Впечатления 2, 3, 4

 Впечатление 2.
«О конце света».

Настанет день, настанет час –
Придет земле конец.
И нам придется всё вернуть,
Что дал нам в долг Творец.

Но если мы, его кляня, подымем шум и вой,
Он – только усмехнется, качая головой.

Как-то я увидел рекламу детской книжки под названием «Книга знаний». В рекламе мальчик и девочка доверчиво смотрели на своего папочку, держащего книгу в руках, и спрашивали: «Папочка, а почему Небо синее?». Ответ, очевидно, можно было найти в «Книге знаний».
Рассуждая о конце света так часто человечество показывает тем самым, что оно пресытилось жизнью, и стремится к сокращению своей численности. Так бывает, когда мир и обстановка вокруг становятся плохими, похожими на Ад.
Например, жили туземцы в Тасмании, ходили всегда голыми по своим джунглям. В семнадцатом веке, когда острова открыли белые люди, аборигены не знали ни земледелия, ни скотоводства, ни строительства, даже огня как будто не знали. И в глазах белых людей они выглядели такими ничтожествами, что те первые колонисты, первые каторжники, охотились на аборигенов для забавы. И туземцам жизнь в новом изменившемся мире показалась такой непривлекательной, что они совсем перестали размножаться и численность их резко сократилась.
Я был знаком, что такое идиоты-дауны. Когда-то рядом с моим домом находилась специальная школа для неполноценных детей. Так вот при посещении этих детей с обзорной экскурсией нам рассказали и показали поделки и достижения их. Одна девочка-даун писала лучше всех, сочиняла стихи – почерк её был самый лучший, но не смысл того, о чем она писала.
А еще в том же детстве я наблюдал за муравейником, в увлечении моём природоведением, был такой предмет в школе в младших классах в моё время. Муравьи проявляли невероятные способности, они работали сообща, рисковали своими жизнями ради выживания муравейника, муравьиного сообщества. Природа – великое дело! Уже тогда я понимал многое: - Знаете, почему муравьям всё удается? – и я могу ответить сейчас яснее, чем в тогдашнем детстве. – Потому что они, муравьи, СОТРУДНИЧАЮТ. Отличное слово – СО (совместный) – ТРУД…
Было время, когда каждый мог обставить и обмануть любого. Сейчас уже люди стали умнее. Но в основной массе всё же, ещё всё по-прежнему: дурацкие ответы на вопросы мы воспринимаем всерьез. В обществе сложились чрезвычайно сложные отношения. Но человечество ещё не стало взрослее. Как дети мы принимаем глупые решения, верим в различные сказки. Вот объясните, например: кто научил муравьев так себя разумно вести, строить, заниматься разведением тли на листьях деревьев (по сути, скотоводством) и так далее? И предложить мне могут обычные стандартные решения – всё от Бога, он их научил!

Важничает карлик,
Он, будто, выше всех в природе.
И не мешает малый рост
Величию его идей.

Впечатление3.
Было не редкостью, в очередной раз Игорь пришел в музей в выставочный зал, где экспонировалась выставка картин современных художников. Посетителей заметно прибавилось (в прошлый раз было немного) с открытием новой экспозиции, о чём вывесили объявление перед музеем на рекламном стенде.
Игорь постоял в фойе перед гардеробом, ожидая пока стечет вода с его плаща, присматриваясь к разноликой, но в общем-то бедно одетой публике, - ему хотелось понять: кто они – истинные ценители живописи?
Тут были старички с седыми волосами, которые они заботливо укладывали перед зеркалом, после снятых шапок топорщащиеся. Были и молодожены, как окрестил про себя Игорь парочку молодых людей, излишне заботливых друг о друге. Молодежи было много.
Ещё не проходя в зал, он увидел издалека юношу с глубокомысленным видом, разглядывавшего этюды, картины, мазок на самих полотнах и всё подзывая к себе своего спутника, что-то показывал и говорил. Игорю любопытно было наблюдать это оживление парня: интересно, что он находил в картинах?
Очень скоро ему наскучило это немое кино: наблюдать за юношей, не слыша, что тот говорит. Он оглянулся к выходу, уже собираясь пройти в зал выставки, как увидел трех или четырех новых посетителей, раздевавшихся возле гардеробной стойки. Его внимание привлекла женщина с подростком, долговязым парнем лет пятнадцати. Женщина снимала плащ – очень хороший плащ тёмно-вишнёвого цвета. На улице было дождливо, плащ намок и плохо снимался. Женщина легонько отставила руку, и тотчас же подросток принялся помогать матери. Сняв плащ, парень стряхнул капли дождя и несколько бесцеремонно, как это делают все молодые люди, бросил плащ гардеробщице вместе со своей курткой на стойку.
