Голоса Часть первая

I
       Солнце, трусливо укрывшись за плотной серой завесой из скомканных облаков пару (до нитки промокших) дней назад, всё же выглянуло ненадолго, но к своему стыду не продержавшись и пары тёплых минут, снова исчезло. Его пристыженный вид совершенно не обеспокоил ленивое вороньё, нагло облепившее чёрные деревья в парке, которые к этому времени года и без того находились в довольно плачевном состоянии. Их лохмотья стремительно редели после каждого порыва ветра, который вопреки прогнозам опытных метеорологов не утих вчера вечером, как ему следовало бы сделать, а лишь сменил своё направление и усилился вдвое.
      Жёлтая машина, усеянная многочисленными рекламными баннерами, сменяющимися в шахматном порядке от переднего крыла до бампера, плавно притормозила у тротуара. За тонированными стёклами виднелась девушка с выискивающим взглядом, который после нескольких секунд растерянных блужданий по парку, уверенно зацепился за бледно-розовое здание. Ей показалось странным, что при виде этого сооружения, её сомнения не развеялись (в чём ей удалось заверить своё измученное отражение утром, перед зеркалом), а напротив окрепли и приобрели чёткие очертания тесной тюремной камеры, в которой ей придётся провести остаток жизни, если и дальше будет продолжать в том же духе. Участие в этой безумной авантюре не сулило её репутации, будущему и кредиту доверия перед властью абсолютно ничего хорошего. Но у неё ещё есть время. Разумеется. Ведь до подписания всех необходимых документов ещё уйма времени. Вот только жаль, что она успела изучить собственные необдуманные поступки к своим годам, пока ещё безропотно болтающимся где-то в промежутке между двадцатью и тридцатью (в зависимости от ситуации и качества нанесённого макияжа), поэтому точно знала, что если здание, хотя бы вполовину такое, каким его представили вчера, то документы уже можно считать утверждёнными.
      Просунув новенькую купюру через крохотное оконце, отделяющее водителя от пассажиров в целях безопасности, она принялась осматривать улицу. Проезжая часть была тесновата, что немного осложняло движение автомобилей, которые тащились весь этот участок на самой низкой скорости, но с другой стороны – значительно улучшало настроение пешеходов, которые приезжали сюда в частности и для того чтобы отдохнуть от их непрерывного рёва. По обе стороны от проезжей полосы простирался тротуар вымощенный камнем. Со стороны парка его подпирала решётка, надёжно ограждающая этот клочок земли с деревьями и птицами от остального города. По центру ограждения, в паре метров от машины, из которой она и вела своё наблюдение, был проделан вход, бесцеремонно вбросивший её в детство, в то время когда родители частенько приезжали сюда вместе с ней на пикник.
      В такие дни мама начинала суетиться с самого утра. Она собирала корзинки с фруктами и бутербродами, заваривала чай, готовила выпечку. Нет, не так. Готовила самую лучшую выпечку во всём западном полушарии! Блины с кленовым сиропом всегда получались у неё не очень хорошо. Отец обычно увязал в них вилкой и с весёлой гримасой изображал, словно застрял в болоте и скоро уйдёт на дно, а вот тыквенный пирог и кексы выходили превосходно. Настолько превосходно, что учуяв их запах с постели, и не в силах с собой совладать, отец вскорости появлялся на кухне, где получал деревянной лопаткой по рукам и свой привычный утренний поцелуй, после чего начинались сборы. Папа бережно загружал все корзинки в небольшой минивэн с поскрипывающей передней дверцей, а мама тщательно проверяла каждую из них по несколько раз. Затем, только после её одобрения (сосредоточенного взгляда, сопровождаемого небольшим наклоном головы вниз и вправо, который зачастую обозначал, что он ничего не забыл из того что было подготовлено утром, а ей всё же следовало подготовить чуточку больше, чем она задумывала накануне вечером), мы незамедлительно ныряли в плотный поток автомобилей, пока она не передумала и не решила вернуться, чтобы запастись ещё чем-нибудь очень нужным.
      Я не помню, как я оказалась за этой решетчатой оградой впервые, в то время я ещё, наверное, пешком под стол ходила, но из рассказов мамы я узнала, что была просто в восторге в тот день и поэтому поездку в парк стали называть моим днём. Такой себе непредсказуемый праздник для маленькой Клэр, праздник без даты и повода, в котором мне нравилось абсолютно всё. Нравилось наблюдать за влюблёнными парочками, которые приезжали сюда с рюкзаками набитыми булочками и термосами горячего кофе, от которого исходил неимоверный аромат. Нравилось болтать с одинокими старичками, которые приходили для того, чтобы спокойно посидеть под солнцем подкармливая голубей хлебными крошками, прихваченными из дома, или же с присущей им рассеянностью поисследовать пустующие клеточки кроссвордов, ничего при этом не предпринимая. Ведь каждое слово необходимо было обязательно согласовать с рядом сидящими или просто прогуливающимися неподалёку знатоками литературы, астрологии, биологии и т.д. Хотя мне всегда казалось, что они и без них знают все ответы наизусть. Ещё я любила сновать между другими семьями, где играли в мяч или в фрисби, или в бадминтон, или запускали воздушного змея, или просто лежали на спине, уставившись в, приятно режущее глаза, располосованное самолётами, ярко-синее небо. В то время мне казалось, что я была желанной гостьей повсюду, куда только мог дотянуться мой любопытный нос. И родители, надо отдать им должное, никогда, слышите, никогда не ограничивали меня в стремлении успевать везде. Это я отлично запомнила, а также я отлично запомнила ещё кое-что. А именно довольно обширное и необычайно красивое озеро (по крайней мере, так гласила версия очевидцев с остатками хлеба в бумажных кульках), которое раньше тоже было местом отдыха, но со временем заболотилось по каким-то непонятным причинам и сейчас выглядело абсолютно заброшенным, ничем не примечательным высохшим куском земли. Оно скрывалось за высокими раскидистыми вязами, отделяющими его от остального парка. Это было именно то место, о котором обычно говорят туда лучше не заходить. И даже когда туда случайно залетал мяч за ним всегда ходили взрослые, а не дети. Да. Это я хорошенько запомнила.
      Но именно на этом месте и находилось теперь здание, которое завладело её вниманием чуть раньше. Откровенно говоря, первое впечатление вышло так себе, и она обернулась, чтобы осмотреть противоположную часть улицы, которая также претерпела некоторые изменения.
      Напротив входа в парк по-прежнему находилась станция метро, точнее, мраморная лестница с массивными ступенями, которые непременно выведут вас прямиком на эту станцию. Но раньше возле лестницы стояла волшебная (во всяком случае, так она считала в детстве) тележка с мороженным, которую сейчас заменил обыкновенный бигборд в форме куба. С одной из его сверкающих граней на меня взирала сияющая улыбка осчастливленной женщины. Как будто этот флакон (очередное средство для похудения с фантастическими результатами, неизбежно настигающими вас уже через пару недель применения и не выпускающими из своих химических объятий ещё как минимум год) крепко зажатый в руке, спас её от тонны презрения и насмешек, которых она на самом деле в свой адрес никогда и не получала, а вот отмеряла их своим менее привлекательным подругам с точностью хирурга. Нет, безусловно, тележка намного лучше подходила на это место. Да и что на свете может быть лучше ванильного мороженого в жаркий летний день? Разве только шоколадное. Конечно шоколадное! Для папы и для себя, а маме (так уж и быть) пару шариков ванильного.  Сдачу она привыкла оставлять в раскрытых футлярах скрипачей, которые обычно занимали все верхние ступени лестницы и разрезали толпу толкущихся людей грустными мотивами классической музыки. В большинстве случаев они приезжали сюда из филармонии (где учились), чтобы оттачивать своё мастерство, но встречались среди них и пожилые музыканты, которым просто был нужен кусок хлеба и немного спиртного, чтобы не замёрзнуть среди людей. А затем все они внезапно исчезли. Видимо власти решили, что незачем разбрасывать грустные ноты среди толпы, в то время как условия жизни, по их мнению, становились только лучше. Количество нищих с каждым днём всё уменьшалось, а доходы малого бизнеса неуклонно росли. По крайней мере, такие показатели озвучивались на всех телеканалах страны, где почему-то совершенно забывали упомянуть о том, что по большому-то счёту росту доходов способствовали лишь салоны, предоставляющие ритуальные услуги. (Впрочем, этим они были всецело обязаны первому показателю.) Зарывать отработанный, никому более не нужный материал – прибыльно, особенно когда за него обязаны платить другие. В то время на этом можно было сколотить целое состояние (сказались последствия белой войны).
      За бигбордом возвышалась стена. Сплошная каменная стена с высокими окнами, за которыми прятались жильцы в своих уютных квартирках, напрочь лишённых творческого подхода в оформлении дизайна интерьера и воображения застройщиков в изначальной планировке комнат. Все первые этажи этой образцовой высотки занимали многочисленные кофейни и небольшие ресторанчики, посетители которых могли разместиться как внутри, в тумане кальянного дыма, с которым совершенно беззвучно, но не вполне успешно, сражались серебристые вытяжки, так и снаружи под небольшим навесом. Сейчас небольшие круглые столики укрытые клетчатыми разноцветными скатертями пустовали. Они как муравьи облепили весь тротуар, так что невозможно было и разобрать, где же заканчиваются их многочисленные отряды, которые совместно с её воспоминаниями уносились куда-то далеко, сливаясь под конец в некое подобие стереограммы (были довольно популярны во времена её детства и обычно занимали заднюю обложку большинства школьных тетрадей).
      За чередой этих воспоминаний она даже на минуту позабыла, где находится, но тут вмешался водитель и всё исправил. Он к этому времени сосчитал наконец-то сдачу и, заглянув в зеркало заднего вида, победоносно приподнял купюры вверх. Никакой реакции от пассажира не последовало и чтобы привлечь внимание, он легонько постучал по стеклу свободной рукой. Отрицательно качнув головой, она быстро выскочила из машины, лишив себя удовольствия увидеть специально заготовленную улыбку на его лице, которую он обменивал на заработанные чаевые. Он оттачивал её годами. И за эти годы она вобрала в себя щепотку великодушия, немного понимания и, конечно же, изрядную долю сдержанной благодарности, которой, впрочем, не следовало злоупотреблять. Да и кроме того подкреплялась парой золотых коронок с левой стороны, так что можно было считать её вполне официальной валютой.
      Но ей было не до этого и, набросив на голову капюшон, она быстро зашагала по асфальтированной аллее, по краям которой, в небольших карманах огороженных оголёнными кустарниками, более походившими теперь на разбросанные бухты колючей проволоки, были расположены лавочки, выкрашенные в тёмно-коричневый цвет. Несмотря на воскресенье, людей было немного. Пасмурно, сыро, мерзко… В такие дни большинство из них предпочитало растянуться под одеялом, вслушиваясь в монотонную, успокаивающую мелодию дождя, которая, впрочем, уже начинала затихать, лишь изредка напоминая о себе запоздалыми одиночными каплями, нервно атакующими небольшие лужицы по краям аллеи. К тому же с запада стремительно надвигалась угроза (в виде низких тяжёлых туч) новой волны ливня, который мог захлестнуть город с минуты на минуту. Так что лучше не высовываться.
      От широкой аллеи, насквозь пронизывающей весь парк, ответвлялись и уходили вправо две параллельные тропинки, вымощенные растрескавшимися плитами неизвестного происхождения. Они аккуратно обтекали огороженный участок, где под толстым стеклом красовались массивные экраны, транслировавшие презентацию получасового ролика о зарождении новой эры в образовании, которая, если каждый приложит к этому усилия, как говорила приятная девушка с экрана монитора, наступит совсем скоро. Она остановилась, чтобы просмотреть ролик сначала, но заметив на пороге здания мужчину, энергично размахивающего руками, как будто на площадку перед ним должен был приземлиться как минимум военный истребитель, качнула головой с лёгким упрёком и последовала на его незамысловатые знаки. Девушку диктора ей пришлось оставить наедине с нахохлившимися воробьями, сидящими на витиеватых прутьях ограждения, как раз напротив одного из экранов и, судя по интенсивности вращения голов, абсолютно недоумевающих от происходящего за стеклом.
      Приближаясь уже к зданию, она заметила чёрного лохматого пса с обгрызенными краешками ушей, развевающимися, словно морской флаг после артиллерийского обстрела. Этим, по всей вероятности, он был обязан своим назойливым прытким жильцам, которых он время от времени разгонял то левой, то правой задней лапой попеременно. Пёс пытался отыскать что-нибудь съестное на земле, около мусорных баков и беспокойно сновал от одного к другому, но вскоре, смекнув что это тщетно, уселся и принялся вгрызаться в шерсть зубами. Для бродячих собак здесь не было ни еды, ни места. Поначалу их отстреливали специализированные служащие городской администрации, разъезжающие на поскрипывающем грязно-белом проржавелом фургоне, но, по мнению местных жителей, привыкших относится к собачкам как к элементам декора, это было ужасно. И к тому же очень громко. Поэтому начали использовать дротики, содержащие вакцину, которая не убивала собак, а лишь парализовывала на время. Зачастую животные даже не понимали что происходит. Сначала небольшой укус, а затем темнота, в которой они медленно и бесцельно брели по нескончаемому тоннелю, существующему только у них в голове. На самом же деле они просто застывали на месте в точь восковые фигуры и покорно, чтобы никого не обеспокоить своим неподобающим поведением (лаем, грозным рычанием, царапинами, укусами и, наконец, позорной попыткой бегства) ждали, когда окажутся в фургоне среди таких же одеревенелых сородичей.   
      – Как вам здесь миссис Этвуд?
      Ему не хватило терпения дожидаться у входа, и он спустился ей навстречу. Это был мужчина лет пятидесяти или около того. Точнее определить нельзя, поскольку выглядел он жутко постаревшим, хоть и держался довольно прямо. Он был похож на старого слугу пережившего не одно поколения своих господ и выжившего вопреки всем прихотям, капризам, угрозам, хаотично звучавшим с их стороны. При этом ему удалось не расплескать запасы всей своей услужливости и радушия. Его мягкое лицо было испещрено морщинами, а руки покрылись небольшими тёмными пятнами.   
      – Ради бога, Фрэд. Я же вас просила называть меня просто по имени. Почему я должна вам это каждый раз напоминать, – чуть рассерженно и всё же с мягкостью в голосе, ответила она.
      – Простите Клэр, но вы должны поскорее это увидеть! – воскликнул он и поспешил наверх по ступенькам, чтобы открыть для неё дверь.
      – Некоторые приборы настолько новые, что даже я не знаю, как с ними обращаться. Но это не беда, Крис должен знать, – пробормотал он себе под нос, после чего застыл на секунду, задумавшись возле раскрытых дверей.
      – Да. Он определённо должен знать, – заверил он бледную колонну очутившуюся справа от него и по-ребячески отскочил, чтобы учтиво пропустить Клэр перед собой.
      Внутри здание оказалось безжизненным и по внешнему виду больше походило на инопланетный космический корабль, где первый этаж полностью состоял из просторных отсеков, заполненных серыми шкафами, которые,  по всей видимости, имели внеземное происхождение. От некоторых шкафов отходили пряди эластичных трубок с присосками на конце, другие же представляли собой одни сплошные экраны. Среди них встречались и новейшие кабинки для обследований, в которых пациентов просвечивали невидимые лучи и цилиндры с высотой взрослого человека, где больных вращали для выявления определённых патологий и много ещё чего. Остальные три этажа занимали палаты для больных, в каждую из которых она не поленилась заглянуть и теперь, оказавшись в последней, заключила с еле заметной улыбкой:
      – Я думаю, что детям здесь будет очень удобно.
      – Удобно?! – вскричал её спутник.
      – Удобно! – повторил он снова, задыхаясь от волнения. – Да мы о таком и мечтать не могли… 
      – Неужели это здание теперь наше? – настороженно спросил он, после короткой паузы необходимой для того чтобы немного успокоиться и привести волосы на голове в порядок.
      – Здание наше, – уверенно ответила она. – Но мне нужно осмотреть и другие помещения.
      – Конечно! Посмотрите только, какой вид отсюда открывается, – протараторил он, приблизившись к огромному окну, рядом с которым валялась пара картонных ящиков.
      – Здесь будет игровая площадка, – пояснил он, уловив увесистый взгляд, упавший с негодованием на ящики.
      – На полу?
      – Совсем забыл сказать. Здесь тёплые полы, – заявил он с гордым видом и, наклонившись, с благоговением притронулся к бежевому кафелю.
      – Я и не почувствовала.
