Контейнер 384. Часть 9

ВСТРЕЧА


Всю ночь перед операцией по побегу из тюрьмы и организацией выступления Саломеи Грэг не спал. Он вспоминал свою прежнюю спокойную жизнь с ее мимолетными радостями и размеренностью. Потом в его жизни появилась кукла, раздался душевный клич, поиск … и встреча с Саломеей.

Дальнейшие события сгущались и стремительно вытягивали его из привычного ритма жизни. Их водоворот нес его к огромному водопаду, где он потеряв прежние ориентиры, обрел жизнь в иной стихии. Она была скрыта от глаз, не видима, и вместе с тем давала новый и новый разряд импульсов для действий, логику которых объяснить часто было невозможно.

Потом эта связь пропала. Исчезла глубина, высь, воодушевление.

На смену им пришло отягощающее чувство бессилия, желание обладать Саломеей, победить плохих, помочь хорошим… смешно… как это все напоминает детские мечты. Но не планы зрелого мужчины.

Находясь в заключении, видя столько боли, страданий и … да даже просто быть бессильным в построении своей жизни, когда каждый день все строго по расписанию, нет никакой свободы в действиях, нет времени на собственные мысли, словно живешь только общими: попить, поесть, пожаловаться… становился сейчас так очевиден тот шанс, который был в этом послан.

Отец Лука вот рядом совсем демонстрирует собой какой подвиг души человеческой. Ни ропщет, нет. Не ищет уединения, но напротив, всегда рад общению, помочь, как бы сам устало себя не ощущал.

Саломея тоже никогда не станет отгораживаться, уповать на бессилие. Какая мощь, какая красота в них! А я? Я что смогу сделать? Давид правильно разглядел слабости, что поработили некогда бодрый дух… но если этот так легко удалось.. может… может не так он и был силен? Может это только рядом с кем-то, ощущалась ответная волна. А останься наедине, да в ограниченной воле и нет уже былого жара, стремление гаснет, увядает. Но коснется вновь рука добродетельная, и еще сможешь ненадолго воспылать. Вот и итог! Вот и знай теперь сколько здесь твоего истинного, не надуманного. Ох и тяжко это все в себе признавать.

Скоро день. Ответственный. Как смогу быть надежным помощником? Саломее в глаза не осмелюсь посмотреть. Не узнает уже.
Как она там?
Нет. Нет. Нет! Последними силами, упаду бездыханный, а выстою! Не дам слабости прорваться! Тут укрепление от Духа идет. Это истинно отец Лука сказал. Перед собой, совестью своей не покривишься и кинется канатик. Так и сам себя вытянешь. Усмотреть только надо. Возможностей ведь много, но закрытый ум не разглядит. Зрит сердце: широко открыто смело. Поэтому доверие себе и чувствование каждого мига так важны. В них и возможности, ответы собраны единым: на, лови! А если засомневался так и упустил канатик. Один не выстоишь. Раз зародилась мысль о невозможности, то нет ее уже.

Любить! Вот чувство пребывания. Деленью не знакомое оно. Люблю! Всем сердцем, существом своим.
Волнительно… я на ногах своих стою!


Раздался утренний звон, призывающий к пробуждению. Пока все заключенные собирались, семеро мужчин уже переодетых в тюремщиков вышли из блока.
Было раннее утро. После ночного дождя, воздух был свеж и мягок. Чувствовалось бодрое и даже праздничное настроение.
Группа переодетых тюремщиков в лучах рассветного солнца бодро шла по городу.

У тюремного блока, где находилась Саломея, они разделились. Амадар, Марк, Стефан и Феофан отправились на площадь к месту, где должна была состояться казнь. Остальные, кивнув друг другу в знак готовности, смело зашли в открытые ворота тюрьмы.

В блоке было тихо. На столе стояла только что налитая железная чашка с чаем рядом с которой лежал открытый журнал дежурств.

