КЛЮЧ

В России ещё есть, несмотря на все объективные и субъективные обстоятельства, большие писатели. И даже, слава богу, ещё встречаются  большие и при этом – неизвестные. Что означает: у русской литературы и у её читателя есть будущее, ибо неизвестные в конце концов всё равно станут известны, пусть хотя бы узкому кругу самых благодарных и понимающих читателей. А то, что они сейчас не на слуху, избавит их от многих житейских, и не только житейских, неприятностей – дольше проживут и больше напишут, пусть хотя бы и в стол.
С одним из больших и пока ещё практически неизвестных вы сегодня и познакомитесь. Чернышёв Вадим Борисович. Запомните: фамилия через исключительно русское «ё», а не через космополитическое «о». Ему 89 лет – не сильно известные бывают и в таких летах.
Поверьте на слово мне, не столько даже как издателю, а как очень профессиональному читателю: мало кто в России пишет сейчас по-русски лучше, чем он. Мало кто пишет на  т а к о м – объёмном, многозначном, прекрасно артикулированном – русском. Не хотите поверить на слово – проверьте  с л о в о м. Его, чернышёвским, – просто откройте наугад любую страницу этой записной книжки. Да, эта книга – именно записная книжка, вернее многолетние записные книжки, перевоплощённые в полиграфическом исполнении. Именно потому что это записные книжки, причём многие записи сделаны как раз в самые страдные, страдательные «наши лета», в них много публицистики – не вгрызайтесь в них, здесь сиюминутное, зачастую запальчивое и спорное, - всмотритесь в абзацы, посвящённые, скажем, ледоходу на Неве в пятидесятых, ночёвкам в лесу, сердечным друзьям писателя, как в человеческом облике, так и четвероногим, для которых «друг-хозяин» находит не менее «человеческие», нежные и даже щемящие слова.
Я давно не читал ничего более искреннего, выстраданного и страстного о вере. В последнее время русские всё больше возвращаются в неё, как в спасительную младенческую плаценту. Для автора же книги, о которой идёт речь, православная вера, впитанная с молоком матери, не столько опора, сколько высшая и самая строгая духовная субстанция. Кто из нас послабее, в том числе и автор вот этих строк, ищут Бога – человеческого адвоката, сильные духом же взыскуют Судию. Вера и Совесть! У Чернышёва мужественные, нелукавые, открытые отношения с ними – прочитайте последние записи в книге: лично у меня мурашки бегут.
Русский язык у него не архаичный, не искусственный, в чём, скажем, попрекали Ремизова. Ясный, исполненный свежести и воздуха, но вместе с тем лишённый бесполой красивости. Тот случай, когда стремление к предельной точности само по себе, неожиданно приводит к поразительной, тоже мужественной, красоте. Скорее бунинский, в стародавней приверженности которому с юношеских лет признаётся автор. «Снег пахнет грозой» - эта потрясающая метафора встречается и у Бунина, и у Чернышёва. Значит, так оно и есть – грозой!
Старые «слова» у Чернышёва естественны, потому что они вообще-то полузабыты нами в сегодняшнем «укороченном», усечённом косноязычии. От встречи с ними радостно вздрагиваешь, как от встречи на эскалаторе метро со старым знакомцем – жив курилка! (Правда, при такой же встрече с женщиной, которую знал совершенно юной, сердце вздрагивает иначе). Слова точны и незатёрты ещё и потому, что многие из них (это же  з а п и с н а я  книжка) – об охоте, главном, всепоглощающем жизненном увлечении и даже в известном смысле жизненном поводыре автора. Охота же «самой жгучей, самой кровной связью», пуповиною связана с матушкой-природой. Отсюда и природная свежесть, первозданность слов и терминов её обихода. К тому же она не терпит приблизительности, требует предельной меткости, в том числе и в определениях.
Записи охватывают почти семьдесят лет. Целая человеческая жизнь, сюжет которой всегда, увы, драматичен и даже трагичен. Столько свечек – на ветру – оставляет она на своём счастливом и крестном пути! Книга, которую, подводя итоги, печатает Вадим Чернышёв, это и книга судеб. Одна за одной встают они из этих, как правило, полночных, наедине с самим собой, заметок. Алла, Алёна… Уехавшая когда-то за суженым из Москвы, из высокочтимых аудиторий МГУ, на Камчатку. Делившая с мужем и кров, и отсутствие крова. Проникшаяся с годами его любовью – если и не к охоте, то – к Природе. Поддержавшая, в отличие от многих и многих в такой ситуации жён, его крутой поворот от кораблестроения, от комфортного и высокооплачиваемого кабинета аж в самом министерстве, к бесхлебным литературным  в о л ь н ы м  хлебам. А на склоне лет, сама почти ослепшая, ходившая за ним, да и за нами, его гостями и друзьями, за всё равно хлебосольным-таки столом, как ходят матери за малым своим… Ушла из жизни. Но трогательная свечка, оставленная в записках, будет ещё долго светить, надеюсь, не только Вадиму Борисовичу Чернышёву.
