СВВ. 12. Бархатные пуфы

В лето пятнадцатого М., завершив курс с отличием и от этого весьма гордый собою, жил в квартире у тетки, вдовы Колокольцевой, сыновья которой ушли на фронт. Время проводил праздно и мыслил свою будущность в неопределенно-розовых тонах, где были общественный успех, и богатство, и красавицы (как без них?), и даже свой железнодорожный вагон с бархатными зелеными пуфами и винным шкапчиком. Окончательно увязнуть в грехах ему, впрочем, мешало отсутствие денег, какие поступали от родни очень скудно, не давая насладиться широкой жизнью.

Тетка была тяжела в общении, от страха за сыновей сделалась сварлива и нелюдима, всякое проявление радости, тем более от него, далекого от военной службы, считала едва ли не оскорблением. М. был уверен, что в сердце она винит его за то, что он гуляет в виду Днепра, а не сидит в окопе под пулями как ее возмужавшие близнецы. Жить при ней стало невыносимо. Нужно было скорее находить поприще, чтобы съехать. Однако квартиры в Киеве стоили о-го-го, а съезжать куда-то, куда Макар телят не гонял, ему не хотелось – образованному джентльмену с дивными перспективами, да в пригород на задворки? Нет уж!

То там, то там он пытался себя пристроить. Подвизался в Счетной палате, даже получив кое-что авансом, но тут начальника «замели» по старому акцизному делу, а его по-быстрому сплавили с глаз долой. С другого места, по военному ведомству, он также был скоро изгнан в результате истории с полковничьей дочкой и, не судите строго, котом. (В сущности, кот был виной всему, но что на него, скотину, пенять?) Загоревшись авантюрной идеей, подал прошения в две газеты, дерзая писать политические обзоры. «Киевская мысль» отказала сразу, а «Ведомости» посулили такой оклад, что хоть плачь – на дыру от бублика и то мало, не то что – зажить достойно. Университет в каникулярный период не принимал: начальство по отпускам, кто остался, не желали обременять себя суетой – идти в него стоило только осенью.

Бархатные пуфы таяли на глазах…

В июльский воскресный день, часа в четыре, когда жара уже шла на убыль, на набережную высыпали гуляющие. Среди множества молодых мужчин, одетых в парадную форму, безусый гражданский тип в очках и дурном костюме выглядел досадной случайностью, ягненком в стае волков. Офицеры, важно шагающие с дамами и товарищами, смотрели на него свысока. Может быть, не настолько, как ему самому казалось – скорее всего, они просто его не замечали. Но М. все мрачнел и жалел уже, что вообще вышел из дому. Если бы не тетка, вновь устроившая скандал… Возвращаясь с воскресной службы, она вечно изводила его, хотя, по всем статьям, должна была приходить умиротворенной, смягченной долгой молитвой. Наслушавшись по самые гланды, он сбежал с квартиры, даже не пообедав.

Ему нужно было встряхнуться, самому себе доказать, что не хуже этих.

М. постоял, поджав губы, резко свернул в аллею и, стараясь выглядеть важным, зашел в ближайший кабак, решив с утра же найти работу, а пока отпраздновать на что есть. Половой, чудного вида старик, приветствовал его и отвел за свободный столик, бормоча в усы «Ночь светла». М. заказал судака с «белым» и неплохо, в общем-то, провел время… Если бы не одно обстоятельство.

***

Какой-то мальчишка лет пяти выбежал из подъезда и бесцеремонно сиганул под самой мордой у лошади, размахивая как шашкой блестящим горном, еще не связанным в умах с пионерией и в этом смысле дикарским, чуждым идеологии инструментом, праздно расточающим гуд. Извозчик привстал на облучке, отпуская бесполезную брань, плюнул и стравил вожжи.

Ребенок, похоже, был абсолютно счастлив и вот-вот собирался осчастливить окружающих незабываемой джазовой импровизацией. Глядя на него М. улыбнулся собственному ощущению дитя, спрятавшегося внутри, под шкурой бледного молодого человека, дурно одетого, спешащего от желудочной неурядицы в аптеку, втайне надеясь там же найти работу[1].