Грэг прошел в коридор  и начал  осмотр камер в поисках Саломеи.
Обойдя все камеры, он так и не нашел ее.
Давид повторно осмотрел их и подтвердил, что никого похожего на Саломею здесь нет.

Вдруг в одной из камер раздался вопрос:
- Э! Чего ищите? Снова новичков прислали… дайте воды что ли…
- Мы ищем заключенную Саломею. Сегодня день ее казни. – Как можно суровее сказал Давид.
- Ну вот разбери их! Чего ж вы ее здесь-то ищите? Увели уже.
- Давно? – Спросил Грэг, подходя к камере заключенного.
- Да вчера еще. Пить дайте. Не скажу ничего. - Пробубнил мужчина внешне похожий на большого гиппопотама.

Священник Лука взял со стола пустую чашку, налил в нее из крана воды и поднес заключенному. Тот жадно выпил ее и щуря глаза тихо сказал:
- Вы ведь не здешние? Или может даже … не тюремщики вовсе… -засомневался он.

- Какая тебе разница! Пошли от сюда! – Скомандовал Давид. - Некогда нам тут болтовнёй заниматься!

- Идите! Идите! На площадь её уже поди привезли. – Отозвался заключенный, уходя во тьму своей камеры. – И казнить бы нечего. Да трусы ведь…

Давид и Грэг переглянулись и быстрым шагом направились к выходу.

- Интересно, почему привезли? Куда ее увозили накануне казни? - Задавался вопросами Грэг.

- Нам нужно срочно спешить на площадь! – Ускоряя шаг говорил Давид. – Отец Лука, включите рации. Попробуем соединиться с нашими.
Священник включил рацию. Треск, молчание. Наконец послышался далекий голос Амадара:
- Мы готовы! Здесь пока никого нет. На площади начинают собираться люди, но это дальше от сюда.
- Хорошо, мы скоро будем. Но без Саломеи. В камере ее нет. Сказали, что ее уже увезли. Будем ждать там. Конец связи. – торопливо вещал священник Лука, спеша за стремительно отдаляющимися от него Амадаром и Грегом.


К тому моменту как священник Лука, Давид и Грэг прибыли на эшафот, на площади уже было не мало людей в защитных масках, такие усталые и измученные. Казалось, они пришли, чтобы показать собой как им надоело бездействие властей, как те бессильны. Тут и там раздавались призывы к тем или иным действиям. Кто-то призывал устроить бойкот, кто-то к свержению действующего правительства, находились и те, кто призывал еще более жестоких наказаний за не повиновение действующему закону… Было несколько людей с больными детьми, которые ходили по площади и просили помощи. С нескольких сторон раздавались бодрые обещания лучшей жизни в случае победы той или иной партии на предстоящих выборах.

Везде кипели страсти. Людей пребывало все больше.

На эшафоте стояло семеро мужчин, сосредоточенно смотрящих вокруг в ожидании приезда заключенной Саломеи. Но ее не было.

На площади становилось все напряжённее.  Бросались обвинения, угрозы, кипела ругань. Люди все меньше и меньше слушали друг друга. Повсюду слышались крики.
Конечно же к ним никто не выходил. Никто не пытался снизить накал страстей, успокоить, примирить.


Уже был яркий полдень, дул мягкий летний ветерок, когда на площади появился кортеж из трёх машин.

В одной машине ехали тюремщики, которые отвечали за исполнение казни. Во второй заключенные, которых должны были казнить, в третьей машине молча ехали Саломея, Исмаил и Руно.
- Эмиль сегодня прямо румянцем сиял. Поверить не могу. Травяной настой твой чудеса творит! - Обратился к Саломее сидящий за рулем Исмаил.
- А мои совсем окрепли! Я давно в нашем городе таких сияющих здоровьем людей не видел. – Добавил Руно.
О предстоящей казни никто не смел говорить. Обоих мучала совесть, но отважиться не исполнить приговор никто не смел.

