Лимб 2

2

- Паша, слушай сюда! Короче, мне Грач «шестерку» свою подгоняет за два с половиной косаря, прикинь? – Олег крепко стиснул плечо железными короткими крючками пальцев, круглую голову с подозрительными плешинами просунул между подголовниками передних сидений, дышал в ухо чесночным духом, - И чего, что «шестера»? Не, ясно дело, «девятка» лучше…

- Олег, тебе сколько лет? – Светлана, сморщила нос, закрыла воротником дубленки, из-под меха глуховато добавила с нескрываемой брезгливостью, - Слушай, ты помыться не хочешь?

Олег Истомин, двадцатитрехлетний рецидивист, убийца и психопат, с женщинами не разговаривал. Наверное, впервые он понял, что с баб и за баб спрос маленький, еще в  детском доме. Тогда, прежде чем в свои одиннадцать лет всадить ножницы в шею воспитателю отряда тете Любе, он долго размышлял – кто вреднее? Трудовик, Сан Саныч, тяжело допивающий первую чекушку к десяти часам утра, изредка напутствующий пацанов подзатыльниками, или, все же, тетя Люба. Твердила которая на линейке по утрам о подлых душонках, генетических отбросах и естественном отборе. Олег, конечно же, ни слова ее не понимал, догадывался – обидеть побольнее хочет…

Помыкался четыре года в спецучреждении, перетерпел, кряхтя, жуткое, страшное от пацанов-сидельцев, от ровесников, и тех, кто постарше, да и вышел в 1988 году на свободу. Шестнадцать лет от роду, справка в кармане, в ватничке. Ни папы, ни мамы, никому ничего не должен, кругом – воля, дороги во все концы, да небо синее, как Олеговы простодушные глаза. Добраться до мусарни, оформиться, как положено, и живи – поживай.

Завернул вот только по дороге в винный, что на Московском проспекте. Честно отстоял лютую очередину, и вот уж – прилавок рядом, забирай ампулу, да на Волгу, тихонько в кустиках посидеть, выпить, воздухом весенним подышать.

Как на грех, прется без очереди фраер в обкомовском желтом плаще, под ручку с собой лярву разодетую тащит. И стерпел бы, может, от холеного начальника пренебрежение и брань, но вот от цыпы его слушать шипящие матюжки – это никак, западло просто. Повздыхал Олежек тяжко, да и рубанул мужика в бороду, а бабу его – в маленький пудреный нос. Лось здоровый, откормленный, конечно, оклемался, а вот телка полежала в больнице недельку и  полетела на небо каблучками тонкими хляби небесные дырявить. Уехал Олег под Челябинск тогда на семь лет.

В прошлом году в родной город вернулся – а тут жизнь ключом. За честно заработанные партаки и туберкулез старшие определили его смотреть за рынком, вопросы мало-мальские решать, ребятишки чтоб законы не забывали, коммерсам спуску не давали, но и не драли с них последнюю шкуру. А с бабами Олег так и запретил себе беседовать. От них вред один только.

- Слышь, Павлуха, ты кобылу свою уйми, - дружелюбно посоветовал Олег, разглядывая стриженый Пашкин затылок, торчащий из-под норковой черной формовки, - Не пойму, зачем ты ее с собой таскаешь. Братва смеется.

Паша вздохнул, прибавил звука на магнитоле. Аккуратно по рельсам объезжал ямы на дороге, мельком косился в зеркало – не нагоняет ли красный лупоглазый травмай. Как не таскать ее с собой, когда женился недавно. И очень нравится она, красивая, ласковая и преданная. Дождалась его со срочной с Владикавказа в маленьком запущенном дворе, в колодце двухэтажных немецких домиков, среди кособоких лавочек, лебеды и тополиного пуха.