К слову, никаких познаний в аптечном деле он не имел и едва мог отличить цинковую мазь от йода. Проситься к провизору в его случае было сущей авантюрой, куда большей, чем в редакцию столичной газеты. Да и вы бы предпочли покупать лекарства не в той аптеке, где работает тип, который запросто упакует вам сурьмы вместо порошка от мигрени. Это обстоятельство его слегка беспокоило.

С другой-то стороны, химию изучал, имеет высокий балл (хотя полученный не без хитрости, но то дело мы ворошить не станем). Фосфор, сера, селен… Что еще? Латынь, латынь, дери ее! Как будет «спирт»? Spiritus! Вот, и латынь не совсем угасла. Как говориться, per aspera ad astra – через тернии к звездам.

Выбравшись с тарантайки и расплатившись, просыпав мелочь на мостовую, он зашел за угол, стараясь не растерять достоинства, и там уж кинулся к стеклянному фонарю аптеки, оказавшейся некстати закрытой. Очень некстати, потому что взбунтовавшийся судак из «Ривьеры» в нем только дыры не прожигал.

Как же быстро меня скрутило!

Извозчик, собака, взял последние деньги и, конечно, уже уехал! Лишь эхо разнесло стук копыт.

Положение было безнадежным: до тетки версты четыре, денег – пустой кошель, в животе стреляет судак. Даже развернуться и устроить в ресторане скандал по горячим следам не выйдет – далеко, тут бы до сортира, миль пардон, добежать. Да и чем поможет ему скандал? Конфузная, конфузная ситуация…

На всякий случай побившись еще в стеклянную дверь и уже утратив надежду найти спасенье, он услышал отлетающую щеколду.

С другой стороны «фонаря» открылась узкая створа, через которую боком вышел на тротуар внушительной комплекции бородач в черной паре – чистый протодьякон, готовый к службе. М. рядом с ним смотрелся беспородным щенком и немедленно стушевался.

– Что стряслось? – пробасил провизор, шедший, по виду судя, на какое-то вечернее торжество.

– Здрассть… простите… отравился… рыбу подали тухлую… мне бы средство, – жалобно проблеял страдалец.

– Зачем ел?

Провизор обвинительно поднял бровь, будто несчастный сам виноват в потраве.

– Половой под соусом подал, шельма… индийский, говорит, соус…

– Хм, соус – дело такое. Под соусом что угодно могут подать. Где ж вас так, молодой человек?

– В «Ривьере», на набережной.

Провизор покачал головой.

– Хаживал. Не отравляли. Ну, идемте-с…

Аптекарь отворил дверь и впустил М. за собой.

– Да не запирайте… Река, значит, рядом, а рыба тухлая? И соус из самой Индии? Может, и рыба у них оттуда же? Хм… Я вам, молодой человек, порошок дам, примите сразу же два пакета, и к ночи еще один. Воду кипяченую пейте. По-хорошему, надо желудок чистить. Рвотное средство дать? – и, глянув вскользь на клиента: – Вижу, вижу, сами справитесь с этим. Пейте больше воды. Вот вам.

– Я очень извиняюсь… – начал М.

– Что? Денег нету?

– И это тоже.

– Что же вы, в ресторанах последнее просаживаете?! – проревел провизор, будто сам не знал, как оно бывает. – Молодость…

М. предпочел отмолчаться. Но тут хвостом плесканул судак…

– Вы мне не позволите воспользоваться удобствами? Ужасно крутит.

Бородач недовольно посмотрел на него. Снял шляпу и степенно положил на прилавок.

– Вообще-то, аптечный магазин такие услуги не предоставляет.

Наблюдателю стороннему, так сказать, не заинтересованному, ясно было бы, что он едва удерживался от смеха, но М. в тот момент было не до физиогномики.

– Спасите! Я вам окна потом помою и что хотите!

Причем тут окна, М. сам не понял. Видно, разум его помутился от несваренья.

– Окна действительно не ахти, – весомо сказал аптекарь, глядя на лоснящиеся разводы. – Но вы, молодой человек, лучше отхожее за собой помойте – и не потом, а сразу, по завершению. Идите уж – вон за стенкой…

Через четверть часа М. вышел на улицу, если не в счастливейшем состоянии естества, то в гораздо лучшем, чем в тарантасе. Работу он, конечно, не получил, постеснялся даже начать разговор об этом, зато получил приглашение на обед – и уже без всяких выкрутасов с тухлыми судаками – это ему было обещано твердой нотой.

