Беду не выплакать слезами...

Ты ли да не умница! И коса – до пят,
А идёшь по улице, вслед тебе глядят.
Русская экзотика, бубенцовый смех!
Но чужою, всё-таки, будешь здесь для всех.

                Татьяна Ивлева.


ДЕТСТВО С ЗАЖАТЫМИ КУЛАКАМИ.


   «Эй, братва, расступайся! Коза-дереза рогатая, бодучая идёт,– исступлённо кричал оголец, показывая на белокурую соседскую девчонку. Ребятня скандировала хором: «Од-ца, да-ма! Од-ца, да-ма! Од-ца, да-ма!», / что означачало: Роза домой/ и разбегалась врассыпную.
   Но в этот раз девочка шла, не обращая внимания на дразнилки. Она и вправду была, как козочка: маленькая, худенькая, но прыткая и очень смелая. Сегодня её удерживало от драки новое платье: белое в горошек, с синей отделкой, – подарок строгой бабушки из Казани. Страх за платье едва смирял Розу, но ехидный мальчишка начал первым: подкрался к ней сзади и изо всей силы толкнул в спину. Она упала животом на камень и чуть не потеряла сознание. Потом поднялась и, превозмогая боль, как дикая кошка вскарабкалась на дерево. Оттуда, с высоты, она обзывалась, плевалась и швырялась яблоками. Мальчишка, опять по-предательски сзади, стал раскачивать дерево; Роза, как птичка, слетела на нижнюю ветку, потом на сук и повисла парашютом; зацепилась юбкой. Она чувствовала, как нитки на талии рвутся под её весом, затрещал сук и  девочка полетела вниз головой в лужу. Потом вскочила; слава богу, грязная юбка ещё держалось на двух складках, обернувшись ею как простынёй, побежала под общий хохот и град яблок, летевших ей в спину.
 
   Роза мчалась сломя голову, не зная куда, и взахлёб рыдала от обиды за испорченное платье, от жалости к себе и к своим глухонемым родителям: «Почему? Почему такая несправедливость выпала на их долю? Почему она должна стесняться отца с матерью, таких замечательных и красивых? Всегда ходить с зажатыми кулаками, готовой к атаке. Надо было защищать старшего брата Бориса – труса, который заставлял закрывать форточку, чтоб не слышать дразнилок. А она – наоборот: открывала и давала всем отпор, не стесняясь в выражениях. Младший, Лёшенька, был смелым, но к сожалению ещё маленьким. Сколько раз просила она маму не звать их из окна своим мычащим голосом. Хотя в душе Роза очень гордилась родителями, но стеснялась ходить с ними рядом. Её мама, Лира, чёрноволосая татарочка из Казани – бойкая, глазастая, с нежной персиковой кожей и очаровательной белозубой улыбкой. Отец Арво – стройный, высокий, блондинистый –  финн из Выборга.

   Все казанские родственники мамы получили высшее образование. Как старшая в семье, она их опекала: была в доме за няньку, а когда они «вышли в люди», стали её, инвалида II группы, сторониться. Разве мама виновата, что в детстве перенесла тяжёлый менингит? А, между прочим, она тоже талантливая и способная: работая в Казани фотографом, заняла I место в фотовыставке! А какая она музыкальная, ритмичная! Однажды, всем на диво, на народном празднике мама отплясывала в такт  музыке. Она чувствовала её вибрацию: кружилась, подняв руки кверху, отбивала чечётку, делала пластичные пируэты танго. Её глаза светились страстью, огнём при этом!
 
   Мама рассказывала, как в молодости она собрала чемодан, купила билет на поезд в индустриальный город Молотов, ныне Пермь, и всем домашним сказала: «Хочу пожить для себя!» Это был город рабочих с сильными профсоюзами, дающими поддержку инвалидам. Там она и встретила свою любовь, детдомовца Арво, сына репрессированных родителей, по рассказам, очень образованных. Он мечтал в юности стать лётчиком или журналистом, а пришлось работать в сталеплавильном цехе. Папа слышал совсем плохо, поэтому, обращаясь к нему, надо было сильно топать ногой об пол, чтобы пошла вибрация или толкать его рукой и орать во всё горло.

   Роза вспоминала жизнь своих родителей во всех подробностях: бабу Зину –  председателя колхоза, безграмотную прабабушку Шамсикамар с чётками в руках, с которой разговаривала на языке глухонемых, потому, что татарского ещё не знала. Когда прадедушку признали кулаком и посадили, все их двенадцать детей вступили потом в партию, закончили институты и стали начальниками. Прабабушка была доброй, не то, что бабушка. Она очень любила, баловала и жалела Лиру, так как простудила ей головку в детстве, а пенициллина не было. По её вине мама стала инвалидом.

   Лёжа на чердаке их семиэтажного дома, куда украдкой пробралась после драки, девочка, как на ладони, видела панораму вокзала и железной дороги. От образованных, культурных евреев, соседей по коммуналке, которых она очень уважала за белую накрахмаленную скатерть, красивую посуду, умение пользоваться ножами и вилками, за приглашения на дни рожденья своих детей, Роза знала, что вправо идут поезда на запад в Москву, а влево на восток – в Сибирь. Её всегда влекло на запад; они рассказывали, что там есть что посмотреть!

   Когда стемнело, девочка, изрядно проголодавшаяся, грязная, в ссадинах и царапинах, решилась идти домой; с чердака она видела и слышала, как мама с бабушкой её искали. Подоткнув подол под резинку трусов, и, обхватив водопроводную трубу руками и ногами, она пушинкой слетела вниз; в таком неприглядном виде не хотелось встречаться с соседями. Отец был на смене, братья уже засыпали. А усатая, большая, похожая на мужчину бабушка её ждала. Расспросив Розу о случившемся, она немедленно пошла разбираться с родителями хулиганов, не смотря на поздний час. Бабушка коммунистка хорошо «прикрутила обидчикам хвосты», но не надолго; через неделю она уехала, а жестокая соседская детвора  опять донимала Розу и братьев на улице и в школе. Но она боролась изо всех сил, защищала их, утверждалась сама, как личность; ей хотелось всем доказать, что она не хуже других, а может быть, и лучше: умеет петь, танцевать, играть на школьной сцене.

   По своим любимым предметам: русскому, литературе, истории, географии Роза училась на пятёрки. Но учителя недолюбливали её за неуместные вопросы. Например: «Зачем мы учим английский, если никогда в жизни он нам не пригодится?»  Хотя английский язык ей давался легко. Будучи школьницей, она даже помогала брату Борису готовиться к экзамену по этому предмету на втором курсе университета. Известно, что дети, знающие хотя бы два языка, легко усваивают третий и четвёртый. Для Розы первым – был язык глухонемых, то есть, мимики, артистизма, вторым, любимым, – русский, в гостях у бабушки под Казанью, говорила на татарском. Отец обучал её финским выражениям. Каждое лето в пионерлагере на Чёрном море  "схватывала на лету" украинские словечки.
 
   Из классической литературы Роза знала, что когда-то русские люди верили в Бога и разъезжали по заграницам. Как же, её угнетали мысли о запрете ходить в церковь и путешествовать по всей Земле... Она просто жила фантазиями, подолгу рассматривая географическую карту и представляя себя в разных странах. Когда от взрослых слышала, что все умрём, не увидев Парижа, поражала всех уверенностью: «А вот я поеду в Москву, выучусь на артистку, а потом – на гастроли в Париж!»

