Молочные реки, киселёвские берега. Часть 3

        Зарезали!.. – птичьим подранком трепыхнулось сердце. Вот так, за здорово живёшь – н-на! ножик тебе под ребро… Финка сидела в животе плотно, по самую рукоять, набранную их разноцветных плексигласовых колец. На пять сантиметров ниже грудины.
        Сенька мечтал о такой. Вот, получил... 
        Он держался за полированный пластик онемевшими от страха пальцами, наивно полагая таким образом сохранить равновесие. Казалось, убери руки, упадёшь и уже не встанешь.
        Крови не было, он боялся её вида. Только внутри, у самого позвоночника надувалась пульсирующим шаром невыносимая боль.
        Слабость набивала ватином руки и ноги. Сенька чувствовал, что заваливается набок. Он упал скособочено на предновогодний свежевыпавший снежок и хрипло воззвал: — Ма…
        — Вставай! — услышал он голос, идущий ниоткуда и со всех сторон.

        — Петушок уже пропел! — прозвучало над ухом певуче и с любовью.
        Мама!.. догадался Сенька, мотая спросонья головой, отгоняя ночное наваждение.
        — Какие у сЫночки планы на сегодня?
        — Какие планы могут быть тридцать первого декабря?! — Каникулы!.. парни собираются у меня за три часа до Нового Года, пойдём встречать его к девчонкам из девятого «В», — басил Сенька, надевая трико и майку.
        — А мамзели из девятых «А» и «Б» уже не интересны?
        — Примелькались!.. скучно с ними!.. эти, только-только, из восьмилетки…я еще не всех в лицо знаю, — вещал сын с набитым ртом, утирая с губ молоко. В руке исходила ванильным ароматом,  свежеиспечённая булочка с абрикосовым джемом.
        — И далеко идти?
        — На Казанку…

        Сенькина мать, моложавая кареглазая женщина, с маленьким упрямым ртом на круглом лице, почти упала на табурет: — О-ох!.. не ходи сынок!.. Бандитский посёлок! После лагерей много в нём осело бандюганов. От их потомков и сейчас житья нет: то ограбят кого, то искалечат, а ты – прямиком в малину!
        — Ну, что ты начинаешь?! Не все же там злодеи! Да и нас собирается восемь жлобов!.. отобьёмся, если что! — отмахнулся сын.
        — Это Филин-то жлоб? – метр двадцать, если за уши потянуть! — деланно засмеялась мать и уже серьёзно добавила,— Те девять мужиков, за две недели зарезанных – вчера последнего, тоже надеялись  отбиться!.. — Слышал?.. в посёлке маньяк завёлся, крутится по темноте у шахтоуправления, отслеживает: кто пофасонистей, значит при деньгах, крадётся вслед и убивает, а до шахты пять минут пешком, смекаешь?!
        — Да, слыхал…нам в другую сторону!.. и… нас будут ждать! — лицо Сеньки закаменело.  Он, посчитав диалог оконченным, скрылся в ванной.

        Сеньке не хотелось верить в сновидения. Там иногда такое привидится! Кабы всё причудившееся воплощалось в реальности, жизнь именовалась бы адом, не иначе.
Он слышал о поверии, что обязательно сбываются лишь сны, пришедшие в ночь с четверга на пятницу! Вот их, он, несмотря на протесты собственного сознания, действительно боялся.

        — Надо же – повезло! — горько усмехнулся Сенька, оторвав листок настенного календаря со вчерашней датой: тридцатым декабря 1973 года и траурной надписью – четверг!
        Сенькина душа сжалась в недобром предчувствии. Беда ходила около.

        В начале года у друга Сергея, невероятно обыденно и глупо, погиб отец. Не вернулся вовремя с работы. Мало ли, – полагали домашние, может, где получку обмывает. За ним водился этакий грешок. Отец Сергея дополз домой под утро с размозжённой головой и стиснутыми в крошево зубами, которые так и не смог разжать – высказать последнюю волю. Кровавый след тянулся по снегу на полкилометра. Сенька слышал, следователь проговорился: убивали ломиком. Алкоголя в крови не нашли…убийцу  тоже…
        — Теперь, вот, маньяк объявился!.. И эта приснившаяся блажь! – не в руку! не в руку! — яростно шептал он и, плевал через левое плечо троекратно.
 