К эшафоту подъехали первые две машины. Из первой, выстроившись в коридор, встали тюремщики, преграждая путь для людей из толпы, что заполнили уже всю площадь.

Потом из второй машины вывели осужденных. Они были в наручниках, в темных одеждах, с номерами на груди.

Грэг вгрызался взглядом в каждый силуэт, сбившимся дыханием проводя осмотр. Наконец, лицо его остановилось, брови приподнялись, сердце воодушевленно забилось.

Из третьей машины вышла Саломея в наручниках, в висящем на ее истощенной фигуре мужском комбинезоне с вышитым на груди семизначным номером. Влажные волосы ее, еще не высохшие после мытья, выпадали из высокого наспех завязанного пучка. Шаг ее был медлителен, ноги от непривычной нагрузки подкашивались.

Дверь машины открыл Руно. По выстроенному вдоль дороги к эшафоту коридору тюремщиков,  словно невесту к алтарю, Саломею вел, придерживая за руку, Исмаил. На фоне его могучего тела она выглядела совсем крохотной тонюсенькой девочкой.

Глаза Саломеи касались людей, собравшихся вокруг. Один из них подавал знаки. Она задержалась на нем. Марк подмигивал и жестами показывал, что вокруг свои, чтобы она не боялась.

Подойдя к подиуму, от куда обычно зачитывали речь о вынесении приговора, Саломея увидела знакомого Амадара, который взяв ее руку подвел к Грэгу.

Взгляды их соединились… пульсация в области солнечного сплетения, бодрый вдох, еще один. Словно волшебный поцелуй, обоих вернул в состояние наполненности, смелости и отваги.

- Дорогая Саломея, не откажи нам в чести. Людям сейчас очень нужно услышать доброе сердце, ободряющие слова. – Подводя Саломею к микрофону, тихо сказал Грэг.

С тяжелым сердцем шел Исмаил. Силы его были на исходе. В молчании они с Руно уходили к машине, как вдруг раздался тихий, но радостный голос Саломеи. Вздрогнув и неожиданно для самих себя приосанившись и улыбнувшись, они обернули свои головы и слушали.

- Добрый день, дорогие друзья! – начала Саломея. - Мне сегодня выпала честь сказать несколько слов… но это так неожиданно. Я совсем не готовилась даже… -Посмотрев на полных храбрости стоящих рядом в форме тюремщиков, но явно не являющихся ими, группу мужчин, сдерживающих торопящихся к подиуму надзирателей, она, сжав пальцами угол небольшого стола для выступлений, осмелев продолжила. – Мир, в котором мы сейчас с вами живем, очень нуждается в очищении. Но это не внешнее убирание мусора и стремление к стерильности. Это очищение себя. Каждой струны совести, которая дает правильное и уникальное звучание душе, подпитывает силой, вдохновением, здоровьем! Мы с вами подошли к финальной черте. Изо дня в день видим как порабощаются наши тела, выедаемые обидами, страхами, печалями, пониманием собственного бессилия. Мы полны осуждений и претензий. Мы изгнали из своей жизни естественное царство природы, которое соединяло нас со своей истинной природной сутью, где каждый неповторимо раскрывался и, ощущая свою индивидуальность, распахивал нараспашку свою душу. В погоне за миражами власти, подменяя истинные ценности на псевдо заботу о здоровье своего народа, мы подошли к прямо обратному финалу. Посмотрите вокруг. Прямо сейчас. Посмотрите вокруг, осмельтесь. Ну же! Посмотрите, сколько ваших страхов ожило! В погоне за здоровьем потеряли рассудок, стремясь лишь к ограждению и подкупу. И что вышло, друзья? Я Вам скажу. Вышло, что каждый болен. Болен сильно. Как здесь многие говорят неизлечимо. Но это не так. Нет здоровья в теле, дух которого закован в рамки условностей, ограничений, нелюбви. Для чего ему быть живым и крепким? Для каких высоких целей?

