Дядя Сеня

Болезнь имеет паршивое свойство появляться вдруг, но уходить нехотя, долго прощаясь, задавая новые вопросы, ещё не получив ответы на старые.
 
В один из февральских понедельников (о, эти понедельники!) я проснулся с  ноющей, тягучей болью в левой ноге. Откинув одеяло, я увидел припухшую и покрасневшую от ступни до колена ногу, но решил встать. Я решил встать, но нога решила иначе. Острая боль пронзила меня по всей вертикали, откинув обратно на кровать. Вот оно: «Февраль. Достать чернил и плакать». Через двадцать минут проб и ушибок я все же встал, и, приседая, добрел до ванной, где смог хорошо  осмотреть и ощупать место повреждения. Нога выглядела ошпаренной с непонятными белыми вкраплениями на багровом фоне. Через два часа я уже сидел в приемной скорой помощи, переполненной больными, медсестрами и врачами.
 
Ко мне подходит дежурный врач. Наш, русскоязычный, с прищуром карточного игрока и стойкой «руки в брюки» в стиле «ну что вы мне сегодня расскажите, чего я еще не видел за свои крепких сорок пять». Впечатление оказалось обманчивым, он быстро определился с диагнозом – Cellulitis, рожистое воспаление. Конечно, анализы крови, антибиотики внутривенно и очередь на ультразвук.  Еще два часа ожидания и я переведен в палату, ибо на сегодня ультразвук закончился, но антибиотиков пока с достатке и с этим не шутят.
Моим соседом по комнате оказался русский – дядя Сеня.
 
***
Я лежал в палате на двоих, можно было немного расслабиться в горизонтальном положении, наблюдая за миром вокруг. А вокруг сновали  дети разных народов в медицинских халатах разных цветов. Американцы, черные, светские евреи, ортодоксальные, индийцы, пакистанцы, китайцы, русские, украинцы, мексиканцы, – всех не распознать. Между собой они говорили на английском, встретив в коридоре или палате своего, переходили на свой язык. Никто не косился, не опасался за гибнущий английский язык, не дергался в патриотических припадках. Будни Бруклинской больницы. Врачи, медсестры, техники, уборщики, соцработники.  Пациенты такие же разные и с ними есть  кому поговорить или перевести врачу на английский  лепет больного. Рядом лежит дядя Сеня девяноста шести лет. В основном он стонет, не жалуясь на что-то конкретно. Список жалоб был бы слишком длинным. А конкретно: это девяносто шесть лет. К нему подходят медсестры, возятся с ним, пытаясь через меня понять больного или сказать, что ему делать. Я перевожу, чтобы не дергать каждый раз кого-то из русского персонала. Моя помощь принимается с благодарностью обеими сторонами мирного процесса.
 
– Скажите ему, чтобы он не вставал

– Дядя Сеня, не вставайте, она просит.

– Куда я встану, у меня ноги не ходят. Если бы я мог встать, я уполз бы отсюда домой, как Маресьев. Устал я здесь.

– Вот и не вставайте, она просит, даже на койке – лежите горизонтально.

Он тяжело дышит, словно задыхается.

– Пусть присядет, я ему помогу, так легче дышать будет.

– Дядя Сеня, она вам поможет присесть на кровати, будет легче, привстаньте.

– Привстать? Она же сказала лежать. Это она так сказала или ты так переводишь?

– Вы тогда дышали нормально, а сейчас задыхаетесь.

– Я от злости задыхаюсь, пусть уйдет, пока я не встал. Зачем они меня на этот этаж отправили,  внизу было столько русских больных и врачей, а здесь одни эти...

– Но там шумно, там приемная, а здесь спокойно.

– Это тебе спокойно, а мне там было хорошо. Я их не понимаю, хорошо хоть тебя ко мне подселили.

– Успокойтесь, они хотят как лучше. Здесь тоже есть русские врачи и медсестры.

