В поисках будущего

«И какой великий праздник хорошая книга.
Но как найти ее?»

Из повести «Детство» Максима Горького


Любила этого писателя всегда! От ранних романтических рассказов до Клима Самгина.
А повести Максима Горького «Детство», «В людях» нравились с раннего детства.

Так вдохновенно, увлекательно и красиво рассказывать «О свинцовых мерзостях русской жизни», об «окаянном племени» Кашириных – мог только Максим Горький.

Книги завораживали интересными событиями, историями, яркими персонажами.
Они были и хорошим путеводителем в раннем чтении.

Вспоминая свое чтение в детстве, мне всегда казалось – оно было таким же, как у Алеши Пешкова, героя этой повести.

Может быть, лишь с той разницей. Что меня, конечно же, никогда «не драли» лучиной по голой спине. Чего не было – того не было! А так…  Почти один к одному, почти точь – в - точь.

Читала при огарках свечек, при закопченной керосиновой лампе. Ранней весной и летом, пока были белые ночи, читала прижавшись лбом к оконной раме. Вот уж тут была свобода: всю ночь светло, а в доме все спят и не лезут с докучливыми советами:
- Глаза-то не портила бы.

Зимой, придя из школы, после обеда, я уходила в соседнюю комнату «делать уроки».
Уроки делаешь наспех (наверное, поэтому я никогда не была отличницей). А потом тихонечко я проникала в соседнюю комнату (ее еще называли «залой», так как она была самой большой в доме).
 
Эта комната не отапливалась, а нагревалась только за счет печки в соседней комнате и зимой вечно была закрытой.

Там стояли две старые кровати. На одной из них лежали две постели, набитые лосиной шерстью.

Я ложилась между этими постелями, накрывалась почти с головой. Наружу – только лицо, а точнее – глаза. И две руки, попеременно держащие книгу: одна держит книгу, другая греется в постели, и наоборот.

И таким «коконом» я лежала до самых сумерек, читая в упоении книгу нашего карельского писателя А. Линевского «Листы каменной книги». Но сумерки зимой наступают рано. Бывало, что я там и засыпала.

Было тихо. Только изредка  слышала, как в соседней комнате мама топит печку – голландку (так почему-то называли высокую и прямую печь). Мама изредка приговаривала: - И куда она опять подевалась? Но мне всегда казалось, что мама догадывается, где я. Что я здесь рядом – за дверью.

Но когда она скажет как бы «про себя»:
- Надо бы в магазин сходить за хлебом. А она опять куда-то запропастилась.
Тогда я тихонько вылезала из своего укрытия и как бы ни в чем не бывало выходила и садилась снова «за уроки». Мама очередной раз входила в комнату и как бы удивлялась, что меня не заметила раньше:

- Ну совсем стала слепая. И тебя даже не вижу.
Мы с ней словно играли в прятки. И эта «игра» нам нравилась.

                ХХХ
Ведь я - то знала, что она далеко не слепая. Мама всегда ловко продевает в ушко иголки нитку как белую, так и черную. И до самой смерти, уже после 80 лет, читала все четыре страницы своей любимой газеты «Беломорская трибуна». Всегда сама писала мне письма и в Ярославль, и в Петрозаводск. Писала и другим детям, и в армию внукам.

«Предание гласит» (со слов самой мамы). Что она закончила 4 класса с «похвальным листом», что все четыре года пела с поповским сыном на клиросе в церкви. Она бы хотела и дальше учиться, но дальше обучение было платное, а ее мама (наша бабушка) уже была вдовой, а детей было шестеро.

Маме было 12 лет, когда грянула революция. Все смешалось. Не до учебы. А потом – интервенция, которая, ой как, коснулась их села. В их доме даже жили интервенты – англичане на 2-м этаже. Она очень хорошо все это помнила и много нам рассказывала. Потом, уже в советское время, ее взяли работать на почту, где уже работала ее старшая сестра Серафима.
                ХХХ
Однако, вернемся к нашему чтению. Мама, конечно, могла бы спросить у младшей сестренки, которая на кухне готовила уроки (там было теплее). Но Шурочка, так мы все звали нашу младшенькую, вряд ли бы «выдала» меня.

Вот и опять хочется отвлечься и рассказать о своей сестренке.

Она родилась уже после войны. Отца после госпиталя комиссовали в 44 году. Шурочка была младше меня на 5 лет, а Анастасия была старше ее на 10 лет. К тому времени это была спокойная, старательная и симпатичная девочка.

В своем классе она всегда была первой ученицей. Правда, класс у них был малочисленный. Это были дети, родившиеся после войны. Тогда уже было ясно, что в большинстве семей отцы уже никогда не вернутся.
Нет отцов - нет и детей!
                ХХХ
Хотя во время войны в нашем селе родились, так называемые, «аэродромные» дети. Отцами их были летчики и техники того самого военного штурмового авиаполка (об этом я писала в воспоминаниях «Дети войны»).

