я больше не могла терпеть… Я чуть не сбросила его с 8 этажа…
Оля (пытается позвонить) Ой, деньги закончились. Светочка, можно я с твоего позвоню? (Света подаёт телефон, Оля звонит мужу) Это я. Пополни мне мобилку, пожалуйста.
Вика. (абсолютно безразлично) Отец психоанализа?
Лера. Фрейд.
Ира. Ну, теперь-то – отдохнула?  Ты в первый день до 6 вечера спала… Мы даже испугались: не в летаргию ли впала?..
Света. Теперь я - соскучилась по ним…
Мужской голос за окном: «Доктор, выпишите мою жену, пожалуйста! Женский: «Пока ещё рано. А почему вы так настаиваете? Мужской: «Я кушать хочу»… Все смеются.
 (Слышен свист. Все подходят к  окну.)
Света. Серёжа! С Оксанкой пришёл! Господи! Дай мне её! (Берёт ребёнка.) Прости меня, солнышко! (Плачет и целует ребёнка)
Вика. (подходит к Свете) А можно мне её подержать?
Света. На, только осторожно, головку придерживай… (Передаёт ребёнка и целуется с мужем)
Серёжа. Прости меня, ты нужна мне, я полы и посуду вымыл, бельё всё выстирал. Отец Симон сказал, что всю самую грязную, самую трудную работу в семье поровну нужно делить: или вместе делать или по очереди. Я – увильнуть хотел и чуть дочь и тебя не потерял. Прости. Пойдём домой. Я больше никогда тебя не обижу…
Вика. ( Держит ребёнка нежно, трепетно, прижимает к груди) А пахнет-то как? Молочком… Боже… А знаете… Я ведь рожу ему ребёнка… Вот выйду отсюда, и рожу!
(Звонит мобильник Вики. Она отдаёт ребёнка Оле. Оля впервые в жизни держит на руках малыша)
Вика. Да!? Господи… Я сейчас приеду… (Отключает мобильник) Ну, вот,  и належалась я… Месяц – не зря прошёл… Юрист наш, оказывается, брачный контракт для моего босса составил… А девчонка та - подсадная – его любовницей была. Ей теперь половина имущества принадлежит. Будут делить сегодня. Развелись они за этот месяц… А меня – специально убрали, чтобы планы их не раскрыла…
Света. Делить? (Забирает ребёнка у Оли, отдаёт мужу) Сейчас я выйду…
( закрывает окно, как будто боясь, чтобы беды из палаты не накинулись на её близких)
 Вика.  Юрист-то про все махинации босса знает. Если босс только пикнет – всего может лишиться и даже за решётку угодить. Так что – делиться будет молча… Нельзя держать в помощниках тех, кто умнее! (она собирает вещи)
Лера. Не умнее, а хитрее и подлее! Разве ты до этого додуматься не могла?
Вика. Я как-то подумала, что он может объегорить его именно так… Но они чуть ли не за руку везде ходили, из одной чашки пили…
Ира. Видишь: раз знала, как(?), то и сама могла бы(!), но не сделала. Не посмела…
Лера. А мне жаль его, хоть босс у тебя и негодяй, и глупец, как выяснилось… Мне всегда почему- то одураченных – жалко…
Оля и Лера  (лежат поверх одеял, вдруг вздрагивают и одновременно подходят к окну, вскрикивая) «Боря!» (прижимаются к стеклу, потом смотрят друг на друга, приоткрывая рты, и снова смотрят в окно)
Света. Он к Жанке из двенадцатой пришёл… Целуются…
Ира. (выглядывает в окно) Ёклмн! И сюда, гнида, пробрался…
 (Оля идёт в ванную комнату, за ней идёт Света. Лера выходит на улицу. Слышны её слова)
Лера. Где то сердечко, которое я тебе прислала?
Боря. Не знаю, выбросил, наверно…
Лера. У тебя никогда не было сердца, и теперь уже – никогда и не будет!
Ира. Вот это поворот… Они могут поубивать друг друга.
Лера входит, ложится лицом к стене. Резко поворачивается.
Лера. Где Оля? (входит Света)
Света. Кораблики из писем в ванной пускает…