***

В следующую среду в половину шестого вечера, отглаженный и выбритый до поджилок, М. прибыл к заветному фонарю аптеки, вошел через ворота во двор (где был обруган собакой) и поднялся в третий этаж – к широкой медной табличке «Г.Е. Мильн» у кожей обитой двери.

Открыла ему приятная дама не первой весны, с руками, испачканными мукой, кивнула многозначительно, спросив фамилию, и проводила в гостиную ждать хозяина, бывшего «в городе по делам». Не представившись она вернулась на кухню, оставив М. развлекать себя самому.

Где именно мог быть «город», если дом стоял на Подоле, то есть в одной из оживленнейших частей Киева, М. осталось неясным, но, скорее всего, не слишком далеко, потому что господин Мильн через четверть часа явился, внеся в гостиную большой бумажный пакет с лентой цвета куриной крови.

– Добрый вечер, молодой человек! – приветствовал он гостя, рассматривавшего череп на этажерке.

Череп был имитацией, весьма искусной, того самого, известного всему миру, найденного в африканской пещере.

– Здравствуйте, Генрих Ерсович, – ответил молодой человек и неловко всучил хозяину обернутую фольгой бутылку, из-за которой залез в долги.

– Благодарю любезно, не стоило. Впрочем, не откажусь. Что за сорт? – провизор с азартом раздел бутылку. – Ого, штейнбергский рейнвейн! Первоклассно! Даже не представляете, как вы угадали: я провел там юность. Если хорошо покопаться в местных подвалах, немало еще найдется бутылок из винограда, что я собрал. Было, было дело.

– Рад потрафить вашим предпочтениям. Вино тоже – своего рода лекарство, – светски ввернул М., несколько развязно оттого, что ужасно нервничал.

– Да-да, верно сказано. Что же, я пригласил вас – и мало того, что сам опоздал, так и еще вас попрошу подождать: вышло, что гости приедут позже.

– Ничего, Генрих Ерсович, не беспокойтесь. Я прекрасно тут… И никуда не спешу.

При слове «гости» сердце молодого человека екнуло в ноги. Конечно, раз званый ужин, они должны быть, но как подать себя и о чем с ними толковать? Хорошо, если общество легкое. А вдруг дамы или такие же весомые дядьки как сам хозяин? Еще хуже, офицеры, которые станут презрительно смотреть на него и начнут с вопроса: «Отчего не служите, молодой человек?»

– Не стесняйтесь, берите книги – тут или в кабинете. Есть весьма редкие. А сейчас кофе будет. Катиш занята столом, что к лучшему – я сам недурно варю кофе и вообще считаю, что дело это не женское. Есть один секрет, но…

Провизор хитро подмигнул гостю.

– Я вовсе убежден, что лучшие повара – мужчины, – продолжил М. подпускать светского льва, представляя для ориентира какую-то обобщенную сцену раута из «Войны и мира», где, оставалось надеяться, все же не начнут танцевать – в танцах он был не ах.

Не ляпнуть бы чего-нибудь невпопад… Стоило об этом подумать, на язык предательски лезли дурные фразы – одна хуже другой. Он готов был держать его пальцами, но провизор вовремя увлек гостя в свой кабинет, не дав панике совершенно овладеть мозгом.

В блестящем обществе, увы, М. никогда не случалось быть, если не считать именин богатого застройщика из Житомира, где торжественно читали поздравительный адрес от городского головы, бывшего с ним в родстве и, как легко догадаться, в доле.

– Уж не те ль повара, что обкормили вас давеча судаком? – весело поинтересовался хозяин. – Ну, да бог с ними. Наверное, в «Ривьере» шеф-повар – женщина. Катиш только не говорите на этот счет, а то мы останемся без обеда. Она ужасно обидчива, – подмигнул провизор и вышел, отирая шею бирюзовым платком, сграбастав бутылку и пакет с лентой.