Он действительно похож на Тургенева («З а п и с к и  охотника»!). С характерным профилем, красиво посаженной головой, офицерской статью, с седой красивой гривою и аккуратной жемчужной бородой. Тургенев, Бунин, Пришвин, Волков – действительно его предшественники. А Учитель всё-таки один – Соколов-Микитов. Так получилось, что он пригрел юного студента Ленинградского кораблестроительного (вот, видимо, ещё оттуда и глазомер, и точность, и плавность, выразительность стиля) в далёких послевоенных, и эта мужская дружба с годами только крепла. По многолетним записным книжкам рассыпаны её удивительные благодарные подробности, детали жизни и быта, изломов судьбы, подлесок мыслей и острых сентенций этого, ещё одного, не очень избалованного славой, застенчивого богатыря русской прозы. Неназойливый учитель и главный поводырь. Правда, жизнь так повернула, что уже в семидесятых в практическом смысле роли поменялись. И физическим поводырём ослепшего – тоже ослепшего – Учителя стал в определённой мере его благодарный и памятливый ученик. Он остаётся им и сейчас: именно Вадим Чернышёв при самом горячем содействии внука И.С. Соколова-Микитова, Александра Соколова – ныне ректора знаменитой консерватории, готовил к печати великолепные современные издания Ивана Сергеевича. Лучшее из которых и называется весьма знаково: «Возвращение». Да, теперь уже ученик вводит в современный, пусть и драматически сузившийся, круг чтения незаслуженно подзабытого Учителя, русского классика.
Этот величавый, возрожденческий образ, эта свеча, оставшаяся на потёртых бумажных скрижалях, тоже сродни тем, что ставят по п р а в у ю сторону от алтаря.
Читаю не первую его книгу. Сожалею, что не встретил его в юности (познакомились на Смоленщине, в деревянном доме-музее Соколова-Микитова, что в глубинной лесной деревеньке с удивительно русским названием П о л д н е в о, но уже в конце девяностых)… В юности я работал в «Комсомолке», он же печатался в «Юном натуралисте», предпочитая, тогда, не публицистику, а всё же негромкую, малую, в смысле детскую, но уже л и т е р а т у р у. Да, читаю не первую его книгу. Но такого проникновенно-искреннего и даже беспощадного – в первую очередь к самому себе – я его встречаю впервые. Эти записные книжки, помимо прочего, - лабиринт порою очень мучительных мыслей и поисков, их жизнеописание, опыт и счастья, и страдания. Мне кажется, он будет поучителен и для многих из нас. Записанные для себя и даже  п р о  с е б я, зарубки эти сегодня выходят на люди, обретают полный голос – так пробивается из-под земли живительный ключ.

P.S. Начинал писать предисловие, а заканчиваю – послесловием. Вадима Борисовича не стало. Большой писатель и большой – при этом невероятно скромный – человек ушёл. Когда в последние годы я спрашивал у него про здоровье, он коротко отвечал: «На ногах». Он и ушёл на своих ногах, ни дня никого не обременив. Уже выписали из реанимации в общую палату, но из  о б щ е й, спокойно, он и ушёл. Если вспомнить его кораблестроительное прошлое, – о т о ш ё л. Как беззвучно отходят в полуденном мареве большие и красивые военные суда.
За несколько дней до смерти он занёс мне рассказ, который мы печатаем в завершение его «Записных книжек». Сказал: «Посмотрите, такого я ещё не писал. Это совсем не про охоту, на которую я уже ходить не могу: глаз не тот, да и ноги подводят».
Рассказ действительно не про охоту – исключительно про жизнь. Даже не очень видимую. Но глаз, как и  р у к а,  мастера и в самом деле не подвели. Останься писатель жив, можно было бы сказать, что с этого рассказа начинается новый этап его незаурядного творчества. Но, увы, это уже не этап, а  –    п р е о б р а ж е н и е. Мне кажется, рассказ вполне уместен в этой памятной книге.
Да живёт во всех нас исконное наше, природное наше русское слово. Без которого не бывать и русской душе.
Уверен: это имя, этот ключ – Вадим Чернышёв – ещё действительно пробьётся в народную душу.