Когда посетительница сняла плащ, Игорь отметил про себя, что женщина хорошо, со вкусом одета. На ней был шерстяной костюм цвета морской волны – наверное иностранный. Игорь мало разбирался в этом. Но он видел, что костюм отлично сшит, что его цвет красит женщину.
Игорю захотелось повнимательнее вглядеться в её лицо, но она была в больших очках. Сейчас все модные дамы носят очки (подумалось).
Костюм шел женщине – он скрадывал её полноту. А может, Игорю так казалось, и у женщины не было никакой излишней полноты; а ноги – стройны и изящны, несмотря даже на невысокий каблук добротных её чёрных туфель. Женщина смотрелась в зеркало, и Игорь видел её лицо только в профиль, и лицо это – с высоким лбом, с округлым, без складок, подбородком – было грустно-сосредоточенным, каким оно всегда бывает у людей, готовящихся увидеть что-то очень важное для себя.
Кофточка глухо закрывала шею, и на шее, свисая наперед, виднелась цепочка. Цепочка была серебряная, ручной работы; состояла она из множества нитей, сплетённых между собой, что придавало украшению изящество и видимость массивности.
«Носить золотые украшения в наш век пошло, - подумал Игорь мимоходом. – Золото – это ценность напоказ, а серебро благородно, к тому же гармонирует с её красивыми волосами».
Игорь остановился около входа на противоположной стороне ряда висящих картин. «Где-то я видел такую же цепочку, - подумал он. – Не золотую, а именно серебряную». Но где видел? Когда? – Игорь не мог вспомнить. И он решил наблюдать.
Справившись с первым волнением, Игорь на всякий случай решил не попадаться на глаза женщине. Главное смешаться с толпой. Игорь закинул руки за спину и с невозмутимым видом подошел к первому же полотну на стене. Он шагал в противоположной стороне, втайне надеясь, что женщина с подростком, как и все неопытные посетители выставок, поверит стрелке «Начало просмотра», и Игорь будет иметь возможность понаблюдать женщину со стороны.
В углу куда он прошел, в простенке, стоял тот самый юноша, которого Игорь уже видел. Он говорил своему спутнику:
- Всё-таки N (художник) – пейзажист. Особенно хороши у него ранние речные пейзажи. Там чувствуется и цвет, и настроение. А вот эту картину с людьми, я не понимаю. Цветная фотография – и больше ничего! Пусть их X (другой художник) рисует. У него девчата получаются – словно живые! –
В другое время такие слова расстроили бы Игоря; он бы мог поспорить, но теперь ему было не до этого. Он встал в сторонке от полотна, возле которого разговаривали друзья, и, затаив дыхание, уставился в сторону женщины с подростком.
Женщина неуверенно вошла в зал. Она обернулась, чтобы убедиться, что сын идет за ней, и что-то сказала ему. (У Игоря не было сомнения, — это был её сын: подросток чем-то походил на мать – то ли изломом бровей, то ли рисунком глаз). Парень был худой угловатый, как все подростки в наш век, он вымахал чуть не на целую голову выше матери. На лице его – безразличие. Видимо, он не затем приехал, чтобы шататься по выставкам. Он был равнодушен ко всему и не разделял горячности и волнения матери, которая так стремилась сюда, на выставку картин современных художников.
Войдя в зал, женщина, казалось, позабыла про сына. Она осмотрелась, поискала взглядом табличку «Начало осмотра». Ага, отсюда, значит… Взгляд её остановился на Игоре. Он врос, застыл на месте при этом взгляде. Но тут же, через миг, всё отошло: узнать его было невозможно. Если это та девушка, что встретилась двадцать пять лет назад… Тогда он был юношей. А теперь у него усы. Бородка с проседью, волосы распущены по плечам, как у попа. И сам он пополнел, раздался, ссутулился и постарел: мать-то родная, поднимись она из гроба, - и то, поди, не узнала бы его.

Женщина поверила указателю и начала осмотр с первых работ. Этюды и картина висели первыми. Но там даже в летний день было мало света, теперь и подавно, осенью под вечер.
Игорь смотрел на женщину, и всё хотел вспомнить образ той хорошо знакомой в юности девушки, у которой была такая же цепочка – серебряная: «Я видел её, эту цепочку! И очень близко. О! – вдруг вырвался у него вздох. – Такая же цепочка была у неё, - то была первая любовь его юности!!»
