Лимб 5

5

Старший оперуполномоченный Ленинского РОВД капитан Морозов брел по колено в вонючей темной воде под аккомпанемент потрескивающих стартеров люминесцентных ламп. Матовые трубки перемигивались безжизненным белым светом с разных концов коридора, с заваленных хламом лестничных клеток, из холлов, где под большими треснутыми окнами плавали кверху донцами пластмассовые цветочные горшки.

Он не помнил, как очутился в холодном пустом доме, и что это за дом вообще. Будто бы шагнул на работе в служебный лифт, а кабина привезла его глубоко вниз, открыла скрипучие двери, и так замерла насовсем, потухнув всеми кнопочками и оранжевой потолочной лампой. Пол в коричневой плитке уходил вперед и слегка вниз, там уже плескалась вода, так что с каждым шагом он все глубже погружался в темную жидкость.

За первым поворотом, у стены, стоит серая металлическая каталка с резиновыми ручками, подмотанными синей изолентой. На вогнутых пыльных носилках разместилась целая батарея разнокалиберных банок – от литровых пузатых до ведерных толстых цилиндров.

 Морозов добрел до каталки, разгоняя мокрыми джинсами мутные волны, пригляделся к содержимому странных сосудов. Там, в желтоватом формалине, сидят на корточках человеческие нерожденные уродцы с отбеленной вялой кожей. Вот безглазый хищный малыш с оскаленной звериной пастью, вот клешнятый ребенок-краб. Здесь же топорщится жаберными щелями микроцефал с треугольным рыбьим черепом. Сбоку стоит банка с человеческим сердцем. Оно распорото вдоль и видны натянутые изношенные нитки хорд на клапанах, бледные, истонченные стенки предсердий, левый отвисший желудочек с черно-синим пятном инфаркта.

Коридор уходит далеко вперед. Морозов совершенно отчетливо понимает – назад не вернуться, там поломанный лифт и вода – все прибывает. Нужно идти вперед, может, будет конец коридору и найдется выход.

Вода дошла до колен. В ней пляшут обрывки бумаги, окурки, сухие листья комнатных, давно увядших, цветов. Что-то внезапно стукнулось Морозову в бедро, неожиданно и больно. Это плывет вверх лицом сожженный два года назад в собственном «Мерседесе» вместе с женой и сторожевым бультерьером председатель боксерского клуба «Волга» Роман Сивков по кличке «Сивый». Он за пару лет подмял под себя всю нацистскую свору Дзержинского района, насиловал малолеток, нашпиговал наркотой все институты города. Убирать беспредельщика пришлось через столичных воров.

Дальше качается, кверху вздутым брюхом, рецидивист и палач с Самары, Петя Мамай. Его Морозов застрелил лично в одна тысяча девятьсот девяносто третьем году на задержании в ресторане «Весна». Тогда Андрей использовал в качестве отличного повода привычку Мамая прямо в ресторанах хватать из-за столиков понравившихся баб, избивать их кавалеров, или мужей, стрелять по люстрам из газового перестволенного «Нагана» под одобрительные вопли своей шоблы. Как только коллеги пошли на силовое задержание, старший лейтенант Морозов забрал маску у «СОБРовца», зашел через кухонное помещение и прямо у барной стойки выстрелил Мамаю в лоб.

У перевернутого мягкого стула плывет, раскинув руки, стажер с первого отдела  Митя Терещенко. Он в своей дермантиновой шелушащейся курточке, коричневых старомодных брюках со стрелками и синих кедах. На шее у него, чуть ниже мочки уха – напрочь распороты мышцы, перерезанная сонная артерия торчит беловатой трубочкой рядом с кольчатой трахеей. Пока Морозов в дежурке досматривал предутренний похмельный сон, Митя с дежурными ППС отправился на грабеж в ларьки-кубики на улицу Жукова, где его и пазганули дагестанцы тесаком по горлу, так, что голова едва не отлетела. Было это в девяносто четвертом…

Валентину вода не несет по коридору. Лишь слегка покачивает тонкое тело, шевелит волосы вокруг запрокинутого бледного лица. Веки сомкнуты, вокруг них – совсем черные тени. Рот чуть приоткрыт, между бесцветных губ виднеется жемчужная полоска зубов. Хрупкие руки сложены на груди, они придерживают растерзанные ребра, под которыми плещется темная вода.