   Ещё ей очень хотелось быть балериной, они с мамой наслаждались, глядя на Галину Уланову по чёрно-белому телевизору и с удовольствием ходили на балет в знаменитый Пермский театр. Особенно восхищалась Роза танцем "Умирающего Лебедя". Просто бредила этими птицами; верила, что и она когда-то превратится в прекрасного Лебедя. После четвёртого класса девочка поступала в Пермское хореографическое училище – гордость властей и горожан. Когда-то в нём преподавала Галина Уланова, училась Надежда Павлова и другие талантливые мастера советского балета. Роза дошла до третьего тура. Была уверенна, что примут, поскольку учителя-экзаменаторы хвалили её: «У девочки есть талант: музыкальность, грация, пластичность и лёгкость». А потом хореограф-балетмейстер ни с того ни с сего забраковал её татарские коротковатые ноги: «У неё, к сожалению, не хватает четверть ноги». Если бы он только знал, что словно «обрубил ей крылья»…

   В школе Розе было скучно с девочками, мечтавшими только о замужестве. Они не понимали её устремлений и возвышенных идеалов, а когда красота её стала распускаться, как из бутона цветок, стали ей завидовать. И домой после школы Розе тоже не хотелось возвращаться. Она начала захаживать в Театр юного зрителя;  убегала в сказки-спектакли от реальности горькой жизни. Мать с отцом не ладили, ни с того ни с сего отец начал пить и «воевать». Стал невыносимым. Возможно, его угнетал тяжёлый труд литейщика и неосуществлённые мечты. Девочка-подросток проникала за кулисы, в костюмерную. Прослышав, что им требуется костюмерша, она, не раздумывая, пошла на курсы кройки и шитья. Вскоре ей позволили помогать одевать артистов. А потом в каникулы приняли на работу костюмершей. Роза поставила себе цель: поступить учиться во что бы то ни стало на актрису в Москве.


ОЧАРОВАННАЯ МОСКВОЙ.


   И вот долгожданный день настал: она едет поездом на запад в сторону Москвы. Хотя от соседей евреев она уже много знала об этом прекрасном городе, он поразил её и очаровал, как первая любовь, как цветная радуга в небе! Чистые, широкие улицы и проспекты, зелёные скверы, белоснежные высотки, многолюдные станции метро несказанной красоты! Когда Роза отправилась на Красную площадь, то увидела  ещё более яркие краски жизни: Кремлёвскую стену из красного кирпича, золотые купола соборов, небо голубое, а не чёрное, задымлённое, как в Перми. Мраморный двухцветный мавзолей Ленина охраняли стройные подтянутые парни в военной форме. Вокруг – весёлые приветливые лица, особенно выглядели счастливыми, эффектно и модно одетые, иностранные туристы. Негры ели бананы; Роза впервые в жизни видела и негров и бананы. Все фотографировались и разговаривали на разных языках: японский, английский, какой-то из скандинавских, языки всего мира! Из репродуктора звучал голос Муслима Магомаева: «Если ты не бродил по широким проспектам, значит ты не видал лучший город Земли…» Мурашки бежали по телу от восторга. Все незнакомо, но как всё по душе!

   Околдованная Москвой, солнечным утром, Роза шла подавать документы в театральное училище ГИТИС и верила, что она, талантливая, красивая, а главное: сильная и упорная, обязательно поступит в справедливой столице! Она читала приёмной комиссии «Снегурочку» Островского и видела одобрительные взгляды. А когда исполнила русскую плясовую «Калинка», то даже получила аплодисменты преподавателей. Успешно сдавая один за другим вступительные экзамены, радовалась, но… опять, как в балете, после третьего тура её «срезали»; конкурс был слишком большим.

   Роза рыдала в подушку в общежитии и сама себе приказывала: «Нет! Нет и нет! Домой не поеду! Птицу в клетку не загнать, если она познала свободу». Она была бы счастлива даже стать на время «лимитой», третьесортным народом в столице. Она не боится никакой чёрной работы! Всё преодолеет, лишь бы вырваться в новый прекрасный мир, где будет жизнь, которую она себе намечтала!
   В  первый же рабочий день, по иронии судьбы, в их престижном 25-ом родильном доме на Ленинском проспекте снимали фильм «Москва слезам не верит». Как зачарованная, наблюдала юная нянечка в белом платочке с прикрытыми волосами через стекло за процессом съёмки, и конечно же мечтала! Позже она встречала там много прекрасных артисток-рожениц, даже Инну Чурикову. Но ни одной из них не рассказала о главной своей мечте – стать актрисой; не умела она заводить полезные знакомства… А когда через десять лет, уже в Германии, подруга Татьяна показала ей этот кинофильм на кассете, Роза очень сильно плакала.

   Жила она в общежитии, просыпалась с радостным чувством ожидания чего-то нового, приятного. В прекрасном настроении приходила на работу пеленать, обмывать новорожденных, подносить их мамам для кормления. Одно лишь не нравилось: уносить от плачущей матери мёртвого ребёнка на последний этаж в морозилку. Но это случалось очень редко. Двадцать четыре часа работала, а три дня отдыхала. Поспав после смены, долго в постели не залёживалась: бодренькая, свеженькая, вырывалась на воздух, на сквознячок, как она любила выражаться. Вливалась с толпой в бурлящий мировой город, ощущала себя его частью и торопилась многое успеть. На экскурсионном автобусе она знакомилась с достопримечательностями Москвы, пропадала в музеях, библиотеках, выставочных залах, ходила на демонстрации моды Вячеслава Зайцева, на хоккейные матчи с Владиславом Третьяком и Валерием Харламовым, а вечерами – в театры и кино. В Большой и Малый, в «Современник», в театры Вахтангова и Маяковского она входила, как в дом родной. Тратила почти ползарплаты на билеты, но в театр на Таганке, где играл Владимир Высоцкий, было трудно достать билет даже в тридорога.

   В ТЮЗе отыскался её пермский земляк Владимир Баронников, герой-любовник. Как бывшей костюмерше, он дарил Розе контрамарки на все их спектакли на галёрку. Она эстетически просвещала своих бедных подруг-лимитчиц. А также помогала по месту работы по блату избавиться от беременностей по залёту, чтобы всё было «тип-топ» и «шито-крыто». Известно, что в советское время женщины шли на это, как к зубному врачу, совсем не думая о грехе.


ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ И ВНЕБРАЧНЫЙ СЫН ДИМА.


   Однажды среди ночи Роза в ужасе проснулась от того, что у её изголовья стояло волосатое чудовище и страшными зелёными глазами смотрело на неё. Оно стало приходить регулярно. Роза дрожала от страха, не выключала свет в своей комнате. Каждый раз она лежала до трёх ночи в холодном поту, ожидая пришельца, обессилевшая засыпала под утро или старалась поспать днём, стала буквально таять на глазах изумлённых знакомых. Никто не верил в её рассказы о чудовище, считали вруньей или ненормальной, откровенно смеялись за спиной. На работе тоже заметили перемену в её внешности, рекомендовали посетить психиатра. А одна пожилая санитарка тётя Соня шёпотом посоветовала сходить в церковь окреститься. Она так и сделала; втайне, под большим секретом, за десять рублей её окрестил священник в  Ново-Девичьем монастыре. Научил взрослую Розу, комсомолку, молиться.

   С тех пор чудовище пропало. И она по серьёзному стала задумываться о Боге. Молилась, переосмысливала свои поступки, и всё в её жизни пошло по другому: а самое удивительное, что вскоре влюбилась! От счастья носилась, как на крыльях, приходя домой в общежитие, целовала подруг всех подряд и даже дежурную тётю Мотю. Пела и кружилась в танце сама с собой. Возлюбленного звали Рашид, познакомились в метро. Алжирский студент заканчивал университет имени Патриса Лумумбы. Розе казалось, что она родилась на свет именно для этой любви, расцвела, как весенний сад, всё, что было до Рашида, не имело смысла. Наконец-то, у неё есть защитник! Можно разжать свои кулаки. Настоящий джентльмен-романтик: он сравнивает её с алой розой, с солнцем, ранним утром и лунной ночью. Обещал с неба доставать звёзды для неё, единственной, ослепительнейшей из всех девушек. Роза и не догадывалась, что это был типичный набор любого мусульманина при ухаживании за женщиной. Но она свято верила в его любовь, уверяла, что помешал их счастью его дядя, сотрудник Алжирского посольства. Когда племянник заговорил о свадьбе, он отправил его для дальнейшего образования в Лондон.