Игорь смотрел и смотрел, но черты лица женщины, в памяти были полустертые, полузабытые, - вспоминались плохо. Он понимал, что годы изменили её, и он хотел по этим изменившимся чертам воссоздать образ прошлого, образ этой женщины в юности, и находил черты эти прекрасными и похожими на ту – молодую «первую любовь».
Лицо женщины, когда она взглянула на этюды, преобразилось. В движениях её, заметил Игорь, появилась какая-то нервозность, беспокойство. Она то вплотную подходила к полотну, то отходила подальше от стены, словно хотела одним взглядом охватить всю пестроту красок. Иногда она подзывала к себе парня, брала его за руку, подводила его к какому-нибудь этюду и что-то объясняла ему. Но терпения у парня хватало ненадолго: он был равнодушен к картинам, блестевшим маслом, к дешевым, под золото, рамам. Женщина разглядывала таблички с надписями, говорившими о времени, когда был написан этюд, а гривастый подросток меланхолически посматривал по сторонам.
Женщине надоело это – она была слишком увлечена, чтобы всё время отрываться на сына, и словно бы позабыла про него. Парень, предоставленный самому себе, слонялся из конца в конец зала.
__________________
«Сейчас она дойдет до угла, посмотрит «Острова на реке» и «Поля со стогами», - думал про себя Игорь, наблюдая за женщиной, - и она узнает меня, если узнает знакомые места».
Художники изображали родной край и изобразили те места реки, где состоялось знакомство Игоря с этой женщиной, как он думал. Он понимал, что от реакции на эти картины зависит всё: можно будет понять – та ли это женщина! Или он ошибается. Ведь должно же, если это она, случиться в ней какое-то особое движение. Обрадуется ли она, увидев знакомые места и вспомнив себя юной.
И хотя Игорь, не отрываясь, наблюдал за женщиной, боясь прозевать момент, он всё же не уследил. Она увидела полотна раньше, чем Игорь предполагал. Обернувшись, чтобы поискать взглядом сына, женщина вдруг увидела «Острова…». Она замерла вначале в изумлении и долго стояла, рассматривая полотно издали.
«Она, это она!» - решил было Игорь. Ему показалось, что в глазах женщины были восторг и оживление.
Но он ошибся: кинув взгляд на «Острова», посетительница вновь повернулась к предыдущей картине и, как ни в чём не бывало, продолжала осмотр.
«Нет, не она, - отлегло у Игоря. – Просто обыкновенная посетительница. Если б это была она, - думал теперь погрустневший Игорь, - она должна была бы метнуться к полотну, застыть, замереть перед ним на час! Постоять, послушать, что говорят про картину посетители!»
Игорь улыбнулся, вспомнив свои «опасения»: кто же будет разглядывать сквозь очки?! Вот она подошла к полотну, прочитала табличку. Лицо её, казалось, ничего не выражало. Не было ни одухотворённости, ни радости по поводу свидания с юностью, с любовью. Не было ничего такого, что ожидал Игорь.
Игорь невольно подумал, что всё это – ложь, обман, - просто художник создал образ, обобщенно-идеальный. Как создавали, кстати, до него все живописцы в истории.
Скажем, сколько было споров о прототипах «Сикстинской мадонны»! Одни утверждали, что моделью прекрасной Мадонны послужила «Дама в покрывале», изображенная на более раннем полотне Рафаэля. Тогда невольно возникает вопрос: а кто такая «Дама в покрывале»? Споры так ничем и не окончились. Не нашли искусствоведы женщину, с которой Рафаэль писал свою Мадонну. А может, этой женщины и не было вовсе. А может, и была, - но это была самая обыкновенная женщина, которая стирала бельё и носила воду из источника, а Рафаэль облагородил, возвысил её, придал ей черты одухотворённости, жертвенности, которые волнуют людей вот уже более четырех веков!
Может, Мадонна Рафаэля была такой же простой женщиной, как изображенная на картине «Острова…» его «первая любовь». Ведь никто не поверит, что вон та женщина, которая изображена на картине, была студенткой финансового техникума. «А кто та, которая стоит теперь перед холстом? – размышлял Игорь. – Бухгалтер? Учительница?.. Нет, у нее слишком независимый взгляд. Какая-нибудь работница районного масштаба. И замужем за полковником. Местным военкомом. У неё семья – двое или трое детей, и она роется на огороде на даче, солит огурцы в банках. Такой, наверное, стала его «первая любовь», которую он увидел на картине современного художника.
Мысль эта успокоила Игоря окончательно. Он вышел из музея под моросящий дождь, в осеннюю погоду и грустил по своей молодости.
Конец.