Их отцы улетели (в самом прямом смысле) воевать дальше. Известно, что полк дошел (или долетел?) до Берлина. Может, их отцы тоже погибли… Но их родившиеся дети никогда ничего не знали о своих отцах.

Все дети носили и фамилию, и имя своих биологических отцов. Мужчины – отцы не регистрировались с женщинами, у которых от них родились дети. Но детей регистрировали по всем правилам, возможно, что с согласия отцов. Иногда женщины села, оставшиеся вдовами после войны, верные своим погибшим мужьям и уже не родившие больше детей, могли зло «бросить» вслед таким детям и их мамам: - Вы****ки… (Да простит им Бог!).
                ХХХ
Ну раз уж я затронула эту тему, то надо написать и об этом… Как говорится, из «песни слова не выкинешь» …

В нашей семье в «боковушке» (боковая комната с отдельным  входом) жила младшая сестра моего отца – Прасковья. Наша тетка Паня, как все ее звали. Она была незамужней. И у нее как раз и рос такой «аэродромовский» сынок.

Юра Алексеев – мой двоюродный брат. Очень славный мальчик. Можно сказать, член нашей семьи. Приходя из школы, он сразу шел к нам, всегда с одним и тем же вопросом:
- А где Шурочка?
И мама, приготовив обед или ужин, всегда звала к столу всех и нашего двоюродного брата тоже.

И так было всегда, пока Юра не вырос. Позже он уехал из села. Забрав и свою одинокую маму. А моей маме он всегда присылал открытки, иногда и письма.

                ХХХ
С моей младшей сестренкой Александрой они были очень дружны. Он всегда называл ее не иначе как Шурочка. Однажды в детстве у дома они посадили два дерева.

Считалось, что береза – это Юрино дерево, а вот рябина – Шурочкина.

Десятилетия эти два дерева украшали нашу усадьбу во все времена года. Но однажды молния расщепила рябину, а ветер – ураган разломал ее на части.

Оставшаяся в земле часть рябины наклонилась плотно к дому, теперь тоже почти разрушенному. И как два инвалида, прислонившись друг к другу, доживают свой век.
Когда я приезжаю в Колежму и вижу свой родительский дом и березу, что стоит рядом – ровно и красиво, я всегда вспоминаю нашего двоюродного брата Юру. К сожалению, его уже давно нет в живых.

                ХХХ
Итак, я снова возвращаюсь к чтению. Летом хорошо читалось на чердаке.

Чердак в нашем доме был большой и всегда обитаем детьми. Взрослые редко сюда заходили.
Я эту часть дома очень любила. На чердак надо было подняться по крутой и высокой лестнице сарая. А на самом чердаке можно подняться еще выше – к слуховому окну – и увидеть,  как на ладони, все огромное село с многочисленными ручьями и речками, рекой Колежмой и дальше – до самого синего моря. Этот вид  напоминал мне детскую географическую карту в школе.

На чердаке помимо своего присутствия, еще присутствовало что-то незримое, таинственное. Здесь был другой воздух, запах.

Тишина немного тревожила. Я всегда передвигалась с какой-то осторожностью, «боясь задеть» лучи света, проникающие через отверстия на крыше и разлиновывая весь чердак в косую линейку.

Лучшего места для чтения не найти. Помню, как здесь я читала взахлеб рассказы Аркадия Гайдара: «Дальние страны», «Судьба барабанщика», «Голубая чашка» и, конечно, «Тимур и его команда».

Эти истории и судьбы героев, казалось, отражали и мое загадочное пребывание на чердаке.

Здесь, на чердаке, хорошо читались книги- воспоминания военных лётчиц Марины Расковой и Полины Осипенко.
И мне, учившейся тогда ещё только в начальной школе, непременно хотелось стать летчицей.

                ХХХ
Намного позже, лет через 30, моя дочка и ее юный племянник Андрей (он был моложе своей тети на два года) тоже любили играть на чердаке. Правда, это был уже другой чердак другого дома, дома нашего папы и Андрюшиного дедушки.

И играли они по-другому. У них были «комнаты», с мебелью, посудой, старым телефоном, на стенах были всякие журнальные картинки.

И наши дети уже там не читали, хотя в доме было много книг, и читать они тоже любили. А здесь, на чердаке, они любили подолгу сидеть и тихо о чем-то разговаривать.

Сейчас в этом доме никто не живет. Дети давно выросли, они приезжают лишь на короткое время, чтобы побывать на кладбище. Но в доме все сохранилось, как было, и «гостиная» на чердаке тоже.
                ХХХ
В моем послевоенном детстве в нашем доме почти не было книг, по той причине, что всю войну дом занимали чужие люди. И книги исчезали, порой их просто употребляли на растопку печей.