- Я не виноват, Валя, - Морозов сквозь зубы всхлипывает, глотает паскудные слезы. Нельзя плакать, не о чем. Никого не жалко. Жизнь такая, другой не будет.
Жена смотрит на него снизу вверх, из запавших орбит черным стеклом блестят чужие глаза:
- Андрей, верни мое сердце. Оно за твоей спиной, в банке…


Морозов распрямился на продавленном диване в кабинете, да так резко, что пятками вышиб жалобно скрипнувший подлокотник. Зеленоглазые часы «Электроника», живущие на кособоком шкафу с документами, показывают 01:40. На желтом столе из лакированной древесно-стружечной плиты надрывается коммутатор. Андрей сощуренным слипшимся глазом определил – звонок с ГУВД, дергая заросшим кадыком, допил из грязной кружки холодный черный чай, подернутый радужной пленкой вчерашней свежести.

- Морозов? Заезжай ко мне. Прямо сейчас. Машину прислать? – звонил Игорь Пономарев с РУОПа. Игорь приехал с Химкинского отдела налаживать борьбу с организованной мафией в глубинке три года назад. Деловой майор с бывшего Шестого главного управления МВД быстро собрал группу из приезжих молчаливых бойцов, занялся делами оперативного сопровождения, не забывая, как думалось Морозову, и об интересах развивающегося российского бизнеса. Иногда бывал на планерках в РОВД, ставил задачи районным операм, на вопросы о необходимых деталях или неясных вводных – закатывал кверху бесцветные глаза. В райотделе вздыхали начальники, мол, ясно. Установка сверху. Команда от конторы или еще кого. 

Раздолбанные «Жигули» с пятнами ржавчины на кузове желто-белого цвета со странным названием «сафари» домчали Морозова до ГУВД за десяток минут. В центре города, у расцвеченных нарядных витрин ресторанов – иномарки всех мастей. Бухает музыка, визжат шалавы, где-то в темной подворотне орет благим матом очередной терпила. Предзимней зябкой ночью, накануне будничного дня, город не собирается спать.

Пономарев курит в каменном колодце закрытого двора управления, прислонившись серыми фирменными джинсами к обтаявшему капоту своего «Форда-Скорпио». Видно, приехал недавно. На стриженой круглой голове напялены неизменные солнечные очки, по ночному времени задранные, правда, на лоб.

- Как жизнь, капитан? – осведомился безразлично, протянул маленькую цепкую ладонь, - Слыхал про супругу. Соболезную, да… Мужайся, братишка. У тебя же пацан, вроде? Его не запусти, дело такое… Оглянуться не успеешь – компания, выпивка, бабы…
- Вызывали, товарищ майор? – желания базарить по душам у Морозова совсем не было. Наглая сволочь. «Форд» стоит кусков десять баксов, не меньше. Ни стыда, ни совести.
- Верно, вызывал. Ты что ж это, капитан, бизнес наших кавказских друзей поджимаешь? Мы с тобой в школу в одно время ходили. Страна – многонациональная, потому и великая. И нам сейчас, в такую бурную эпоху, братские связи терять никак нельзя.
- Не пойму, о чем речь, товарищ майор, - медленно ответил Морозов, закурил, надеясь услышать детали.
- Я понимаю, - продолжил майор, не обращая внимания на реплику, - Тебе свои-то, местные, урки милее. Они ж русские, наши, так что ли выходит? Пусть резвятся, а зверей мы к ногтю, верно говорю?
- Товарищ майор..., - начал осторожно Морозов, оглянулся по сторонам на всякий случай. Темно на стоянке у ГУВД. Задний двор, третий час ночи. Снег опять пошел.
- Ты мне майором не тыкай, - прошипел Пономарев, подошел вплотную. Маленький, скрученный, как железная пружина. – Я тебя, суку, предупреждал. Не лезь в чужое дело. Картотеку по шестеркам своим отрабатывай и пасть закрой. Надо – я тебе фактуры подкину, медальку получишь. Еще раз, - Пономарев поднял короткий крепкий палец к самым глазам Морозова, - Еще раз в дела с марафетом нос сунешь, пеняй на себя. И быкам своим, ссученым, отмашку дай. Чтоб осели. 