Впечатление 4. Поездка на теплоходе.

Мы познакомились в поездке. С Иваном Васильевичем ездили мы вместе по туристическому маршруту на теплоходе по нашей матушке-реке Волге. В той поездке мы подружились, а в следующее летнее путешествие решили, заранее договорились, и встретились на палубе теплохода уже как старые приятели. Я обрадовался, что у Ивана Васильевича уладилось дело с отпуском, и признался ему, что без него было бы скучно.
- Да?! Ну, тогда надо отметить это дело! – сказал Иван Васильевич; он тут же затащил меня в свою каюту, и мы с ним выпили за встречу.
На этот раз Ивану Васильевичу в самом деле не повезло: его поселили в четырёхместную каюту третьего класса – в трюме, на носу. Как он сетовал и раньше:
- Не знаю. Просто я невезучий – говорил он в прошлый раз, радуясь, что встретил меня и это было для него «огромным везением». Так он ответил на мой вопрос: почему?
– Хорошее всегда надо «выколачивать», «выбивать», «пробивать». А у меня не такой характер. Да и нет времени, чтобы этим заниматься: бумаги собирать… Меня могут и в поездку-то ещё не отпустят с работы. –
Сошлись мы как-то сразу, с первого дня, и я очень рад, что судьба свела меня так близко с этим человеком. Я когда-то учился в строительном техникуме, работал некоторое время на стройках, и Иван Васильевич был строитель. Наша дружба скрасила длительное плавание, по путевке на две недели.
Когда путешествуешь на пароходе, то в силу оторванности от земли, от людей, к общению с которыми ты привык, особое значение приобретает твоё новое самое близкое окружение: товарищи по каюте, застольники, знакомые, с кем ты общаешься на палубе. Если это интересные люди, то ты обогащаешься, узнаёшь что-то новое; если нет, то твоё пребывание на пароходе становится в тягость, и ты томишься. Считаешь дни, которые тебе осталось провести на корабле. С Иваном Васильевичем мне не было скучно.
Да и он не унывал: «Ничего! – твердил Иван Васильевич – В тесноте – да не в обиде». Правда, мы мало бывали в своих каютах. Мы жили, говоря языком дипломатов, по жесткому протоколу. Днём – посещение музеев и другие экскурсии. Вечером, выкроив час-другой, мы гуляли. К себе в каюту каждый из нас возвращался поздно, как в ночлежку, только спать.
За всё время, проведённое в поездке, мы многое повидали, но нисколько не отдохнули. И последний вечер, был, пожалуй, первым, когда мы стояли на палубе вот так, в ничегонеделании. И смотрели на красивые окрестности. Все были очарованы закатной красотой. Но большинство туристов любовались молча, а Иван Васильевич восторгался бурно, шумно, то и дело восклицая:
- Посмотри, Романыч, красота-то какая! –
Нельзя сказать, что за свою жизнь я не видывал мест красивее здешних. Я бывал на Байкале; не раз встречал рассвет в Уссурийской тайге, когда сизые сопки вырастают из тумана, величавы и таинственны, как океанские лайнеры. Но природа, как я заметил, всякий раз волнует нас в зависимости от душевного состояния. Сейчас у всех нас было приподнятое настроение. Близилось к концу плавание, и по речной традиции капитан нашего теплохода давал вечером прощальный ужин.
Готовились к «прощальному вечеру» не только команда корабля, готовились и туристы, особенно женщины. Они вырядились в лучшие платья, надушились. Вот почему на палубе царило торжественно-радостное оживление. Ожидание чего-то необычного, редкостного определяло всё, в том числе и восприятие природы.
А берега реки, вдоль которой мы плыли, были в самом деле живописны. С одной стороны высокий крутой берег, поросший лесом; с другой стороны вплотную к воде примыкали сосновые рощи и лес тянулся далеко за горизонт зеленой сплошной массой. Среди леса стояли небольшие деревни с красными и зелеными крышами домиков. И, наверное, наш теплоход смотрелся из тех деревень, как в известной песне: на теплоходе музыка играет…, с припевом: белый теплоход \зеленая волна…
Светились цветные огни многочисленных лампочек на натянутой на мачтах проволоке и вдоль всей палубы.
По корабельному радио объявили, что ужин готов. Пассажиры, оживленные более обычного, заспешили к столам. Палуба быстро опустела. Постояв, сколько требовало приличие, чтобы первыми прошли женщины, пошли и мы с Иваном Васильевичем.