Он немного успокаивается. Сопит, постанывает, косится по сторонам.
Приходит очередная медсестра, тоже черная, молодая и веселая, поправляет его подушку, поит водой и уходит. Дядя Сеня говорит ей вслед "какая милая"...  Я успеваю перевести и девушка одаривает меня улыбкой: O, спасибо!
 
По коридору проходит врач и дядя Сеня бурчит: Идет себе мимо, даже не зайдет, козел. Я не перевожу.

Уже несколько раз дядю Сеню осматривали разные врачи и медсестры, неизбежно натыкаясь глазами на страшные шрамы на его теле.

– Это Сталинград, – объясняет дядя Сеня, – два ранения от фашистов.

Я перевожу, но не все понимают, о чем он говорит. Добавляю от себя: воевал, большая война с Германией. О Германии они знают.
 
– Дядя Сеня, действительно под Сталинградом оба ранения? – спрашиваю я.

– Ну не оба, так они только Сталинград и знают. А тебе что, ты переводи –  Сталинград. Чего они меня на этот этаж запихнули?
 
Забегает очередной врач с кипой и пейсами. Направляется прямо к дяде Сене и у них начинается оживленная беседа на идиш. 
 Тут уже мне нужен переводчик. Кроме отдельных слов, услышанных в детстве, я ничего не узнаю. Наконец-то врач уходит вместе с кипой и дядя Сеня радостно мне сообщает:
– Этот Шломо, это таки врач, с ним можно поговорить, он все понимает. Это тебе не встать, лечь, встать, лечь, шнеле капут. Эти медсестры должны учить русский или идиш, если хотят работать в Бруклине. А Шломо – какой молодец...

– Вы все понимали, что он говорил?

– Нет, не всё, но много слов было наших, Бобруйских, я понимал.

– Так он, наверное, говорил на иврите, а в идише есть слова из иврита.

– Ты такой умный, что разбираешься в иврите и идиш? Это в английском ты таки да и я бы еще проверил. Мы говорили на идиш, он же меня понимал.

– Дядя Сеня, признавайтесь, что вы понимали меньше половины, но вам было приятно, что вы понимали хоть что-то. Но как он вас понимал?

– А что ему надо понимать? Он говорил, а я повторял «ой вэй»,  «абисалы», «азохен вэй» . «Ой вэй»...  Ты знаешь "абисалы"?

– Знаю, – твердо настоял я, – это «немножко»

– Немножко? Это такое слово, что им можно сказать множко. Ну что он мог сказать, о чем спросить? Болит? – я ему «Ой вэй» . Сколько вам лет? Я ему «абисалы» или опять "ой вэй", – пусть думает, что я пошутил. Хотите домой? Вас кормили? У вас есть дети? Вам здесь нравится? Абисалы, абисалы, абисалы и почаще  «ой вэй». Cказать  лишний раз «о боже» или «чтоб я так жил” – никогда не лишнее. А же знаю, как с ними разговаривать, я работал в этом же Боропарке, где мы сейчас не работаем, а спорим.  Вот мы с ним и поговорили. Ему приятно, что я его понимаю, и мне приятно, что Шломо хороший врач и со мной разговаривает, никуда не торопится, а я ему напоминаю его отца.

– Это он сказал про отца?

– Это я сказал, умник.  А кого я должен напоминать? Его тетю? Конечно, отца. Все, я устал, скажи им, что я  устал , хочу пить и пусть не трогают меня больше.
 
Дядя Сеня притих, мы лежим рядом, нас разделяет тонкая шторка, он сопит, наверное, засыпает. Я тоже прикрываю глаза, пробую спать, вернее, дремать. Мы в соседних окопах или воронках, под Сталинградом, стреляют, где-то сзади или впереди заградотряды. Все перепуталось... Да-да, он ведь что-то говорил  о заградотрядах – "Они там такое натворили".

Слышу далекий голос: парень, ты здесь?

– Здесь, дядя Сеня, рядом.

– Хорошо, что  рядом.
 