   Роза провожала Рашида в международном аэропорту Шереметьево, откуда улетали самолёты во все концы света. «Ну почему, почему не каждый советский человек может летать, куда хочет?» – возмущалась она про себя. Ей так хотелось полететь со своим женихом в Лондон! Она трудно себе представляла, как перенесёт с ним разлуку. Слёзы катились по щекам, "шлюзы" открылись, их невозможно остановить. Обеими руками крепко вцепилась в широкую спину  Рашида, дядя еле-еле оторвал их друг от друга. Самолет только скрылся за облаками, а Роза  уже соскучилась и сразу начала ждать его возвращения.
 
   Он писал ей каждый день. Она ждала его писем, как посланий от Бога, вся трепетала, перечитывая их десятки раз. В рабочее время отпрашивалась  в туалет, чтобы в который раз влажными руками открыть конверт и перечитать письмо. Часто стояла, как в землю вкопанная, как деревянная. «Роза, опять размечталась? –  ласково теребила её за плечо санитарка тётя Соня. Она одна понимала, что творилось в душе у девушки. «Не обращай внимания на сплетни, деточка. Ты умная, смелая и честная, ты другая, чем они. Тебя ждёт совсем иная дорога».

   Дядя был их связным, из посольства он мог звонить в Лондон. Роза доверяла ему все тайны, как себе. Ему она сообщила и о факте беременности. Он сделал вид, что очень обрадовался, стал заботиться о её здоровье и здоровье будущего ребёнка: покупать в «Берёзке» фрукты и йогурты. Когда Роза спрашивала: почему Рашид в своих письмах совсем не упоминает их будущего малыша, дядя отвечал, что по их обычаям это не принято, не скромно.

   Отправляя её в родильный дом на такси, дядя сказал: «У вас с Рашидом есть только одна возможность воссоединиться, как можно скорее. Советские власти не выпустят так скоро тебя и незаконнорожденного ребёнка за границу. Поэтому ты пишешь сразу ложный отказ, а всё остальное я беру на себя: забираю и прячу его в посольстве, жена позаботится о внуке. Обещай мне, если хочешь увидеться скоро с Рашидом. Выйдешь из больницы — всё узаконим: и брак, и ребёнка. Поверь, что мы, мусульмане, не бросаем своих женщин и детей!»

   Роды были мучительно трудными. Почти сутки Роза подпрыгивала на больничной койке от болей. Нервы были на пределе! Её раздражал даже цветок на ночнушке, он находился на уровне живота и напоминал большой глаз, который зловеще «смотрел» на неё. И вот, когда молодую роженицу стали готовить к операции «кесарево», ребёнок выскочил сам, чуть не свалившись на пол. Роза увидела между ног измученное затяжными родами синее тельце с чёрными, жгучими, мокрыми волосами на головке, которое закричало не сразу. Ничего материнского в этот момент не почувствовала, ей он даже показался виновником всех её болей — душевных и физических.
— Мальчик, вес два семьсот, рост пятьдесят сантиметров. Отказчица, дашь ребёнку имя? – строго спросила врач-акушер?
— Дима, – сказала Роза и провалилась в сон после обезболивающих уколов и бессонной ночи.

   Сколько времени она спала – не помнит, а когда проснулась, рядом на подушке лежал конверт из Лондона. Предчувствуя беду, она схватилась за письмо, как за последнюю надежду, как за спасательный круг, который не позволит утонуть в свалившейся на её плечи неразберихе. «Дорогая моя, маленькая, красивая Роза! –  писал Рашид. – Прости меня, если можешь: я, кажется, потерял прежние чувства к тебе. Не знаю, что я натворю этим письмом, наверное, убью веру в людей и твою безграничную любовь к жизни. Но ты у меня смелая и выносливая, будь умницей…» Дальше Роза не могла читать, строчки побежали вкось, листок выпал из рук и медленно полетел вниз, как бумажная ласточка. С ней началась истерика, она вскочила, босая побежала в детскую, стала искать своего ребёнка, который должен быть похож на Рашида. Пыталась распеленать каждого и неистово кричала хватавшему её за руки медперсоналу: «Отойдите от меня! Я найду своего ребёнка! Всё равно найду!» Но, увы, следы его подозрительно исчезли.

   Выйдя из больницы и не найдя Диму ни в одном из московских детприёмников, Роза замкнулась в своём горе. Чего и следовало ожидать: дядя с Рашидом, как-будто растворились. На улицах, в метро она видеть не могла мужчин-брюнетов, в особенности, мусульман, которые, как назло, приставали к ней на каждом шагу.  Приходилось опять зажимать кулаки! Теперь у неё была двойная обида на мусульман. Когда умерла её бабушка, прогрессивная коммунистка,  знавшая «Коран» почти наизусть и, заставлявшая в детстве её, малышку, работать как Золушку, а её братьев, будущих мужчин, нет, Роза даже не подумала ехать на похороны. Ей дали три дня отгулов, а она «отгуляла» их в ресторане.



НЕУДАЧНОЕ ЗНАКОМСТВО СО ШВЕДОМ.



   Через полгода, в залах Третьяковской галереи, на неё обратил внимание очень элегантный, большой, как белый медведь, швед-блондин по имени Чил. Роза с удовольствием разговаривала с ним по-английски. Он ухаживал за ней совсем по-другому, по-европейски. Научил Розу гордиться своими светлыми волосами и белизной кожи. Они ходили вместе на «Лебединое озеро» в Большой театр, в музей имени Пушкина — любоваться картинами русских художников. Однажды поехали утренней «Стрелой» в Ленинград — посетить Эрмитаж, поздней ночью вернулись. А на следующий день с ней уже «разговаривали» парторг и комсорг на работе. Достойные комсомолки, дескать, не шляются с иностранцами и не разъезжают с ними по советским городам. Вынесли выговор с предупреждением и взяли слово, что подобное с ней, Розой Лайд, не повторится. Вернувшись к своему рабочему месту, она еле-еле сдерживала слезы: «Вот вам и справедливая Москва?! Лучший город Земли... Какой ужасный день! Какое разочарование! Да ещё родилось трое мёртвых близнецов». Ей, бедной, ночью пришлось нести их в корзинах в холодильный морг.

   А на следующий выходной Роза «всем чертям назло» пошла со шведом Чилом в ресторан «Интурист» и вовсю отплясывала «Калинку». Туда заезжал Владимир Высоцкий «остограммиться» в баре перед спектаклем. В тот памятный вечер он подозвал к себе Розу:
— У-у-х,— глубоко вздохнул всенародный любимец, – девушка, ваше лицо мне так напомнило мою жену Марину…
— Колдунью? Марину Влади? Моего кумира? – дрожащим голосом спросила Роза.
Он кивнул, а через пять минут уехал на своём голубом «Мерседесе» в «Театр на Таганке» играть Гамлета. Девушка из провинции от такого комплимента была «на седьмом небе» от счастья и танцевала, как Принцесса на балу. Чил любовался ею и, по-видимому, гордился, потому что предложил поехать в Подмосковье в ночной валютный бар «Можайское»; решил познакомить Розу со своими стокгольмскими друзьями.