Андрей молча посмотрел на лоб Пономарева, укрытый серебристым бритым газончиком волос, на модные полицейские очки с пляшущими прописными английскими буковками «Ray-Ban», подумал – а что, если рубануть его сейчас связкой ключей, что зажата в кулаке в правом кармане, наотмашь в висок? Потом усадить в «Форд», довезти до берега неподалеку за городом, усадить за руль и отправить на дно Волги, порадовать медленных, жирных сомов?! Нельзя так. Не выйдет. Лучше сейчас – в ларек заехать. Немного выпить, чтобы тоска улеглась. Завтра, глядишь, еще денек пройдет. На один меньше останется, до конца-то.

Бывают зимой такие дни, что кажется – прямо завтра случится переход от студеного ветра, падающего снега, застывших деревьев – к весенней радостной поре. Это когда после полудня небо остается ясным, солнце продолжает плавить сосульки и птицы не прекращают деловитый гомон. Конечно, день еще короток, небо тускнеет быстро и рано, но светило падает за горизонт оранжевым слепящим шаром и до последней минуты, до наступления темноты, бликуют его лучи на нитях трамвайных рельс, на ледяных горбах нечищеных тротуаров.

Каждый знает – впереди еще новый год с вероятной промозглой оттепелью, крещенская стужа, метели в феврале. И все же, очень хочется верить – эта зима отступает, еще одну мы пережили. Вероятно, увидим мартовские ярчайшие дни под голубым ясным небом, пушистую вербу и сутолоку ледохода в апреле, услышим птичью симфонию солнечного мая и, незаметно, доживем и окунемся в тихое, теплое лето.

Декабрь перевалил за половину. Президенту Ельцину сделали операцию на сердце, однако, в Новый год выступит по телевизору, наверное, сам. Ваххабитское подполье рвануло дом в Каспийске вместе с детьми, женами и офицерами местного погранотряда, коих и погибло почти сто человек. Последние армейские грузовики уходят из Чечни. Близится год одна тысяча девятьсот девяносто седьмой…

В городе предпраздничная суета. Граждане, которым зарплату платят исправно, пусть и небольшую – учителя, врачи, милиционеры и пожарные – вместе со своими семьями готовятся встречать Новый год. Рабочие с табачной фабрики меняют сигаретную лапшу на продукты и водку. Водители ночных смен с автоцистерн нефтеперегонного завода, сливают заправленный в баки грузовиков алкилат в канистры, скидывают их в овраг за забором, где подбирают уже подготовленные люди. Начинающие юные, и не очень юные, по рецидиву проходящие, - бандиты – тащат все подряд. Магнитолы, колеса под утро, пока дрыхнут владельцы, кошельки у теток из сумок в травмаях, на гоп-стопе вечером пьяного, либо просто терпилу обшаривают в три минуты.

- Паша, слушай сюда, - Олег ввалился в гриль бар, что на углу улицы Жукова, втащив с мороза вместе с уличной гарью свой кисловатый табачно-прелый, особенный дух. Колесов оторвался от тарелки с половинкой подгоревшего снаружи, розоватого на разрезе цыпленка, хмуро поглядел на Истомина. Третий день тяжело гонял мысли Павел, чувствовал – что-то неладно вокруг.

Пропал со связи милицейский куратор, старшаки молчат. Будто расступаются вокруг люди, оставляют его одного, отворачиваются, словно от умирающего, не хотят глядеть в глаза.

Белый фургон с марафетом каждую ночь торчит на стоянке за рынком, работает пара хмурых дагестанцев. Последний разговор с ними закончился неладно – не назвавшиеся по имени горцы повздыхали, мутными глазами показали на коврик за передним сиденьем. Там валяется ободранный АКСУ и пара РГД. Колесов ушел, матерясь сквозь зубы, через Олега попросил встречи с положенцем по району.

- Получилось переговорить? – Павел с надеждой глянул на Олега, кивнул на стул рядом. Истомин бухнулся, развалился, расстегнул драную куртку. Из-под коротких брюк торчат белые тощие ноги в шерстяных мокрых носках.

