Привилегия
Целые косяки людей перемещаются плавно в чернильной тьме, создавая на ее поверхности рябь. Я вижу эту рябь, но не вижу поверхности. Рябь – серебряного цвета. Надеюсь, что именно такого, потому что я тоже во тьме и хотел бы серебряной ряби. Кто включает механизм, когда люди устают не понимать друг друга? И где эта чудная машина спрятана? за границей тьмы? Этот ее машинист должно быть вовсе даже молчалив. Понимает ли он, что делает или слепо исполняет приказ, дергая за синий рычаг и захлебываясь от восторга чужой власти? Проходит ли по его хребту электрический импульс, вздрагивает ли он, проваливаясь в фиолетовый рассвет осознания причинности?
Все мои сокровенные мечты о тишине, как у людей, заключенных в бетон. Когда тьма вокруг была реже, мы наблюдали, как они превращались в стены. Выше и выше росли стены, отбрасывая тень на место, в котором живем мы. Почему у них нет цеха по отливу стальных труб, облегчающего понимание? Они не могут быть счастливы в тишине, но они видят рябь на поверхности нашей тьмы, а значит им радостно. Мне радостно, потому что им радостно. Ведь рябь серебряная, а мы в ней – лунные рыбки, звёздные угри, нефритовые скаты, гуттаперчевые осьминоги. Чем выше, тем лучше воображение. Но мы – черные блики в нефтяной жиже, никакие не рыбки, даже не существа – говорящие невпопад люди.
Это страшно, быть частью огромной пустоты. Но быть за ее пределами еще страшнее. Потому что тогда все мысли о чем? О ее приходе, ведь пустота обязательно придет, а с ней и гул турбин, работа цеха, машинист, дергающий за синий рычаг. Мы говорим и пустота вокруг, а не внутри. Стены спокойно взирают на нас сверху, потому что знают о наполненности все, и ничего о пустоте. Им не мешают мечтать, они от этого только крепнут. Нам досаждает шум. Но без него мы лишимся понимания, и начнем лезть на стены из родных чернильных пенат, пытаясь высмотреть серебряную рябь.
О чем я говорю? Разве машина уже работает? Почему я ничего не понимаю из сказанного? Сколько вопросов и никаких ответов. Тени сгущаются, лязгают железные детали, щелкают шестерни. Зачем я пишу ладонями в кромешной тьме или так я плыву сквозь нее? Но к чему? Проще найти собеседника, начать его понимать и забыть о лунных рыбках и серебряной ряби. Ждать шума, как откровения. Приветствовать его, как близкого друга. Говорить в шуме о шуме, тем самым усилив его, сделав неодолимым и способным разрушить стены. Ведь если их не станет, то рябь на поверхности чернил станет точно серебряной, однозначно серебряной, серебряной до электрического импульса в позвоночнике. А его имеет право ощущать исключительно ответственный машинист, дергающий за синий рычаг и проваливающийся в фиолетовую причинность.
Свидетельство о публикации №218060900105