   Не успели представиться, как в баре началась драка: славянские братья  болгары колошматили всех подряд. Милиция и КГБ были, конечно, «на стрёме». Первыми убегали шведы, как из-под Полтавы! Чил едва успел на ходу сказать Розе, что не может рисковать своей карьерой. Больше она его никогда не видела. Когда улетучились трусы других национальностей, к ней подошла мужиковатого вида деваха, грубо схватила за волосы и приказала ложиться на пол. Но Роза была бы не Розой, если бы струхнула и подчинилась. Единственный, оставшийся в зале смельчак, «метр с кепкой» австриец, пытался заступиться за неё. Тогда доносчица КГБ толкнула Розу на пол и чёрным сапогом с каблуком наступила на её белые волосы. А когда узнала, что Роза – лимитчица, то от радости потирала ладонями: «Улетишь завтра, как миленькая, в свою вонючую Пермь!»
 
   Наутро, не смотря на её выходной день, Розу вызвали в роддом написать заявление об уходе. Перед высылкой из Москвы положено было на красном ковре как следует пропесочить. Врачи, медперсонал в белых халатах говорили колкости в её адрес, оскорбляли. Комсорг сказала:
— Ты ведь регулярно платила взносы, была неплохой комсомолкой?
— И пионеркой была,  и октябрёнком тоже, – съехидничала Роза.
— Кто за то, чтобы исключить Розу Лайд за тёмные дела с иностранцами из рядов Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи? Прошу голосовать. Кто против? Воздержавшиеся? Решение принято единогласно!
— Счастливого пути в родной город Пермь, интердевочка! Там без иностранцев быстро перевоспитаешься! – напутствовала её парторг.
— Спасибо вам, что так беспокоитесь о моей судьбе, но напрасно, – сказала им в ответ Роза. – У меня билет не назад, в Пермь, а вперёд, на Запад! Я выхожу замуж за француза и временную прописку в Москве меняю на Париж!
В зале наступила гробовая тишина.
— Ну что у всех так челюсти отвисли? – дерзко обратилась она ко всем сидящим в зале. – Есть ко мне ещё вопросы? – После чего, не спеша направилась к выходу с гордо поднятой головой.
 
    А потом – взволнованная, разгорячённая, на ходу снимая халат, побежала по коридорам, прочь из душного родильного дома. На улице вышвырнула его в зловонный мусорный контейнер. Вдогонку её окликнула главный врач больницы, никогда прежде не разговаривающая с лимитчицами. Спросив парижский адресок на всякий случай, которого у Розы не было, подбодрила: «Молодец! Я всем девушкам-лимитчицам желаю этого. Мы тоже сидим на чемоданах, ждём визы в Израиль».

   В короткое время Роза сильно изменилась; повзрослела и погрустнела. Она шла по московским улицам, которые больше её не радовали. Светило бесполезное солнце, дворники долбили лёд на тротуарах, местами уже вовсю растекалась ранняя весна, пора больших надежд. Но ей надежда больше не светила: зря она опять готовилась к вступительным экзаменам в театральный. Как обманула, предала её Москва! Роза представляла себя опять в закрытом сером городе Перми, где безропотные, законопослушные трудящиеся в серых одеяниях, с угрюмыми, опущенными вниз лицами, работают на конвейере, как муравьи. Как её мама – 30 лет на одной и той же операции. Вспоминала рано постаревших женщин-соседок, которые ужасно одеваются и счастливы, если вставят золотые зубы. Пьяные мужья их бьют, а дети кричат от страха. Семейные пары живут без любви, смирившиеся с этим, как с болью, как бездомные собаки смиряются с голодом. Роза не хотела туда возвращаться и сравнивала себя с издыхающей от тоски птицей в клетке.

   Дома, серьёзно задумавшись о своём совсем не сладком житье-бытье, решила не сдаваться.  Молодость, оптимизм и дерзость её натуры, не позволяли жить, склоняя голову. «Кто не ставит целей, тот их и не добивается, – сказала она сама себе. –  Разве мало приехало в Москву французов строить Олимпиаду?» Она приняла душ, взбодрилась, принарядилась и пошла на Ленинский проспект в ресторан «Гавана». В этот вечер там гуляли плиточники-укладчики, сварщики, строители со всей капиталистической Европы. Она пригласила на дамский танец первого попавшегося на слух француза. Он был вне себя от восторга и «втюрился» в красивую девушку с первого взгляда. Роза чувствовала отсутствие интеллекта у простого работяги, но обаяние французской речи скрашивало все его недостатки. Тем более, он не тянул с предложением женитьбы…

   Пару месяцев спустя глухонемая Лира приехала с сыновьями на дочкину свадьбу в Москву, но совсем не радовалась. После ЗАГСа на Ленинских горах Роза держала за руку свежеиспечённого мужа Жан-Пьера, а мать смотрела на дочь с боку, как профессиональный фотограф души. Её Розочка, тоненькая, стройненькая, как сосенка, в лёгком шифоновом платье, развевающемся на ветру, с водопадом шёлковых, как утюгом отглаженных волос, сбегающих по хрупким плечам ниже пояса, напоминала ей ангела, устремлённого ввысь. Лира жалела свою любимицу; мамы всегда предчувствуют недоброе. А её дочь, рискованная, безоглядная, хотела пересечь границу; пробиться через железный занавес. Любопытство просто жгло её! Стоя над обрывом выше Лужников на Ленинских горах, она всматривалась вдаль и спрашивала себя: «Что там, за горизонтом? Там солнце, море и радуга, там –  справедливость, там – счастье?»


ВМЕСТО ПАРИЖА – ДОЙЧЛАНД.


   И вот Роза в пути, но едет на крайний Запад совсем одна: её французский муж, по стечению обстоятельств, уехал неделей раньше. В купе на столике — её билет «Москва-Париж», а рядом – билет попутчика – «Москва-Дюссельдорф». Они встретились взглядами и испугались: оба были не свободны, но их притягивало, как два разных полюса, необъяснимая сила влекла друг к другу. Красивого, ухоженного немца, со спортивным телосложением и, чем-то напоминающим одного из «Битлсов», звали Вольфгангом.
— Что означает Ваше имя в переводе? – спросила Роза.
— Это очень страшно! –  серьёзно ответил немец. –  Шаг волка! Это вам не розочки — цветочки…

   Вместе расхохотались. Вольфганг любовался ею каждое мгновенье, особенно, когда через английский обучал её первым немецким словам. Спотыкаясь в речи, подыскивая новое слово, она делала в воздухе изящные движения тоненькими пальчиками, как бы, показывая это слово. «Она, без сомнения, самая прелестная женщина из всех, встретившихся мне в жизни», – думал он.Это было целых тридцать семь часов очарования в пути! Теперь только Роза поняла, что совсем не любит своего французского мужа. Радовалась, что судьба преподнесла ей сюрприз: необыкновенную встречу в скором международном поезде. Её попутчик так умел слушать и задавать вопросы, шутил и был очень нежным с нею! Роза вспомнила, что где-то читала: «В мужчине нет ничего более мужественного, чем умение слушать женщину, выказывать ей нежность и смешить». Она совсем потеряла голову, о завтрашнем дне не могла и думать. По-русски была с ним до конца откровенна, а он по-немецки что-то слегка утаивал. Но это «что-то» не имело значения, а даже привлекало Розу; на то он и мужчина! В последнюю ночь он не выпускал её из своих объятий. Они не спали, лёжа вдвоём на узкой нижней полке, вслушиваясь в стук колёс, который приближал час их прощанья навсегда. Он спросил ее шёпотом:
— Можешь ты себе это представить?
— Нет.
— И я тоже не могу.
Приняли сумасшедшее решение: она выходит вместе с ним в Дюссельдорфе, нарушая визовый режим.

   Ранним утром Вольфганг привёз Розу на такси в собственный дом на окраине крошечного, старинного городка под названием Хаттинген. Говорят: в солнечную погоду нет страны прекраснее и ухоженнее Германии. Здесь зелень гуще, выше и сочнее по сравнению с более жаркой южной Европой! После Москвы ей всё показалось здесь игрушечным: домики с коричневыми балками, каждое окошко со створочками, занавесочками, безделушками – произведение искусства, у крылечек – экебана по-немецки, ухоженные балконы и дворики утопают в цветах. Роза ущипнула себя и спросила: «На самом ли деле эта сказка наяву с любимым человеком? Уж не приснилось ли мне всё это?»