Книги для чтения я брала в библиотеках, школьной и сельской. Школьная библиотеке тогда была совсем мала, два небольших шкафа книг в основном по школьной программе.

А вот сельская библиотека, как нам тогда казалось, была очень большая: довольно большая комната, заставленная деревянными полками-стеллажами. Доступа к стеллажам не было. Библиотекарь сама выдавала книги, учитывая возраст читателя и в каком классе учился, записывала в формуляр и выдавала на определенный срок.

Я имела возможность сама выбирать книги, так как долгое время библиотекарем была наша соседка, молодая девушка, с которой я дружила. Поэтому я довольно рано познакомилась с зарубежной литературой, и это были не только книги Марка Твена или Жюль Верна.

Помню, в 6 – 7 классах очень увлеклась книгами Вениамина Каверина: «Открытая книга», «Таня», «Два капитана». Эти книги уже в подростковом возрасте учили мечтать, стремиться к лучшему. Девиз автора: Учиться и искать, найти и не сдаваться! - становился и моим девизом
                ХХХ
Обожала читать сказки Пушкина. Они моментально запоминались наизусть. Как песня!

Царь с царицею простился,
В путь – дорогу снарядился,
И царица у окна
Села ждать его одна…

Прошло несколько десятилетий, а то, что запомнилось в детстве, я помню до сих пор.

В детстве у меня была отличная (как сказал бы дед Каширин – «лошадиная») память на стихи.

Недаром каждый праздник мне поручали читать стихи по сцены. Кто пел, кто плясал, а я произносила стихи.

Выходила на сцену и звонким голосом «рассказывала», например, стих Исаковского:

Советская отчизна,
Родная наша мать.
Каким высоким Словом
Мне подвиг твой назвать…

Это длинное стихотворение о подвиге советского народа в годы Великой Отечественной войны я помню до сих пор. Любила стихи Константина Симонова. Со сцены в упоении читала стих "Сын артиллериста" и другие стихи о военном детстве.

Но однажды…  Мне было уже лет 15, стала стеснительной девушкой. И я забыла стихотворение на сцене.

Вдруг остановилась – как провалилась! Не помню дальше – хоть тресни! Постояла молча какое-то время и убежала со сцены.

Больше я «не выступала». И как бы меня ни уговаривали, я молчала. И никому не объясняла, почему молчу. Просто во мне поселился страх: я знала, что все равно забуду.

Однажды, уже на экзамене в институте, мне достался билет по литературе с вопросом – поэма В. Маяковского «Ленин». Я начала ответ с того, что стала читать наизусть поэму. Читала, и меня никто не останавливал. Наконец преподаватель взял зачетку и поставил туда «отл.». И весь экзамен для меня тогда закончился. Но после этого и страх пропал.

                ХХХ
В нашем детстве не было телевидения, фильмы новые в клубе показывали редко. Поэтому и отношение к чтению было совсем другое, чем сейчас у детей
Я вспоминаю наши вечерние прогулки с подружками. К вечеру надо было обязательно что-нибудь прочитать, а потом во время прогулки рассказать подругам.

                ХХХ
Село наше начинается от школы и тянется до самого моря, примерно километра 2 – 2,5. Улицы располагаются вдоль ручьев, впадающих в реку. И потом уже полноводная река несет свои воды в Белое море.

Поэтому и дома выстраивались не по одной линии, а в несколько рядов. Все «микрорайоны» села имеют свои названия.

 Раньше мои предки жили на Бору, там было три дома Золотовских. Теперь на месте этих домов построились Кононовы: один дом моей сестры Анастасии, другой – племянника Виктора. Есть здесь еще два дома, принадлежащих Кононовым.
Дом моей семьи был тоже построен на Бору, но его у нас забрали во время войны (я писала об этом в «Дети войны»). А другой дом дали нам вместо утраченного – в Верховье.

                ХХХ
И вот, не поздно вечером мы отправляемся на прогулку. Вначале заходим в магазин, покупаем «подушечки» - «Дунькину радость»- фруктовые карамельки. Иногда они были слипшиеся, но все равно сладкие.

Продавец взвешивает нам граммов по 100 и упаковывает их в бумажные кулечки, которые он тут же сворачивает конусом из серой оберточной бумаги.
Получив по такому кулечку и положив его в карман, мы весело шли на прогулку.

                ХХХ
Здесь мне хочется сделать небольшое отступление и рассказать еще об одном назначении оберточной бумаги. Не только кульки и кулечки делали из нее.
Во время войны и после школьники делали из нее тетрадки. А делалось это так. Большой лист бумаги разглаживали утюгом, потом резали на куски поменьше, сшивали их нитками. Разлиновывали карандашом на прямую или косую линейку, отводили поля – и тетрадь готова!