      – Это потому что мы в обуви. Здесь стоят датчики, реагирующие на теплоту человеческого тела.
      Вид из окна и вправду поражал своим размахом. Здание скрывало за своим фасадом целый мир, огороженный высоким забором. Разноцветный лабиринт в форме змея, опоясывал по периметру карликовые деревья и цветники, игровые комплексы и качели, а также небольшую спортивную площадку. Как это всё умещалось во внутреннем дворе? Сама не понимаю. От дождя его надёжно укрывала стеклянная крыша (оборудованная на случай снега электроподогревом), по которой звонко забарабанили крупные капли дождя. Значит, тучи всё-таки добрались. Слева от площадки находились компактные и такие же аккуратные, как и всё вокруг, одноэтажные коморки. Справа стояло прямоугольное двухэтажное зданьице с круглыми окнами и плоской крышей.
      – Гостиница? – спросила она.
      – Да.
      – Это очень удобно, – добавил он тут же. – Родители могут постоянно находиться рядом со своими детьми.
      Сразу за оградой, обнесённое лишь хлипким деревянным забором, обладающим множеством прорех разной величины и назначения, виднелось ещё что-то и это что-то было очень похоже на…
      – Это и есть та самая школа?
      – Да, – ответил он внезапно дрогнувшим голосом.
      – Она выделяется на общем фоне. Не так ли?
      – Выделяется это мягко сказано.
      – Фрэд, что вы думаете об этой затее? – спросила она напрямик. – Только честно.
      – Ничего, – ответил он, уставившись в пол.
      – Ничего?
      – У меня появилась уникальная возможность работать в самых лучших условиях в этой стране. Всё остальное меня не касается.
      Ей часто приходилось сталкиваться с людьми, которые заполучив необходимое  лекарство для удовлетворения своих потребностей (причём даже самых благих потребностей), считали, что остальное их не касается. Раньше она также входила в их число.
      – Вас что-то беспокоит? – спросил он скорее для того чтобы оторвать её взгляд от школы. – Что-то не так?
      – Нет. С чего вы взяли? Просто задумалась, – оправдалась она.
      – Тогда можем осмотреть остальные помещения, – успел сказать он, перед тем как раздался звонок.
      – Кто пришёл? – крикнул он в трубку. – Хорошо, сейчас иду. Предложите им пока кофе.
      – Кто там?
      – Не смогла мне толком разъяснить. У нас сменилась дежурная медсестра, так что придётся самому спуститься и всё выяснить. Я оставлю вас ненадолго.
      После того как он хлопнул дверью, она сняла обувь. От пола действительно начало исходить приятное тепло, в то время как мир за стеклом всё больше погружался в темноту. Она любила смотреть на дождь через стекло, из тёплого уюта комнаты. Услышав позади себя шаги, она резко обернулась.
      – Миссис Этвуд, – застыв на пороге, радостно вскрикнула женщина с обширными бёдрами.
      Бросив комплекты постельного белья на ближайшую к себе кровать, она, ловко варьируя между койками, как авианосец между скал, бросилась на Клэр и заковала её в объятия. Лицо расплылось в умилённой улыбке.
      – Клэр, – восклицала она, всхлипывая, как всхлипывает мать, после долгой разлуки с дочерью.
      – Девочка моя, как ты похудела, – проговорила она, уже отстранившись и обмеривая её вздрагивающим взглядом, полным слёз радости.
      – Стефани, – приветливо ответила Клэр. – Я тоже очень рада вас видеть, – добавила она рассмеявшись.
      – Вы видели всё это? – спросила Стефани, обведя комнату восторженным взглядом.
      – Да.
      – Нет. Вы посмотрите хорошенько! Оглянитесь! Это же всё ваша заслуга. Это всё вы. Я всегда в вас верила, – проговорила она, перед тем как снова обнять.
      Они и не заметили, что Фрэд вернулся. Вряд ли бы он успел спуститься вниз за это время.
      – Что случилось? – встревоженно спросила Клэр.
      – Стефани, выйди, пожалуйста, нам с миссис Этвуд нужно поговорить наедине.
      Дождь за окном притих.
II
      – Я вас именно так себе и представлял.
      – Что ж, если вы действительно представляли меня именно так, – проговорила она, указав на своё лицо. – Вы ошибались.
      – Что вы имеет в виду?
      – Все меня представляют одинаково. Всему виной моя приятная внешность.
      – А какая вы на самом деле?
      – Давайте сразу всё расставим на свои места, – холодно проговорила она. – Я согласилась с вами встретиться только из-за того, что вы обещали перевести крупную сумму денег на счёт нашего фонда. Это так?
      – Всё верно.
      – Тогда давайте перейдём сразу к делу. Если вы не против, – добавила она, смягчившись (по крайней мере, хотела, чтобы выглядело именно так, но на самом деле в её голосе настойчиво звенели стальные нотки плохо скрываемого презрения).
      – Как вам будет угодно. Может, закажите что-нибудь?
      – Я не голодна, но бокал красного вина будет кстати. На улице зябко.
      – Позвольте мне выбрать вино для вас, – предложил он, подзывая официанта к себе.
      – Хорошо.
      Внимательно изучив карту вин, мужчина ткнул пальцем в четвёртую строку сверху и худощавый парень в чёрно-белой форме, которая была чуть больше по размеру, механически подтвердил, что это прекрасный выбор. После чего удалился, обвевая близлежащие столики свободно болтающимися брюками, закреплёнными у пояса тугим ремнём, на котором красовалось название ресторана.
      – Вы прекрасно выглядите...
      – Спасибо, но я думала, что мы поняли друг друга, – прервала она его.
      – Что ж вы очень деловая женщина, – сказал он улыбнувшись. Её настороженность казалась ему забавной – не более.
      – Мне приходится такой быть.
      – В таком случае перейдём сразу к делу, – заключил он, деловито сомкнув руки. – Какую сумму составляет ваш годовой бюджет?
      – Вы же обременены огромным количеством помощников, которые как я полагаю, представили вам полный отчёт о доходах нашего фонда. Не разочаровывайте меня, не говорите, что я ошиблась.
      – Вы правы. Помощников действительно много, – проговорил он с притянутой оживлённостью, которая обычно раздражает. – И всё же вы не слишком любезны, – добавил уже серьёзно.
      – В этом отчасти виновата ваша репутация, а отчасти…
      – Разве репутация имеет значение, когда дело касается анонимной помощи?
      – Вы хотите остаться в тени? – с недоверием спросила она.
      – Мне кажется, что это будет правильно.
      – Правильно или вы просто хотите произвести на меня впечатление?
      – Для управляющей благотворительным фондом, вы не слишком доброжелательны по отношению к своим потенциальным спонсорам, – сказал он, слегка прищурившись.
      – Простите, но я слишком часто сталкиваюсь со спонсорами, которые пытаются затащить меня в постель и только.
      – Вы думаете, что я один из них?
      – Возможно. Всем известно о вашем разгульном образе жизни и многочисленных женщинах…
      – Я полагал, что вы выше стереотипов, присущих большинству. Видимо ошибался. А женщины… Скрывать их было бы бессмысленно. Вам так не кажется?
      – К тому же если вы раскусили мой коварный замысел, тогда зачем согласились на ужин, – добавил он с безразличием. Её враждебность уже начинала немного утомлять.
      – Я не упускаю ни одной возможности пополнить фонд.
      – Но пока делаете всё необходимое для того, чтобы упустить эту самую возможность. И должен признаться: у вас это неплохо получается.
      Она немного смутилась после его слов. Возможно, он и вправду хочет помочь. Но кому? Уж точно не детям. Но даже если так, всё равно не вежливо было с моей стороны нападать. Зачем он здесь?
      – Ещё один, – прошептала она.
      – Что?
      – Сегодня умер ещё один. Точнее одна, – сказала она с остекленевшим взглядом.
      Он, молча и внимательно посмотрел на неё, словно хотел надолго запомнить её такой… настоящей.
      – Маленький гробик стоит дороже, чем обычный. Твердила её мама с пустотой в глазах и голосе, словно оправдывалась не передо мной, а перед своей дочерью. Она бы это поняла. Повторяла она неустанно. Софи бы поняла это.
       В это время появился официант с бутылкой вина и прервал исповедь. Он бережно наполнил оба бокала.
      – Ещё я хочу заказать бифштекс.
      – Какой именно? У нас есть…
      – Обыкновенный, средне прожаренный.
      – Ещё что-нибудь?
      – Нет. Этого будет достаточно. Желудок нужно загружать постепенно, – добавил мужчина вполголоса и жестом отпустил парня.
      – Я думала, что вы не голодны.
      – Это не важно, – бросил он небрежно и без промедления добавил:
      – Вы были правы. Моя помощница тщательно изучила ваш фонд и ваши доходы.
      – Я не сомневалась в ваших возможностях.
      – Так вот я хочу сделать взнос в размере вашего годового бюджета.
      – Это же очень много, – бегло проговорила она, поперхнувшись жидкостью кровавого цвета, остатки которой усиленно заплескались в бокале после того как его торопливо и неуклюже поставили на стол.   
      – Но только при одном условии.
      – Что за условие?
      – Моё имя не должно фигурировать в вашей отчётности.
      – Но…
      – Как я уже упоминал ранее – полная анонимность.
      И пресекая её вялые попытки возразить тут же добавил:
      – Не беспокойтесь по этому поводу. Мне прекрасно известно, что все пожертвования в ваш фонд абсолютно прозрачны, и каждый имеет свободный доступ к информации о расходовании своих средств. Также посмею предположить, что вы дорожите своей репутацией и не собираетесь что-либо менять из-за моей прихоти. Я разделяю ваше мнение в этом вопросе, и поэтому деньги внесёт моя помощница – Мария, со своего личного счёта. Она разделит сумму на четыре равных части и будет их вносить на протяжении четырёх месяцев. Надеюсь, вас это устроит.
      – Разумеется.
      – И помните, моё имя не должно быть с этим связано. О нём не должно быть известно ни журналистам, ни вашей семье, ни самым близким друзьям… Никому! – медленно договорил он, вздёрнув указательный палец вверх, но, не отрывая кисти, от белоснежной скатерти. – Иначе я обвиню вас в клевете, чего мне вовсе не хотелось бы делать.
      – Но к чему такая таинственность?
      – Это вас не касается! – резко бросил он.
      В воздухе повисла неловкая тишина, в пелене которой она и пыталась разгадать, что же скрывается под маской прожигающего жизнь (после получения огромного наследства) состоявшегося мужчины. А в том, что там что-то скрывается, она практически не сомневалась. Люди вроде него обычно гордятся своими пожертвованиями, которые, по сравнению с его предложением, просто мизерные и всё же они кричат о них на каждом углу, приглашают прессу, дают интервью. В его же случае всё наоборот и это не давало ей покоя. Для справедливости следует упомянуть и о других спонсорах, которые также держали свои вклады в тайне. Хотя нет! Они… это трудно передать словами, но их глаза зарождали невольное подозрение, что каждый цент, выпадающий у них из рук, являлся платой за парковочное место (для личного мерседеса или велосипеда, зависело от суммы) поближе к небесам. Во всяком случае, так им хотелось думать. Его же глаза были прозрачны и вовсе не отражали в себе финансовых колебаний. Такие бывают либо у святых, либо у серийных убийц, у тех, кто заглянул за грань, а за грань добра или зла – впоследствии не так уж и важно.    
      Он же в свою очередь восхищался её первоначальной позиции пропитанной независимостью. Для женщины, которая находится в зависимом состоянии от чужих денег у неё слишком прямая спина. И эта детская улыбка, которую он полюбил ещё до того как увидел и которая пока не давала о себе знать даже намёком.
      К счастью для обоих в этот момент появился официант и с гордостью установил блюдо на столе. Всё это время он не отводил жадного взгляда от серебристой крышки, которую поспешил приподнять, чтобы как можно скорее продемонстрировать их взору божество, которому поклонялся. Мудрые люди говорят: не создавай себе других божеств, кроме Господа Бога твоего. Что ж я вполне согласен с этим изречением. Эти слова и вправду достойны уст мудрецов, но только сытых мудрецов, а он был голоден. День, неделю, месяц, год? Он уже не помнил. У его матери после труднопроизносимой болезни врачи обнаружили сахарный диабет. И теперь ей приходилось каждый день делать инъекции, которые стоили чуть больше, чем он зарабатывал в ресторане. Поэтому после аккуратной формы официанта, он примерял на себя грубый комбинезон грузчика на складе неподалёку отсюда. А поскольку на его плечи свалилась ответственность ещё и за сестрёнку, которая ходила в школу, и которой нужно было хорошо питаться, то самому от мяса пришлось отказаться, да и от фруктов тоже, ещё от молока, рыбы и плотного завтрака по нечётным числам месяца, впрочем, как и от неплотного по чётным. К счастью матери становилось всё лучше, а значит вскоре, она сможет выполнять лёгкую работу по дому и шить в свободное время, что приносило раньше небольшой доход. И если так пойдёт и дальше (на что он очень сильно рассчитывал), то уже скоро он сможет позволить себе сочный бифштекс или ростбиф, ароматное жаркое… возможно позже, но не сейчас. Сейчас он мог рассчитывать только на запах и глубину собственного воображения, поэтому пожелав гостям приятного аппетита, покорно последовал на кухню, но не продвинулся и на метр, как вдруг услышал шум позади себя. Резко обернувшись, он заметил, что мясо вместе с блюдом валяются на полу. Неслыханное кощунство! И вместо того чтобы строго покарать святотатцев, он должен терпеливо и внимательно выслушивать извинения одного из них, подбирая при этом униженный объект своего поклонения с пола. Теперь осталось заверить посетителей в том, что не произошло ничего страшного (последние слова стоили ему невероятных усилий) и направиться за уборщицей в подсобку. Согнав её с привычного места, где она читала очередной любовный роман в мягком, потрёпанном переплёте (другие теперь редко встречаются), он уселся за трёхногий столик у окна и поставил блюдо перед собой. Открыл крышку, обобрал дрожащими пальцами соринки и отгрыз первый кусок. Он был ещё тёплый. Давно он не видел у себя в руках такого большого бифштекса. Наверное, с тех самых пор, когда отец их бросил и уехал из города, прихватив с собой небольшой чемоданчик с поношенными вещами и осколками совести. Жевать приходилось быстро. Мужчина в зале заказал ещё один, так что нужно было торопиться. Нельзя заставлять посетителей слишком долго ждать эхом разносилось в голове. К тому же его длительное отсутствие могли заметить на кухне, чего также нельзя было допускать ни в коем случае. Дожёвывая уже на ходу свою случайную добычу, он оторвал из книги листок, предположив, что роман от этого станет только лучше, обтёр наспех руки и ринулся к двери.
      – Ты подстроил это. Ведь так?
      – А разве мы уже перешли на ты?
      – Если только ты не против?
      – Не против.
      – Ты намеренно это сделал.
      – Что именно?
      – Опрокинул блюдо.
      – Зачем мне это?
      – Здесь не кормят персонал, но никто не отвечает за еду, которая падает на пол. Её либо отдают собакам либо...
      – Слишком сложно, можно было просто оставить ему пару сотен на чай и всё.
      – В некоторых заведениях владельцы забирают чаевые у персонала. И думаю, что этот ресторан является одним из них.
      – Не знаю о чём ты, – отмахнулся он. – К тому же скоро должны принести другой и я собираюсь его съесть. Я ужасно проголодался, а я становлюсь чрезвычайно неуклюжим, когда голоден.
      Она в отличие от него была сыта и всё же решила проглотить эту ложь, запив её вином. Это всегда помогает. Некоторое время никто не решался заговорить.
      – Можно задать вопрос? – осторожно начала она.
      – Конечно.
      – Зачем тебе это? Это огромная сумма даже для тебя. От чего ты пытаешься откупиться?
      – Ты никогда не задумывалась об отдельной больнице для своего фонда?
      – Это слишком дорого, – легкомысленно бросила она, не придав его словам особого значения, но затем после пары секунд размышлений добавила: – На это уйдут годы, а ещё необходимое оборудование, персонал…
      – Больница уже готова, – оборвал он её. – Но мне нужен человек, который будет ею руководить и я вдруг подумал о твоей кандидатуре.
      – Неужели ты предлагаешь это бескорыстно? (чему она, откровенно говоря, слабо верила, и поэтому последнее слово приобрело отталкивающий налёт иронии)   
      – Ваш бифштекс, – вмешался официант, который выглядел более уверенным, чем десять минут назад.
      – Что ты потребуешь взамен? – спросила она сразу же после того как парень в форме удалился.