   Просыпаясь по утрам, она опять радовалась, как раньше, в первый год жизни в Москве. Ей было весело, несмотря на доносившуюся с первого этажа чужую немецкую речь его родителей, которую она в детстве боялась, насмотревшись военных фильмов. Теперь по-русски Роза разговаривала только во сне. Но бодренькие старички ей тоже нравились: всегда приветливые, чистенькие, улыбчивые, как ясное солнышко. На завтрак приглашали в одно и то же время, с такой же регулярностью, с какой восходит солнце, и точностью, с какой ходит в Германии городской транспорт. Но наважденье счастья для русской девушки продлилось всего лишь две недели. Приезд жены Вольфганга из отпуска вместе с сыном прогремел в их доме, как гром среди ясного неба. Рискуя всё потерять при разводе с угрожавшей ему нелюбимой немецкой женой, он решил избавиться от Розы. Бывшая подруга по Москве, проживающая в столице Франции, сообщила по телефону, что её разыскивают сотрудники русского посольства. В вечерних теленовостях Парижа показывали фото пропавшей с поезда москвички. Роза совсем растерялась и испугалась. Вольфганг –  тоже.
   Его старички-родители провожали её во Францию также неизменно приветливо, как и встречали: крепкими рукопожатиями и «резиновыми» улыбочками на устах. С немецкой педантичностью Вольфганг вернул её мужу, сам провёз, минуя пограничные посты, в Париж. Роза смотрела на него в последний раз и думала о шагах волка.

   Законный супруг, француз, оказался марокканского происхождения. Как мусульманин, он жестоко отомстил Розе за неверность: подстроил групповое изнасилование. А потом отвёз к незнакомой студентке с русскими корнями в университетский городок Бурже под Парижем. Перепуганная, опустошённая душой, истерзанная телом, она в бреду три дня провалялась на чужой кровати. Очнувшись, позвонила в Париж знакомой москвичке с просьбой помочь уехать домой. Через полчаса раздался неожиданный звонок от Вольфганга:
— Любовь сильнее человека, – сказал он. – Я подал на развод, снял жене и сыну квартиру, если ты меня можешь простить, я за тобой приеду. Ты меня ещё любишь?
Роза исступлённо, как полоумная, прокричала в трубку:
— Да-а-а-а-а-а!
Он домчался из Германии во Францию на скоростном, спортивном автомобиле «Манта» через три часа. Она стояла, как окаменевшая статуя: не в силах говорить, глазам не веря, что он у её ног, и в то, что с нею случилось накануне.

   С этого дня Вольфганг стал относиться к Розе ещё более нежно и ласково, чем прежде, стараясь вниманием, подарками сгладить свою вину. Она нашла в себе силы его понять и простить, продолжала его любить, но это было счастье, перемешанное с болью. Рана не заживала до конца. К тому же ей было обидно, что в чужой стране стала неосуществимой главная мечта её жизни – стать актрисой. Мстительный француз не давал развода. Это означало, что ей предстоит жить неопределённое время в Германии на полулегальном положении.

   Двумя годами позже у них родилась дочка Машенька: голубоглазая, светловолосая, белокожая, просто сахарная, но по документам – француженка. Вольфганг не мог налюбоваться на девочку, стоя у её кроватки с восторгом повторял: «Моё! Моё! Солнышко моей жизни! Никому не отдам!» Шесть лет он боролся с французом, приезжал на суды в Париж, но ответчик на заседания не являлся, а тем временем прокалывал шины их автомобиля. А когда немец добился своего: усыновил дочку и узаконил отношения с Розой, стал скучать и потихоньку ей изменять.
 
   Годы пролетали с сумасшедшей скоростью. Вместо актрисы она к тому времени стала перфектной немецкой женой: хорошей хозяйкой, матерью и верной супругой. Его мать была для неё примером. Когда Роза забеременела вторым ребёнком и сообщила об этом мужу, к её удивлению, Вольфганг не обрадовался, а огорчённо ответил цитатой. Он, подражая Бисмарку, любил говорить цитатами:
— «Из всего, что вечно на Земле – самый краткий срок у любви». Моей – хватает лишь на десять лет, теперь я люблю другую женщину. Развод оформлять не будем, продолжим видимое совместное проживание, как у многих соседей.
На что Роза ответила словами анекдота:
— Когда Бог раздавал мозги, то вам, немцам, отвешивал на аптечных весах, а русским раздавал горстями, кому сколько достанется.
Вольфганг вскочил, посмотрел на неё очень злобно, едва не пустив в ход кулаки. Наутро отвёл жену к гинекологу. Удостоверившись, что ребёнка теперь не будет, спокойно собрал спортивную сумку и на все пасхальные праздники уехал в ГДР к любовнице. У Розы открылось дома сильное кровотечение, старикам пришлось вызывать ей «скорую». А с Машенькой, как на грех, через два дня случился приступ аппендицита. Он оказался гнойным, шесть часов врачи боролись за жизнь ребёнка. Роза сидела у её кроватки и думала: «Материнская, а не отцовская любовь – самая надёжная и святая. Надо срочно искать работу, чтобы иметь право воспитывать свою дочку». Она знала, что по немецким законам у иностранных безработных матерей отбирают детей. Так случилось у её подруги Татьяны – поэтессы с высшим филологическим образованием, но без немецкого гражданства и работы. Пришли на память её стихи, посвящённые сыну, которого отец-немец, с хорошей зарплатой, воспитал в духе ненависти к русской матери:

«Да не сорвётся с губ укор!
Беду не высказать слезами.
Уходит, прячась, словно вор,
Волчонок с дерзкими глазами.
Напрасно вслед кричу «Вернись!
Не хочешь сыном – стань мне братом!
Хоть на мгновенье оглянись!
Из волчьей стаи нет возврата…»

   В срочном порядке Роза стала искать работу. Нашлось хорошо оплачиваемое место переводчицы в солидном учреждении. Сняла неподалёку трёхкомнатную квартиру, чтобы Машенька иногда имела контакт с отцом, а из своего сердца вычеркнула его навсегда. С тех пор всю себя Роза посвящала дочке. Чтобы девочка не утратила русские корни, научила её читать книги русских авторов. Платила за обучение игре на фортепиано, купила инструмент, водила в бассейн и на теннисный корт. В совместных отпусках они с дочерью повидали пол-Европы! Ездили в Москву, Казань и даже в ненавистную ей когда-то Пермь.

   Иногда Вольфганг брал с собой Машеньку в путешествия вместе со своей новой любовью, Роза отпускала дочку, а сама тайно плакала в подушку от ревности. Она думала о душевном благополучии своего ребёнка, создавая девочке комфортные отношения между мамой и папой. «Дети такие беззащитные, надо быть дипломатом, чтобы не калечить их души, при всей обиде, негодованию к бывшему партнёру. Бог –  наш прародитель, даёт нам пример, всё прощает, и мы должны прощать»,–  рассуждала и успокаивала себя Роза.

               
УЧАТ ЗАНОВО НА СВЕТЕ ЖИТЬ.