Но Боже! Как неудобно было писать в таких тетрадях стальными перышками, обмакивая их в чернильницы-непроливайки. Особенно это трудно давалось на уроках чистописания.  Здесь надо было с особой тщательностью выводить каждую букву, соблюдая где надо тонкую линию, а потом с нажимом. Перо часто цеплялось за шершавую бумагу, и вместо красивой буквы появлялась большая клякса.
Я всегда очень терпеливо выводила буквы. Это занятие напоминало мне рисование, и потому мне нравилось. А вот у мальчишек не хватало тер-пения. И тогда и ручка, и тетрадка летели не пол, а ученик чуть не в истерике запускал непроливайку с последней парты в классную доску. И она летела, обрызгивая всех чернилами.
У некоторых учеников на этом и заканчивалось их образование. Удивительно! Но у большинства людей моего поколения был красивый почерк. Превосходным почерком своего мужа я всегда восхищалась.

                ХХХ
О! Я снова отвлекаюсь от своего основного повествования.

Итак, купив в магазине желанные сладости, мы продолжали прогулку по селу. И главным в прогулке было – рассказать прочитанную историю. Любой жанр подходил – было бы только интересно слушать.

Рассказывали по очереди. Но как-то так выходило, что чаще всех в рассказчиках была я. Мои подруги ссылались на то, что они «совсем немного не дочитали».
И я, перекатывая сладкую подушечку языком от одной щеки к другой, стараясь не раскусить ее, чтобы хватило подольше, с удовольствием «вещала» свой рассказ.

                ХХХ
А вечером снова читаю очередную историю. Иногда она была длинной, вроде романа «Даурия». А читать-то было тоже непросто. Зимой светлого дня было  мало. А вечером тусклая лампочка совсем не давала яркости, накал был маленький. Местная электростанция не имела нужной мощности, и электроэнергии не хватало даже для освещения домов.

Это сейчас через село проходит ЛЭП, и в каждом доме вся бытовая техника работает без перебоев. Есть не только телевидение, но и интернет.

А тогда лампочка над столом еле – еле освещала небольшой круг. И я после ужина на кухонном столе ставлю небольшой стульчик, сажусь сама на него так, чтобы моя книга находилась прямо под лампочкой.

Мама обычно (для порядка) спрашивала, а для уроков ли надо читать? И получив утвердительный ответ, старалась мне не мешать, что-то делала свое на краешке стола.

Отец в таких случаях (да и во всех других тоже) вообще не вмешивался в наши учебные дела. Жалоб из школы нет – а все остальное его не касается. У него своих дел по горло. Но жалобы были. И одна из них – что я постоянно читаю постороннюю литературу на уроках. Иногда было и другое мнение: если не читаю, то плохо веду на уроке. Пусть лучше читает.

Но моего отца меньше всего интересовали эти «мнения». Главное, чтобы двоек не было.

Мама терпеливо относилась к моему чрезмерному увлечению книгами. Однако, она могла сказать и так, что ее дочери - и старшая, и младшая – рукодельницы. И шить, и вязать мастерицы, а средняя - только книжки читать. Словом, как в сказке: «средний сын и так и сяк». Но справедливости ради, надо сказать, что читать в нашей семье любили все: и мои сестры, и мой старший брат Михаил.

                ХХХ
Вот и соседка Марья Алексеевна так и говорила моей маме:
- Гляди, Степановна, книги твою девку до добра не доведут.
А Марья Алексеевна пустого не скажет. Мария Алексеевна Отавина принадлежала к тому разряду поморок, о которых всегда хочется писать, слагать, петь, рисовать. Они и сами обладали такими талантами. Не зря Поморье славилось известными сказительницами и песенницами.

Я, уже став повзрослей, любила ей отвечать:
- А что скажет «княгиня Марья Алексеевна»?
На что она всегда весело говорила:
- Начиталась! На мою голову!

Словом, она как в воду глядела. Уже в 15 лет книги меня исподволь «соблазняли» уехать из родных мест в поисках «лучшей доли».

Но не было у меня деда Каширина, что сказал бы мне:

- «Ты не медаль на шее у меня - а иди-ка ты в люди».

Не было деда… Не было в живых и отца моего. А моя мать, кроме родительского благословения, ничего уже не могла мне дать. И как только выдали мне паспорт, я решилась уехать.

Проработав все лето сначала на железной дороге, потом на пекарне, чтобы заработать на дорогу, отправилась тоже «в люди». В далекий и незнакомый Ярославль, где и прожила 7 лет. Об этих памятных годах и написала в рассказах «Нинка» и «Стиляга».

Июнь 2018, г.Петрозаводск