        Казанские и впрямь славились на микрорайоне двенадцатой шахты неуёмной жестокостью и умением постоять друг за друга. Сбившись в стаи, они частенько бродили по центральной улице: проспекту имени пятидесятилетия Октября, с цепями в руках и заточками в карманах. Попавшие на пути девчонки лишались сумочек, парни – зубов. Реже дело доходило до нанесения тяжёлых увечий. Тогда татей ловила милиция, и они убывали из людской жизни на определённый срок.

        Дело молодое, дома не усидишь, потому ежевечерние походы Сеньки «на улицу», бывало, заканчивались если не сломанным носом, то получением фингала. В целях самозащиты он пробовал примкнуть к соперничающей с «казанскими» местной группировке, но здравого смысла в том не обрёл, уж слишком убогие личности возглавляли этот сброд.

        В наступившую предновогоднюю ночь потеплело. В чёрном небе тусклым ломтиком лимона подвисал молодящийся месяц, в желтоватой ауре которого беззвучно и невесомо опадали наземь хлопья мокрого снега.

        Дверь пятиэтажной хрущёвки, семафорившей из окон елочной бутафорией, открылась и захлопнулась восемь раз, отбивая морзянкой известие: мы идём на вы.
        Они шли след в след, почти не разговаривая, держа в руках сумки с продуктами: печеньем, конфетами и фруктовой шипучкой – всем, чем удалось разжиться в единственном на районе гастрономе «Колос». Уже в те времена варёная колбаса называлась дефицитом, а слово «сервелат» для детей шахтёров было из разряда неведомых.

        О бродящем поблизости маньяке знали все, но предпочитали тему не развивать, поскольку каждому в отдельности было не по себе от этой близкой угрозы, казалось, таящейся за углом каждого дома или очередным поворотом тропинки.
       
        Атмосферу неуверенности нагнетали и заснеженные могильные холмы с гнутыми, проржавевшими крестами на заброшенном кладбище, через которое лежал их неблизкий путь в неведомую Казанку.

        Что страшнее: маньяк, мертвецы или бандиты? Каждый определялся сам. Сенька механически вынул из сумки почти литровую бутыль шипучки, именуемую в народе огнетушителем, и примерился попользоваться ей вместо дубины. Парни тот час последовали его примеру.
       — Беда! — сокрушался Филин, — Побьём бутылки о чужие головы, а пить что будем?!
       — Не ссы!.. девчонки, поди, расстарались с выпивоном, — басил двухметровый Тоцкий, — Этого зверства всё равно много не осилить – взорвёшься!

        Казанка начиналась за кладбищем и представляла собой частный жилой сектор с узкими, кривыми улочками и тупиками, погребенными под сугробами снега по самую «сурепицу». Сокращая путь, местами приходилось просто перешагивать через дощатые заплоты огородов. Редкие светящиеся окна, придавленных снегом почерневших изб, помогали ориентироваться в темноте.

        За время шествия, им не встретилось ни одного человека: живого или мёртвого. И когда впередсмотрящий, указал рукой на один из домов, все поняли –  путешествие закончено и облегчённо выдохнули.

        Ах, какая это была ночь!
        В полумраке залы трёхметровая ель – в потолок! радужно переливалась игриво подмигивающими лампочками. Под ёлкой установлен длинный стол, укрытый накрахмаленной скатертью с водруженными на нём бутылками с винами и тарелками с закусками. Самодельные скамьи из табуретов и древесных плах, аккуратно застеленных покрывалами, казалось, настойчиво убеждали мальчишек не комплексовать, а садиться, наливать и закусывать.

        Но, конечно, главной отрадой праздника были девчонки. С высокими, накрученными в бигудях прическами. Словно снежинки – в коротких светлых платьицах, перехваченных поясками по осиным талиям. С невиданным доселе маникюром, подкрашенными глазками и губками, которые, кроме, как – зовущими и обозвать нельзя, они представлялись феями из новогодней сказки.