- Топай, топай! – торопил меня Иван Васильевич. – А то они, черти, всю водку выпьют. –
Иван Васильевич, конечно, шутил. Наших застольников никак нельзя было заподозрить в таких грехах. Наш стол в ресторане теплохода находился у стены, возле иллюминатора. А столы в этом ряду небольшие, на четырех человек. Те, что стоят в центре, большие, есть и на шесть, и на восемь пассажиров, а наш столик маленький, уютный, на четверых. Помимо нас, то есть меня и Ивана Васильевича, за нашим столом сидели Александр – журналист, человек пожилой, много видавший, и Ольга Павловна – работница фабрики, пенсионерка, славная, еще не старая женщина продолжающая работать, у которой побаливала печень. Оба они за всё время тур-поездки не выпили и по рюмке вина.
Конечно, как я и предполагал, наша водка была на месте. И не только водка. На столе стояли бутылки белого и красного вина; холодные закуски – салат, ветчина, рыба; румяной горкой возвышались помидоры. Блестели накрахмаленные колпаки салфеток над тарелками; блестели мельхиоровые приборы, блестели хрустальные рюмки и тарелки фарфоровые.
- Ого! – радостно потирая руки, Иван Васильевич постоял, любуясь столом. – Веселое, выходит, прощание. –
Иван Васильевич сел напротив меня, рядом с Ольгой Павловной.
- Прощальный ужин у моряков «святая святых» … - Александр-журналист расправил салфетку и приладил её за отворот сорочки. Он служил по молодости на океанских лайнерах – «морским корреспондентом», был живой и много бегал по журналистской своей профессии успевая записывать интервью на ходу, как сам нам рассказывал. Тут с палубы посыпались опоздавшие пассажиры: женщины в легких платьях, мужчины в шортах. Погода стояла чудесная – летнее солнце весь день жарило на славу. А наш Александр-журналист, поскольку был стар и грузен, в брюках и в тельняшке. Сейчас торопыгу моряка было не узнать.
- Салату? – спросила Ольга Павловна; как женщина, она чувствовала себя хозяйкой нашего стола.
- Да. И побольше! —сказал Иван Васильевич.
Я молча кивнул головой, когда подошла моя очередь. Ольга Павловна плоской ложкой положила всем нам салат; Александр, как старший среди нас, завладев бутылкой водки, принялся наполнять рюмки. Ольга Павловна запротестовала, ссылаясь на свою больную печень. Но Александр сказал, что морскую традицию нарушать нельзя. А по этой традиции первую рюмку наполняют обязательно водкой, и Ольга Павловна убрала ладонь, которой прикрывала свою рюмку.
Рюмки были наполнены, закуска разложена по тарелкам. Во всех концах просторного зала раздавался звон посуды и приборов, восторженные и радостные восклицания; однако никто еще не пригубил рюмки и не тронул салата.
Ждали капитана.
Так уж положено: раз ужин дает команда теплохода, капитан должен произнести первый тост, сказать слово. Но на теплоходе был не один наш ресторан, и теперь ждали все, теряясь в догадках: с какого ресторана начнет свой обход капитан?
______________
К столу подошла Ниночка, наша официантка, тоненькая и изящная молодая девушка, в накрахмаленном переднике; пышные волосы сегодня уложены были в прическу с замысловатыми кренделями.
- Добрый вечер, Ниночка! – приветствовал её Иван Васильевич.
Но не один он только приветствовал Ниночку, окликали её и с других столов, которые она обслуживала всю поездку. Но Ниночка не спешит на отклики, она задерживается около нашего стола и пристально, с любованием оглядывает моего друга. И он чисто выбрился, надел галстук поверх рубашки в продольную полоску, красиво пригладил волосы в прическу с пробором, а не был разлохмаченный как обычно.
- Иван Васильевич! – говорит она, и лицо её озаряет едва заметная лукавая улыбка. – Вы сегодня такой красивый! Я и в самом деле готова в вас влюбиться. –
Лицо у моего друга, бронзовое от загара и конопатин, розовеет. Он сияет, улыбается. Мы тоже улыбаемся: все мы знаем, что Иван Васильевич и Ниночка симпатизируют друг другу.
