Собачье дело

      Вы видели лицо волка?

      Наверняка видели.

      У меня не поворачивается язык сказать "морда": я слишком уважаю для этого волков.
      Не скажу - люблю. Это не любовь. Но безусловно - уважение.

      О лице человека можно сказать много: "морда", "харя", "рыло", "мурло". Но о волке - попробуйте!

      Его лицо сопровождает нас, людей, всегда.
      Иногда - оскаленно, иногда - спокойно и невозмутимо, - оно смотрит на нас с наклеек на автомобильных стёклах, с наколок на человеческой коже, с фотографий и картин, с футболок худосочных пацанов и мажорных амбалов. Оно всегда с нами!

      Хотим мы того или нет, мы невольно отдаём дань гордой, несгибаемой независимости волка, его вечно непостижимой для многих людей свободе.

      Волк среди зверей - как индеец среди людей: его можно убить, но невозможно превратить в раба.

      Свобода - это его воздух, без которого он - не жилец.


      Однако, я - не о волке.


      Гораздо бОльший интерес для меня представляет не суть волка, а собачья суть.
      Не менее непостижимая, чем суть волка.

      Что есть причина собачьей преданности? Безусловной, самозабвенной?

      Я не могу понять.

      По-видимому, потому, что мне ближе и понятней волк. В его благородной супружеской верности волчице, в его изощрённо умной живучести.


      Но - собака! Этот вечный сфинкс не понимающей моей души не даёт мне покоя!..

                *

      В нашей махалле поселился новый участковый инспектор.
      Учтивый и симпатичный, он прикупил у отъезжающей семьи коттедж, и потихоньку стал обустраиваться. Барашки, куры, - всё, как и у других. С годами коттедж его оброс высокой оградой из бетонных кирпичей, глухими воротами, и стал ещё больше похож на окружающие усадьбы.
      В небольшую железную - "чёрную" дверь, расположенную вдали от парадных ворот, по вечерам входила стайка овец, благоухающая умиротворяющим запахом травы и навоза.

      Этот дом стоял прямо у дороги, ведущей вглубь махалли, и мимо него сновали в обе стороны люди и автомобили.
      Тут же располагался "пятачок" с таксующими водителями, парикмахерская, магазинчик с разной бакалейной мелочью и отиралась всегдашняя кучка праздных мужчин.

                *

      Как-то раз, бросив случайный взгляд на дом участкового, я приметила пса, лежащего у "чёрной" калитки.
      Я не удивилась и не обратила на него особого внимания. Это была обычная картина. Хозяева выпускали дворовых собак поразмяться на улице, а потом нагулявшиеся барбосы терпеливо сидели у ворот, ожидая, пока хозяева впустят их домой.

                *

      На другой день собака опять лежала у закрытой двери, как будто и не сходила с места со вчерашнего дня.

      В третий день я уже не случайно посмотрела в сторону бетонного забора: пёс был там же.

      В моё сердце закралось беспокойство: ведь не привязан же он!

      А в следующие дни тревога стала беспокоить меня ощутимо...

      Время от времени псина поднимал голову и внимательно смотрел на дверь, - по-видимому, ему было слышно движение по ту сторону ограды.

      Однажды из стремительно распахнутой двери на улицу выскочила девочка. Собака поднялась, тревожно и искательно заглядывая в лицо и руки девочки, но та, не обращая никакого внимания на неё, захлопнула дверь и убежала, окликая подружек. Собака долго смотрела ей вслед, насторожив обрезанные уши.
      Стало видно, что это крупный, с мощным костяком и высокий в холке кобель из породы чабанских собак.
      Но обнаружились ещё и страшно выпирающие рёбра и иссохший живот.

      Он стоял, покачиваясь, потом резко, будто сложившись, обессиленно прилёг обратно...

                *

      - Чья это собака? - спросила я у завсегдатаев "пятачка".
      - Участкового, - с готовностью ответили они.
      - А почему она на улице? -
      - Не пускают. Старый стал. Зачем зря кормить? Пусть уходит, говорят. -

      Я уставилась на них, как на инопланетян:
      - Разве так трудно накормить старика? -
      - Э, не знаем! - равнодушно закончили они беседу и отвернулись: они явно не видели здесь ничего особенного.


      Я подошла к псу поближе, протянула руки и позвала:
      - Собача!.. Собаченька!.. Пошли со мной!.. -

      Он скользнул по мне отчуждённым взглядом, в котором читалась досада:
      - Что отвлекаешь! -

      От слабости, или от нежелания - он не хотел двигаться...

                *

      Дома я рассказала обо всём сыну, и попросила его помочь мне забрать брошенного к нам в сад.

                *

      Когда мы подошли к дому участкового, пёс лежал, безучастно положив большую голову на передние лапы.
      Мы вдвоём подняли его и поставили на ноги.
      У него уже не было сил сопротивляться, и мы вели его, поддерживая с двух сторон под брюхо и подталкивая.

      Я с нетерпением ждала момента, когда смогу накормить его, рисуя радужные картинки его будущей благодарности и счастливой жизни с новыми хозяевами - с нами!..


      - Так мы будем добираться час, - заметил сын, и подхватив собаку, понёс её на руках.
      Кости и шкура, - единственное, что, казалось, осталось от зверя, всё же представляли ещё немалый вес: сын еле передвигал ноги.

      - Нет чтоб найти какую-нибудь болонку, так тебя угораздило подобрать волкодава! - шутил он.


      Наконец я вздохнула с облегчением: мы уложили нашего доходягу в саду, под деревом. И я, окрылённая осознанием собственного благородства, побежала за едой.
Налила в миску супу и вернулась в сад...

      Собаки не было!

      - Где он? - в недоумении спросила я.

      И сын рассказал.

      Как только я ушла в дом, пёс в каком-то неистовом порыве поднялся на ноги, перепрыгнул через сетку метровой высоты - и убежал!..


      Потрясённые, мы пошли посмотреть, куда он делся.
      
      Беглец лежал у родной двери с выражением безысходного горя в глазах...

                *

      Мы отступились...

                *

      Вскоре нам рассказали: хозяева так и не сжалились над ним. Он умер.

                *

      Зарыли его, наверное, как безвестную падаль, - где-нибудь на окраинной помойке.

      Но я, терзаемая смешанным чувством гнева и жалости к этому отстрадавшему собачьему мученику, признаю его право на эту безграничную, всепрощающую преданность.

      Потому что преданность - смысл его существования. Дело его жизни.