Картина 22

Ночь. Лера вскакивает с кровати. Олина кровать пуста. Слабый луч света падает из окна на тумбочку, на настенных электронных часах, светящихся зелёными цифрами 2-00. Лера пишет письмо. В другой части сцены санитарка читает его вслух.
Санитарка.  «Письмо о том, как умирают Медеи.
   Два часа ночи. Мы не властны над своими снами. И значит: есть кто-то, кто властен над нами…
   Мне снова приснился наш ребёнок, повешенный на Жанкином шарфе. Я села на кровати, раскрыла глаза, а он ещё несколько секунд был таким же реальным, как и во сне…
  Я всегда боялась красоты. Есть страхи, с которыми мы, кажется, чуть ли не рождаемся. Я всегда знала, что: придёт красота и убьёт любовь… Красоте - можно всё… От неё можно только сбежать…
   Я помню, что ты всегда восхищался Медеей. Женщиной, способной на поступки… Говорят, что сны – это воспоминания из прошлой жизни, совершенно другой, о которой мы ничего не знаем. Вероятно, у тебя была уже Медея. Я представляю себе эту картину. Вы с божественной красавицей входите в спальню, не включая света, бесконечно целуясь и обнимаясь, кружитесь по комнате, и вот падаете на кровать и ты видишь своего новорождённого ребёнка, повешенного, на этом Жанкином шарфе.
  И вот уже эта жизнь. Уже не сон! Я люблю тебя, а она дарит тебе этот красный шарф… Я просила тебя отдать его мне, но ты ответил, что подарки – не передаривают, и самодовольно поглаживал себя по груди, по этому красному шарфу. Поглаживал и хитро улыбался…
  На следующий день после этого сна я пришла к тебе с единственным желанием: уничтожить этот шарф! Я взяла его в руки, и хотела выбросить в окно, но ледяной ветер ворвался в кабинет, а диктор в телевизоре сказал, что мороз к ночи усилится, а ветер перейдёт в ураган… Я разрывалась от желания: больше никогда в жизни не видеть этого шарфа и страхом потерять тебя. Я постояла, подержала его в руках и подумала, что если я выброшу его, то моё солнышко простудится и заболеет. И та, которая любила и жалела тебя, победила ту, которая  готова была мстить...
   Медея умерла… Я положила шарф на место…
   Умерла ещё одна часть меня. Никогда больше не будет тебя и меня вместе… Будут: ты и Иванова, ты и Петрова, ты и Сидорова, ты и сотни, тысячи других женщин… А тебя и меня – не будет - никогда…»
Лера. (смотрит на кровать Оли, встаёт и идёт в ванную, возвращается, выходит в коридор, заглядывая во все углы, выходит на улицу, зовёт Олю. Возвращается. Берёт Светину мобилку, ищет, звонит) Ты муж Оли? Срочно позвони ей! Срочно!!! Увольняйся и займись, наконец, семьёй, мудак… Если успеешь… Сука…

Картина 23

Фойе
Санитарка. (держит в руках письма) Господи! Сколько их сегодня? Когда их становится слишком много, обязательно что-нибудь случается…
 (Читает письмо)  «Я всё поняла!!! Они не умели любить так, как ты – всего лишь до премьеры - всего лишь месяц. Они любили тебя – навсегда! А потом, чтобы выжить, убивали в себе любовь. Им приходилось возвращаться к своим уже нелюбимым мужьям или оставаться одинокими, потому, что после тебя невозможно больше никого любить».
Боже, все они написаны на один адрес! Бедные девочки…
(Читает следующее письмо)  «Так случается всегда. Бог сыплет на тебя любовь, как из рога изобилия. Ты творишь, и вдруг в твоей жизни появляется маленькая девочка, ангелочек. В неё нельзя не влюбиться. Нельзя обойти её стороной, грех – бросить в этом мире. И ты поучаешь, вразумляешь, ставишь на путь истинный… Ты становишься для неё – всем! И тебе больше ничего не нужно, и не нужен никто на свете, кроме этой девочки, случайно занесённой сюда - в этот ад, из самого Эдема. Ты держишь её за руку, слушаешь её голос, смотришь в её сияющие глаза, и ты – счастлив! И самый великий грех на свете – отнять у человека это счастье! Ведь любовь – она от бога! И нельзя заставить – не любить, как нельзя заставить – любить… Это не во власти человека…
  Но вдруг появляется новая девочка. Нежная и хрупкая… Это, как минутный цыплёнок, которого просто невозможно не согреть своим дыханием. Маленькое солнышко, ради которого - гасятся все звёзды на небе!  Маленькое солнышко… Которому суждено стать убийцей предыдущего маленького солнышка…
   Сначала оно убивает бога предыдущего маленького солнышка, и бог его становится уже не богом, а просто ****ью мужского пола, и имя ему – «От сиськи к сиське»… А потом оно убивает само это предыдущее маленькое солнышко… Убивает жестоко, грязно… Впивается когтями в плоть, а клыками в горло, и предыдущему маленькому солнышку становится нечем дышать…
   В триумфе это новое солнышко победоносно гарцует на развенчанном боге, а голая задница его: то шлёпает по божественному крупу, то чавкает, взмывая вверх, а по подбородку стекает кровь предыдущего маленького солнышка… Стекает и капает богу на спину…
   Знаешь, если бы Шилова умерла… Бог проклял бы тебя вовеки веков….
 Здравствуйте, Наталья Григорьевна! Да, я обращаюсь именно к вам! (В зал с ехидцей) Ко мне… Я знаю, что вы читаете все наши письма (В зал) Вот сука, а?  …и поэтому обращаюсь к вам с просьбой. Я – в бойлерной. Мой ключ случайно подошёл к её замку. Я не хочу, чтобы меня нашли больные, у них и своих страхов хватает. Я прошу вас, чтобы вы ночью, тайно вынули меня из петли. В конверте крестик. Отнесите его, пожалуйста, по адресу и отдайте Ему, ничего не рассказывая про меня. Спасибо. Я знаю, что больше никого не смогу полюбить».
(Она орёт) А-а-а-а!!! (Руки дрожат, и письмо выпадает, как будто оно загорелось у неё в руках) Вася!!! (У неё подкашиваются ноги, и она садится на пол) (Вбегает Лера)
Лера. Где она?!!
Санитарка. (Пытается сыграть спокойствие и улыбку, поправляет юбку, прячет под неё письмо. Не в силах встать) Не знаю…
Лера. (Хватает её  за шею) Я ведь придушу тебя! Отвечай мне: где она?!!
Санитарка.  (задыхаясь) В бойлерной… Она повесилась…
Лера. (Обмякает и тоже садится на пол) Она хотела стать красивой для него…
(В фойе появляется Оля)
Оля: Вот я подумала: а он ведь любит меня! Только я собралась влезть в петлю, а он звонит… Как будто почувствовал. Мой муж так из-за меня настрадался. Он-то ни в чём не виноват. Сказал, что у нас обязательно будет ребёнок. Сейчас столько способов есть. Он для него все деньги готов истратить. И с работы уйдёт, здесь устроится, чтобы всегда рядом быть.
Санитарка.  Вылечилась! Столько лет дурью маялась, а всего-то на всего стресс нужен был, чтобы мозги на место поставить. Олечка, как я рада за тебя. (плачет)