      – Знаешь, о чём я мечтаю? – невозмутимо парировал он, упорно избегая её вопросов и взамен бросаясь своими.
      – Нет, – ответила она, приняв скрепя зубами навязываемые условия диалога, которые при других обстоятельствах разнесла бы в щепки, впрочем, как и человека, позволившего себе подобное. Но сейчас ей не терпелось узнать, чего же он хочет добиться на самом деле, поэтому пришлось смириться. Ненадолго разумеется.
      Она и не заметила, как опустошила целый бокал за разговором, который он наполнил снова. К своему он практически не притронулся.
      – Я хочу изменить людей, – проговорил он совершенно иным тоном, к которому примешалась неподдельная серьёзность и беззащитность (надёжно запертая в подсобке и даже не пискнувшая до этого момента).
      Она рассмеялась. Поверьте, смеяться она умела и, несмотря на всю внешнюю холодность, при смехе в ней просыпался ребёнок. Живой, настойчивый и озорной ребёнок, который, судя по всему, и вызвал возмущение у пожилой дамы в парике. Эта дама, смею предположить, совершенно не умела смеяться и, вполне вероятно, считала, что смех вообще нужно скрывать, а не выставлять его напоказ в общественном месте. (Разве только в ванной, наедине со вставной челюстью мужа, беспомощно зажатой в наполовину пустом стакане под запотевшим зеркалом.)
      – Об этом все мечтают, – сказала Клэр, немного успокоившись.
      – Разве? Я так не думаю. Взгляни на них, – сказал он, очертив ножом в воздухе дугу.
      – Все они мечтают изменить мир вокруг себя, – продолжал он. – Сделать его лучше или хуже (всё зависит от количества родительской ласки приобретённой в детские годы). Они пытаются воздействовать на обстоятельства, последствия, декорации, в то время как я хочу изменить лишь одно – причину.
      – Но причины всегда разные!
      – Все они, так или иначе, скатываются к двум, точнее даже к одной – основной. И тебе это известно. За тысячи лет существования природа человека осталась неизменной.
      – И как же ты хочешь это исправить? – спросила она с наигранным любопытством.
      – Нужно начать с детей, – медленно прошептал он после паузы, которую сам же и спровоцировал.
      – Ты имеешь в виду опыты? Так тебе для этого нужен мой фонд и больница? Я никому не позволю использовать их!
      – Да они же умирают каждый день. И никому до них нет дела! – неожиданно выкрикнул он, чем снова вызвал негодование у дамы в парике, которая в это время сдержанно улыбалась над шуткой своего кавалера, обнажившего белоснежный ряд искусственных зубов.
      – Мы делаем всё что можем, – ошарашенная его тоном, робко оправдалась она. До этого момента ей и в голову не могло прийти, что его заботит судьба детей.
      – Ты такая же, как и остальные: пытаешься сражаться с симптомами, а нужно устранить причину, – проговорил он уже гораздо тише.
      Она молчала и он продолжил:
      – Всем на всё наплевать. Каждому отдельно взятому человеку абсолютно безразлично то, что его не касается, а если и не безразлично, то страшно или просто лень что-либо менять. Он и пальцем не пошевелит, пока нечто подобное не произойдёт с ним или его семьёй, а когда произойдёт и он окажется по ту сторону черты, то на него будут смотреть такие же апатичные беспомощные глаза остальных. Они могут лишь пожалеть или плюнуть в его сторону, посочувствовать или бросить милостыню, чтобы снять с себя ответственность, но не больше. Они поступят, так же как и он в недалёком прошлом, поступят так, как поступает каждая послушная овца.
      – Но так всегда было.
      – Да! Но можно попытаться выстроить новую модель. И для этого мне понадобится твоя помощь.
      – Моя? Но ты ведь меня даже не знаешь.
      – Я знаю, что тебе не безразличны дети, которых ты спасаешь, знаю, что ради этого ты жертвуешь своими амбициями, а порой и собственным мнением. Я прекрасно понимаю, что ты не можешь их подвести и ценю это, но подумай сама. Скольких ты можешь спасти? Десять человек, сотню, тысячу? А остальные? Что с ними делать? Отмахнуться и забыть? Я же хочу предложить тебе сотрудничество. Вместе мы сможем…
      – Вместе? Да ты просто хочешь использовать нашу репутацию и прикрыться детьми для осуществления своих планов. А какие у тебя планы? Что конкретно ты предлагаешь?
      – На сегодня хватит, – вдруг резко заявил он. – Я поделился с тобой некоторыми из своих мыслей и считаю, что пока этого достаточно для первой встречи.
      – То есть ты рассчитываешь ещё на одну?
      – В этом я похож на мужчин, мечтающих видеть тебя утром в своей рубашке, – вернулся он к непринуждённому тону.
      – В таком случае тебе не повезло, ведь никому из них это ещё не удалось.
      – Буду надеяться, что у меня больше шансов. Вот моя визитка. Можешь звонить в любое время, – сказал он, положив перед ней пластиковую карточку белого цвета.
      – Здесь же пусто, – заключила она, осмотрев её с двух сторон.
      – Поверхность покрыта специальными чернилами, которые видны только при дневном свете.
      – Вот как.
      – Деньги будут перечислены фонду в любом случае, независимо от твоего решения. Но если захочешь действительно что-то изменить, буду ждать тебя в гости на следующей неделе. У тебя ещё достаточно времени, чтобы всё обдумать, – проговорил он монотонно, словно учительница на уроке, зачитывающая домашнее задание на завтра.
      Затем расплатился по чеку не оставив ничего официанту на чай. Попрощался с женщиной, которая сидела с отстранённым, задумчивым видом и вышел.
      Через неделю она не позвонила. Не позвонила и через месяц.
III
      Хищный нос в панике попытался ухватиться хоть за малейшие признаки жизни внутри здания и ужасно оскорбился, когда послушные рецепторы не уловили и сотой доли того с чем ему приходилось сталкиваться ежедневно. Всё вокруг было окутано удушающей стерильностью (сродни космическому вакууму), на которую он никак не рассчитывал и к которой, по долгу службы, испытывал стойкое отвращение. Он брезгливо поморщился, в то время пока мелкие крысиные глазки с отчуждением рассматривали обстановку, которая с каждым метром казалась всё более и более чужеродной. Вдобавок ко всему было тихо. Это невыносимо! Где же весёлый скрип дверей, знакомое шуршание растрескавшейся плитки под ногами, приветливая желтизна стен, приятно одурманивающие запахи хлора? Где все эти нелепые, но такие нужные и родные каждому особенности? К горлу подкатил ком разочарования. Здание оказалось безликим.
      Отряхнув зонт, она передала его молодой девушке в белом халате, застывшей перед ней с испуганным лицом полным отчаяния. Массивные руки автоматически стряхнули оставшиеся капли с пальто, которое вслед за зонтом также очутилось в дрожащих объятиях. После, поправив причёску, уронила тяжёлый взгляд на свою спутницу, стоящую всё это время рядом (как по команде) и та, нервно встряхнувшись, будто от пощёчины, проделала то же самое, только как-то криво и спешно, словно извиняясь. Выдернув у неё пальто с недовольством, которое обычно вызывают маленькие дети или домашние питомцы, она небрежно сунула его девушке и решительно двинулась прямо по коридору.
      – Куда же вы? – набравшись наконец-то смелости, выдавила им вслед девушка, но было уже поздно.
      Дамы быстро удалялись, совершенно не обращая внимания на звуки исходящие с её стороны.
      – Возьмите хотя бы сменную обувь, – крикнула она вдогонку и тут же пожалела об этом.
      Дама поменьше резко обернулась и с важностью лакея предъявила ранее заготовленный ответ, в чём, пожалуй, и заключалась львиная доля её должностных обязанностей. На лбу, исковерканном от негодования, с лёгкостью умещалось следующее (дословно): ты даже не представляешь, с кем имеешь дело. И, конечно же, восклицательный знак, который она приловчилась выполнять синхронным движением носа и подбородка, который к счастью был одинок, благодаря чему ответ всегда получался подчёркнуто агрессивным (жирное двоеточие в конце могло в значительной степени подпортить нужный эффект). Но это совершенно не остановило девушку, которая в обнимку с пальто и зонтом всё же пыталась их догнать, не прекращая при этом мысленно корить себя за проявленное вначале малодушие. Сейчас непросто найти хорошую работу, а этот проступок мог запросто перечеркнуть все двухнедельные старания.
       – Знаете, что я вам скажу милочка, – говорила дама побольше, обращаясь к своей молчаливо кивающей спутнице.
      – Цветы обязательно нужно удобрять всякой мерзостью: золой, перегноем и даже кровью, – продолжала она.
      – Надо же? – удивилась та (и весьма правдоподобно). – Никогда раньше не слышала.
      – Я гарантирую, что это решит все ваши проблемы. Так что смело отправляйтесь на рынок и найдите хороший кусок говядины или говяжьей печени, бросьте его в воду, чтобы он хорошенько отмок, и затем поливайте этой водой цветы. А все ваши расхваленные подкормки, вместе с новомодными удобрениями можете смело выбросить на помойку.
      Судя по её виду, она знала толк, как в говядине, так и в поучениях.
      – Я обязательно воспользуюсь вашим советом.
      – Вот и хорошо, только не затягивайте с этим.
      – А с мясом, что потом делать? – наивно уточнила дама поменьше, но угодив под свинцовый взгляд, поняла, что осеклась, ляпнув что-то не то или что-то не так (в чём ужасно путалась в последнее время) и в смятении умолкла.
      – Но мы же ещё не открылись, – робко проговорила девушка, которая, наконец, поравнялась с ними и теперь семенила рядом, не выпуская из рук ценного груза.
      – Деточка, моя работа как раз и заключается в том, чтобы вы не открылись, – снисходительно бросила дама побольше. – Для того чтобы вас закрыть, потребуется гораздо больше времени и документов.
      – Точно, – свысока своего подчинённого положения поддакнула её помощница.
      Бесцеремонно и беспорядочно осматривая по пути кабинеты, они, наконец, очутились в умеренно тесном переходе (соединявшем основное здание с бытовыми помещениями), где их уже поджидали.
      – Насколько я понимаю, вы здесь главный? – обратилась грузная дама к врачу, которого слегка зазнобило, когда она приблизилась.
      – А в чём дело? – спросила женщина за его спиной.
      – То есть вы, а не он? Как это я сразу не догадалась, – язвительно заметила она и сунула ей под нос документы, сопроводив их банальной фразой ознакомьтесь пожалуйста.
      – Значит частная больница, – подытожила дама поменьше и с демонстративным пренебрежением осмотрелась. – Чем же интересно вас не устраивало государственное здание? – обратилась она к женщине перед собой, которая медленно перелистывала документы и даже не думала отвечать.
      Но заслышав подобный вопрос, являющийся не более чем наживкой, мужчина в белом халате не смог промолчать и совершенно некстати расхрабрившись, что было совсем не свойственно его характеру, привыкшему за долгие годы на должности заместителя играть только вторым номером, он неожиданно для всех, включая в первую очередь и себя, выпалил:
      – Наверное, тем, что оно не выдержало чрезмерных государственных инвестиций, под весом которых провалилась часть крыши, и выпало несколько окон, – бросил он с вызовом в голосе, чего только и ждала дама побольше, чтобы приступить к работе.
      А именно запротоколировать отсутствие патриотических настроений в самом центре города, что было случаем поистине неслыханным до этого момента. Она уже потянулась за блокнотом, но к счастью (для побелевшего лицом доктора) была вовремя остановлена.
      – Бумаги заполнены верно, кроме одной незначительной детали, – спокойно проговорила женщина, возвращая документы обратно.
      – Какой ещё детали? – нервно бросила дама поменьше.
      – В первом экземпляре, заверенном печатью, дата проверки – девятнадцатое число, а не тринадцатое, которое значится во втором. Числа в двух документах рознятся и, судя по всему, это обычная опечатка, но проблема в том, что первый документ утверждён, а второй нет. К сожалению, вы рановато к нам пожаловали, – проговорила она с каменным лицом, пытаясь и вправду изобразить сожаление.
      – В таком случае, мы вернёмся девятнадцатого числа, – гордо, не уронив собственного достоинства, повисшего на волоске, заключила дама побольше.
      Затем выхватив пальто вместе с зонтом у девушки, которая всё это время простояла молча в стороне, грозно последовала к выходу. Следом за ней поплелась и другая, покорно принявшая свою одежду в равной степени, как и участь, которая поджидает её по прибытии на работу, где после грубейшей ошибки в числах придётся, вероятно, задержаться на ночь. В дверях они с кем-то столкнулись и грузная женщина, видимо обрадовавшись счастливому случаю, которому удалось так удачно свести морщины на её лбу с плечом незнакомца, громко выругалась. После чего настроение её резко улучшилось, лицо просветлело, и она, отворив дверь лёгким движением конечности, выползла на волю как личинка, которая вряд ли когда-нибудь превратится в бабочку, а незнакомец двинулся дальше. Облачён он был в рясу. Такие обычно носят ведущие на телевидении, но эта была старого покроя и теперь практически не встречалась на экранах, разве только у некоторых стариков из третьесортных телеканалов. Воротничок, по цвету которого можно было определить принадлежность к той или иной политической партии, был выдернут точно так же как и манжеты – с мясом. По краям ещё беспомощно болтались остатки белых ниток, которые не потрудились даже обрезать (видимо собирался в спешке). Ряса хоть и была устаревшей, но всё же выглядела вполне сносно. Нужно сказать, что и сам парень выглядел вполне сносно, хотя скорее походил на бродягу, чем на человека с телеэкрана. Приблизившись к троице, застывшей в стеклянном переходе, он поклонился.
      – Что вам здесь угодно? – строго спросила Клэр.
      – Если вы пришли снимать репортаж о клинике, то ещё слишком рано, – добродушно выпалил врач, чрезвычайно осчастливленный тем фактом, что его неконтролируемый приступ смелости не повлёк за собой никаких последствий. – Мы ещё не открылись.
      Незнакомец же в свою очередь обвёл всех спокойным благодушным взглядом, не выражающим ничего, и молча достал конверт из внутреннего бокового кармана.
      – Вы видимо Клэр? – спросил он без интонации.
      – Да, – машинально ответила она.
      – Тогда это вам, – сказал он, протянув ей конверт.
      И только она потянулась к нему, как тут же вздрогнула от громкого щелчка. Слева от неё, на стекле образовался свежий кровавый след.
      – Голубь, – тихо засвидетельствовал врач, подойдя поближе.
      Птица ещё беспомощно дёргалась в мокрой траве, не понимая до конца, как она здесь оказалась. И почему это произошло именно с ней. И именно сегодня! Ещё секунду назад, она летела в объятиях ветра и даже помыслить не могла, что может произойти нечто подобное. Но к счастью ей не пришлось терзаться слишком долго, все её размышления быстро прервал пёс, нашедший, наконец, что-то съедобное. Жаль только что не получится выбросить последних мыслей из головы своей жертвы, так что придётся переваривать и их, вдобавок к липким перьям и острым коготкам.
      В конверте же оказалось уведомление с гарантиями, предоставляющими освобождение клиники от любого рода проверок на время акклиматизации пациентов, а точнее сроком ровно на один месяц. За уведомлением лежала лицензия с проставленной печатью (в нижнем правом углу которой значилась сегодняшняя дата), но без подписи, а значит, времени на раздумья у Клэр оставалось не так уж и много. Дело в том, что строка для подписи содержала в себе цифровой код, который автоматически фиксировал время и дату её заполнения, и оно должно было совпадать с датой печати, иначе документ считался недействительным. 
      – Так значит вы учитель? – спросила Клэр, закончив перебирать глазами документы.
      – В какой-то мере.
      – И как я сразу не догадался, – проговорил весело врач, легонько стукнув себя по лбу. – Всё дело в вашем наряде.
      – Он достался мне в наследство от отца.
      – Ваш отец был ведущим на телевидении?
      – Одним из главных.
      – А его имя? Возможно, я даже видел его на экране. Знаете, я вечерами люблю посидеть у телевизора.
      – Его имя забыли сразу после того как он ушёл.
      – А почему он ушёл? – никак не унимался врач, безгранично благодарный судьбе за то, что учитель оказался обыкновенным парнем, а не кем-то вроде дьявольского отпрыска, как он легкомысленно предполагал пару недель тому назад, когда впервые увидел школу.
      – Телевидение изменилось. Эмоции подло заняли место на троне (где им вовсе не место), сбросив при этом здравый смысл и факты, вынужденные теперь заискивающе мельтешить перед глазами зрителей исключительно в шутовском наряде. Он не захотел с этим мириться, поэтому и пришлось уйти.