По утрам, являясь к завтраку, Иван Васильевич первым делом спрашивал о Нине: подходила ли уже к столу? в каком настроении? Раньше всех приходил по утрам, конечно, Александр-журналист. Он перед завтраком любил просматривать утренние газеты. Услышав вопросы моего друга, журналист откладывал газету и сообщал: «Ниночка объявлялась, в хорошем настроении. Справилась о вашем здоровье». И правда, Ниночка всегда была в хорошем настроении, ровна в общении со всеми, приветлива и очень проворна. Часто я сам наблюдал втайне за ней, пытаясь понять, откуда у неё эта всегдашняя весёлость: она будто флиртовала со многими мужчинами. Многие знали о ней: что она замужем, что муж её уехал на Север, на заработки, куда-то в Норильск даже, а она живет в портовом приволжском городе (Горький) и вот уже третий год работает подавальщицей на теплоходе (Пташников). «Может быть, молодая пара решили поднакопить деньжат и прочно построить своё будущее: купить квартиру, машину и так далее? А может, у них не ладно между собой? Может быть…» - ходили между туристами разговоры. Всё может быть.
- Ниночка! Ниночка! – кричали из-за моей спины с соседнего столика.
За этим столом обосновалась наша молодёжь: очкастый и невзрачный на вид Лева, похожий на дьячка с бородкой Юра Щупленьков, хорошенькая Юленька Ломакина и высокий горбоносый Боря Ясный. Это студенты одного из Вузов, решили взять путёвки на отдых-экскурсию. И Боря заметен был во флирте с Ниночкой несмотря на то, что она явно была его старше.
- Ниночка-а! – спокойно, но требовательно зовет Боря Ясный. – Посиди с нами.
Но Ниночка делает вид что не слышит Бориного приглашения. Она не стояла на месте без дела – протирала салфеткой приборы на столе, еще не занятом посетителями. Но краешком глаз, видно, что наблюдала за Иваном Васильевичем, какое впечатление произвела она на него своей необычной прической…
Судя по времени (было еще семь вечера), капитан начал с нас первых. Он вошел в ресторан – в парадном мундире, с орденами на груди, - и разом все стихли. Для начальства был накрыт отдельный стол; капитан подошел к столику, за которым сидело наше руководство, и, не присаживаясь, постоял оглядывая зал. Поздоровавшись с нашим руководством, он поднял рюмку.
- От имени экипажа и от себя лично, - заговорил капитан, голос его звучал молодо, звонко. – И от себя лично… я хочу поблагодарить вас за то, что вы разделили с нами этот поход. Побывали во многих городах. Поход прошел благополучно без происшествий: не было у нас ни ветров и штормов, как на морях и океанах и завтра вы сойдете на берег окончательно… - За ваше здоровье! –
Капитан чокнулся бокалом с руководителями круиза и выпил. Следом и мы стали чокаться и осушать свои рюмки. Какое-то время в тишине только и слышался звон хрусталя и постукивание вилок. Но затишье продолжалось лишь какой-то миг. Через миг словно все проснулись. Каждый считал своим долгом ответить на замечание капитана, поблагодарить.
- А-а! Не море, конечно, - махнул Иван Васильевич. – Вот Нордкап – это да! -
- А ты и на Север ходил, в Мурманск? – спросил я своего друга, вспомнив, что он рассказывать начал и не закончил.
- Ходил! Я расскажу при случае. Вот там, брат, штормит… - и, оборвав на полуслове, Иван Васильевич остановил пробегавшую мимо Нину. – Ниночка, выпейте с нами!
Она что-то ответила, но слова её потонули в шуме и возгласах. Каждый норовил высказать свое отношение к словам капитана. Я не очень прислушивался к выкрикам. Капитан ушел быстро. С его уходом шуму стало больше, заиграла музыка…
Каждый был предоставлен себе – пей, ешь, кричи, танцуй…
- Ниночка! – умолял Иван Васильевич. Протягивая освободившейся и подошедшей к нам официантке бокал с вином.
- Нинон! – кричал от молодежи Боря Ясный от соседнего столика.
Однако, Нина кокетничала, бочком-бочком, ловко обходила Ивана Васильевича и уж совсем не замечала молодежи. Ивану Васильевичу не сразу, после настойчивой и ловкой игры с Ниной всё же удалось подхватить её под руку и усадить за наш стол, (стул заранее, предусмотрительно, был приготовлен, взят от соседского стола с середины зала, где пустовал). Александр-журналист – по праву старшего сказал тост. Он ловко польстил Нине, предложив выпить за женщину, которая скрашивала наше путешествие, как скрашивает заря восход нового дня. Он, конечно, выразился высокопарно, но все уже были чуточку навеселе, и никто не мог толком оценить его хорошего тоста. Однако Нина – во всяком случае, так мне показалось – оценила. На столах полно было закусок, и теперь все наперебой стали угощать Нину. Она съела ломтик красной рыбы; посидела ради приличия и, поблагодарив Ивана Васильевича, хотела уже уходить: надо было подавать чай и напитки.