Только о ней и думал, когда на каску сыпались кирпичные обломки от близких минометных разрывов рядовой сводной десантно-штурмовой бригады Пашка Колесов. Мечтал снова увидеть, подойти, поцеловать тихонько в тонкую шею. Боялся, захватит девчонку лихое время, утащит с дискотек на притоны, в ****южники, разорвут на части барыги да блатные. Дождалась его Светлана, сохранила себя наивной, доверчивой девчонкой, которая для него – любимого, единственного – все отдать готова. 

Мучило немного Пашу тоскливое чувство ответственности и сожаления, когда брал  ее с собой по мутным водоворотам русского дикого бизнеса, мрачным подворотням и пустырям толковищ, цветастой бутафории кабаков. Ну, да жизнь такая. И ей вроде нравится. Думалось, конечно, Павлу, что не понимает она острой опасности теперешнего  времени, радуется тряпкам, побрякушкам, бесхлопотной сытости. Ну, а как без этого, - глянуть на ее подружек, которые готовы за набор косметики таскаться по замызганным норам с немытыми хачами. Одним словом, пустоголовая она, Светуля, да за то – искренняя и, базара нет, – красивая…

У колхозного рынка в рассветных октябрьских сумерках, дымя сизым кашлем из изношенных, надорванных железных внутренностей, толпятся разномастные, гниловатые «Жигули». Пропитые грузчики таскают из прицепов ящики с овощами, с откинутого борта кривобокого «Газона» уже продают страждущим потребителям, в основном теткам неопределенного возраста, фасованный сахарный песок.

Старший от армян – грузный, с тяжелой седой головой и мохнатыми бровями Левон, надменно мусоля золотозубым ртом «Мальборо», гундит что-то подручному своему – боевику с деревянным лицом и злыми гадючьими глазами Артуру, указывая незаметно узловатыми пальцами на патрульную гаишную «восьмерку».

Старший экипажа, маленький пузатый лейтенант, цепкими глазами обшаривает ряды припаркованных и подъезжающих машин. Сержант, засунув полосатый жезл в карман серой мятой форменной куртки, неторопливо обходит с планшетом протоколов привычно вздыхающих шоферов, у которых уже заготовлены голубенькие сторублевки.
 
- Привет, Левон, - Паша заехал на свое законное место, прямо у входа, поздоровался с торгашом, - Чего тут опять менты трутся?
- Тебя спросить хотел, - пожал плечами армянин, - Неправильно, Паша, так дела делать. Я плачу тебе, хозяину твоему. Ко мне люди едут, везут товар. Тут их милиция встречает, Маноха вон деньги забирает. Может, ментам лучше платить?
- Чо базланишь, ара? – Олег вылез из машины, перебирая кривыми ногами в коротких трикотажных штанах и обрезиненных калошах с искусственным, торчащим клочками над голенищами, мехом.

Он сзади и сбоку приобнял клешнятыми длинными руками вздрогнувшего Левона за необхватную, затянутую кожаным пальто, талию, подмигнул голубеньким глазом напрягшемуся в змеиной стойке Артуру, сипло и радостно разрешил:
- Живите пока, дикие. Как Пашка вам скажет, так и живите. Он тут главный. Будете быковать - я из вас армянских королев сам понаделаю. Прямо тут, на рынке. Знаешь, в подвале, где мясо в клетках лежит?..

И засмеялся, растягивая бледный широченный рот на безбородом лице. Пасть у него, как у карася, подумал Павел – розовая, редкозубенькая. Прозрачная капелька слюны повисла на скошенном подбородке и дрожит, отражая оранжевый свет умирающих фонарей.

Лейтенант Манохин дожидался местного начальника – молодого бригадира Пашу Музыку - опершись толстым задом о грязный капот патрульной машины. Неприязнь и раздражение спрятал в улыбке плохо бритых губ, улыбнулся товарищески, разглядывая подходящего бывшего десантника, ныне честного бандита.