      – Простите моего друга, – вмешалась Клэр, чтобы положить конец расспросам. – Он слишком любезен.
      – Никак не могу к этому привыкнуть.
      – Я тоже, – проговорила она улыбнувшись. – Предлагаю осмотреть остальные помещения.
      – В таком случае все за мной, – весело скомандовал человек в белом и зашагал первым, указывая дорогу.
      Вновь сформировавшаяся троица (лишившаяся девушки, радостно занявшей своё рабочее место и дважды перед этим заверенной, что ничего страшного не произошло, и что она ничего не могла предпринять, чтобы остановить непрошеных гостей) вереницей потянулась к выходу из тоннеля.
      – Дальше я сам, – сказал парень, когда они оказались перед всхлипывающей калиткой, мельком осмотрев некоторые из построек по дороге.
      – Если вам что-нибудь понадобится или просто захотите поболтать, можете обращаться в любое время, – шутливо сощурившись, осведомил его доктор. На что учитель сухо обронил всего доброго и скрылся за наконец-таки заткнувшейся калиткой, которая словно его и поджидала.
IV
      В холле на тебя отовсюду таращатся высокие тёмные зеркала, в которых поневоле растворяешься. Они с жадностью поглощают твои очертания, равно как и очертания огромной бездействующей люстры, грозно нависающей над тобой, преображая вас при этом не более чем в размытые пятна на матовом зеркальном полотне укрывающим стены. Со стороны лестницы, пылающей впереди ярким столпом света, доносится отрывистая мелодия Вагнера и твоё искорёженное отражение, взвалив на плечи ущемлённое самолюбие, смешанное с холодной, изредка поблёскивающей в темноте (следствие отказа от идола прошлой эпохи) грудой стекла и железа, начинает медленно передвигаться по направлению к ней.
      Постепенно приближаясь, ты замечаешь, что лестница уходит слишком высоко и вершина скрыта. Необходима ещё пара неуверенных шагов, чтобы тебя наконец-то ослепили долгожданные солнечные лучи, отчаянно пробивающиеся сквозь створчатые окна второго этажа. После тёмного и мрачного холла эти залитые солнцем ступени кажутся входом в другое измерение, справа от которого выбивается наружу зелень и доносится щебетанье птиц (что-то наподобие оранжереи), слева же виднеется лишь массивная дверь, скрывающая от случайных посетителей комнату, в которую им не следует бросать назойливые взгляды. По степени продвижения наверх, мелодия сначала сменяется на более романтическую и мягкую, в то время как каблуки, не нарушая её целостности, бесшумно утопают в тёмно-синей ковровой дорожке с замысловатым греческим орнаментом. А где-то уже к середине из-под прытких пальцев пианиста начинают послушно вылетать ноты из недавно нашумевшего мюзикла. Она вспоминает сцены из этого фильма и решает задержаться немного на верхней ступеньке, чтобы дослушать мелодию, под которую актёры танцуют вальс в звёздном небе, до конца.
      Почему так сложно полюбить? Они с мужем уже почти четыре года вместе, но ей никогда не хотелось отправиться вместе с ним к звёздам. В кратковременных семейных сценах, официально именуемых совместной жизнью, ей с лёгкостью удавалась роль любимой, а вот в проявлениях любви она всегда фальшивила и фальшивила, самым что ни на есть бездарнейшим образом. Причём каждый раз была благодарна небесам, что этих жутких (по качеству исполнения) ужимок никогда не увидит её художественный руководитель. Иначе пришлось бы всерьёз задуматься о смене профессии.
      – Клэр! – радостно воскликнул он, заметив чьё-то отражение в открытой крышке рояля. – Очень рад тебя видеть. Лоренс предупредил меня о предстоящем визите, но тебя слишком долго не было, и я решил, что ты передумала, – выпустил он в треугольную призму пустоты перед собой и только потом обернулся.
      На ней были тёмные очки, надёжно скрывающие бо;льшую часть лица, в то время как другая, оставшаяся без прикрытия, явно сетовала на долгую бессонную ночь и возможно не одну. Волосы были чуть растрёпаны и, несмотря на то, что их наспех уложили в причёску, противились изо всех сил, выбиваясь в разных местах сломанными чёрными соломинками.
      – Ты был прав, – выдавила она из себя с явным трудом.
      – До тех пор пока это не коснётся тебя лично, никто ничего не будет предпринимать. И я такая же, как и остальные, – заключила она не самым торжественным тоном.
      – Что произошло? – участливо спросил он.
      – После того как в фонде оказались твои деньги и его бюджет вырос в два раза, им заинтересовались.
      – Ясно.
      – Началась проверка, в ходе которой выяснилось, что мы не вправе распоряжаться такой суммой. Нам установили определённый уровень, выше которого мы не должны забираться – лимит по деньгам.
      – Скорее лимит на жизнь, – добавил он тихо.
      – Они обожают устанавливать уровни, – начал он после паузы, возникшей от нежелания обеих сторон высказываться по поводу вполне очевидной подлости.
      – Кроме этого они толком и делать-то ничего не умеют, – продолжил он. – А вот контролировать, обозначать и сдерживать у них получается превосходно.
      – Насколько я понял, ты передумала и готова теперь рассмотреть моё предложение.
      – Для начала я хочу узнать все детали, – уклончиво ответила она.
      – Боишься продать душу дьяволу?
      – Боюсь обнаружить, что душа вдруг обесценилась и за неё уже ничего стоящего не выторговать.
      Он промолчал. Затем медленно встал из-за рояля и предложил продолжить разговор в другом (более удобном) месте.
      – Нора сделайте, пожалуйста, два кофе, – прокричал он с лестницы, заметив внизу проходившую мимо женщину в униформе. – Мы будем в оранжерее.
      – Хорошо сэр.
      Цветущие лимонные деревья, выгодно примкнув этим утром к аромату исходящему от кустарников миндаля, справедливо заняли лидирующую позицию среди запахов как внутри оранжереи, так и за её пределами. С ними пытались соперничать лилии только начинавшие распускаться, чуть меньше розы, которые уже затухали, ещё тюльпаны, гладиолусы, пионы, но откровенно говоря, у них не было и шанса. Остальные же растения просто мирились со своей участью, терпеливо выжидая своё время в отличие от птиц, щебетавших на пределе своих возможностей ежедневно. Канарейки, амаранты и другие мелкие крылатые теснились в цилиндрических клетках, в то время как крупные с важностью чиновников величаво расхаживали по золочёным вольерам. Ещё здесь были аквариумы, выложенные диким камнем, где нервозные рыбки, раскрашенные под хиппи, бесшумно рассекали прозрачную толщу воды, в то время как депрессивные черепахи, основным занятием которых был отдых, предпочитали нежиться на камнях. Сверху всё это залили ярким солнечным светом, так что можно было и захлебнуться с непривычки. Он зашёл первым и тут же направился к беседке, которая ютилась в стороне, подальше от шума птиц. По дороге обогнул несколько аквариумов и проскочил зелёный тоннель из неизвестных науке растений. На деревянном столе лежала раскрытая книга, оставленная вчера. Убрав её на полку, висевшую рядом, он жестом предложил Клэр присесть. Она, не переставая осматриваться, молчаливо повиновалась, пока он расправлялся с документами, сортируя и выкладывая их в нужном порядке перед собой. Вскоре появилась горничная с подносом, на котором высился пузатый кофейник с двумя стройными спутницами из белого фарфора с синей каймой наверху. Оставив поднос в центре стола, она тут же удалилась.
      – Это твой комплект, – сказал он, пододвинув ей документы, после чего принялся разливать кофе, который вне всяких сомнений победил в соперничестве с деревьями и цветами. – Со своей стороны я всё подписал, теперь дело за тобой.
      – А зачем гостиница? – спросила она, перелистывая бумаги.
      – Чтобы родители могли находиться рядом со своими детьми, словно они отдыхают где-нибудь в санатории. И хоть с одной стороны клинику подпирает город со своей вонью, но с другой – лес, так что воздух там всё-таки  потрясающий.
      – А школа? – снова спросила она, остановив взгляд на документах. – Для того чтобы дети продолжали занятия и не отставали от сверстников во время болезни?
      – Не совсем, – замялся он. – Именно это и является моим условием. Они будут заниматься по специальной программе.
      – И что это за программа?
      – Мои учёные разработали специальную программу, которая в корне отличается от школьной и теперь мне нужен материал для исследований.
      – То есть дети для тебя всего лишь материал? Что-то вроде глины?
      – Все мы друг для друга лишь материал и те, кого мы не способны изменить меняют впоследствии нас.
      – А с чего ты взял, что им вообще нужны эти изменения?!
      – Им? – переспросил он изумлённо. – Им это вовсе не нужно. Это нужно остальным. Причём катастрофически. Перерождение – необходимость! Это же очевидно. А дети и моя программа станут лишь семенами для будущего урожая.
      – У тебя комплексы Бога.
      – Это гораздо лучше мании величия дураков.
      – Невысокого ты мнения о людях, а может и о себе тоже.
      – Возможно, ты права, – невозмутимо сказал он, но после того как она бросила ему вздорный, чуть насмешливый и настолько ироничный взгляд, что он не смог устоять, повержено заключил. – Да, ты действительно права.
      – В чём именно? Может быть в том, что ты пытаешься скрыть свои слабости посредством создания идеального общества, которое вообразил себе как-то вечером, за стаканчиком виски.
      – Я не уверен, что оно окажется идеальным, – растянуто проговорил он. – Но мы определённо должны попробовать, иначе как мы узнаем, на что действительно способны люди.
      – Люди? – насмешливо переспросила она.
      – Да они не подают особых надежд уже несколько тысяч лет. Мне становится даже немного не по себе, когда подумаю, на что ещё они могут быть способны, – проговорила она с раздражением и перевела взгляд на ближайший аквариум, где, не помышляя о глупости своих гостей, плавали рыбы, практикующие дыхательную гимнастику. 
      – А если твоё мнение ошибочно и всё станет только хуже, – задумчиво проговорила она, не отрывая глаз от воды.
      – Здесь нет правильного мнения, в равной степени, как и неправильного, есть лишь мнения, за которые готовы умирать, и есть те, которые готовы уступить, при первой просьбе или после долгих лет мучений – но уступить.
      – А ты значит, готов умереть?
      – Думаю, что до этого не дойдёт.
      – Почему ты не обратился к людям своего круга? – спросила она в надежде на…
      Да она и сама не знала, на что именно надеялась. Возможно, на то, что он не перебрал ещё все допустимые варианты и в любой момент может передумать. Хотя нет, этого она как раз боялась и всё же продолжала:
      – Какая-нибудь частная закрытая школа, только для избранных. Не думал об этом?
      – В первую очередь.
      – И что?
      – Им проще отдать своих детей в частные школы за границей, чем создавать что-то непонятное или скорее непонятое здесь.
      – К тому же клиника это очень удобное прикрытие, – добавил он. – Благодаря ей, мы сможем объявить на всю страну, что проводим исследования препарата против неизлечимой болезни. И для того чтобы стать участником исследований необходимо принимать наши препараты, питаться пищей, которая будет способствовать лучшему их усвоению и заниматься по определённой программе в школе, поскольку начальный этап исследований рассчитан только на детей. А взамен они получат достойное лечение в комфортных условиях и надежду, которой не было в обычной больнице.
      На самом же деле её сковывала ответственность за уже принятое решение (да-да решение действительно было принято, в противном случае она бы здесь не появилась). И всё же она всеми силами пыталась от него ускользнуть. Найти бы только веский предлог.
      – Надеюсь, ты хоть понимаешь, какими ужасными могут быть последствия твоих исследований?
      – Уверяю тебя, что последствия нашего бездействия окажутся в разы ужаснее.
      – И ты наверняка понимаешь, что для подобного рода изменений необходимы десятки, а возможно и сотни лет.
      – Я понимаю, что начинать нужно прямо сейчас! – неожиданно вспылил он, как будто говорил эту фразу уже не один раз и не ей одной.
      Но от себя не убежать и…
      – Ладно, – беспомощно выдохнула она. – Что конкретно входит в твою программу?
      – Много всего. Я подготовлю для тебя полный пакет документов и заключение специалистов, чтобы ты могла детально со всем ознакомиться.
      – Уверяю тебя, что ничего их физическому и моральному здоровью не грозит. Если бы знал что это не так, никогда бы не пошёл на это, – добавил он, как только уловил новую волну сомнения на её лице.
      – Но ведь после другой программы они окажутся абсолютно неподготовленными к жизни в нашем обществе. И ты вот так запросто бросишь их в аквариум к акулам?
      – Именно это мне и нужно. После того как мы получим устойчивый результат, необходимо будет выпустить их в природную среду обитания, где они будут сталкиваться с остальными и воздействовать на них.
      – А как же обратный эффект?
      – Его нет! В том то и дело. Если мы добьёмся устойчивого результата, это будет победа. Они заберутся на ступеньку выше, где на них уже никто не сможет повлиять.
      – И кто будет руководить школой? – спросила она, окончательно смирившись с собой.
      – Есть у меня один парень на примете, но только давай сразу договоримся.
      – О чём?
      – Всё что касается больницы – твоя забота. Можешь управлять ей по собственному усмотрению в рамках бюджета, который сама посчитаешь нужным, но всё что касается школы это его дело и ты ему не должна мешать. А я со своей стороны могу гарантировать, что он не причинит вреда детям. Ты согласна?
      – Мне нужно подумать. Ознакомится с программой, которую будут применять. И ещё…
      – Что?
      – Кто он?
V
      Слипшиеся уголки губ взялись за ночь белой дурно пахнущей плёнкой, образовавшейся, по всей видимости, из-за чрезмерного слюноотделения. Руки не слушались, желудок был взбешён, мочевой переполнен, о голове позже…
      Как мне удалось выжить после вчерашней дозы? Счастливая случайность? Судьба? Скорее проклятие! К чёрту всё! Сплошные предрассудки.
      А ведь в юности я мечтал всё исправить. И на что напоролись мои жалкие попытки? Одиночество, нищенское существование, свисающие с потолка выцветшие обои. В тумане розовых надежд я налетел на острые скалы реальности. В итоге борт оказался мастерски вспорот, обнажив полную несостоятельность моих идей, обречённых теперь мирно покоится на дне. А я навечно застрял между жалостью к себе и ненавистью к остальным, которая с каждым днём всё больше скатывалась к равнодушию. Но я хотя бы попытался. Впрочем, сам виноват. Сколько раз я начинал всё заново? Раз десять, двадцать, сто, тысячу. И столько же неудач. Хотя нет! Неудач было гораздо больше. Ещё эта зубная боль, которая словно вериги держит душу в узде, дотошно напоминая, что ещё живой.
      Ты как скаковая лошадь мчишься к обозначенной цели, не обращая внимания на усталость и шум зрителей. Всё быстрей и быстрей. Но когда остаётся самая малость, всего лишь пара метров и финишная черта останется позади, кто-то невидимой рукой передвигает её, отбрасывая тебя чуть ли не в самое начало забега. Когда это происходит впервые, ты просто смиряешься и продолжаешь бежать дальше с пеной у рта в надежде ещё вырвать победу чего бы это не стоило, но черту снова передвигают и снова, и снова… Это будет происходить до тех пор пока ты в отчаянии не перейдёшь на медленный шаг. Твоё честолюбие и амбиции поначалу ещё подбадривают тебя ударами хлыста, обжигая выступающие рёбра, но вскоре и они утихают. Всё рушится. Золотой кубок, признание, свобода – всё это постепенно превращается в пыль под копытами. В пыль свойственно превращаться всему, чем мечтаешь обладать. 
      Надо бы встать с постели, если это возможно. Нельзя опаздывать на работу. Главное пошевелить ногой. Вот так, понемногу. Надо же, на дне пустого стакана важно расхаживает муха, как будто это её собственность, но стоит лишь его перевернуть, как она сразу же начинает кружить, беспомощно ударяясь о стенки. Что за гадкая мелодия! Где телефон? Как он оказался под кроватью? Мелодию нужно срочно сменить. Возможно, завтра я этим займусь. И кто может звонить в такую рань?
      – Уильям?
      – Да.
      – Я хочу с вами встретиться, – медленно протянул приятный мужской баритон в трубке.
      – А кто вы?
      Голос не отвечал.
      – Кем бы вы ни были – это плохая идея. Мне скоро на работу и я не планировал сегодня опаздывать.
      – Именно об этом я и хочу с вами поговорить. Хочу предложить вам работу.