Старички в нашем ресторане еще допивали и доедали, а молодежи уже не сиделось. Раздались звуки вальса. Все повставали с мест; тотчас же столы были подвинуты в сторону; посреди ресторана высвободился просторный круг. Ещё миг – и замелькали и закружились первые пары танцующих.
Мы тоже встали; Иван Васильевич потоптался, не зная как быть: приглашать ли ему Нину на вальс или сначала помочь ей разнести чай на столики у стены, (что он раньше уже проделывал, брал в окошке у кухни готовые подносы и нес к столикам, а Нина только выставляла их посетителям). Пока он раздумывал, от соседнего столика навстречу Нине, несшей поднос со стаканами. Шагнул Боря Ясный: длинноволосый, с ярким красным галстуком сосед. Боря выхватил из Нининых рук поднос, поставил его на край нашего стола и, как мне показалось, довольно грубо, бесцеремонно подхватил Нину. И она безропотно пошла по кругу, и вот уже её высоко и старательно уложенная прическа замелькала среди равномерно двигающейся, шаркающей ногами толпы.
Я с недоумением посмотрел на своего друга: мол, как же так? Вид у Ивана Васильевича был потерянный. Со стороны Нины это была игра, кокетство, я и раньше догадывался. А мой друг с его непосредственностью принимал всерьёз, и теперь, судя по всему, очень переживал.
Я почти понимал его состояние.
- Выйдем покурим, - предложил я.
- И то! – охотно согласился Иван Васильевич, и мы, незамеченные никем, направились к выходу на палубу.
____________________
 Палуба была пуста, она освещалась пёстрыми огнями на мачтах. Огни всегда горели, когда наш теплоход швартовался где-нибудь в портах, а теперь, видимо, их не гасили – в знак нашего праздника. А может, их не гасили из-за лодочников: пусть они издали видят, что идет теплоход, ближе к крупным городам и лодки-моторки по реке плавали чаще.
Наставала летняя ночь. Гладь воды за бортом казалась чёрной. Черными казались и лесистые берега, опрокинутые в воду, и лишь горели среди леса небольшие кружочки освещенных прибрежных поселков. Чувствовалась влажность от близости реки, приносимая ветерком, идущим навстречу теплоходу и вдоль его бортов.
Мерно работали винты теплохода. За кормой с характерным плеском клубилась вода и растекалась двумя полосами в обе стороны, которые рябили и серебрились, поглощаемые темнотой. Из-за облаков нехотя появлялась луна и снова пряталась; река то освещалась, то снова темнела, и эта смена освещения после шума в ресторане успокаивала.
Иван Васильевич закурил, жадно затянулся раз-другой и бросил недокуренную сигарету за борт.
- Ты чего нервничаешь? – сказал я. – Неужели ты Нинину игру принимаешь всерьез? –
- Да как тебе сказать! – Иван Васильевич говорил, не глядя на меня, он смотрел вдаль на берега реки. - Человек привыкает верить в свою исключительность: все – вот такие, а я вот, не такой! –
- Что? Лучше других? –
- Не то что лучше. Не то слово. Вот, Нина со всеми вроде была ровна, а всё-таки со мной её какая-то ниточка связывает. И улыбалась она мне по-особенному, никогда тарелку на стол не поставит, не сказав мне ласкового слова. –
- Ты просто преувеличиваешь, - сказал я, стараясь успокоить своего друга. – Улыбалась. Говорила. А проводит время и с Борей Ясным. Это работа у неё – быть вежливой со всеми. А с Борей я видел их прогуливающихся на берегу. –
Но слова мои возымели обратное действие. Иван Васильевич снова поспешно закурил и как-то сосредоточенно и отчужденно стал дымить, задумавшись, опираясь на перила палубы и вглядываясь в темноту за бортом. Мне не хотелось нарушать его задумчивости. Я тоже молчал, вслушиваясь в звуки какого-то экстравагантного танца, доносившегося из ресторана. Сквозь завывания саксофона слышался женский смех, шарканье ног. А на палубе было тихо, только плескалась вода за кормой. Мысли, как эти всплески, гулкие, не до конца четкие.
Мы скоро вернёмся к повседневности. Завтра, как только сойдем на берег, нас подхватят, закружат, понесут – будничная суета и житейские заботы. Но сегодня, вот в этот час, мы свободны от суеты и возвышены над миром, над чёрной гладью вод реки. Хотелось осмыслить, понять увиденное. Всё, что случилось в нашей жизни за эти две недели. Тут мы повидали новые места, узнали много нового…
А вот Иван Васильевич думает совсем о другом – о Нине и её капризах. Думает, наверное, о том, почему она так доверчиво положила свои руки не на его, Ивана, плечи, а на плечи какого-то «молодняка» Бори Ясного.