Картина последняя

(По телевизору показывают репортаж о закрытии больницы. Выступает зав. отделением, говоря, что здесь очень дорогое лечение. Стоит толпа протестующих, но их от входа в больницу отгоняют дубинками.)
Лера. Ну, что, баба Маня, собирайтесь… Слышали, что не может наш бюджет вынести таких неимоверных трат?!! Нам здесь – 10 гривен в день на лекарства дают, и 5 гривен – на еду! А везде по 5 на всё вместе выходит… Мы слишком дорого обходимся стране. Бюджету - деньги нужны… Государства – на целых три дня хватило! Полежали и вперёд – с песней! К новым трудовым свершениям! (Делает вид, что работает тяпкой)
   Здесь место райское, только для богов предназначенное… Мэр для дочери своей приватизирует. Скоро у озера вилла царская вырастет… Сдержал он своё обещание. Мы сюда больше никогда не попадём…
В палату заглядывает Михаил Иосифович.
М.И. До свидания, Лерочка.
Лера. Смотрите, нас показывают. (М.И. входит)
М.И. Всё это - уже было… Когда-то Гёте написал об этом в своём «Фаусте». Но, люди не читают книг. Кто-то никогда не должен был попадать сюда, а кому-то без этой больницы не выжить вообще. Скольких она к жизни вернула, сколько семей спасла…
Лера. Показывает в окно. Смотрите, профессор свою частную собственность в Мерседес грузит! УЗИ и томограф. Вовремя он их приватизировал, по дешёвке. Он-то всё заранее знал. Какую-нибудь девчонку в обслугу наймёт и всегда при деньгах будет. Нет на него Бога… (показывает на небо)  Как теперь жить?
М.И. (растворяет окно настежь) Вероятно, так, чтобы не отнять ни у кого: ни этого неба, ни этого солнца …
Лера. Я Бетховена с собой заберу. Он уже встаёт. У Владимира Сергеевича руки золотые…
(М.И. одобрительно машет головой, выходит)
Лера.   Собирайтесь, баба Маня. Одни мы с вами здесь остались. Мы-то и там, и на пятёрку – проживём, правда, ведь? А мэру  - каждый день без красоты этой – адом кажется! Не спится ему, не дышится… Пожалеть его, горемычного, надо… Кто ж его, кроме нас, пожалеть сумеет?..
(Баба Маня плюёт на пол)
Лера. Правильно! Вот выйдем мы отсюда и не друг другу, не лечащему врачу, в жилетку поплачемся, а скажем им(!) при всех, на всю страну! (показывает рукой на телевизор, в котором мэр рассказывает о благоустройстве города).
Мэр в телевизоре: Мы снесём все лачуги! Здесь будут стоять красивые дома, будут разбиты парки, зоны отдыха…
Возглас из толпы: А где будут жить те, кто жил в лачугах? (К выкрикнувшей женщине пробираются сквозь толпу охранники с дубинками, камеру закрывают руками  и резко  переводят назад)
Мэр: (делает вид, что не слышал) В ближайшие годы будет реализована социальная программа, будут повышены выплаты незащищённым слоям населения! Будут возвращены вклады и сбережения, возродится бесплатная медицина и образование!
Лера:  Прямо в глаза скажем им – всё, что мы о них думаем! Ведь мы уже ничего не боимся! Правда? Мы уже – побывали в аду… (Начинает неистово собираться)


Рецензии