Пока говорила Саломея, шум на площади стал стихать. К подиуму прорывалась группа спец агентов, грозя своими дубинками, но их сдерживали семеро узников. В какой-то момент они почувствовали, что теряют силы и их оборона прорывается. В этот миг они почувствовали, как их сторону подкрепило 2 больших медведя: Исмаил и Руно. Они также встали на защиту Саломеи. Девять бодрых мужчин что было сил, держали оборону, пока она говорила.

Каждое ее слово как звонкий хлыст проникало в самое нутро и выкорчевывало от туда то, что разрасталось гнилью по всей душе. Давая вдох надежды и сил, словно спасительную кислородную маску, она продолжала подходить к самым сокровенным и потаенным от осознания местам человеческой души.

- Друзья, мы спасемся! Все у нас с вами получится! Но каждый в себе должен победить стремления, что лишь мираж и тлен вам предлагают. Всем сердцем устремляясь туда, где все едино, где истина, природа и любовь! Друзья мои… я вам открою тайну, что позабыли вы давно… забылись мы… но сейчас не место оправданиям. Никаким! Дорогие братья и сестры, вот вы видите болезни… а их нет… их нет. Они живут на наших страхах и сползти им ничего не стоит, обнажив здоровый дух. Вот вы видите причину в безволии своем, а обратите туда своё внимание. Смотрите! Смотрите!!! Тюремщиков нет…

Повисла пауза.

Саломея подняла свободные от наручников руки:
– Наручников нет… - Сказала тихо она.

Все представления о прежней жизни, словно прозрачное полотно, вдруг отслоились… пронзительный звук изнутри, словно крепкая пощечина истины… вернувшейся сути…

Нет тюремщиков. Их нет… их не было. Их действительно не было. Были лишь ожившие страхи. Только они гнали на работу, запирали, били… Грэг открыв рот смотрел на священника Луку. Тот со слезами счастья на глазах кивал. Да, да, он всегда это знал. Он это знал и просто позволял чужим страхам ожить. Ожить, чтобы они били его тело, выбиваясь из сил. Так они теряли ее. Потом приходили новые, уходили. Поэтому тюремщики так часто сменялись, поэтому они появлялись в момент зарождения страхов и сомнений...

Гул в голове, вдох…
И нет уже силы противления. Выстояли храбрецы! Исчезли тюремщики как миражи. Руно и Исмаил смотрели на все происходящее и, открыв рты, молчали. А как же Руно? Он не был побежден страхами, его надежда, крепчающая вера сделали его неуязвимым для исчезновения. Он играл на другой стороне. Ища, подавая спасение, он шел по ведомой его душой тропе. И не исчез в момент разоблачения.

Не было тюремщиков… не было и нет для души оковы нету, если она свет… где любовь лучится, там рассвет встаёт! Поднимается новый чистый небосвод!

Стихла вся площадь.
Саломея стояла, прикрыв глаза, плача.
- Друзья, мы сильны! Мы сможем! Теперь вы знаете, что власти нашей тоже… нет! Она была правда… но сейчас они убежали. В наших руках сейчас судьба всего города! Мы сможем, дорогие друзья! Братья, сестрички родные, мы обязательно сможем не только возвратить жизнь, здоровье и красоту в наш город, но и преобразиться прежде всего изнутри самих себя! Не ищите откупа! Действуйте любя! Смелость и решительность ставьте у руля. – Смеясь, добавила она. Силы покидали ее. Отшагнув назад, делая глубокий вдох, Саломея вновь приблизилась к микрофону.  – Встреча. Мы так долго ждали ее. Нет, не ограничивайтесь видением лишь этой жизни. Много веков, много тел-одежд мы сменили. И вот он… счастливый миг встречи самим с собой, раскрепощение. Долгожданный шанс превозмочь все представления и единым рывком воспрять от пут увязающего сна. Сегодня нам благоволит судьба, все поступи окроплены благословением где дух сияет чисто, ярко как звезда. Ведь так в оковах сна душа рвалась дарить не прося взамен откупа, ни славы ни признанья. Тем жива мощна она пока дарует без конца  по части от себя беря, но полнится она, живет и дышит множась щедростью своей. Как хорошо… как хорошо сейчас… - отшатнувшись, Саломея едва не упала на подиум, но руки Грэга вовремя подхватили ее. Он нес ее на руках сквозь молчавшую еще толпу, отдаляяся от подиума.