   Накануне развала нашего великого и могучего СССР, когда толпы желающих ринулись «за бугор», в одном из дюссельдорфских клубов русские жёны местных немцев «заседали» под шампанское. Им казалось, что здесь, в Германии, они как у Христа за пазухой. Преодолев «железный занавес», пройдя «семь мук ада ОВИРов» они наслаждались покоем и изобилием. На собственных автомобилях – дома и мечтать не смели – путешествовали с мужьями по Германии. А некоторые уже успели побывать в Париже, Лондоне, Амстердаме, Риме или Вене. Так было странно и приятно, что утром не надо спешить на работу, а детей тащить в детский сад. Вобщем, каждая была очень довольна жизнью! Но нашлась одна недовольная – Роза, бальзаковского возраста женщина, уже с десятилетним опытом жизни за границей. Натуральная блондинка, но с азиатскими, очень красивыми чертами лица, маленькая, но статная — Венера Милосская в миниатюре – она разговаривала с женщинами с некоторым перцем:

— Думаете, вы кому-то здесь нужны? Глубоко заблуждаетесь! Это пока у вас любовь-морковь, смирненькие кошечки, лапки сложили. Вот выучите язык – разберётесь, что к чему.
— То есть? Говори конкретнее? – послышался голос с дальнего места.
— Конкретнее? Счастье с немцем очень зыбко. Потому, что русскую душу ему не дано понять! Немец будет вас дрессировать на свой лад, учить заново, как на свете жить.
— Но за своё мнение можно и постоять! В случае чего развестись, – высказалась с виду капризная Оля.
— Развестись и сразу «слинять» к миллионеру, – продолжала Роза с вызывающей усмешкой, – они прямо рядом мимо вас ходят, томятся в ожидании.
— Достаточно, Роза! Не пугай пуганых! – остановила её руководительница клуба Ирина, – русских женщин любят во всём мире! Особенно после того, как из австралийской тюрьмы на украденном вертолёте русская вызволила своего любимого.
— А потом сама за решёточку с ним села, – после шампанского Роза не в меру  разговорилась. – В России у наших мужей был большой выбор. Немцы не дураки: «некачественный товар» в свою страну везти не будут.
— Не надо напраслины, Роза! Наши мужчины нас любят: многие из-за нас развелись со своими родными немками, домики, состояние поделили, – возразила художница Лена.
— Говоришь, любят? Как страстно влюбляются, так страстно и бросают! Мой, бывший, с первой женой – десять лет прожил, ребёнка сделал, со мной – столько же, плюс ребёнок, теперь в третью десятилетку вступил. И всех страстно любил.
— Не прибедняйся, Роза, – сказала Ирина, – если бы ты превратилась из яркой блондинки в серую мышку, не высовывалась со своими талантами, да поменьше «выступала», давно бы жила с немецким бюргером в собственном доме с садиком.
— Опять с немцем? С ума сошла! Всё по плану, даже секс по расписанию, это нельзя, это не положено, это не принято. Всё не принято! Как говорит, юморист Жванецкий: «Скучно у входа, скучно у выхода!» Н-е-ет, избавьте, я ещё пожить хочу.
   Вдруг в коридоре зазвонил телефон, дежурная позвала фрау Мюллер.
— Это меня, данкэ шён! – сказала Роза, побежав к телефону. Через три минуты она уже стояла с сумочкой через плечо и прощалась.
— Кому ты так срочно понадобилась? – спросила Ирина.
— Канцлеру Колю, – очаровательно рассмеялась она в ответ.

   С тех пор в русских клубах Роза больше не появлялась и молва перестала о ней судачить. Забыли девушку, сошедшую с поезда в Германии вместо Парижа. Прошло немало лет с тех пор. Её Машенька стала уже совершеннолетней, подружилась в гимназии с одноклассницей Катей. На летних каникулах они решили отдохнуть в Греции у Катиных друзей. Роза никогда ещё не отпускала от себя так далеко дочку и очень беспокоилась. Накануне их поездки передала приглашение в гости подружкиной маме, Марине.
— Только принарядись, постарайся, пожалуйста, – попросила Катя, – у неё мама такая правильная, «вся из себя»!

   Марина от души постаралась: оделась элегантно и по моде, мучилась на шпильках, едва попадая на педали своей «Мазды». Когда хозяйка подала ей при знакомстве руку, по приметному родимому пятну гостья узнала в ней Розу, которую видела единственный раз в «Клубе русских женщин». Она изменилась до неузнаваемости: слегка пополнела, изменила причёску, но следы былой красоты ещё остались, недаром говорят, что для красивой женщины возраст не имеет значения.

   Её квартира с изюминкой, с несколькими акварелями с видами Италии, Франции, Греции, даже в дождливую погоду показалась Марине солнечной. На светло-зелёном ламинате цвета яблока стояли коралловые диваны из мягкой  кожи, на подоконниках  – цветы в жёлтых, оранжевых,  горшках. Включенные настольные лампы, подчёркивали стиль интерьера. Всё сияло чистотой, угощала Роза модными деликатесами с сервировкой, как в ресторане. Но свободного, приятного общения не получилось; она «зажимала всех в тиски». Хотя, сложилось впечатление, что, нападая заранее, она обороняется. Хорошо, что Маша скрасила вечер прекрасной игрой на фортепьяно. Судя по всему, она, нежная, кроткая, спокойная, была полной противоположностью своей мамы. Прощаясь с Розой, Марина подумала, что вряд ли они ещё увидятся. Но в осенние каникулы, в сентябре, она неожиданно позвонила ей с просьбой поехать вместе на Канары, хотя бы за полцены. Умоляла выручить:
— Маша меня подвела, категорически отказалась со мной ехать. Я этот дорогой отпуск год назад оплатила.
— Не могу: у меня билеты в Грецию, уеду на сорок дней, – ответила Марина.
— Прерви свою Грецию на две недели в сентябре.
— Извини. Думаю, такой вариант мне не подходит. Ищи другую подругу.
Но Роза клялась-божилась, что нет у неё подруг – ни русских, ни немок. И вообще, она очень одинока после рабочего дня. Сговорились на том, что Марина расплатится за поездку своими акварелями по сходной цене.


РАЗОЧАРОВАНИЯ НА КАНАРАХ.


   И вот Роза с Мариной летят над Атлантикой! С самолёта чётко вырисовываются  испанские острова, пользующиеся большой популярностью из-за тропического климата со среднегодовой температурой +24 градуса! Приземляются в Лас-Пальмасе. Приехав в свой отель на английском курорте «Пляя де инглияс», оставляют чемоданы в бунгало и мчатся сломя голову окунуться в Атлантический океан!
   Роза, помолодевшая, счастливая, беснуется на берегу, как девчонка. Бросается в опасные волны и сразу заводит пляжное знакомство с молодым испанцем. Договариваются вечером вместе идти в диско-бар. Но… напрасно она наряжалась, накручивалась; он за ней так и не приехал. Роза опять стала кусачей, недовольной.
 
   Вечером в баре их четырёхзвёздного отеля всё бесплатно, – музыка, любые напитки, в том числе и алкогольные. Роза слегка злоупотребляет пивом. Говорит, что от него у неё пышная, красивая грудь. Но к её большому огорчению в отеле и бунгало все до одного мужчины с нетрадиционной ориентацией. Каждый вечер, сидя на террасе перед своим домиком-бунгало, под два бокала пива, принесённых из бара, Роза отчитывает «голубых» то на немецком, то на английском:
— Недоделанные бедняжки! Откуда вас так много на одном острове? Возможно, разводят искусственно в тропическом климате, как цветных попугаев и бабочек?
— Роза, прекрати! Пока не получила от них по физиономии, – советует ей Марина.
— Ни в жизнь не осмелятся… Они смирненькие, сентиментальненькие...
— Они тоже люди и имеют на это право.
— А думаешь, мне не обидно за такие деньги приземлиться в это гнездо пид…стическое!?