      – У меня уже есть работа или вы не слышали?
      – Мистер Томас очень вас рекомендовал, – неожиданно послышалось в трубке.
      Этот старик ещё жив. Мистер Томас – надо же! Этот добродушный старикашка, преподававший нам социологию на первом курсе. Помнится мне, он никак не мог справиться со стаей приматов с заниженной самооценкой и таким же уровнем развития. Иногда он даже плакал, не выдерживая порой их насмешек и улюлюканья с задних рядов. Он был один против всех и поэтому не мог не спиться. Как же его неудачно вырвало на ботинки ректора во втором семестре. Плохо пережёванные оранжевые колечки моркови глупо смотрелись на чёрных деловых ботинках из гладкой кожи. Из-за этого его, по-моему, и вышвырнули из института. Несправедливо! Как по мне оранжевый неплохо сочетается с чёрным, как по цвету, так и по содержанию.
      Мистер Томас! Не забыл меня, значит. А мне действительно было интересно слушать его рассуждения и доводы. Я никогда не жалел его в спорах. Ещё он мне сильно помог, когда стал вопрос о моём отчислении на третьем курсе. Но после этого я о нём, кажется, больше ничего и не слышал. Кому он мог меня порекомендовать?
      – Давайте вечером встретимся. Куда мне приехать?
      – Ехать никуда не нужно, я стою перед вашей дверью.
      И зачем трезвонить на мобильник, если стоишь перед дверью?!
      – А у вас не слишком чисто, – заметил мужчина с седой прядью волос на виске, когда вошёл.
      – Вы надолго?
      – Нет.
      – Тогда вас не должно это беспокоить. О чём вы хотели поговорить?
      – Меня зовут…
      Прошу прощения, но имя через пару минут напрочь вылетело из головы. Странно, как оно там вообще задержалось на такое время после вчерашнего. Так что дальше буду называть его просто – Рон, чему он вовсе не противился к моему удивлению.
      – Мы проводим социальный эксперимент в клинике и хотим назначить вас руководителем. Что скажете? – прямо начал он.
      Лет пять назад за такое предложение я мог бы убить кого угодно, но сейчас… мне даже не интересно, что это за эксперимент ради которого люди вроде него готовы тащиться через весь город в рабочий квартал очень, очень ранним утром. Что со мной не так? Может вчерашняя доза всё-таки меня доконала?
      – Смеётесь надо мной?
      – Мистер Томас говорил, что вы мечтали об этом в институте. У вас были неплохие идеи и жажда для их осуществления.
      – Жажда притупляется со временем, с ней свыкаешься.
      – И всё же мне кажется, что вы не безнадёжны.
      – Не могу сказать и о вас того же, а идеи… можете их забрать с собой. Всё равно валяются без дела.
      Запечатанный жёлтый конверт для посылок после вчерашнего сэндвича с ветчиной бережно сохранил на своём обороте засохшие крошки хлеба и тёмно-красное пятно неопределённого срока давности и источника возникновения, оброненное на границе с клейкой полоской. Им жужжащее насекомое и заинтересовалась в первую очередь, застыв прямо в центре с выпученными глазами (других от неё и не ждёшь, по крайней мере, с таким-то соседом). Я высвободил её, наконец. Убрал стакан. Затем смахнул крошки и передал конверт с веским содержимым своему гостю.
      – Я готов заплатить за них, – предложил он и попытался достать бумажник, но я был категоричен.
      – Тогда вам придётся вернуть мне три года жизни, – сказал я, отвернувшись к стене и натягивая на себя рабочую одежду, которая ничем не отличалась от обычной за исключением высохшей грязи на рукавах и джинсах. – Сможете оплатить?
      Докатился! Добровольно отказываюсь от денег, ради которых и писал все эти бумажки.
      – И это действительно того стоит? – спросил он, с любопытством уставившись на конверт или на пятно (точнее определить не удалось).
      – Каждый расходует своё время вслепую. Никто не знает, что из этого может выйти.
      – Буду надеяться, что своё время вы потратили не зря, – сказал он и вышел не попрощавшись.
* * *
      Лопата тяжелела от грязи, которую ежеминутно приходилось соскребать каменной плашкой удачно позаимствованной на соседнем участке. Утро оказалось холодным и капельки росы, укрывшие водяным покрывалом землю, замедляли весь процесс. Осталось ещё немного и верхний слой будет полностью снят. Наконец-то. Теперь дело пойдёт быстрее. Хорошо, что ещё свежая, не успела слежаться и дождей не было. Несколько часов и всё кончено. Посиневшее лицо пожилого мужчины благодарно взирает на розовеющий восход, пока родственники нетерпеливо ждут в машине. Они щедро платят за такую работу. Не хотят, чтобы тело медленно сгнило в земле. Лучше развеять прах над морем или спустить в унитаз. В зависимости от того что это тело написало в завещании.
      А всё дело в том, что эти люди в машине не разделяют религиозных предпочтений большинства, поэтому и обязаны сначала закапывать, а затем выкапывать и сжигать в подпольных крематориях своих близких. И ведь всем об этом хорошо известно: смотрителю кладбища, правительству, даже трупу. И всё же порядок неизменен.
      Осталось передать тело и забрать выручку.   
      На выходе меня уже поджидал мужчина, который унёс записи пару дней назад, а может и раньше. Я разучился считать дни. Так легче.
      – Так вот чем вы занимаетесь, – говорит он вместо приветствия, когда я приближаюсь с вместительной тачкой накрытой поверх брезентом. Машиной здесь не проехать.
      Мне совершенно не хочется начинать новый длинный разговор, который может привести к чему угодно.
      – Вам нравится ваша работа? – не отстаёт он.
      – Мои клиенты не многословны и за них хорошо платят.
      – Насколько мне известно, это не совсем законно.
      – Люди имеют право выбирать как распорядиться своими остатками после смерти вне зависимости от того законно это или не совсем.
      – Вы не слишком любите здешние порядки.
      – Верно.
      – Я прочитал ваши записи.
      – Тогда мне вас жаль.
      – Вы готовы к тому, чтобы их испробовать?
      Очередная финишная черта, которая снова замелькала впереди, но я уже устал от всего этого.
      – Нет. Слишком поздно.
      – Поздно?! – вспылил он неожиданно для меня.
      До сих пор он производил впечатление весьма спокойного и чересчур религиозного отца-одиночки, причём как минимум шестерых детей.
      – А впрочем, ладно. Так и продолжите этим заниматься?
      – Да, – спокойно ответил я.
      Он ещё постоял с минуту рядом, пока я передавал тело и пересчитывал полученные деньги, затем буркнул что-то неразборчивое себе под нос, развернулся и пошёл к парковке. Пройдя уже половину пути, он остановился и решительно направился ко мне. Вытащив на ходу белую прямоугольную карту, быстро сунул её мне в руки, поверх купюр, и, не вымолвив ни слова, снова двинулся в ту же сторону.
      Чёрт! Сбил только меня со счёта. Теперь придётся начинать всё заново: десять, двадцать, тридцать…
      Со стороны парковки послышались громкие голоса, обратившие на себя не только моё внимание, но и внимание небольшой группы людей, вышедших из автобуса и направившихся к небольшой церквушке. Мужчина, только что вручивший мне визитку, мило беседовал с человеком в чёрном отлично скроенном костюме, плотно облегающим рубашку фиолетового цвета (так одевались все представители церкви). Судя по всему, намечались похороны, а они как вороны слетались на свежие трупы, склёвывая монеты вместо глазных яблок.
      – Вы не боитесь Бога, если так рассуждаете. А если вы окажетесь перед ним. Как вы оправдаетесь? – донеслось со стороны церковника.
      – Я бы не стал оправдываться. Я бы предпочёл промолчать, – услышал он в ответ, после чего вопросительно вздёрнул брови.
      – Мне гораздо интересней понаблюдать за ним в тишине. Как вы думаете, будет ли ему неловко? Все люди постоянно что-то просят: новый велосипед, нового мужа, новую жизнь, они проклинают его, восхваляют, требуют, превозносят. А если они замолчат на минуту и весь мир захлебнётся тишиной. Шесть дней чтобы всё сотворить и всего лишь шестьдесят секунд, чтобы остаться с мыслями наедине и осознать ответственность за своё творение. Вы полагаете, этого времени будет достаточно?
      Священник смутился, а мужчина, так и не дождавшись ответа, медленно побрёл к машине. Я же принялся заново пересчитывать.
* * *
      Старенький форд, ворчливо поскрипывая рессорами, грузно остановился под небольшой тёмно-зелёной вывеской с изображением переплетающихся чешуйчатых гадов. Внутри оказалось многолюдно. Я встал в очередь за подслеповатой дамой, усиленно пытающейся разобрать перечень наименований на измятом клочке папиросной бумаги. Время от времени она выдавала варианты в виде несвязных слогов своей (ещё менее зрячей) спутнице стоящей впереди и та, хорошенько потормошив свою память, называла различные медицинские препараты, подходившие под это размытое описание. Предыдущие три пункта дались им легко, но на четвёртом они застряли намертво, что неудивительно. Этот злосчастный пункт скорее напоминал полёт чересчур осчастливленной пчелы, чем подобие букв алфавита и я, заподозрив, что вскоре могу оказаться их сообщником в расшифровке рукописи (а в том, что это была всё же рукопись, сомневались обе дамы), быстро отвёл взгляд.
      На лавочке для посетителей сидела молодая девушка с измотанным лицом. Её светло-розовая блузка свободно болталась на согнутых плечах, впалая грудь безразлично глотала воздух, а взгляд был прикован к полу. Рядом с ней, забравшись коленками на лавочку и беззаботно облокотившись на застеклённую витрину, девочка лет шести энергично водила по стеклу указательным пальцем, выбирая марку зубной пасты. Возле кассы послышалась какая-то возня и девушка с надеждой, которая быстро сменилась разочарованием, посмотрела в ту сторону, откуда только что грубо вытолкали молодого парня. Люди были озлоблены. Каждый из них торопился домой после тяжелого рабочего дня, вдавливающего их убогие жизни в землю намного сильнее, чем сила притяжения. А тут этот парень, который задерживает очередь, пререкаясь с женщиной в белом халате. И куда они только смотрят, ведь на окошке чёрным по белому написано, что скидка положена лишь тем детям, у которых выявлено заболевание последней стадии.
      – А если у вашей дочери только начальная стадия, то никаких скидок вам не положено! – грубо отрезала женщина за стеклом. – Лечите её полностью за свои деньги или ждите, пока она доберётся до этапа, на котором о ней позаботится государство.
      – Мы можем подать жалобу, – предложила вдруг неравнодушная женщина, вынырнув из очереди, в то время как парень, не отрывая растерянного взгляда от рецепта с больничной печатью, медленно отстранялся от стекла. Она схватила его за предплечье снизу, как будто поддерживая от падения и девушка, прибитая к скамье множеством незнакомых лиц, трепетно подскочила к ней, чтобы поблагодарить.
      – Оформление мы возьмём на себя, – оживлённо затараторила она, нервно схватив незнакомку за рукав.
      – Нам лишь нужны ваши паспортные данные для заполнения формы прошения и номер телефона, чтобы мы смогли сообщать вам о датах судебных заседаний, – добавила она и замерла, поскольку при упоминании паспортных данных женщина резко отдёрнула руку и насторожилась.
      Это означает, что придётся присутствовать на многочисленных нудных рассмотрениях данного случая в суде, который в итоге может растянуться надолго (для того чтобы завершить процесс необходимо собрать как минимум тысячу подписей и соответственно выслушать доводы как минимум тысячи людей). Да и где они соберут эту тысячу? Ведь их дочь только на начальной стадии. Кто кроме меня им поможет? Нет. Зря только время потеряю. Точно! Время. И как я могла забыть. Ведь все слушания проходят только в рабочие часы, а значит, придётся жертвовать не только собой, но и частью зарплаты, чего я никак не могу себе позволить. Мои дети, между прочим, тоже болеют. Конечно, не смертельной болезнью, а только страдают от повышенной температуры и всё же…
      Вместо того чтобы оставить свои контактные данные, она торопливо занесла их номер в крохотный блокнот, пообещала перезвонить вечером и выбежала не оборачиваясь, совсем позабыв о поджидавшем её месте в очереди, предусмотрительно оставленным за собой. Его хранил парень с огромным лоснящимся прыщом на подбородке, грозящим выпустить всё своё содержимое теперь уже на вьющиеся волосы ничего не подозревающей, впереди стоящей шатенки. Внимание парня было полностью приковано к презервативам за витриной.
      Делать было больше нечего, кроме как обречённо переглянутся. После этого им кое-как удалось оторвать от залапанного стекла девочку, которая никак не хотела с ним расставаться и выйти на улицу. Мне вдруг резко захотелось им помочь, но не потому, что было их жаль. Меня взбесило, что остальным было плевать. К сожалению, собственная болезнь невидимой петлёй обхватившая моё горло четыре года назад, принуждала стойко выжидать дальше. Я лишь успел заметить через окно, что после того как они вышли, свернули направо.
      – Чем могу вам помочь? – донеслось неожиданно сбоку, где ещё секунду назад всё было закрыто, а сейчас через небольшое оконце на меня взирала веснушчатая девушка, видимо, только что вернувшаяся с перерыва.
      Выхватив свой заказ и расплатившись, я быстро выбежал из аптеки, но было уже поздно. Их нигде не было. И всё же я решил повернуть направо и проехать по улице, временами посматривая на тротуар. В какой-то момент я чуть дольше обычного засмотрелся на толкущихся людей и…
      Удар. Крик тормозов. Парню на асфальте повезло, что я ехал очень медленно.
      Выскочив из машины, я увидел, как он пытается подняться, но пока безрезультатно. Рядом с ним всхлипывала девушка, пытающаяся ему помочь. Она мне показалась странной. В её глазах не было ни злости, ни ненависти, лишь покорное принятие случившегося (как будто подобное происходило в её жизни ежедневно) и слёзы, которых она стыдилась.
      – Это я виноват и возмещу вам все убытки, – выкрикнул я, осознавая, что ляпнул глупость, (поскольку денег у меня практически не осталось и практически здесь лишнее слово), которая, впрочем, успокаивающе подействовала на парня.
      Я подхватил его с левой стороны, девушка с правой.
      – Я отвезу вас в больницу.
      – Не стоит. Подвезите нас лучше домой, – уклончиво ответил он.
      – Я оплачу все необходимые затраты, не волнуйтесь, – постарался я успокоить их обоих, пока мы медленно ковыляли к машине.
      Вокруг нас уже начала собираться беспечная кучка любопытных людей, грозившихся вызвать полицию. Им всем хотелось продолжения. Но девушка, погрузившая парня в машину, сказала, что это лишнее. Она собрала некоторые вещи, оставленные на асфальте, схватила дочку и заняла место на заднем сидении. Впрочем, толпу не остановили её слова и кто-то, уж очень добросовестный всё-таки позвонил по короткому номеру.
      Я тронулся с места, стараясь поскорее скрыться от надоедливолюбопытных глаз и от скорого приезда полицейских.
      – Не стоит нам ехать в больницу. Это просто царапина, – говорил парень, корчась даже от лёгкого прикосновения к ноге.
      – Вам обязательно нужно в больницу, – твёрдо заявил я. – К тому же я обещал вам помочь.
      – Просто не понимаю, как я мог вас не заметить, – добавил я чуть позже и остановил машину, когда мы проехали достаточно, чтобы быть в относительной безопасности от полицейских.
      – Сейчас, только найду адрес, – проговорил я, выуживая из внутреннего кармана прямоугольную визитку, которая под лучами застенчивого солнца выглянувшего ненадолго из-за облаков, проявила на гладкой поверхности бледно красные цифры.
VI
      – Портрет совсем устарел, – с сожалением подметил чернобородый мужчина, скосившись на гладкое лицо, взиравшее сверху вниз из всех без исключения кабинетов. – Нужно бы обновить. На нём он совсем молодой. А за такую мелочь можно и места лишиться.
      – Как скажете советник. Завтра же заменим, – ответил металлический голос помощницы в деловом костюме, удачно гармонирующим по цвету с голосом.
      – Напомните, какие встречи у меня запланированы на завра?
      – Утром деловая встреча с иностранными акционерами, затем ланч в узком семейном кругу, – проговорила она автоматически, но заметив удивление добавила:
      – Ваша племянница получила приглашение на олимпийские игры.
      – Ах да, – рассеянно подтвердил он, углубившись в раздумья, где пытался нащупать ящик с датой, в котором могла валяться отсылка к тому злосчастному разговору.