- Я, знаешь, о чем думаю, - оборвал молчание и мои размышления Иван Васильевич. – Думаю, что женщина занимает половину нашей сознательной жизни. –
Я не сразу нашелся, что сказать. Вот, оказывается, о чём он думал!
- Не знаю… - отозвался я с задержкой какое-то время. – Ну, как половину, когда зачастую нам некогда о ней и подумать?! Взять хотя бы тебя. Весь день ты на стройке своей. Ты бригадир. Разве мало у тебя забот?! Вовремя ли придут плиты перекрытий, раствор, кирпич… На работе ты всё время в напряжении. И даже когда придешь домой, тебя не оставляют заботы о завтрашнем дне: звонят тебе друзья, советуются; осаждают тебя по своим делам. Где ты, говоришь, - половина времени?! –
- А ты посмотри, кажется и больше половины, - отозвался он, будто не слышал меня. – Посмотри, какая промышленность работает на них. На женщин: украшения, платья, туфли, парики; а ещё крема, помады и прочая косметика. И всё для них. А если не для них, то во имя их. А чем мы, мужчины, держимся? Почему нам хочется быть красивыми, сильными? – или не для них? Возьми тоже искусство – ведь оно тем и движется – любовью к женщине, однозначно! –
Я тоже подумал, прикидывал в уме и так и этак. Где-то в глубине души я соглашался с Иваном Васильевичем. Пожалуй, прав он: всё лучшее, что создано человеком, создано благодаря любви к женщине. Но на этот раз во мне победил дух протеста, и я возразил своему другу, сказав, что половина – это, пожалуй, многовато.
- На весах не взвесишь, многовато или маловато! – горячо отвечал Иван Васильевич. – Но свою натуру я твёрдо знаю. Люблю их! Люблю! – вновь повторил он. – Я сам не свой, когда люблю. Тебе, Романыч, знакомо это чувство? –
Признаться, мне был неприятен этот разговор, начатый моим другом. Я считаю, что любовь – это тайна, и рассказывать, хвастаться тем, что тебя любили, - нехорошо. Оттого вместо ответа я помялся и хмыкнул неопределённо.
- Ты не хмыкай! – Иван Васильевич очень точно уловил моё настроение. – Мы тут вдвоем, и никто нас не слышит. За стенами танцуют, а в каютах некоторые, небось наслаждаются любовью. Так вот, скажи мне, как на духу, любил ли ты когда-нибудь женщину-королеву? –
- Королеву?! Нет! –
- Ну, может, я не так выразился… - торопливо поправился Иван Васильевич. – Я хотел спросить, любил ли ты женщину, самую-самую красивую на свете? –
Я улыбнулся затаённо – вспомнил Чехова. «Почему-де так, - писал Антон Павлович в одном из своих рассказов, - когда сходятся немцы или англичане, то говорят о цене на шерсть, об урожае, о своих личных фирмах. Но почему-то, когда сходимся мы, русские, то говорим только о женщинах…». Иван Васильевич в темноте не заметил моей ухмылки. Достав из пачки новую сигарету, он стал прикуривать от своего же чинарика. Делал он это очень основательно, не спеша, а я смотрел на скуластое сосредоточенное лицо его в свете фонарей смугловатое и вспоминал женщин, которые встретились мне в жизни. Итог моих воспоминаний был грустный: ушли куда-то мои годы, уж седина на висках, а вот чего не было, того не было – не было у меня «королев».
 - А тебе доводилось? – спросил я у друга.
- Я пережил такую лихорадку. –
- Почему «лихорадку»? –
- Потому что любовь, - отвечает Иван Васильевич, - она сродни болезни. Я даже думаю, что женщина излучает какие-то невидимые токи или ещё что-нибудь подобное. Бывает так, что ты каждый день встречаешь красавицу, и ничего: здравствуйте, до свидания. И вдруг, как-то взглянет она на тебя по-другому или ты, наоборот, её чем-то задел за живое – и вот уже пошёл по телу озноб, будто током ударит. –
- И что? так бывало? –
- Бывало… - Иван Васильевич пустил дым колечками. – А вот также, я был первый раз в поездке туристической… -
- Интересно –
- Тебе интересно, - подхватил он моё слово, - а мне больно вспоминать. Да и то, сколько не объясняй, всё равно всего не объяснишь! Я тебе в другой раз расскажу всё по порядку.
Иван Васильевич бросил остаток сигареты, и мы направились к веселью идущему в ресторане полным ходом.
Конец.