М. осмотрелся – кабинет ему понравился чрезвычайно – и взял первый попавшейся том из шкафа, усевшись в мягкое высокое кресло, в котором почти мгновенно заснул. Приключения индийца Кимбола О’Хары[2] так и остались ему неведомы.

На краю слуха хлопала дверь и какие-то голоса приветствовали друг друга. Пахло кофе, корицей, жареным мясом и много чем, соблазнительным для желудка. М. крепко спал, видя во сне застолье и нарядную толпу человек в пятьсот, которые, как он понял, были те самые запоздалые гости, о которых сказал провизор. Вдруг стало очень тихо, все смотрели на него с нетерпением – он должен был сделать речь…

Толпа эта и весь сон разрушились от «Вот вы где, молодой человек! Знакомьтесь!» вошедшего в кабинет хозяина.

М., сконфузившись, подскочил и еще сильнее смутился, увидев, что провизор явился не один, но с высокой барышней в сером платье, пристально на него смотревшей. На столике у кресла стояла остывшая чашка кофе с пирожным на белом блюдце – кто-то деликатно принес их и оставил, не став его беспокоить во время сна. Провизор мягко улыбался, поглядывая на гостя. Было видно, что происходящее его забавляло.

Барышня стояла, сложив ладони поверх передника, и смотрела молча на него так, будто он – удивительное животное, привезенное для показа в городской сад. Хорошо, не держала в пальцах гривенный билетик за вход.

На ее лице в сетке темных жилок сидели глаза, будто взятые с другой головы, – большие, круглые, с песочного цвета радужкой. Все внимание забирали эти глаза, от которых не оторваться. Рассмотреть ее целиком из-за них было невозможно. Только когда она отвернулась, что-то вороша в ридикюле, М. прошелся по фигуре, бывшей весьма приятной.

Чистая нимфа со спины. Но лицо совы – глаза эти жутко портят ее… Только бы вслух не ляпнуть!

– Ада Анисимовна, моя племянница, – представил ее провизор.

Та дернулась в реверансе, пискнув: «Очень приятно». М. представился в ответ, отметив, что рад и что погоды стоят прекрасные. Барышня согласилась, добавив на счет поспевающих в садах яблок и какой смешной на него, М., нынче надет пиджак – будто видела его во вчерашнем. Молодой человек собирался спорить (пиджак был его единственным), но не стал, признав, что да, крапчатый и короткий, он действительно не ахти и что в модах он не силен. Барышня доложила о наличии в Киеве большого числа портних, в том числе приличных, и даже выдала на листочке адрес, где одну из них следует искать – возле мыловарен купца Осокина. На этом разговор прекратился, потому что в столовой было накрыто и их позвали.

В итоге за столом оказалось семеро – хозяин, М., четверо остальных гостей и домашняя прислуга Катиш, бойко расставлявшая блюда, и тут же со всеми усевшаяся обедать, чем, похоже, никого, кроме М., не смутила.

– Ну-с, прошу, кто чего желает боар[3]? – провизор обвел взглядом стол. – Кстати, благодаря заботе нашего гостя располагаем прекрасным рейнским, не откажитесь, – продолжил он, задавая тон разговору. – Поведайте нам о своих занятиях, – тут же попросил он М., накладывая себе жаркое из ушастой супницы. – Вы б мне, Розали, водочки для начала не передали?

М. кашлянул и собрался с мыслями.

– Я по образованию математик, но нынче я нигде не служу, потому что только весною окончил курс и еще никуда не успел устроиться. Осенью получу место в университете.

– Обучение планировали продолжить? – спросила дама в вязаном платье, махавшая на себя платком, которую хозяин называл Розали.

Платье было в ее представлении выходным и в приличное общество, какое одно могло собраться в доме провизора, следовало являться в нем, несмотря на июльскую жару.

– Не подать вам, милая, лимонаду? – воркующим голосом предложил хозяин.

Розали с готовностью закивала, не сводя пытливых глаз с М.

– Благодарю, Генри. Так что же вы, продолжить намерены высший курс? – настаивала она, мешая ему жевать.

– Мта… фозможно… – неопределенно ответил М., смущение которого оттеснило голодом – наплевав на этикет, он успел набить рот салатом с хрустящей крошкой.