      – И вы обещали сестре…, – продолжала помощница, перетряхивая ящики один за другим без разбора.
      – Разумеется, я там буду! – вспылил он, так ничего и не припомнив. – Что-нибудь ещё?
      – Вечером вас будут ждать на благотворительном вечере.
      – Не переношу эти вечера! Танго тщеславия с лицемерием. Никогда не знаешь, что окажется сверху.
      – И всё же вам придётся там побывать иначе…
      – Знаю, знаю, – резко отмахнулся он, оборвав все предостережения с её стороны.
      – Я вам ещё нужна сегодня?
      – Нет. Можешь идти домой.
      – Хорошего вам вечера.
      – И тебе, – задумчиво протянул он, уставившись на танцующие язычки пламени в камине.
      Они всегда понукали его к необъяснимым приступам ностальгии и этот раз не оказался исключением…
      Лилия была особенной. И даже в падении ей удалось сохранить чистоту. Именно это и притягивало его как магнитом. Рядом с ней он остро ощущал ущербность остальных, всю их слабость, лицемерие, страх; всё то чем оправдывал свои действия на протяжении последних десяти лет на службе. Разве они заслуживают большего? Разве способны претендовать на лучшее?
      Все они ничто по сравнению с механизмом, выстроенным за последние двадцать лет. Каждый отдельно взятый человек не стоит и самой маленькой, но верной шестерёнки, вращающейся по точно заданному вектору. Его же задача сводилась лишь к тому, чтобы поддерживать данный механизм в порядке, контролируя, а в крайнем случае принудительно сметая, назойливый сор, который сводился к минимуму. Остальные, пребывающие к счастью в большинстве, его мало заботили. Они безо всякой причины приходили в дикий восторг даже от тени. В точь голодные дети, которым на стене разваливающегося дома вместо ужина показывают изображения диковинных существ, возникающих из незатейливого переплетения рук перед горящей свечой (литьё которых, по обычаям прошлой эпохи, осуществлялось исключительно в форме ракет).   
      Муки совести его не терзали и единственное к чему они сводились – выполнять свою работу хорошо. Об остальном он редко задумывался. К тому же любой из нас способен на многое, чтобы доказать дьяволу как он мелок в своём мастерстве. Не так ли?
      И вам не кажется странным тот факт, что дьявол всегда заключает договор с отдельно взятой личностью, в то время как праведники предпочитают иметь дело с большинством (это наблюдение не относится к данному тексту и является всего лишь припиской автора или его больной фантазии, точнее установить не удалось). Впрочем, о методах подписания таких сделок, как в первом, так и во втором случае, даже упоминать противно.
      В то утро Лилия показалась мне очень серьёзной и сосредоточенной. Никогда раньше её такой не видел. Может, решилась всё рассказать? Открыться, наконец. Странно, мы не обсуждали это вот уже два месяца. Я старался не давить и дать ей время. И вот время пришло. Значит, совсем скоро мы перестанем встречаться тайно. Но как было принято это сложное решение? Что подтолкнуло её к этому?
      – Любовь? 
      – Она не настолько глупа. Иначе я бы в неё не влюбился.
      – Страх?
      – Точно не страх.
      – Её чистота?
      – Нет. Здесь что-то другое. Возможно…
      – Другой человек.
      – Вполне вероятно. Но кто?
      – Нашёл, у кого спросить!
      Как бы узнать, кто её надоумил. Может быть Кэролл? Нет. Кэролл меня терпеть не может, она бы такого точно не посоветовала. А впрочем, какое мне дело до всего этого!
      Он наклонился и поцеловал её в правое, слегка изогнутое крыло на лопатке.
      – Мне пора идти, – отозвалась она. – Нужно ещё забрать принцессу из садика.
      – Передавай ей привет, – бросил он глядя в потолок.
      – С ума сошёл! – незамедлительно отреагировала она, ударив близлежащей подушкой по ухмыляющемуся лицу.
      – А что? Мне кажется, я ей нравлюсь. Она даже запомнила моё имя и выговаривает его всегда тоненьким голоском с хитростыдливой улыбкой.
      – Это только потому, что засыпаешь её конфетами и позволяешь непрерывно смотреть мультики, – проговорила она, уже сидя на краешке постели и натягивая колготки.
      – Кто бы со мной такое проделывал, – мечтательно пробормотал он.   
      Она улыбнулась. Такой улыбкой можно…
      – Ну, всё. Перестань. Мне, правда, уже пора. Не хочу, чтобы она меня долго ждала. Она этого не любит.
      – Как и я.
      Она поцеловала его и выскочила из квартиры, оставив дверь не запертой. Он и не думал, что видел её в последний раз. О таком никто не думает.
* * *
      Тысячи огоньков замкнутых в хрусталь злобно освещали огромный зал с вульгарной лестницей наверх прикрытой лишь узенькой красной дорожкой, которая была усыпана дамами в изысканных нарядах. У подножия лестницы, праздно шатаясь, весело переговаривались их спутники. Ослиные лица, обкраденные глаза, дряблые подбородки, пологие лбы – всё это, по их мнению, и мнению их личных стилистов выглядело очень сексуально.
      Представление оказалось не скучным, как он полагал, но всё же немного утомило своим ритмом. Благотворительная часть обрушилась сразу после концерта и застала большинство зала врасплох. По их лицам прокатилось лёгкое волнение. На задних рядах задребезжало перешептывание. Они закрутили головами, замечая вокруг себя всё больше и больше таких же растерянных лиц. Волнение нарастало, грозившись выплеснуться наружу в любую секунду, но к счастью в зале находилось несколько людей, к изучению которых был проявлен более тщательный интерес. Он принадлежал к их числу и как назло выглядел абсолютно спокойным. Остальные поводыри, включая в первую очередь мэра, заранее знавшего об истинном предназначении данного вечера, также не подавали никаких признаков беспокойства. Капкан захлопнулся. И шум вскоре утих.
      К разочарованию присутствующих в зале дам, их спутникам с трудом удалось сдержать свою челюсть на месте, когда на сцене появилась женщина в чёрном вечернем платье, выгодно приоткрывающем стройные ноги.
      – Добрый вечер. Надеюсь, что вам понравилось представление, – заговорила она, чем только усугубила беспокойство дам, которые, не преминули напомнить любимым о своём присутствии, крепко зажав их руку в своей хрупкой руке с нарощенными коготками.
      Все они обладали шипами, несмотря на то, что далеко не каждая из них напоминала розу, а от большинства откровенно веяло сединой одуванчиков, тщательно скрываемой под дорогостоящей краской, а порой и под искусственной шевелюрой, мягко сдавливающей дряхлый скальп. 
      – Половину сборов от продажи билетов мы направим в больницу святого Франциска. Но, к сожалению, этого будет недостаточно. Вследствие повреждения крыши прежнее оборудование пришло в негодность и нуждается в срочной замене. Мы будем благодарны каждому за помощь. Сегодня в общей сложности необходимо собрать сумму в размере…
      После произнесённых цифр в зале воцарилась абсолютная тишина. Как будто все умерли (что вполне сгодилось бы для оправдания и послужило своего рода защитой от непредвиденных денежных потерь).
       Он сидел неподвижно.
      – Помощь. Надо же. А кто помог ей? А?! – гневно разнеслось в голове.
      – Никто.
      – Вот именно! Никто не бросился в воду. Все только наблюдали, как машина уходит на дно, – дотошно отстукивали нейроны (или чёрт знает что ещё) мерно отбивая слова (как на печатной машинке) с той лишь разницей, что все они преобразовывались в своеобразный речевой поток в голове, а не в безжизненные строки на бумаге.
      – И что прикажешь? Поступить также как они? Да мне тошно от таких мыслей!
      – Не стоит преувеличивать, тебе в последнее время от всего тошно, – прозвучало строгим материнским тоном, в очередной раз увещевавшим проблемного подростка (прошу прощения за тавтологию) пересмотреть свой гардероб.
      – А не лучше бы тебе заткнуться!
      – Ты же знаешь что это невозможно, – флегматично донеслось в ответ.
      – И всё же я им помогу. Куда я подевал свой телефон.
      – Внутренний карман проверь. Да не правый. А впрочем, уже поздно.
      – Что?
      – На экран взгляни. Мэр только что сбросил целое трёхзначное число.
      И действительно на экране хаотично замельтешили цифры, выдав в итоге вертикальный символ бесконечности с двумя нулями позади.
      – Он что издевается? Да у него на алкоголь в неделю больше уходит.
      – В неделю? Только не говори, что не учуял запах, когда мы столкнулись с ним на лестнице. По сравнению с ним от жабы-утопленницы из кабинета биологии веет прямо таки сувенирным ароматизатором.
      – Всё… и остальные туда же, – проговорил он уже вслух, заметив позади себя неспешную эвакуацию.
      – Это спасёт тысячи жизней. Любая, даже самая крохотная помощь (знала бы заранее насколько крохотная, лучше бы промолчала), сыграет свою ключевую роль, – продолжала женщина на сцене, стараясь не замечать, как зал постепенно начинает пустеть, а экран обрастать всё менее и менее мизерными суммами.
      Уткнувшись для приличия в телефоны и выполнив свой долг (по мнению продажной совести), они поднимались с мест и устремлялись к выходу освещённые искусственным светом дорогих, но абсолютно плоских экранов.
VII
      Ночь оказалась никотиноводлинной. Новые гости (пациентов было принято называть гостями) должны были заселиться уже через пару дней, а она даже не заглядывала в их личные дела и истории болезни, с которыми планировала ознакомиться ещё на прошлой неделе. Хватит тянуть! Сегодня обязательно нужно расквитаться со всеми долгами (проговорила она вслух). А оставшиеся три пары сигарет, зажатые в пачке с изображением шестиконечной короны, убедительно заверили её в том, что это не должно занять слишком много времени и их помощи будет вполне достаточно для того чтобы всё завершить. Но уже на восьмом деле от их уверенности осталась лишь небольшая горстка пепла, так что пришлось тащиться в полночь к автомату за новой порцией яда, вызывающего сердечно-сосудистые заболевания, рак лёгких, импотенцию или же всё вышеупомянутое одновременно. Давно бы пора бросить, но когда каждый день сталкиваешься с чужой болью... Она предусмотрительно купила две пачки.
      Большинство фондов не углублялось в биографию своих пациентов, которая в каждую секунду могла застыть в виде неподвижной черты на экране кардиомонитора, но её фонд как вы уже, наверное, и сами догадались, не входил в их число. Она дотошно изучала всю информацию, стоившую, между прочим, её спине не дёшево. (Оставаться на работе приходилось всё чаще и чаще, а диван в кабинете хоть и новый, но немного коротковат, так что приходилось сгибать ноги в коленях, чтобы втиснуться). Впрочем, себя она никогда не жалела и уже свыклась с этим, а вот гостей необходимо максимально комфортно разместить, что на самом деле не так уж и просто. Особенно если учесть тот факт, что все палаты уже заняты.
      Места и впрямь было маловато, несмотря на то, что бюджет позволял принять всех желающих. Именно поэтому, помимо изучения медицинских карт, сегодня ночью необходимо было наконец-то принять трудное решение, точнее более щадящую форму, в которую следует его завернуть (что-то вроде публичного выступления с прискорбной речью), чтобы завтра с самого утра объявить родителям о необходимости переезда. После освобождения гостиницы в ней можно оборудовать дополнительные палаты для детей с начальной стадией заболевания. Родители должны это понять… Их пока разместят в других отелях.
      Никто ведь не ожидал, что после рекламы на телевидении в клинику польётся целый поток гостей, которых специальная программа лечения совершенно не отпугивала (что удивительно), а отсеивать их самостоятельно она пока не бралась из-за нехватки смелости и цинизма. Дверь была открыта для всех. При себе нужно было иметь лишь смертельный диагноз и тапочки, которые при должном техническом оснащении возможно и не понадобятся. Всё остальное предоставляла клиника. 
      Проснулась она лицом на клавиатуре (не самая удобная подушка и к тому же, судя по монитору, с весьма ограниченным знанием согласных). До дивана добраться не удалось. Та ещё ночь! Отлипнув от неё окончательно, что удалось не сразу, медленно побрела к умывальнику. Вернувшись, смахнула пепел со стола, опорожнила пепельницу забитую окурками, без сохранения данных закрыла все файлы пациента, на котором увязла ночью в прямом смысле этого слова, нащупала в коробочке спасительную инъекцию никотина в бумажной обёртке, чиркнула спичкой и только после этого выдохнула.
      За окном, где ещё вчера мрачно покачивались чёрные деревья, она к своему удивлению обнаружила белые пушистые статуи, вылепленные за ночь мягким снегом (лучшим из скульпторов по её мнению). Тем же цветом он укрыл озябшую траву, скрыв наконец-то всё её убожество, и присыпал (видимо по той же причине) задремавшего на лавочке дворника, который при чрезмерном употреблении волшебного эликсира (по привычке припрятанного за пазухой) неизбежно проваливался в объятия любимой дочери, погибшей около года назад в автокатастрофе. Надо бы растолкать и отправить его обратно в свою одинокую каморку, не то в них и останется.      
      А во внутреннем дворе дети уже собирались на свою привычную утреннюю прогулку, которая являлась обязательным условием, как лечащих врачей, так и учителя. Они уже четыре месяца занимались по специальной программе под его руководством и просто души в нём не чаяли в отличие от меня. Его программа впрочем, как и он сам показались мне очень странными ещё вначале. (Попрошу заметить, что с той поры моё мнение ничуть не изменилось).
      Первым делом он освободил их головы от электромагнитных пластин, что оказалось, по словам их родителей – доселе неслыханным поступком (крайне мягкое обобщение всех неприличных фраз, долетавших с их стороны). На совещании они протестовали против этого целых двадцать минут, но услышав: либо вы выполняете все условия нашей программы, либо лечите своего ребёнка в другой больнице – послушно замолкли. Поначалу ими ещё предпринимались, откровенно говоря, не самые разумные попытки вмешаться в учебный процесс. А именно: отправлять своих детей на уроки в головном уборе по причине насморка, подавать многочисленные жалобы на плохо отапливаемое помещение (что было откровенной ложью) руководителю клиники, заставлять детей тайком проносить пластины и облачаться в них хотя бы на короткое время в перерывах между занятиями пока не видит учитель и т.д. и т.п. Но все они, в конце концов, так ни к чему и не привели. Можно было конечно ещё пожаловаться государству на неподобающее поведение с детьми. Но это могло напрямую привести к исключению их отпрысков из клиники, а возможно и закрытию самой клиники, поэтому об этом варианте они старались думать как можно реже, хоть и не исключали его окончательно. По крайней мере, до тех пор, пока не заберут отсюда своего ребёнка или его тело. А после, независимо от полученного результата, они без зазрения совести могли бы поведать всему миру (перед камерой) слезливую историю о том с какой жестокостью изгалялись над их малышом. И как бы это дико не звучало, но такой риск и впрямь существовал, поэтому и пришлось себя обезопасить, решившись на рекламный ролик на одном из основных телеканалов страны, поддерживаемых государством. Выступить против частной клиники воспринималось некоторыми чем-то вроде священного долга, даже при благоприятном исходе лечения, но выступить против государства или же учреждения поддерживаемого им – это уже кощунство, которое не заслуживает оправдания. Чтобы решиться на такое, нужны очень, очень веские доказательства для недовольства. А клиника не могла их подарить даже в случае смерти. 
      Подобные приспособления – пластины, о которых было упомянуто в самом начале предыдущего абзаца, применялись ещё в древности для деформации черепа. В то время это проделывали с младенцами (начиная с самого рождения и до двух лет) сейчас же это практиковалось только среди школьников и без какого-либо механического воздействия. Причины, по которым изменяли форму черепа в древние времена, сводились либо к эстетическим предпочтениям (для обозначения принадлежности к определённой группе или демонстрации социального статуса), либо к нелепым предрассудкам (считалось, что человек с вытянутой головой умнее, находится ближе к миру духов). Мы же пошли гораздо дальше (как-никак цивилизованное общество). Мы придавали определённую форму содержимому черепа, а не костям. Вместо бинтов туго стягивающих голову и деревянных дощечек, поверх которых помещали мешки с песком, использовались абсолютно безболезненные электромагнитные импульсы, пронизывающие мозг каждые десять секунд. Источником этих импульсов служили две параллельные пластины из лёгких сплавов, которые плотно, но не жёстко, облегали височные доли черепа. На голове они крепились при помощи незамысловатой пластиковой конструкции (вроде шлема, вес которого не превышал и двухсот грамм).   