На площади было тихо. Ощущения, какие бывают после мощной грозы, все еще витали вокруг и внутри людей. Но вместе с тем и чувствование недосказанности не позволяло уводить внимание от опустевшего подиума.

Грэг трясущимися от слабости ногами уже вышел из толпы, как неожиданно раздался голос. Родной теплый такой желанный для Саломеи, что та, придя в себя заулыбалась и не сдерживая потоки весенних ручейков, струящихся из ее больших по-детски широко распахнутых глаз, смотрела на него…


Руно в нерешительности подошел к микрофону. Откашлянувшись, он начал:
- Саломея вернула к жизни моих несколько лет болеющих жену и дочь.  – Закусив от наполняющей сердце боли, он едва сдерживая слезы, дрожащим голосом продолжил. – Она влилась в нашу семью легко. Стала родным для нас человеком. Целителем. Долгожданным ответом… простите... – Слезы пустились бурным потоком по его печальному лицу. Утирая их, он делая над собой усилия, вновь повернулся к микрофону, - я не мастак в выступлениях. Но со своей и без того отягощенной совестью мне и до ночи не выжить.  Боже … Боже… Она спасла их. Я предал ее. Не смотрел, не ухаживал, не кормил… понадобилась помощь – вспомнил, вновь пригрел. А сегодня вот на казнь ее привел. – Руно бросился со сцены прочь. Рыдая и желая лишь скрыться, он убегал сквозь толпу, сам не зная куда.


Вновь воцарилось молчание. К пустому микрофону поднялся Исмаил.

- Мой черед настал. – Потупив глаза, нерешительно начал он. – Многим я известен как главный прокурор города. Часто злоупотребляя властью, вами, дорогие жители, мне данной, я оставался в бессилии перед своими эмоциями, гневом и страстями, что часто вскруживали мне голову. Бессилен был и перед моим болеющим сыном. Если и можно себе представить труса, им непременно буду я. Мне тяжело говорить… Но это важно. Для меня эта исповедь достойная благодарность за исцеление, которое сотворила Саломея с моим сыном, со мной... Как-то раз ко мне в кабинет явился Руно, смотритель одной из тюрем, вон он, уходит весь в слезах. Погоди еще! Догоню тебя, вместе убежим…  - рассмеявшись сквозь накатывающие слезы грозя пальцем сказал Исмаил. – Мялся он, мялся. А ведь с повинной пришел. На казнь осмелился... Где же теперь та решительность? Да нас таких храбрецов полгорода нужно сейчас же казнить или из города повыгонять… - Набирая силу, полным разочарования голосом продолжал Исмаил. – Пришел ко мне и говорит, что заключенную пару раз из камеры выводил, домой увозил. Что там она его дочь и жену на ноги поставила. Вылечила, значит. Я откровенно говоря из себя вышел: что тут за болтовня, сухим разговором да вылечить. Медицина не вылечила, а она значит, вот смогла. Но … иначе мне жизнь руки заломила. Узнал я ночью… - тут голос Исмаила стих. Он осмотрел сосредоточенные на него взгляды самых разных людей. Сомневающиеся, ободряющие, безмятежные, полные надежд, неверия, отстраненные, равнодушные, счастливые… - Ладно! Все равно уж не миновать… - решительно выдохнул прокурор, – ночью моему сыну стало очень плохо. Острый рецидив. В эту же ночь я узнал, что правительство нашего города уже семь дней как сбежало. Наш город сейчас никем не управляется.