– Диссертационную работу, наверно, пишете?

Вот пристала! – подумал М., чуть не подавившись салатом, и отделался от прилипчивой особы кивком (хотя и не писал).

– Очень положительный молодой человек, – заключила дама, склонившись к плечу провизора и прося еще лимонаду, которой залпом прикончила.

Тут (М. потянулся к паштету), по-видимому, настала очередь другой, также не представленной, широкой, широколицей в оснащенном рюшами персиковом платье, решительно декольтированном. Она, отставив аперитив и горячее, начала со сладкого и ликера.

– Ваши родители здесь живут?

– Родители мои нынче живут в Одессе.

– А раньше где?

– И раньше проживали в Одессе.

Декольтированная дама насупилась, словно пережевывая слова, и неожиданно взорвалась:

– Что же вы путаете нас?! Раз и раньше, и нынче, значит всегда там жили?! Как-то странно! Совсем странно он говорит, – повернулась она к провизору, двигая грудью блюдо.

– Ничего не странно, – вмешалась Ада Анисимовна, обводя песочными глазами присутствующих. – Вы не забывайте: наш любезный гость – математик. А у математиков и раньше, и ныне, и потом – понятия раздельные. У них все по полочкам. Так ведь? – посмотрела она на М., с которым сидела рядом. – Вы б и мне положили салату, плиз…

Судя по «наш любезный гость», все тут были свои.

Странная какая компания… А ведь это сговор! – осенило вдруг М. Это они мне тут смотрины устроили. Ну ж я вас…

Та, что в рюшах, обиженно замолчала. Девица, видно, имела тут право голоса.

Пришла очередь третьего лица, молчаливого джентльмена болезненной наружности, не старше самого М. По какой-то причине он, вероятно, не рассматривался в качестве жениха аптекарской племянницы – то ли по родству, то ли по здоровью – и сидел смиренно промеж той, что в шерстяном платье и другой – в решительном декольте, мусоля отварную с хреном говядину.

– Вы… мм-м… Знакомы вы с последней мидовской нотой?.. Преступный позор! Отвратительно! Они ведь еще топорщатся!

На стол и на тарелки полетела слюна, такая страсть вдруг поглотила его. М. отметил, из каких блюд не стоит теперь брать – в «черный список», к сожалению, попали почти все, кроме самых дальних.

– Я вообще не понимаю, как такое возможно?! Знаете, это просто… – джентльмен захлебнулся воздухом.

– Вы б, Карлуша, дали ему ответить, – весело перебил его Генрих Ерсович, снова потянувшись к графину.

– Да! Но что?! – подскочил тот, роняя вилку под стол. Глаза его бешено вращались.

Ни того, какая нота имелась в виду, ни кто перед названным Карлушей так провинился – Министерство иностранных дел или те мерзавцы, кому оно слало ноту, М. совершенно не понял.

– Вы про что собственно? – честно уточнил он, о чем немедленно пожалел, пронзенный горящим взглядом и названный «коллаборационистом» поверх вазы с абрикосом в сиропе.

И был бы, наверное, вызван на дуэль, если бы в раздрай снова не вмешалась миротворица Ада, шикнувшая на политикана как кошка.

Карлуша осел и сгорбился, уткнувшись длинным носом в тарелку, и заскучал с отстраненным видом. Он был бы даже забавен, если бы не был так озлоблен и странен – словно ядовитый морской еж, кажущийся красивым, пока на него не наступишь пяткой.

М. напряженно посмотрел на Катиш, еще не нападавшую на него, но та, опрокинув рюмочку-другую с хозяином, в диспуте не участвовала и, довольная, наслаждалась вечером. Количество блюд, включавших все «перемены», и запасы чистой посуды на столе говорили о том, что она не собиралась бегать туда-сюда, поднося одно и другое. Кто ронял вилку, брал из корзинки новую, желавший пирожных, тянулся к расписному подносу, чаю – к самовару в углу стола. Хозяин с нежностью смотрел на нее, подкладывая в тарелку лучшие кусочки. Не было сомнений, что прислугой она была с особым статусом, который никто не оспаривал в этом доме.