      В нашей стране такие начали использовать в начале века. В основном они применялись во время занятий (но были случаи, когда приходилось оставлять их и после). По мнению ассоциации учёных это способствовало улучшению восприятия школьной программы, которой наш учитель старательно пренебрегал. Зачем он объединил всех детей в один класс? Это же глупо, ведь разница в возрасте между самым младшим учеником и самым старшим достигала восьми лет. А после? Что началось после, я ещё не смогла осознать. Никаких оценок в классе, никаких домашних заданий.
      – Дети не должны знать умные они или глупые, красивые или уродцы, они вообще должны перестать мыслить стереотипами. Оценочное мышление в помойку, а следом и соревновательную программу, висящую на каждой доске почёта возле учительской.
      – Дневники?! – вопил он.
      – Зачем?
      – Они нужны только для того, чтобы воспитывать в себе комплекс неполноценности. А если не в себе так в других. Всё зависит от величины баллов и количества замечаний, выведенных красным карандашом.
      Я ему возражала. 
      – Знание это сила? Чушь! – кричал он.
      Но всё это не моё дело. Я же добровольно согласилась на условия договора и должна их соблюдать. Если бы только не Ида. У неё отличные показатели и уже сегодня её выпишут из больницы. Но как она теперь будет там (в своём привычном мире) после четырёх месяцев в школе?
      – Стефани, ещё нужно успеть сменить простыни, пока дети на прогулке, – выкрикнула я в коридор, чтобы поскорее отогнать от себя эти мысли.
      – Да мэм.
      – А кто там пришёл?
      Внизу, на нетронутом (по вине мирно похрапывающего дворника) белом покрывале виднелись чьи-то следы, которых я сразу не заметила.
* * *
      – Ты послушай только: не патриотично настроенная и, следовательно, потенциально опасная группа лиц, захватившая объект муниципальной собственности, содержит в нечеловечьих условиях самую уязвимую и беззащитную часть нашего общества. Они взяли в заложники наше будущее и скрыли его на нашей же земле, прямо у нас под носом.
      – Они всё считают своей собственностью.
      – Уверяю тебя – их собственность считает точно так же и несказанно рада тому факту, что ей ничего не принадлежит, включая собственных детей. 
      – Негласный обоюдоудобный договор. Что ещё написали?
      – Много всего. Вся первая страница наша. Мы её тоже наверно захватили. Как вы вообще просмотрели эту блоггершу? Это что можно вот так запросто приблизиться к детям?
      – Старший охранник оказался её преданным поклонником и думал, что встреча согласована. К тому же прямой угрозы она не представляла, притащила с собой кучу подарков и внесла на счёт клиники довольно крупную сумму денег через терминал, стоящий прямо около поста охраны. А после подписала ему постер со своим изображением, который он хранил на стене.
      – И время выбрала удобное.
      – Да, она застала их на прогулке как раз перед началом занятий.
      – И все они были без…
      – Ну да, как же иначе.
      – Если бы только не эти селфи, которые распространились быстрее вируса. Хорошо ещё, что удалось отговорить её публиковать видео, которое она здесь наснимала.
      – Всему виной её популярность. Я думаю, что для неё весь этот шум оказался такой же неожиданностью, как и для нас.
      – В любом случае она запустила таймер гораздо раньше, чем мы предполагали.
      – Я тоже рассчитывал на то, что у меня будет чуть больше времени. А теперь… Как думаешь, скоро всё начнётся?
      – Думаю да. Реакция в прессе была молниеносной и безжалостной. Это неизбежно повлечёт за собой последствия. Очень веские последствия…
VIII
      Солнце уже садилось, отбрасывая бронзовый отблеск на заснеженные стволы деревьев, в то время как рыжебородый и увесистый Том Маккрой мерял медвежьим шагом мостовую. Новый костюм в пурпурную полоску сидел как влитой на его бочкообразном теле. В левой руке, из-под золотого кольца, смущённо выглядывало распятие, в правой была зажата трость с рубиновым набалдашником (полагалась только высшим церковным чинам). Взгляд был сытым и оценивающим. Настоящий пастырь – нечего добавить.
      Мистер Маккрой усердно доносил глас божий (неизменный со времён основания церкви) в самые тёмные уголки человеческого сознания и волю пославшего его, которая должна была бы сменяться, но видимо заплутала во временных петлях лет двадцать тому назад и поэтому возвращалась с завидным упорством каждые пять лет в том же обличии. Откровенно говоря, он уже и не помнил, что ей предшествовало, поэтому принимал её за единственно верную и неоспоримую истину, являющуюся неотъемлемым атрибутом любой без исключения церковной проповеди.
      Свернув к зданию, он снова нахмурился. Из головы упорно не выметалась зудящая мысль напрямую связанная с вертикальными морщинами на лбу, которым не помешал бы короткий отдых. Уверен, что они об этом только и мечтали последние пятнадцать минут, но мистер Маккрой был беспощаден. А дело заключалось в том, что накануне в храм прислали новую партию послушников и он на протяжении всего пути, не переставал укорять себя за то, что не удосужился проверить замок в кабинете, где без присмотра (прямо на столе) осталась откупоренная бутылка очень дорогого вина.
      Их ведь хлебом не корми, дай только прикоснуться к животворящей жидкости, пока мне нужно тащиться в эту клинику. И зачем я только согласился на это повышение? Сидел бы сейчас спокойно (безвылазно) в своём старом уютном кабинете. Но с другой стороны вино там было куда хуже, да и грехи мельче. А я, знаете, люблю послушать чего-нибудь эдакого. Нет, пусть уж лучше так.
      – Добро пожаловать святой отец, – проговорил учитель, уважительно склонив голову. – Мы рады вас видеть в этих стенах, но я не понимаю с какой целью...
      – Я тоже очень рад, что, наконец, добрался до вас, – спешно прервал его пастор, выискивающий нервным взглядом неизвестно что.
      Тревожно осматриваясь и одновременно при помощи левой ладони задабривая сердце, возмущению которого не было предела после стремительного подъёма на четвёртый этаж, вскоре он обнаружил пустующее кресло. Вмиг определив себя в его грязно-красные объятия, он проделал многозначительный успокоительный выдох.
      – Вы желаете прочитать проповедь перед детьми?
      – Нет, – бегло сказал он, нащупывая стакан воды, возникший на столе с помощью медсестры, вбежавшей следом. – Я пришёл поговорить с вами.
      – Жаль. Это бы их здорово утешило, – вмешался человек с проседью (Рон), который всё это время незаметно простоял у окна, тихо схватывая последние лучи угасающего солнца изощрёнными гранями массивного стакана.
      – И о чём же? – невозмутимо спросил учитель у пастора, намеренно пропустив мимо ушей сарказм своего друга, с которым не так давно как раз обсуждал последствия вчерашнего визита, одно из которых, вероятней всего, сидело сейчас прямо перед ними, жадно хлебая воду.
      – О вашей программе. О чём же ещё! – недовольно пофыркивая, как и всегда когда приходилось отвечать на риторические (по крайней мере, для него так это уж точно) вопросы, выдавил из себя святой отец. 
      – Скажу прямо, – продолжал он. – Не привык ходить вокруг да около. Мне не нравится ваша программа!
      – Как вы можете об этом судить, если даже не читали её? – с недоумением спросил учитель.
      – Мне и читать ничего не нужно. Ведь ясно, что вы калечите будущее детей, которое и так на волоске.
      – Снимать пластины во время занятий в школе – это же полный бред! – вскипел он. – Зачем, по-вашему, они вообще нужны?!
      – Они нужны для того чтобы усваивать стандартную программу, – совершенно спокойно, как будто объясняя очередное правило нерадивому ученику, ответил учитель.
      – Не имеет значения стандартная программа или нет. Они есть и будут неотъемлемой частью учебного процесса.
      – Почему для вас это настолько важно?
      – Потому что это традиционный элемент школы. Всё равно как тетрадь, ручка, учебник. Да и что я вам объясняю?! По этому поводу проводились многократные исследования, результаты которых показали, что постоянное использование пластин приводит к лучшему усвоению школьной или же, как в вашем случае, индивидуальной (но прошедшей обязательную проверку в министерстве образования) программы, в то время как без них существует риск скатиться по всем показателям. Вы что хотите, чтобы дети стали умственно отсталыми после вашего вмешательства?
      – Я ведь пришёл поговорить по-отечески, – добавил он чуть погодя и с укоризной. – Чтобы подсказать, помочь, направить.
      – И что же вы нам посоветуете? – снова вмешался Рон (с сарказмом или без него – в данном случае не важно).
      – Я не могу касаться медицинской стороны вопроса, в ней я совершенно не компетентен, – добродушно признался пастор, приподняв руки вверх как при капитуляции. – Но по учебной части, я настоятельно прошу вас вернуть пластины. Я сам отец троих детей. И ни за что бы ни позволил, чтобы мои дети обучались без них. Вы должны понять, как трудно их родителям принять ваше условие.
      – К вам поступали жалобы? – спросил учитель, пока Рон, расколов землю в аккурат по экватору, увлёкся её содержимым.
      – Если и так, они сокрыты тайной исповеди, – уклончиво ответил пастор.
      – Мы понимаем какие трудности приходится испытывать родителям, но к сожалению не можем пойти им навстречу в этом вопросе. Ни один пункт в нашей программе не подлежит замене. Иначе это всё не имеет смысла.
      – Далась вам эта программа! – раздражённо бросил церковник. – Какое отношение школа имеет к заболеванию?
      – Самое прямое, – сдержано ответил учитель. – Дети находятся в нашей клинике по причине хронического недофинансирования отрасли здравоохранения.
      (Слово являющиеся анахронизмом, поскольку на государственном уровне никто не занимался ни здоровьем населения, ни уж тем более его хранением. Исключение составлял малооплачиваемый пласт специалистов, пытающихся подручными средствами всё же удержать его в том значении, в котором ему и приличествовало находиться. Они всеми силами спасали его от окончательного распада, не позволяя скатиться к самому обыкновенному целительству, колдовству, знахарству, что к здешним климатическим (финансовым) условиям подошло бы гораздо лучше. Иногда им это удавалось, иногда – не очень.)
      – А ещё по причине всеобъемлющей безответственности и твёрдом убеждении (основанным лишь на сказках из детства под названием всё будет хорошо), что с тобой-то подобное уж точно никогда не произойдёт. Да и с твоими близкими тоже. Позже это убеждение перерастает в ещё не всё потеряно, у вас хорошие шансы для ремиссии, а ещё чуть позже – примите наши соболезнования. После этого всё становится на привычную колею безразличия и продолжает катиться дальше, утратив всего лишь одного пассажира. И вместо того чтобы бросить все средства в попытках изобрести лекарство против того, что может возвратиться в будущем, мы беспечно продолжаем жить в своих хороших убеждениях, заполняя внутреннюю пустоту голограммами новых брендов.
      – Что вы хотите этим сказать? – настороженно спросил пастор, который вопреки заданному вопросу, совершенно не желал слышать ответ.
      – Они здесь не по своей вине. К их смерти причастен каждый из нас, только не все это осознают. Пришло время это изменить.
      – А вам не кажется что эти изменения (слово, которое ему всегда давалось с особым трудом и сейчас получилось невнятно тихим) вызовут некоторые волнения среди людей (под людьми он, разумеется, подразумевал совсем не широкий пласт населения, который именовал в своих проповедях не иначе как стадом, а скорее маленькую группку лиц от которой зависел). 
      – Возможно и так. Но что в таком случае можете предложить вы?
      – Я? – возмущённо удивившись, уставился он на учителя.
      – Да, – спокойно ответил тот. И вообще стоит заметить, что сегодня ему как никогда удавалось сохранять неподдающиеся никаким объяснениям спокойствие.
      – Да. Что вы предлагаете? – вбросил и Рон в его сторону, так что тому пришлось отвечать.
      – Поступить единственно верным способом – оставить всё как есть.
      – Тогда пойдите и сами скажите об этом детям, – злобно предложил Рон.
      – Напрасно злитесь. Господь не может избавить мир от страданий, но может идти рядом, когда нам трудно, – выкарабкался, наконец, святой отец с помощью привычнозаученной фразы. – И кроме этого я считаю не совсем правильным вмешиваться в его замысел, пытаясь отыскать лекарство.
      – То есть вы полагаете, что так задумано свыше? И они просто должны умереть? – спросил учитель.
      – Их выбрал создатель.
      – А нам, насколько я вас понял, досталась лишь роль провожатых, – донеслось со стороны мини бара, где Рон наконец-то определившись, дегустировал большими глотками водку со льдом.
      – Мы обязаны им обеспечить должный уход, – скорбно сообщил пастор.
      – Меня тошнит…, – начал было Рон, но…
     – Что за манеры! – воскликнула застывшая в проёме Клэр.
      Через секунду, укрытая тяжёлой рукой пастора, она уже рассматривала ковёрный узор в форме моллюска возле его левого ботинка, в то время как он:
      – Во имя отца, сына и святого духа…
      Благословил её. Трижды очертив крестное знамение над головой.
      – Тому, кто потерял что-то ценное, – проговорил пастор, указывая на Клэр. – Намного ближе мои опасения, чем тому кто не ценил того что имел, – едко закончил он взглянув на Рона, который чуть стакан не раздавил.
      – Что?! – взревел он.
      – Ты не ценил того что у тебя было, твои измены были известны всем, а теперь… теперь ты пытаешься убедить всех в своей правоте и оскорбляешь этого святого человека, – неожиданно выпалила коленопреклонённая Клэр, которую как будто подменили.
      – Да что с тобой?
      – Со мной-то ничего, а вот как Ида акклиматизируется в своей прошлой жизни меня очень беспокоит.
      – Тебя это не должно волновать. Прошлого у неё уже нет, есть только будущее и благодаря ей будущее возможно появится и у остальных.
      – И как же она способна повлиять на будущее остальных? – вмешался с интересом пастор. – На моё к примеру?
      – Ваше будущее изменить вряд ли уже получится, – сухо ответил Рон.
      – То-то же, – самодовольно подметил святой отец. – Будущее вам не принадлежит. Надо же куда замахнулись, – продолжал он бормотать себе под нос.
      – Поверьте, ваше будущее нас волнует меньше всего, – вступил деликатно учитель. – Она сможет влиять на сверстников, предлагая альтернативу, которой те сейчас лишены. Обучать их немного иначе смотреть как на себя, так и на остальных.
      – Так значит, этого вы добиваетесь? – иронично бросил пастор. – Чтобы дети учили остальных. И чему же она может их научить, когда сама четыре месяца занималась без пластин? – добавил он насмешливо.
      – Другой религии.
      – Замолчи! – выкрикнула Клэр.
      Далее последовала сцена (неподдающаяся ни описанию, ни здравому смыслу) упоминание которой было исключено из всех документов кроме одного.
* * *
      Вернувшись в свой кабинет, он первым делом зашёл в исповедальню (совершенно позабыв о бутылке на столе) и встал на колени перед крохотным складным столиком, за которым следовало заполнять жалобы. Взглянув с уважением на портрет правителя, достал чистую бумагу и без особого удовольствия, но по велению долга приступил. И если пропустить прелюдии о выражении безграничного уважения к адресату, замаравшие первые два листа, а ещё короткое перечисление всех его достоинств потянувших ещё на лист, то остальная часть сводилась к следующему…
      Мистер Шэлтон, стоящий у разлома земли, из которого выглядывали многочисленные жерла бутылок разной формы, цвета и содержания, с самого начала был настроен враждебно по отношению к церкви (под церковью пастор уже давно подразумевал лишь свою скромную персону). Вполне вероятно, что виной такому поведению послужили его исследовательские наклонности применимые к изучению горючего содержимого полого шара, а возможно он и вправду настроен критически. Не берусь самолично судить об этом, в полной мере полагаясь на вашу рассудительность. Что касается Уильяма, то он вёл себя более сдержанно и учтиво, но высказывал настолько подозрительные, порой опасные, я бы даже сказал злонамеренные мысли, что мне становилось, мягко говоря, не по себе. И, несмотря на то, что за время служения я успел наслушаться всякого, его слова до сих пор разносятся у меня в голове дьявольским шепотком…
      И в таком духе ещё на лист, который мы здесь опускаем...