Поднялась волна удивления, возмущения, были слышны негодования, ругань и осуждения.

- Уважаемые граждане, я верю, что нас уже совсем скоро ожидает новая лучшая жизнь. Я очень вас прошу… понимаю, вам слушать меня не интересно, но прошу вас… для меня это очень важно. Я не займу много времени. Мне нужно договорить.

Волна голосов стихла. Давая возможность выступающему вновь говорить.

- Спасибо, я очень признателен. – Кладя руку на сердце, с чувством глубокой благодарности сказал Исмаил. – В ту ночь во мне прояснилась мысль, что помощи ждать не откуда, что времени совсем нет. Я не принимал никаких решений; меня словно довели до черты и просто толкнули вниз. И я летел… обездвижено, летел вниз.
Схватив в одеяле спящего сына, я бежал к машине, не помня себя. Не ощущая почвы под ногами, не чувствуя своего дыхания. Приехав к Руно, я вопил на его пороге что нужно срочно ехать в тюрьму, отыскивать Саломею… он на силу халат успел накинуть. Так и поехали. В камере Эмиля и Саломею рядом положили, а сами кинулись медперсонал искать. Никто не отвечал. Везде тишина гробовая. Внезапно ее прорезал едва слышные голос поющих Саломеи и сына. А потом был разговор. Я многое понял. Я понял, что достаточно и его, чтобы прозреть, исцелиться. Но во мне это произошло не сразу. А сын тогда попросил еды. Это был счастливейший момент моей жизни! – Заплакав признавался Исмаил. – Потом мы поехали за растениями. Для того, чтобы тело скорее крепчало нужны были травы, еще что-то… мы с Саломеей, сыном и Руно поехали в специальный закрытый контейнер, где хранились все запретные, изъятые у людей вещи. Нам не составило труда пробраться туда. Благо были там нужные растения. Собрав их, мы, уже к утру, покинули контейнер и направились к Руно. Там Саломея заварила нужные травы, еще раз поговорила со всеми нами... приняла душ и… мы даже не осмеливались… понимаете?! Никто не осмеливался говорить о предстоящей казни. Мы втроем сели в машину и направились сюда. – В полголоса закончил Исмаил.

Повернув голову, он увидел, что к микрофону хотят подойти еще несколько человек. Прокурор,  поблагодарив за оказанное внимание публику, с поклоном уступил им место. Уходя, он с удивлением заметил, как восхищенно на него смотрели люди. Некоторые хлопали по плечу, ободряли. Нет, не было ни одного человека, кто ругал его, осуждал. Та искренность и чистосердечное раскаяние, с которыми он выступал, породили ответную волну приобщения в людях. Подойдя к Саломее и Грэгу он обнаружил уже сидевшего рядом Руно, который бережно кормил ее из своих огромных рук.

- О, смотрите-ка, ещё один живчик! – Смеясь, произнесла Саломея.  – Исмаил, Вы своей исповедью продлили жизнь не только себе и сыну, но и подарили надежд и ключей для собственных осознаний многим людям! Присаживайтесь, пожалуйста, с нами.

- Ах, Саломея, мне стыдно в глаза смотреть, а ты.. меня как друга верного принимаешь... – Потупив глаза, грустным голосом сказал Исмаил.
- Вы и есть друг! Верный друг! Ну же… перестаньте горевать. Вас никто ни в чем не винит. Смотрите, сколько здесь еды Руно принес. Садитесь! Вам тоже надо сил восполнить. – Приглашая прокурора присесть произнесла Саломея.
-Спасиибо. Тронут. – Сдержанно добавил Исмаил.