Крепкий паренек, этот Пашка. Здоровый, симпатичный, прикинут что надо – пилот на нем нарядный с белым мехом, «Левисы» настоящие, кроссовочки, шапка норковая на бритой башке. Повезло зеленому пацану, теперь из себя справедливого решалу корчит. И машинка «BMW», и кобыла зачетная. А самому-то лейтенанту ДПС Манохину Сане после дежурства сегодня – переть в общагу на улицу Автозаводскую, пожарить картошки, выпить полпузыря «Распутина», который в ларьке вчера отобрал, да и шкуру какую-нибудь пьяную пожучить. Вот ведь жизнь, зараза…

- Здравствуй, Паша, - козырнул гаишник, уродуя толстую харю улыбкой, - Давно не видал тебя.
- Ты чего тут трешься? – хмуро осведомился Павел, но короткую твердую ладонь гаишника пожал, - Армяне напрягаются. Старшаки все ведь решили. Езжай, не накаляй обстановку.
- Ну, ты совсем забурел, гражданин Музыка, - у Манохина дернулся глаз и речь сплошь съехала на Гаврилов-Ямский напевный речитатив. Он заложил пальцы рук за портупею с пистолетом, на шаг отошел в сторону. – Я тут так-то на службе. Выявляем нарушения безопасности движения. Ты не препятствуй лучше. Иди себе. Работай.

Павел вплотную придвинулся к гаишнику. Чувствовал, как поднимается горячая волна к лицу и багровеет шея. Люди вокруг оставили свои дела, с интересом наблюдали, как здоровенная фигура бригадира нависла над круглым милиционером.   

- Ты чего, исполняешь что ли? – прошипел Паша в прищуренные глаза Манохина, - Свалил отсюда быстро. Все вопросы решай на улице Республиканской.
Лейтенант пожевал толстыми губами. По сторонам поглядел, свидетелей хватает. Сержант вон застыл с глупым видом в десяти метрах. Однако, никто слов не слышит. Можно и поговорить.

- Ты зубами-то на меня не скрипи, - медленно сказал кипящему Колесову, - Я тебя давно знаю. И ты меня тоже. Теперь тут патрульная точка в постоянной схеме. Еще. У грузового въезда будут работать пацаны. Вон, глянь-ка, белый фургончик стоит. К ним не лезь, не твоего ума дело. Уяснил, Пашенька?
- Команды мне другие люди выдадут, - Павел немного остыл, глянул вокруг, изобразил улыбку, невзначай будто похлопал милиционера по плечу, - Вот как скажут, так и будет. Про твой фургон с марафетом я еще в субботу знал. Ты что творишь, Маноха?! Старшие решали – наркоты в этом районе не будет.
- Эт-то не мое дело, - гаишник пожал плечами, - Ты свое место знай, и все будет хорошо. В следующий раз, как надумаешь заорать на офицера милиции, повспоминай Коровники. Там зимой холодно, а летом - жуть как жарко. Ну, прощай, Паша. Удачи тебе.

Колесов, уже собираясь уходить на мгновение остановился, улыбнулся широко и приветливо, громко сказал:
- На тебе на-пожрать, - вытащил из заднего кармана джинсов свернутые пополам зеленые бумажки, отлистал две, сунул в ладошку побледневшему лейтенанту и пошел прочь, мимо засуетившихся грузчиков.
- Ну, попомнишь ты меня, сука, - Манохин хлестанул дверью машины, заорал на испуганно подбежавшего сержанта, - Где шатаешься, придурок?! Поехали в управление.

Рынок наполнен веселым рабочим гомоном. На бетонных столешницах прилавков предприимчивые граждане - представители только-только народившегося малого бизнеса – расставляют бутылки с подсолнечным маслом, шоколадные плитки «Альпен Голд», прозрачные трескучие поддоны с шоколадными яйцами, блоки ароматных ментоловых сигарет, пачки чая и железные банки кофе. Сбоку, от мясных рядов, слышны сдержанные матюги рубщиков, собачащихся со старым пропитым ветеринарным инспектором.