        От разлитых в воздухе духов, хвойного и мандаринового ароматов, запахов приготовленных деликатесов – у Сеньки закружило голову. А, уж после первой стопочки «Рубина», называемого в народе: «срубИн», желание потанцевать превратилось в страсть.
        Стол двинули к стене, включили на полную магнитофон и как говорили дворовые пацаны – «понеслась»!..

        «Синяя птица» Поющих гитар сменялась «Первым поцелуем» гитар Голубых, «Эти глаза напротив» Ободзинского звучала после «Зимы» Хиля и дальше, дальше, дальше…
        Особенно Сеньку волновало танго! Он обожал эти чудные мгновения легальных обнимашек! Особо, если девчонка принимала правила игры и дозволяла, якобы ненароком, прижаться к ней! Он сходил с ума, ощущая бьющие по телу токи от упругих, будто, прожигающих рубашку, девичьих грудей! После каждого знойного танго, Сенька вынужденно приседал на ближайший освободившийся стул и, пропускал следующий танец, чтобы охолонуться. Благо, в комнате было сумрачно, и все  занимались своими делами. После, он приглашал на танец следующую девицу, а опустевшее место занимал кто-нибудь из товарищей.

        Из присутствующего множества девчонок ему больше понравилась светловолосая, синеглазая, с впечатляющей фигурой – ей бы в кино сниматься! – Таня Ивашова. С ней было легко и весело общаться. Памятуя, что всему приходит конец, и эта ночь не может продолжаться вечно, он договорился с ней о скорой встрече и выклянчил домашний адрес. Осталось лишь добраться до её дома, для чего Сеньке пришлось бы пропахать Казанку на выбор: либо вдоль, либо поперёк.

        Под утро, натанцевавшись до одури, Сенька сотоварищи попАдали, кто, куда смог примоститься. Уснуть в таких обстоятельствах посчиталось верхом бесстыдства, поэтому они лишь подрёмывали, сидя с открытыми глазами.
        Подождав с полчаса, Сенька понял, что силы покинули его окончательно и быстро не восстановятся.

        За окнами дома в утренних сумерках проступили очертания окружающего ландшафта. Пора было прощаться.
        Девочки смешались с мальчиками у прихожей, помогая тем отыскать свои пальто, сваленные кучей на кроватях в спальне, и смущённо похихикивали в ответ на шутки и приставания парней.
        — До свидания! — негромко произнёс Сенька, «ныряя» в васильковые глаза Танюшки.
        — До вечера! — ответила та улыбнувшись.

        Обратно шли небольшими группками по меченому кобелиными струями зимнику, делясь друг с другом впечатлениями прошедшей ночи.
        Сенька шагал позади в одиночестве и молчал, хотя его, с каждым шагом всё неистовей, распирало изнутри доселе незнакомое чувство. Не обозначенное ни существительными, ни прилагательными, но воспринимавшееся естеством: как нечто вибрирующее и переполняющее условные края.

        От сгинувших прочь и враз! вчерашних суеверий и страхов, избытка этой внутренней энергии, от появившихся вдруг ощущений: внутренней свободы и стойкой уверенности в себе…он был настолько изумлён и ошарашен, что захохотал на всю округу.
        Парни недоумённо переглядывались, глазами вопрошая: «Он чего?» Им и невдомёк, что с этим диким, дурацким, безудержным хохотом Сеньку покидало детство.

        — Утро на дворе, Арсений, где ты пропадаешь, мы с отцом чуть с ума не сошли! — со слезой в голосе запричитала Сенькина мама.
        — Ма-па! Мне надо выспаться, не будите!.. вечером иду на свидание! — успел пробормотать Сенька, падая в кровать.
        — Что… на Казанку опять?! — схватилась мама за голову.
        — Мать!.. молочные реки, киселёвские берега!.. сын то мужчиной стал за ночь! — поскрёб пятернёй наметившуюся на темечке плешь Сенькин папа.


Июнь 2018 г.