Тем временем на сцене появилось несколько людей, рассказывающих о том, как Саломея помогла им на городском празднике:
- Я потерял всякий контроль, происходящее наполняло меня ужасом. Я мог умереть или остаться колекой… - Говорил один.

- Меня тоже спасла Саломея. Все убежали. Я осталась один на один со сломанной дверцей аттракциона. – Продолжила вторая.

- Там были мои дети и муж. Их неминуемо убила бы молния, останься они без шатра. Ведь они уже хотели бежать и во время остановились, когда тросы стали натягиваться и удерживать ветер и град. – Женщина разрыдалась, представляя эту разрывающую ее сердце картину. – Это тоже сделала она. – Показывая рукой в сторону Саломеи, закончила женщина.

- Я тоже лишилась рассудка и уже поддалась панике, но когда Саломея обняла меня, тихо утешая, я вернулась в себя. Могла бы с горяча и с собой и другими чего наделать. - Качая головой добавила девушка. -Спасибо тебе, дорогая Саломея!... и прости… прости… мне стыдно, что тогда на площади, когда тебя задержали, мы стояли и молчали, не возражали против твоего ареста. Стояли безмолвные, равнодушные такие. Благодаря тебе стояли ведь. Я отныне твой преданнейший друг! – Закончила девушка уходя со сцены.

К микрофону подошла женщина лет шестидесяти:

- Здравствуйте дорогие граждане. Я тоже хочу … поделиться своими откровениями. Может они кому-то тоже будут полезны… не знаю. Я всю свою жизнь гонялась за чистотой. Была одержима ею. Перфекционизм. Безумное, совершенно болезненное стремление к абсолютно идеально выполненной работе истощало меня до абсолютной потери сил. Я без конца терла, выверяла, взвешивала, одергивала своих детей, мужа, подчиненных, родителей, друзей, близких, дальних… Это порождало очень много напряжения в наших отношениях. Когда я серьезно заболела, со мной сидела только дочь. Делая самое необходимое, она отдалялась. Я так нуждалась в выхаживании, тепле, понимании, ласке. Но … сама разрушила доверительные отношения, которые у нас когда-то были… Это очень больно было осознавать. Скоро я осталась одна. В своем вычищенном практически пустом белом стерильном контейнере. Никто мне не звонил, никто не навещал. Постепенно моё жилище стало загрязняться. Поначалу это сводило меня с ума. Потом я с этим смерилась. Без борьбы появилась легкость, я ощутила прилив новых сил. Стала потихоньку оправляться. Завела запретную у нас живность: кошку и канарейку. С их появлением я стала чувствовать свою нужность. Ну… понимаете… не просто еды дать, а пригреть теплом… поласкать, сблизиться, пообщаться. Все эти прежде казавшиеся мелочи, телячьи нежности, воссияли для меня чуть ли не смыслом жизни. Понимаете… стало важным не просто покормить птицу, а одарить ее заботой, пообщаться, она ведь все понимает… понимает и тоже отвечает. Отвечает взаимностью. Я тогда почти все скудные деньги, что получала, на корм для них двоих и тратила. Себе и малого хватало. С людьми пыталась контакт найти, сблизиться… с родными тоже пробовала, но все не получалось. Даже встретиться не удавалось. Я своими действиями … понимаете? Ах, простите меня, я много уже говорю. Хочу сказать последнее. Мне кажется это очень важным сейчас. В последнее время стало очень модно подолгу общаться с техникой, уделять минимум времени всему… немного тут, немного там… все по верхам. Так вот мне иногда кажется… вообще я от этого в ужас прихожу… что люди кажется уже даже и не осознают, что говорят. Словно в них самих сидит куча образов-голосов, и они вот и выдают то слова, то реакции, то эмоции. Исчезает чистота, непредсказуемость. Понимаете? Огрубеваем мы. Это тонкий, но очень видный момент, как человек подменяет себя истинного на те лекала, которые ему подаёт общество: фильмы, клипы, ну индустрия ведь целая. Вот меня это очень волнует. Но всё. Я благодарю вас за внимание. О, Стефан! – Радостно заулыбалась выступающая. – передаю тебе слово.