Молодая узбечка Диля вместе с матерью готовит для рыночного люда утренний перекус – называется габмургер. Делает она его просто – старой советской электрической вафельницей давит нарезанные половинки батона, между которыми – кольца лука, копченая колбаса, сыр и кетчуп. Горячо, вкусно. Правда, не слишком дешево – пятьдесят рублей за порцию. Это когда билет на электричку до Москвы стоит сорок три рубля. Пачка «Мальборо» - девять рублей десять копеек. А пенсия у мамы Дилиной на память от Советского Союза – четыреста сорок. Ну, да торгаши по нынешнему времени – люди не бедные. Купят и по пятьдесят.

Паша неторопливо обходил ряды, здоровался с коммерсами. Люди все к нему с уважением, власть все же. Самая главная – по понятиям которая. Кому пожаловаться, если что.

А люди на рынке – все разные. Вот занимает главное проходное место тетя Зоя – здоровущая баба в мелких химических кудрях. При старом режиме работала в трамвайном депо табельщицей за сорок семь рублей в месяц. Теперь у Зои на рынке – три точки. Самая центровая бакалейная, в глубине зала в холодильной витрине отдельная колбасная, да еще с пестрыми штанами – криво строчеными «Адидасами» прямо на улице. На Зое по сегодняшнему дню золота надето – кило, не менее. Позавидовал бы какой-нибудь заволжский положенец.

Рядом с главным проходом разместились тоже чай-кофе-сигареты – торгуют студенты. Продавщица у них высокая косоглазая голенастая девка. Паша как-то хотел позвать ее вечерком в баню, да ребята насупились, не стал обижать. Пацаны интеллигентные, зеленые еще, но не дураки, видать – налоговую тетрадку ведут, бумаги у них все в порядке.

- Здорово, братья, - Паша подошел, пожал им по очереди руку, - как работа, идет дело?
- Не очень, - пожалился тут же один, маленький, осторожный Вова, - вчера вот еле три тысячи наторговали. Да еще у Таньки банку кофе с прилавка утащили. За триста рублей. Дура полоротая.
- Ну ладно, Вовик, не плачь, - Павел пошел дальше, - Я тоже считать умею. Это с трех тысяч ты полторы верных заработал. Да на месяц умножь. Итого вам, бродяги, по десятке на рыло выпадает. Сколько сейчас там у вас профессора получают?
- Две штуки в месяц, - отозвался второй компаньон, Коля, длинный, как шлагбаум на въезде в рынок, - Паша, «Мальборо» легкое вчера привезли. Возьми блок. Подарок.

Вроде бы и обычный рабочий день, а покупателей на рынке уже немало. Кто пришел купить необходимого, окрестные тетки заглянули в поисках дефицита или дармового, вдруг, товара, алкаши подгребли с раннего утра на подработку. Приблатненная шелупонь разложила на столиках наперстки, страждущие приодеться меряют на картонках косо пошитые вареные пятнистые джинсы, кто-то приценивается к двухсторонним стеганым желто-фиолетовым пуховикам, что привозят барыги с Данилова, с китайского поезда Пекин – Москва.

На остановках редкие пассажиры ждут, утопая в лужах, громыхающий где-то далеко, за поворотом, трамвай. Пестрая толпа. Болоньевые плащи, облезлые куртки из кожзаменителя, пожелтевшие от времени совковые женские пальто. Всем некомфортно, бедно и голодно. И черт его знает, что будет завтра.

Но живет же страна!! Летом избрали на второй срок президента Ельцина. Международный валютный фонд предоставил очередной кредит – еще десять миллиардов долларов. Генерал Лебедь подписал в Хасавюрте с преемником убиенного Дудаева – Масхадовым мирное соглашение, и войне чеченской вроде – конец. А за этой промозглой зябкой осенью обязательно настанет лето. Главное – немного потерпеть. Дождались же наконец – в России теперь – свобода…


Рецензии