   Но к сожалению у Розы не завязывается отношений и с мужчинами традиционной ориентации. Она их завлекает, но удержать не может из-за дерзкого, высокомерного к ним отношения. А как она мечтала в самолёте о курортном романе! Марина пытается дать дельный совет:
— Мужчин, Роза, надо уважать, хвалить, выслушивать. Кому нужна такая требовательная хулиганка?
— Лучше быть хулиганкой, чем самочкой.
— Мы все изначально самочки, и никуда от этого не деться.
— Я подсознательно не верю всем до единого мужчинам! Они летят, как пчёлы на мёд, не подразумевая ничего серьёзного. Поэтому лучше напиться, поиздеваться, посмеяться над ними и остаться в гордом одиночестве.
— А ночью обливать подушку слезами, в душе завидуя влюблённым парам?
— Да, приблизительно так.

   После Канар Роза совсем упала духом, стала раздражительной. Ей поставили антенну-тарелку и по русскому телеканалу она увидела эстрадного певца Диму Билана — так похожего на Рашида и с её музыкальностью. Стала грезить, что это её сын или мог бы быть её сыном! Марина успокаивала её сведениями из Интернета:
— Дима – не имя, а псевдоним, тем более, дата рождения не сходится.
— Он мог уменьшить себе возраст, как все артисты. Приходи посмотреть фотографии Рашида, вылитый он, – не успокаивалась Роза.

   К тому же, она очень переживала за неудачный выбор дочери. Как она ни боролась за чистоту своей и её белой кожи, ничего у неё не вышло. Винила свою глухонемую мать, которая восхищалась в Москве в присутствии внучки африканцами: смешно вытаращив глаза, засовывала два пальца в ноздри, а указательным — показывала вверх!
   «Откуда у Машеньки такая любовь к чернокожим, – удивлялась Роза, – возможно, от каких то неизвестных предков?» С детства девочка выбирала в игрушечном магазине чёрных или цветных кукол. Послала её в Лондон на шесть недель подучиться английскому языку, а она «по уши» влюбилась в африканца Алена. В тёмного, как чёрно-белая фотография. Приехав домой, она поступила в университет, но на своих сверстников-студентов даже смотреть не хотела. И вот спустя год он здесь, поселился у них. Потом перебрались с Машей в дом к Вольфгангу. Все находят его приятным, с хорошими манерами. Он говорит, что в Южной Африке его отец работает врачом, но сам и не думает устраиваться на работу. А больше всего болит душа за то, что он не бережёт и не любит Машу. Она, бедненькая, после учёбы идёт подрабатывать на бензоколонку и в супермаркет, а он целыми днями отдыхает у компьютера, а говорит, что работает.


А СУДЬИ КТО?


   Соседи-обыватели их деревни, так она называла свою окраину, у которых была с первого дня на слуху, не оставляли Розу в покое, теперь сплетничали о её шоколадном зяте. Заново обсмаковывали давно забытое, как она по приезду, ещё не зная немецких порядков, пошла занимать пять марок, как в раздельном купальнике загорала и делала педикюр в общем садике. Придумали ей кличку — «Фрау Калашников», то есть, опасная, как русский автомат, ревновали к своим мужьям, единственную в своей округе, незамужнюю. За громкую музыку, пение, игру на фортепиано, стук каблуков по лестнице, и даже за ветер, исходящий от неё, Розу пытались наказывать, анонимно действуя через полицию.
— Неплохо, если бы вы, фрау Мюллер, к нам подстроились, – говорили соседки.
— К сожалению, у меня нет ковра-самолёта, чтобы летать по лестнице.
— А вы, когда идёте на работу, снимайте свои каблуки, чтобы не нарушать тишину.
— Шлёпать босиком по лестнице?! Оставьте свои дурацкие упрёки! У вас от безделья «бум-бум» в голове! – возмущалась Роза.

   В последнее время примитивные, бравые немки стали её раздражать пуще прежнего. Всегда в отличном настроении, даже на похоронах и в больницах с диагнозом рак. С белоснежными, безупречными коронками, неестественными улыбочками; с утра из парикмахерских, с одинаковыми стрижками, свеженькие, как зелёный весенний лужок, эти неверные мужьям амёбы, вызывали в ней недоумение: как можно улыбаться, если сын — наркоман, а муж по ночам захаживает в публичный дом?

   И вот вскоре на традиционном костюмированном карнавале Розу «прорвало». Она купила костюм «ДомИны»: нарядилась женщиной лёгкого поведения. В сапоги за колено, мини-юбку, кожаную фуражку, накидку на плечи – всё лаковое, вызывающе блестящее, чёрного цвета. А в руке – плёточка. «Зайчики», «Кошечки», «Мышки», «Пчёлки» и «Стрекозки» никогда ещё не видели в своей «деревне» такого смелого костюма. Их мужья – сплошь «Клоуны» и «Пасторы» – просто облизывались, глядя на неё! В эту карнавальную ночь Роза под кайфом от холодненького немецкого пива неистово танцевала «Шейк» и «Рок-н-ролл», а костюмированные соседки сидели на лавках и вслух о ней судачили скуки ради.
   Роза начала хлестать плёткой их мужей «Священников» и «Клоунов» по рыхлым, пивным животам. За эти годы они все до единого предлагали ей переспать, а получали лишь оплеухи.
— Бламанж, бламанж! (Неприлично, неудобно), – в ужасе закрывали они лица руками.
— Отнимите плётку у фрау Калашников, вызовите полицию! – кричало в испуге «мелкое зверьё и насекомые».

   Разгулявшаяся Домина-Роза, в душе актриса, ворвалась на сцену, схватила в левую руку микрофон, правой – с плёточкой, отмахивалась. Выступила с импровизированным монологом «А судьи кто?» Наконец-то, удалось высказаться; никто не осмеливался к ней подступиться. Она призывала всех покончить с серостью, скукой, притворством и безнравственностью обывательской жизни:
— Я ни капли не завидую на ваши домики с рекламными садиками и ваших неверных мужей! Мой «бывший» предлагал мне подобное, но жить с неправдой я не могла: хотела любить и быть любимой! Ваши игры во «Всё прекрасно!» я презираю! Мне плевать на ваши фасадные ценности, за которыми тьма, тюрьма! Я одна, но свободна, мне не надо лгать и притворяться!

   Оцепеневшая карнавальная публика застыла в недоумении. Такого юмора никогда не было в их программах. Это было ещё эффектнее, чем на красном ковре в родильном доме, когда Розу исключали из комсомола. Её просто распирало от несправедливости жизни: там она жила неправильно, здесь неправильно. А она так старалась?! Закончила монолог не менее пафосно:
— Так оставьте же меня в покое, дамы и господа! Не пытайтесь приспособить под себя и сделать немкой; вам это не удастся. Меня даже КаГэБисты не поставили на колени. Да. Я живу давно в Германии, но мой адрес не дом и не улица, мой адрес –  Советский Союз!

   В полицию Розу вызвали сразу после праздников. В кабинете было двое мужчин в формах.
— Говорят, Вы на карнавале немножко хулиганили? – спросил её с улыбкой тот, который был помоложе. – Расскажите, пожалуйста, поподробнее.
Она красочно пересказала свою ситуацию с соседями до карнавала. Потом –  карнавал, хотя смутно его помнила.
— Я очень даже хорошо Вас понимаю и симпатизирую Вам, фрау Калашников. Ой, простите, фрау Мюллер, – поправился он.
— Благодарю вас, господин полицейский. Одну минуточку, я, кажется, забыла сумочку в коридоре, – спохватилась Роза и скрылась за дверью.
— Давай простим её! Всё-таки она чертовски хороша! – предложил один полицейский другому.



ДОЧЕРИ ПОВТОРЯЮТ СУДЬБЫ МАТЕРЕЙ.


   Недобрые предчувствия Розы по отношению к зятю сбылись. Вскоре после регистрации брака в Дании за один день, молодожёны впервые поехали на его родину в Южно-Африканскую Республику. К великому огорчению Маши, очень красивая, восемнадцатилетняя чернокожая девушка рассказала ей по секрету, что Ален использует её, чтобы иметь право приезжать в Европу, поскольку в Лондон ему въезд запрещён. Детей он заводить с ней не собирается, видит своё будущее только с любимой землячкой. Конечно же, Маша ей не поверила; «законный супруг» сумел оправдаться, внушить жене, что это неправда.