- Пашка, копыта вон текут, - пожаловался Олег, - ноги вымочил. У тебя, случаем, кроссовок ненужных нету? А то ходить холодно.
- Куплю тебе ботинки, - досадливо поморщился Колесов, - Чего по делу?
- А все путем, брат, - Истомин уже бесцеремонно грыз недожаренную куриную ногу, хлебал из пашиной кружки кисловатое пиво, - Нахлобучим зверей этих. Не гоняй пока. Я тебя попросить хотел – помоги мне телек с-под Тутаева привезти. Корешок подгоняет. А то у меня в норке только койка, сам знаешь. Ящик поставлю, повеселее будет кантоваться.

У Олега по скошенному лысому подбородку течет розовый куриный жир. Колючие синие глаза откровенны и просты. Подумалось Павлу на миг неладное, да отмел в сторону, прогнал скребущую холодную мыслишку. Неуверенно закинул отмазу, на проверку, просто так:
- Без вопросов, конечно. Только Светке обещал сегодня на ночную дискотеку отвезти ее, в ДК. Давай завтра?

Истомин допил пиво, рыгнул тухловатым.
- Так делов-то – на пару часов! Корешок мой завтра отвалит. А сегодня сгоняем, вернемся до десяти вечера, верняк. Светку с собой прихвати, чего ей одной сидеть. На тусню в самый раз успеет.
- Ладно, - Павел затушил сигарету в тарелке с останками цыпленка. – Олег, ты вот скажи мне – тебе по жизни чего хочется? Бабла, может, или бабу молодую?!
Олег наклонился на столик, раскорячил широко шишкастые локти, приблизил доверительно к Колесову костлявое лицо, мол, слушай сюда:
- А ничего мне, Пашенька, не надо. Когда щеглом еще был, думал – вот выберусь с детдома на волю – заживу, как человек. Хотел пойти работать в киношку. Ну, чтоб фильмы бесплатно смотреть. Там, знаешь, в кинотеатре воняет теплым и, маленько, вроде паленым. По мне тема была. Потом загремел на малолетку, да по крыткам, да в лагере чалился – все на волю охота было.

Колесов слушал вполуха. В маленькие ледяные глазки Олега смотрел, ждал, когда интуиция кольнет – не верь суке блатной, в машину, и – беги отсюда, Паша Музыка, куда глаза глядят.

- Ты ж на свободе сейчас, - развел Павел руками, - Чего-то еще, наверное, хочешь? К примеру, положенцем зайти?

Истомин помолчал, закурил чадящую сырой помойной тряпкой «Приму».
- Вот ты говоришь – на свободе. А не так, Пашуня. И ты в клетке тоже. Думаешь – сам за себя решил, и – баста? Все за тебя решили, корешок. Большие начальники, маленькие. Даже баба твоя. Ты и мыкаешься между ними, будто котяра полудохлый.
- Слова выбирай, - Колесов скривился, - Скажи, что думаешь про точку с марафетом? Чья мутка? Маноха, может, с дикими снюхался? А меня исполняют?

Олег повеселел, хлопнул шагреневыми ладонями по клеенчатой скатерти, оскалил жабью пасть:
- Забыл, в натуре, самый ржач!! Маноха-то, слышь, в общаге своей на той неделе в пятницу – даванулся! Прям в очке, на портупее. Во праздник был, я даже кореша навестил, выпили за упокой мусорской души. Люди кричат – была у мента шкура, с платовой стоянки, с-Заволги. Да оказалась – законтаченная, ВИЧовая шалава!! Ну, ментяра и влии-и-п! Хаа-аа-ха-ха!

Олег смеялся всем желтозубым, щербатым ртом, непосредственно, будто ребенок. В пустом кафе съежился за стойкой, сделался незаметным, бармен. За окном, в последнем свете догорающего зимнего дня, толстый усатый таксист на бежевой «Волге» отказывается везти наркоманского вида изможденную девчонку в короткой красной юбке. У нее черные с рыжим немытые волосы, синеватое лицо и тощая беззащитная шея. Способ оплаты проезда на точку к дилеру, которым она располагает, явно не устраивает таксиста. Они ругаются. Раскрывают в беззвучных матюгах рты за витринами кафе.

Паше Колесову давит на поясницу твердая загогулина «ТТ». Ему хочется выстрелить Олегу прямо в раскрытый рот. А потом отнести его кривоногий, вонючий труп в кинотеатр «Волга» и положить на последнем ряду, у проекторов. Чтобы блатному напоследок прикорнуть там, где тепло и пахнет горелой пылью …