Стефан, одетый в форму тюремщика решительно подошел к микрофону.

- Здравствуйте. Я после слов Саломеи вот только, кажется, начинаю … говорить вспоминаю как – замялся он. – Я являюсь представителем запретной у нас профессии: свободного художника, мастера. Я скульптор. Работая в своей мастерской, я не раз замечал, что чем самозабвеннее я творю, тем спокойнее вокруг. Ну то есть… меня не страшило разоблачение, арест. Стоило же немного отвлечься, посмотреть вниз пропасти, над которой иду, как страхи оживали. Я начинал подозревать, бояться и вот в один прекрасный день меня арестовали. Это не было неожиданностью. Все до мелочей происходило так, как я себе и представлял. Меня посадили за решетку, судили, ругали, но мои руки все равно просили работы. Я таскал в карманах своих брюк глину, которая оставалась после работы, где мы копали котлован под строительство. Разминал ею руки в карцере. Потом нашелся закрытый от людских глаз грот. Там я творил уже более сложную скульптуру Жизнь подкидывала шансы. Не один. Находясь на воле, у меня были заказы, ценители моего искусства, был и есть преданный друг, который верит в меня. Он организовывал закрытые выставки с показами моих скульптур. В тюрьме он тоже всячески способствовал моей работе. Ведь из-за меня попал туда, но ни разу и словом не обмолвился… словно даже и рад был… Марк, спасибо тебе! – Обращая свой взгляд к другу, добавил Стефан. – Однажды я слепил хорошую, и впрямь хорошую  скульптуру. Не завершив ее, мгновенно сжал, смял, уничтожил... Глина вытекла из моих пальцев. Я одарил ее жизнью и забрал ее не смея вынести мысли, что это может сделать кто-то другой. Я стоял перед кучей глины и рыдал. Без слез, без крика. Рыдал в своей тишине. Пришли тюремщики. Четко, словно по призыву, и вывели из секретного убежища, закрыв к нему вход.
Я сейчас все это осознавать начинаю, понимаете? Как себя сам загубил, детей своих рожденных и не рожденных своими руками… - Голос Стефана снизился и вовсе исчез от нахлынувшего потока чувств.

Сожаления, разоблачения и долгожданный вдох свободы…

Толпы людей с сожалением смотрели на скульптора. Многие сочувствовали ему, хорошо понимая его терзания, страдания.

На подиум поднялся Марк. Он обнял друга и помог ему сойти вниз, где они, пройдя сквозь толпы людей, подошли к Саломее, Грэгу, Исмаилу и Руно.

На подиум вновь и вновь выходили люди, влекущиеся сердечным раскаянием.

А толпа все слушала: то затаив дыхание, то глубоко вздыхая: не было ведь, совсем не было из них ни одного человека, которому не было бы знакомо то, о чем говорил выступающий.

Уже под вечер, когда выступили все желающие и микрофон опустел, на подиуме появился Давид. Поприветствовав и поблагодарив публику за искренность, с которой все слушали выступающих и конечно же самих выступающих, он высказал надежду на скорые радостные изменения внутри каждого и в городе в целом. Он попросил разрешения удостоить еще небольшим вниманием одного человека и присоединиться к его пению.

На сцену вышел Феофан.
Подойдя к микрофону, прикрыв глаза, он сосредоточенно начал петь.

Слова его песни звучали как призывные, привет из далёкого прошлого. Давно здесь не звучали гимны, не воспевалась красота, природа, могущество и сила.

С каждой строкой, все больше голосов присоединялось к пению. В конце концов восторженно гремела вся площадь.

Хоровое пение подняло в людях веру и силы для последнего рывка. Наконец многие почувствовали облегчение, легкость, чистоту. Долгожданное возвращение к себе.