 Он не знает или забыл мое имя. Входит новый врач и громко приветствует нас.  Командир заградотряда. Дядя Сеня застонал, открыл, закрыл и закатил глаза. Начинается допрос.
 
– Что у него болит?

– Дядя Сеня, он спрашивает, что у вас болит. Это он спрашивает, я только перевожу.

– У меня все болит и я хочу пить, на нижний этаж и домой.

– Он понимает, где находится?

– Дядя Сеня, где вы находитесь, он любопытный,  интересуется.

– Не знаю, –  дядя Сеня решил не сдаваться, бастовать.

– Какой сейчас год?

– Не помню?

– Где он живет?

– На большой улице, мой сын знает.

– Кто у нас президент?

– О, у нас этот новый рыжий парень, он им всем даст – вдруг оживляется дядя Сеня.

– Я перевожу, врач улыбается, что-то записывает в блокнот и уходит.
 
Опять медсестры, опять врачи.
Я пытаюсь представить себе этот госпиталь и эту страну без всех этих людей, понимающих и не понимающих друг друга. Не могу. Без таких вот дядей Сеней. Не получается. Это и есть Америка
 
***
 Вскоре ко мне пришла сестра, а к дяде Сене – сын с женой. Дядя Сеня одобрительно кивает в мою сторону, я рассказываю им о подвигах дяди Сени, а они рассказывают о его достижениях.
 
– Ему же девяносто шесть лет, конечно приставлена женщина, сиделка на девять часов в день. И так оно и было бы. Но мой папа в очередной день почувствовал себя героем на десять минут и ему под музыку из телевизора захотелось танцевать. В этот день ему захотелось танцевать, понимаете?  Вчера – нет, и завтра – нет. Уже год – нет. А сегодня – да. Он хватает свою сиделку и танцует с ней. Она хохочет, но тоже танцует. Вы подождите смеяться. Эта сиделка решила поделиться историей в офисе, она думала их там повеселить.  Но в офисе живут грустные люди, они решили, что мой папа не настолько больной, если еще танцует. Они сократили часы нашей сиделке. Это нормально? Человек танцевать захотел, так надо наказывать?  Ему девяносто шесть лет, пусть танцует до ста двадцати, только  дайте ему с кем танцевать. Так они сокращают. Жена? Ну не хочет он танцевать с женой... За это тоже надо наказывать? Грустные, скучные, злые люди.

Ко мне пришел врач и сообщил, что я остаюсь на несколько дней в госпитале с переводом в другую палату. Дядя Сеня растроен.

– Куда его? А я? Сначала забрали меня на другой этаж, теперь его забираете. Дали уже хорошего соседа, так надо забрать? Везите и  меня в ту же палату, – просит он.

Но палаты будут разные в разных отделениях на разных этажах.
 
Дядя Сеня переводит внимание на мою сестру.

– А вы куда, вы тоже уходите? Зачем, тут же освобождается койка, оставайтесь хоть вы. Муж дома? Так у меня жена дома, но я  не ухожу. Что за люди...
 
У дяди Сени своя логика, но вскоре  мы прощаемся и меня увозят.

***
 
Через день багровость на ноге розовеет и я впервые могу встать на ноги с терпимой для взрослого мужика болью. Мне сообщили, что будут выписывать, дальнейшее лечение можно продолжать дома. Приехала сестра и помогла собрать вещи, напоследок мы решили навестить дядю Сеню. Сестра смело пошла в разведку, вернувшись на седьмой этаж, где мы встретились с ним в одной палате. Куда его перевели, где он сейчас лежит?  Но мы не знали его фамилии, а без неё персонал категорически отказывался дать любую информацию о больном.
 
Мы уезжали из госпиталя. Сделали звонки близким о том, что пока все закончено, едем домой... И замолчали. Мы думали о дяде Сене.
Девяносто шесть лет и пусть все мы там будем в том же уме и здравии.

Где он сейчас, неизвестный солдат дядя Сеня, без вести
пропавший в недрах Бруклинской больницы?