   По возвращении дочь сообщила Розе, что беременна и, несмотря на размолвку с мужем, не собирается избавляться от ребёнка. Она одобрила её решение, но как страдала по судьбе дочери! Ведь матерям больнее втройне, если их дети обмануты, несчастны! За три месяца до родов их «барон Мюнхгаузен» Ален собрался поехать на две-три недели в ЮАР, как-будто по бизнесу, но, как оказалось, навсегда. Их брак по заявлению Маши  немецкие власти аннулировали.

   Вскоре она родила Сашеньку, замечательного, кудрявого мальчика-метиса, больше похожего на испанца или на загорелого южного тирольца, чем на негритёнка, ребёнка, с удивительно умными глазками и кроткой улыбкой, как у Маши. Когда Роза увидела его в родильным доме, то воскликнула: «Боже! Какое чудо! Какое счастье!» По пути домой едва не прыгала от радости. «Вот какому мужчине я подарю свою любовь, накопившуюся за долгие годы одиночества, – думала она, – маленькому солнышку, золотку, моему внуку кровному! Я научу его твёрдости, умению постоять за себя и, обязательно, русскому языку и литературе! Он будет знать Пушкина, своего тёзку и сородича, ведь в его крови тоже намешана смесь гремучая...» Роза прозрела, вдруг поняла, что Бог не зря создал такое разнообразие в природе, такое большое количество красок и  цветов кожи! Надо всех любить и понимать!

   Мальчик подрастал и очень радовался свиданиям с бабушкой.
— Куда ты так наряжаешься? — спросила её однажды Маша перед выходом с внуком на прогулку.
— Мужик ведь у нас в доме; маленький, но мужчина, – ответила шуткой Роза, – не заметила, что когда я нарядная, он радуется ещё больше, хлопает в ладоши: «Ла-а-душки, где были у ба-а-бушки», потом – по моим щекам? Он прыгает, встает, волнуется, как будто, хочет дать понять языком глухонемых: он знает, что опять у бабушки.

   Стал у Розы бывать и Вольфганг – передавать или принимать «смену» – он с удовольствием нянчил внука. Она где-то в глубине души чувствовала, что Сашенька всколыхнул их прежние, дремавшие чувства, как порывистый ветер старую заводь. Впервые за много лет бывший муж переступил порог её квартиры;  взволнованный, чисто выбритый, в красной шёлковой рубашке, вбежал он по лестнице, разулся, зная, что Роза никого не впускает в обуви. Обрадованный его приходом Сашенька, приветствовал деда: «Брум-брум-брум!» Роза и Вольфганг одновременно поцеловали его в щёчки, он – в левую, она – в правую, и все трое расхохотались, как-будто между ними обид никогда и не было! По старой привычке она пожурила бывшего мужа за то, что он так легко одет на кабриолете. Потом из окна второго этажа показала жестами, чтобы  отвернул ушки на шапочке внуку. Он поднял вверх указательный палец:
— Понял!
— Разрешаю старт! – показала она.
— О, кей! – показал он и тронулся на красном «Феррари» в кафе-мороженое с внуком.


СНОВА – НА НЕБЕ РАДУГА!

  Теперь Роза стала просыпаться в прекрасном настроении, чувствовала большой прилив энергии: и дома и на работе порхала, как бабочка. За свои старания получила повышение в должности. И это в такое время, когда других увольняли! На презентации фирмы немецкие боссы пожимали ей руку и говорили приятные слова. Гордая этим, Роза чуть не расплакалась: нелегко ей всё далось, но она выстояла, идя по жизни, смело, честно и прямо!

   В этот день её внуку исполнился ровно годик. Бывают же счастливые совпадения в жизни! На вопрос: «Сколько тебе лет, Сашенька?» он улыбался и показывал один пальчик, и в этот же день он пошёл своими ножками. Машины подруги, крёстные и родственники по отцу  сидели за столом пополудни, пришёл и дед Вольфганг, снова холостой, после третьей «десятилетки». Пили чай и кофе. А когда внук задул свечу на торте с первой попытки, все были в неописуемом восторге, а дедушка даже прослезился!
 
   Вскоре забрезжило солнышко за окном, слабый, мелкий дождик прекратился. Роза, схватив Сашеньку в охапку, вышла на улицу и поставила на ножки. Они впервые пошли по дороге,  держась за руки. Она подняла от малыша голову и увидела в небе яркую разноцветную радугу. «Это какое-то великолепное предзнаменование! Не так часто видишь в жизни радугу, – подумала она, – может быть это моя, долгожданная?»

 В католической церкви, стоящей на пригорке, зазвонили в колокола. Со всех улочек потянулись к ней люди. Её семейство и гости – тоже. Началась месса, потом заиграл орган. Роза сидела скромно с краю, под куполом готики, и думала: «Боже, куда ты меня только не переносил, не забирал за мои 49 лет! БОГ! Наш ОТЕЦ! Ты дал мне эту судьбу. Я люблю даже все страдания моей жизни. Спасибо за всё!»


                ЭПИЛОГ.


   С тех пор прошло лет восемь. Постепенно отношения Марины с Розой сошли на нет. Их дочери совсем перестали общаться, т.к. Катя жила теперь в Греции, а Машенька, закончив университет, преподавала в школе английский язык по прежнему месту жительства. Но однажды Марине всю ночь снилась Роза. После завтрака позвонила ей по старому номеру телефона. Она ответила обрадованно:
— Привет! Тебе повезло, могла меня и не застать. Сегодня переезжаю на новое место жительства.
— Куда?
— В приют умалишённых.
— Шутишь?
— Да мне по барабану в какой приют. У меня потеря памяти. Это наследственное, после 60-ти у мамы тоже такое было.
— Неприятная новость... Сочувствую – помочь не могу. Буду тебя проведывать.
— Столько добра сегодня придётся выбрасывать на улицу. Приезжай, возьми хотя бы на память акварели.
— Приеду немедленно. А свои акварели у тебя выкуплю по той же цене, что и продавала. Мне они очень дороги.
— А я уже и не помню твою фамилию. И когда ты мне их продавала...
— Ну, когда мы с тобой летали на Канары.
— Да?
— Я была на Канарах? Полнейший провал. Убей – не помню.
— Короче, выезжаю.

  Когда Марина подъехала, возле дома стоял грузовой фургон с надписью "УМЦУГ"/переезд/, четыре грузчика, а рядом – очаровательнейший, смугловатый мальчик за руку со ставшей совсем взрослой мамой – Машенькой. Очень крепко с Мариной обнялись; у них совпадали даты рождения. Обе – Девы и обе имели симпатии друг к другу, не смотря на приличную возрастную разницу.
— Познакомьтесь, – это мой сын, – сказала она по русски.
— Александер! Доброе утро! – уверенно протянул руку мальчик.
— Говоришь по-русски? – обрадовалась Марина; её внук, к сожалению, не владел "муттэр шпрахом"/языком матери/.
— Почему нет? Я люблю русский язык и Россию. Меня в школе за это побили.
— Да моя ты, лапочка, – Марина обняла Сашеньку крепко-крепко! Едва сдержав слёзы от восторга, добавила, – ты мне о-о-очень нравишься!
— Я принёс в класс маленький глобус и показал им какая большая Россия!
— Молодец! Россия непременно со святой иконой спасёт мир от лжи и лицемерия.
— Я знаю. Скажите, Вы верите в этот "циркус" с Новичком? Я – не верю.
— Никто не верит.
— А я знаю, как полностью зовут Путина.
— Как?
— Фладимир Фладимиравич.

На фото – акварель автора.