Трапеза продолжилась в тишине, только дама в шерстяном платье все шептала провизору на ухо и тот снисходительно улыбался.

М. положил Аде Анисимовне салату, затем копченой форели, сам едва успев урвать полбокала рейнского, которым хозяин запивал водку (от бесценной бутылки, увы, осталось на смех котам), как настал перерыв в трапезе.

– Мадам и месье! Предлагаю немножко отдохнуть, – пробасил провизор, кладя салфетку под блюдо. М. показалась, он один опустошил полстола, включая горячительные напитки. – Пардон, загибаюсь, хочу курить!

– Мы разве в «Вокруг света» играть не будем? – забеспокоилась дама номер один.

– В «Потерянные в лесу»! – бойко предложила вторая. В ее глазах мелькнул огонек.

– Лучше «Усадьба счастья», – пожелала Ада Анисимовна, вздыхая.

Карлуша, сидевший без движения над пустой тарелкой, не предложил ничего и смотрел все так же на свои руки – несоразмерные, широкие как лопаты, которые он устроил вокруг нее. Его пришлось хватать за плечо, чтобы встал.

М. не знал этих игр – ни «Вокруг света», ни, тем паче, «Усадьбы счастья». На счет «Потерянных в лесу» у него возникла отчего-то уверенность, что игра эта – с эротическим подтекстом, где охотники неспроста спасают Красную Шапочку… В детстве у них дома была одна – военного толка, которую называли «Веллингтон», но кто-то растерял фишки и в нее не играли. Да и носиться по улицам было куда увлекательней, чем сидеть взаперти и метать на картоне кости.

Провизор душою пообещал, что настольные игры будут, и кофей, и преферанс, но – через полчаса. М. с Карлушей он взял с собой в кабинет с балкончиком, висевшим над мостовой, предложив каждому по толстой сигаре. Дамы же остались за столом, чтобы обсудить свои важные дела без мужчин. Город погружался в бархат душистой ночи.

***

В сих провинциальный тонах прошел следующий год в жизни М.

Он стал мужчина, отрастил усы, завел трубку, сюртук и трость, мимолетно сходился с барышнями, яростно судил о политике, делал ставки на ипподроме (однажды выиграв рубль). Скажем, что не развил знакомства с семьей провизора, с Адой Анисимовной виделся еще раз, но совершенно случайно – оба сделали вид, что никогда не встречались раньше.

Нашлась ему должность в альма-матер, и квартира обособленная нашлась – удобная, с покладистой хозяйкой и умеренным взносом. Основным занятием стало преподавание, сулившее долгую спокойную жизнь ординарного профессора – с жалованием по выслуге лет, семьей, дачей и патефоном.

А тетка Колокольцева скончалась от сердечного приступа, не дождавшись сыновей с фронта, которые оба пришли домой, но потом эмигрировали в Италию, поскольку до войны учились художеству. Слышал он, но гораздо позже, что один стал политиком и убит, а второй действительно преуспел и даже выставки его где-то там состоялись.

Между тем в стране разливалась смута. Газеты давали новости противоположного толка, так что разобрать, что происходит на самом деле, было невозможно. Их выбирали, смотря по вкусу – от официальной позиции Двора, торжественной и патриотичной, до либерального трепа и грязно-серых листков бомбистов, за которые брали в жандармерию.

Произошла революция и много чего еще, что не охватить взглядом, находясь в беспокойной и мутной гуще. Киев перестал быть приветливым, радостно-оживленным, будто что-то важное вымело из него порывом, содрало бархатистую кожу. Фонари не манили вечером на прогулку, а рождали мысли о мертвецах. Планы на спокойную жизнь разметало в клочья. И чем страшнее казалось происходящее, тем больше М. углублялся в науку, прячась от окружающего за стройностью математических формул. Шел тысяча девятьсот семнадцатый.

______________________________

[1] Очаровательный сюжет-бутоньерка: пошел по нужде куда-то, и там поступил на службу. Аптека, магазин, что еще? Парикмахерская очень даже подходит. С кладбищем только может не получиться – смотря как на нем оказался: по своей воле или по направлению главврача.

[2] Герой романа «Ким» Редьярда Киплинга.

[3] От фр. boire – выпить, глотнуть.