      Конфликт возник после прихода миссис Этвуд. Но хочу сразу выделить и подчеркнуть её ключевую роль. Ведь, несмотря на тот факт, что она является руководителем клиники, она была и остаётся верноподданной нашей церкви, что, на мой взгляд, для неё намного важнее. Таковой она стала после кончины родителей и теперь каждое воскресенье ходит в храм, чтобы помолиться за упокой их душ. Миссис Этвуд защищала меня всеми доступными и законными способами. К тому же через некоторое время к ней присоединилась ещё одна дама, имени которой, к сожалению, установить не удалось. Объединившись их голоса наращивали свою мощь превосходством (поскольку выступали на стороне истины), в то время как реальные доводы их оппонентов в раскалявшемся пламени лжи мельчали, словно щепки. Но вопреки этому те не желали сдаваться, совершая всё новые и новые хищные выпады в адрес нашей религии. И поскольку у меня нет полномочий отстаивать права церкви лично, я не счёл за необходимость обременять своим присутствием вспыхнувшие взаимной ненавистью стороны и удалился для составления данной жалобы…
      Далее следуют робкие намёки на пересмотр законодательства в вопросе о расширении полномочий для церковных деятелей…
      И наконец, подытожив всё мною услышанное со всей ответственностью заявляю, что за время пребывания в клинике мои чувства и чувства всех людей, которым не безразлична судьба нашей религии, были оскорблены самым неподобающим образом. А именно пошлыми намёками на возникновение другой религии, которой в нашей стране нет и быть не может! И мало того, что мне пришлось выслушивать подобного рода несуразности так ещё и учить нас (с их слов) будут дети. Да, это не опечатка с моей стороны – самые, что ни на есть, обыкновенные дети. Можете себе представить подобное? Чтобы дети, которых необходимо самих постоянно направлять в нужное русло, указывать на нравственные традиции нашего общества, а также непрестанно контролировать во избежание непредвиденных отклонений. Так вот, чтобы эти самые дети принялись нас учить. Это же полнейший вздор!
      В доказательство ко всему вышесказанному прикрепляю аудиозапись всего разговора (приношу извинения, что вам также придётся всё это выслушать) и считаю, что наказание должно последовать в самом скором времени.
P. S. Пока не стало слишком поздно…
Ваш покорный слуга и носитель вашей воли, а ныне оскорблённый и униженный Том Маккрой.
      Убрав свою жалобу в оранжевый конверт, который тут же намертво запечатал залив по краям красным сургучом, пастор покинул исповедальню. Старая беспокойная мысль застигла его прямо на выходе, но обнаружив бутылку вина на месте где её и оставили – успокоилась. Со стола на него с укоризной поглядывали жалобы, прошения, проклятия, благодарности, к которым он решил вернуться чуточку позже. Заняв своё привычное кресло, которое оказалось намного удобней, чем в клинике, он открыл бутылку и наполнил бокал. Вино оказалось дешёвым. Подменили всё-таки!
IХ
      Хвалебная монотонная песнь зазвучала где-то внизу. В верхнем ряду слева кто-то нещадно фальшивил. Судя по всему девушка. Вчера у неё были первые месячные и она никак не могла сосредоточиться на пении, колеблясь между тем, чтобы поделиться этим с матерью или попросту скрыть. А что если это из-за того что я поцеловала Джо на прошлой неделе? Тогда придётся рассказывать и об этом? Нет, она этого не поймёт. И почему взрослые все такие… Ей бы только смотреть с каким рвением я восхваляю Господа и на оценки в дневнике. Есть больше овощей и фруктов. Не забыть в школу яблоко обработанное кипятком с содой для удаления вредного налёта, и бутылку с водой, добытой из скважины глубиной более ста метров. А о мальчиках и слышать ничего не хочу! Или хочешь закончить как я? Нет? Тогда тебе нужно учиться! А когда захочешь поговорить слышишь только, солнышко я сегодня очень устала, давай в другой раз и не забудь почистить зубы на ночь вдогонку. В жизни, как и в хоре: нужно попадать в правильные ноты и чётко знать своё место, не то все начинают на тебя коситься. Как сейчас.
      После небольшой вынужденной паузы, избавившись, наконец, от фальши и лишних мыслей, раболепные голоса снова затянули мелодию, восхваляющую его величие. А ведь он отнюдь не страдает тщеславием. Но им этого не понять. Нет. Они так обрадовались когда узрели пример в образе и подобии человеческом пару тысяч лет назад, что теперь уже поздно что-либо объяснять и растолковывать. С этой ролью отлично справляются другие личности, у которых с тщеславием дела обстоят куда лучше.
      – Ты всегда чересчур серьёзный по утрам, – проговорила она игривым тоном, пытаясь отвлечь его, чтобы незаметно закрыть окно. – Может задёрнем шторы и спрячемся под одеялом? Как тебе такой вариант?
      – Звучит превосходно, но нужно успеть на совещание.
      – Ну да, работа прежде всего.
      – Прости, скопилась куча дел.
      – Опять твои исследования?
      – Нужно торопиться. Ходят слухи, что вчера ночью он пропал.
      – Как это?
      – Надел свою привычную мантию и просто ушёл из дома, никого не предупредив.
      – Раньше такого не случалось.
      – В последнее время он стал чаще жаловаться на голоса. Ему становится всё сложнее им противостоять. Никогда не знаешь чего ожидать в следующий момент.
      Она присела рядом и сгребла его мягкую руку в свои.
      – Бывают же и у тебя счастливые моменты, – тихо сказала она, положа голову ему на плечо.
      – Что там наш незваный гость? Не свернул ещё?
      – Нет. Он упорный.
      – Это плохо закончится, его здесь не ждут.
      – А он тебе нравится, как я посмотрю. За остальных ты так не печёшься.
      – Ты же знаешь из-за кого он оказался на этом пути.
      – Никак не можешь её забыть?
      – У меня ведь почти получилось сделать что-то совершенно новое.
      – Нужно было сделать её чуточку глупее и всё.
      – Глупость не приносит мне удовольствия, – гневно сказал он и открыл с отвращением окно, откуда ещё доносилось пение.
      – Не нагнетай, всё ещё образуется. Может, всё-таки примешь его?
      – Не сегодня.
      – Позволь мне с ним поговорить? – ненавязчиво предложила она.
      – Я всегда думал, что тебе это безразлично, – удивлённо ответил он.
      – Но мне не безразличен ты. Я же вижу, как ты страдаешь.
      – Попробуй. Но мне кажется, что из этого ничего не выйдет.
      – Посмотрим.
* * *
      Последнюю деревню они оставили позади семь часов назад. Пришло время ночлега. Палатки на ветру трепыхались как рыбы, выброшенные на берег. Завтра он окажется на вершине, а сейчас нужно немного поспать. Если бы ещё не этот голос в голове, который настойчиво толкает вверх, окончательно одержав господство над шепотком, взывающим к осторожности.
      – А у вас здесь уютно.
      – Уютно ровно настолько, насколько это можно себе позволить на высоте в шесть тысяч метров.
      – Я живу намного выше, так что не разделяю вашего самомнения, но вы ведь не из-за него здесь.
      Он ничего не ответил и его, как ни странно, совершенно не удивила эта странная гостья, возникшая из ниоткуда. Он как будто ждал её и сейчас испытывал лишь лёгкое волнение сродни тому, которое испытывают на первом свидании.
      – Спуск оказался весьма сложным. Я хотела бы согреться и немного отдохнуть перед обратной дорогой. Вы не против?
      – Нет. Конечно же, нет. Устраивайтесь, прошу вас.
      – Спасибо, – проговорила она механически, придвигаясь поближе к тёплой лампе. – Знаете, когда я спускалась к вам, меня распирало любопытство. Почему вы оставили свой роскошный дворец внизу и отправились сюда? Здесь не очень-то комфортно.
      – Вы правы, – сказал он усмехнувшись.
      Он знал, что ответ ей хорошо известен и всё же соврал:
      – Мне нечего там делать. Он пустой.
      – Это не совсем так. Он полон жизни и о нём заботится множество людей, а вот у вас внутри действительно пусто и заботится о вас больше некому.
      – Вы снова правы, – сказал он уже без усмешки.
      – Вы здесь, потому что ищете ответы, но их нет.
      Он резко взглянул на неё.
      – Угадала? Вы неисправимы, – проговорила она улыбнувшись. – Ответы для вас дороже, чем здесь и сейчас, ценой которых пытаетесь их отыскать. Жаль только, что не все готовы платить по счетам в конце пути.
      Он немного отстранился и уставился в пол, словно провинившийся мальчишка, оставленный после уроков.
      – Погодите, давайте снова угадаю. Вы ищете смерти? – спросила она, пристально всматриваясь в его чуть дрогнувшее лицо. – Но вынуждена вас огорчить, ответов нет и у неё.
      – Она вообще недалёкая дама и уж точно не блещет мудростью, – оживлённо продолжала она. – Хватает всё, что попадётся под руку, как на распродаже. Вчера себе такую пару присмотрела, даже я немного завидую. Он писатель и довольно известный, она актриса и просто красавица. Они только что обручились и сейчас отдыхают на побережье, которое прямо кишит миролюбивыми белыми акулами. Я уговаривала её подождать немного. Через пару счастливых лет начнутся огромные скидки: болезни, проблемы с алкоголем, неудовлетворённость, наркотики, а она ни в какую. Ей никогда не хватало выдержки.
      – Вы так просто об этом рассуждаете, – сказал он, презрительно сморщившись.
      – Извини, забылась немного. И давай перейдём на ты. Можешь не отвечать, я знаю – ты не против.
      Её было не остановить, как будто она молчала до этого тысячу лет и он решил, что действительно не против.   
      – И кстати, это не настолько ужасно как тебе кажется. Она заберёт сразу обоих, так что не заставит другого страдать и убиваться по своей половинке. Половинка… Неполноценное определение. Я видела многих, которые вместе и на четверть-то не тянут. Но ты не из таких, – поспешила добавить она.
      – И если быть до конца честной, то нужно ещё упомянуть, что забирать парой всегда дешевле, чем поодиночке.
      – Значит поэтому она забрала мою жену и…
      – Нееет, – растянутобеззаботно проговорила она, отмахнувшись рукой как за столом, когда вас пытаются нагрузить лишним куском пирога крайне вредного для фигуры. – Это произошло по другой причине.
      – А что об этом думает…?
      – Бог? Так ведь вы его называете?
      – Если он и вправду существует, почему же он так поступает?
      – Поступает как? Несправедливо, жестоко, безответственно?
      Он обескураженно посмотрел на неё.
      – На самом деле он не так несправедлив, как тебе кажется. Видишь ли, всё дело в голосе, – деликатно проговорила она.
      – В каком голосе?
      – Никто не знает, как именно он возник и когда. Кто-то считает его абсолютным злом, кто-то предполагает, что он необходим для равновесия, кто-то вообще выдвигает фантастические теории вселенского заговора. 
      – Ты тоже его слышишь?
      – Нет. Женщины в моём мире лишены этого проклятия. Впрочем, как и проклятия творить, – с сожалением добавила она.
      – Разве творить это проклятие?
      – Разумеется, – наигранно весело, выпалила она. – А ты думал иначе? Вы как дети. Поэтому и пускаете до сих пор слюни на инстинкт самосохранения.
      – Что ты ещё знаешь о голосе? – быстро спросил он, не желая ничего слышать о самосохранении.
      – Для каждого он строго индивидуален и кроме того способен молниеносно меняться, мутировать, принимать самые причудливые формы. Именно поэтому так сложно его исследовать. Их отец болен и с каждым днём ему становится всё хуже, а они пока что не подкрались к разгадке ни на шаг.
      – Они? То есть ты хочешь сказать, что их много?
      – Конечно. Что за глупости! Вы привыкли считать себя чем-то особенным, так вдобавок к этому считаете ещё особенным и уникальным того, кто вас создал. Таких как он тысячи и столько же миров, в которых тестируются образцы.
      Он с непониманием посмотрел на неё.
      – То есть вы, – уточнила она. – И поверь мне – ваш образец не такой уж и удачный. Но приходится работать и с таким материалом, ничего не поделаешь.
      – Мы всего лишь образцы? – спросил он себя мысленно, но она всё равно ответила.
      – Ну да. Подопытные крысы, если угодно. А мой муж вместе с братьями лишь исследует вашу реакцию на голос, пытаясь вывести формулу противоядия для отца.
      – Если твой муж… Кто же тогда ты?       
      – Хватит с меня разговоров! Давай выпьем. Я принесла неплохое вино. Держу пари, ты такого ещё не пробовал.
      Он неохотно протянул кружку, которая мгновенно потяжелела.
      – Пей не бойся. Вот так. Хорошо. Нет, обязательно до дна.
      Он молча повиновался.
      – Отлично. Теперь слушай.
      После этих слов она придвинулась ближе, а проснулся он уже в одиночестве. Что с ним произошло, он не помнил, но в голове навязчиво, словно въедливый сон, крутилось следующее...
      
      Рисовать я начала рано. По крайней мере с того возраста как себя помню я уже не выпускала надолго карандаши из рук. Красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый – все они в течение месяца неизбежно стирались до огрызков, которые я любила втыкать в землю после дождя.
      Я рисовала всё что видела: от овсяных хлопьев за завтраком перед школой до всеобъемлющих бюстгальтеров тётушки Лоры, болтавшихся по вечерам на бельевой верёвке в доме напротив. А ещё полиэтиленовые пакеты, которые сцепились с ветвями в неравной схватке, котов нежившихся на солнце в саду перед домом, старушек с обвисшей кожей на шее, их сутулых мужей, да и ещё много всего. Мне нравилось, что всему можно придать различные оттенки, добавить свет или убрать лишь лёгким мановением руки. Извечная война теней и света превращалась на холсте в картины. Со временем мебели в комнате становилось всё меньше, а картин всё больше и больше. Те, что не помещались на стену, я складывала в левом дальнем углу, затем в правом, а ещё чуть позже… везде, где только оставалось место.
      Отцу это не нравилось, но мама всегда меня защищала и отстаивала моё странное (отец бы даже сказал вредное для девочки) увлечение всеми доступными способами. У них частенько случались споры по этому поводу. Начинались они всегда с вопросов о моём будущем, на которые я упорно не хотела давать ответ, молча уставившись в тарелку горохового супа. Именно в такие моменты мама и приходила мне на выручку. И пока они с отцом продолжали обсуждать это самое будущее, я умудрялась проскользнуть к себе в комнату и нарисовать ещё что-нибудь и как можно быстрее. Так продолжалось до тех пор, пока мне не исполнилось четырнадцать. В тот день мне не удалось исчезнуть незамеченной после очередных вопросов. Пришло время решить мою дальнейшую судьбу, которая впрочем, сводилась либо к тому, чтобы приступить к обучению в художественной школе и позже стать преподавателем рисования, либо пойти на юридический и… не знаю, что там дальше. (Смущённый смешок.) Обычно после слов пойти на юридический, я переставала слушать доводы отца и начинала представлять в голове новую картину. Но становится преподавателем в художественной школе искусств, мне также не особо хотелось. К сожалению, девушки в нашем мире не могли себе позволить рисовать, они могли только обучать этому парней. ТВОРИТЬ ЭТО НЕ ВАШЕ – звучало предупреждение учителя в средней школе, где я училась изображать жалобный вид, после того как он забирал у меня очередной оторванный листок в клетку, где вместо формул и растянутых знаков появлялись то лёгкие крылья птиц за окном, то тяжёлые, задумчивые выражения лиц моих незадачливых одноклассников.   
      В итоге я вышла замуж за одного из сыновей верховного судьи (как и полагается всем приличным дамам). Любила ли я его? У нас об этом не принято судить. Да и вообще не принято судить его сыновей тем или иным образом. Но если быть до конца откровенной, то я об этом даже не задумывалась. Поначалу всё шло гладко, но чуть позже…
      С работы он стал приходить всё более угрюмым. Каждые последующие образцы получались хуже предыдущих. Он мрачнел, а с ним мрачнел и весь ваш мир. Но вдруг произошло чудо. Ребёнок! У нас должен был появиться малыш. Он сиял от счастья. Наскоро стерев всё, что получалось до этого, огнём, он с головой ушёл в работу. Дни и ночи он просиживал у себя в лаборатории. И через неделю у него получилось то, частью чего ты и являешься. Не буду скрывать, вышло не совсем удачно и всё же намного лучше, чем получалось до этого. Уж поверь.
      Что? НЕТ! Не чувствую я никакой вины. Выдумал тоже. А он чувствовал. Поэтому и отправил к вам посланника, чтобы хоть немного разъяснить, как сосуществовать вместе с этим голосом. Но с посланником вы обошлись жестоко, да и с голосом так и не свыклись.
      Что с ребёнком? Не спрашивай.
      Только после этого врачи сообщили, что детей у нас больше не будет. 
      Как избавиться от голоса? Этого я не знаю. Никто не знает.

- Eugene Gets