Состязание драконов

 Он терпеть этого не мог! Просто не выносил! Смешивать работу и личную жизнь для него вообще не вариант. Он по восемь часов вкалывает в офисе, улыбается толстому неповоротливому боссу, впрочем, с массой профессиональных достоинств, чтобы в шесть часов вечера с чувством выполненного долга закрыть стеклянную дверь и отправиться домой, заскочив по пути в супермаркет купить что-нибудь к ужину. Всё! С шести вечера до семи утра — его личное время. Как он его проводит, с кем - дело приватное. Поэтому когда в приватное дело кто-то суёт свой нос, он становится похожим на плюющийся лавой вулкан.
А всё так хорошо начиналось… Утро выдалось по-летнему тёплым и душистым. Выйдя из подъезда, он с удовольствием втянул носом ароматный воздух. В нём неторопливо плавали запахи только что распустившейся черёмухи, молодой листвы и утреннего кофе. Он широко улыбнулся безоблачному небу, поправил новый галстук цвета давленной вишни и легко запрыгнул в машину. Вчера он приобрёл новые чехлы на сидения — густо-синего цвета. В салоне стало уютней и таинственней, как в будуаре гадалки таро.
Он был везунчиком. Чёрт знает почему, но у судьбы на него, должно быть, имелись свои виды. Он не сопротивлялся, хотя время от времени ему становилось не по себе. Вот ведь некоторым стабильно не везёт, а он всегда в шоколаде. Одни пугали его: «Смотри, держи ухо востро. Жизнь выдаст тебе положенную порцию удачи, а лет через двадцать эту твою кормушку возьмёт и прикроет. Что тогда делать будешь?». Другие откровенно и злобно завидовали. Но и те и другие ему казались жалкими. Нет, не с примесью презрения и снисходительности, а с оттенком отцовского сожаления.
Однако после полудня удача вдруг отвернулась от него. По какой причине, чёрт её знает! Кто же поймёт её, эту удачу?
- Послушай, приятель, - сказал ему босс, вызвав в свой просторный кабинет, пожалуй, перезаполненный всякого рода насаждениями. Был у босса такой безобидный пунктик: цветы любил до умопомрачения. - Есть у меня одно дело, которое могу поручить только тебе. Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь?
Он определённо не знал. Этот вопрос ему показался слишком личным и оттого неприятным. Ему пришлось натужно улыбнуться и криво качнуть головой.
- Завтра из-за границы приезжает моя дочь. Мой единственный ребёнок, отрада моих очей. Месяц назад закончила престижный колледж. Сам понимаешь, пора вводить девочку в курс дела… Хотя, может, и не к спеху. Не суть. Видишь ли, поприветствовать её у трапа самолёта я не смогу, улетаю на бизнес-встречу, пропустить никак нельзя. Поэтому только тебе доверяю принять мою девочку в почти отцовские объятия. Оцени, каков уровень моего к тебе доверия.
Да уж, уровень доверия зашкаливал, тем более если учесть, что на ближайшие две недели у босса не запланировано ни одной бизнес-встречи за приделами страны, это он определённо знал, сам видел распорядок передвижений главы фирмы до конца месяца. Ну и самое главное… Он может говорить о своей драгоценной доченьке, «единственном ребёнке, отраде его очей» и всё такое, сколько угодно и кому угодно, только не служащим фирмы, потому что все знают её, как облупленную. Ещё та штучка: мелкая пакостница, заносчивая, как прима-балерина, совершенно не имеющая понятия об уважении, субординации и прочая, прочая, прочая. Только вот почему такая «почётная учесть» досталась именно ему? Почему из всех, усердно просиживающих свои задницы на благо процветания фирмы, это поручение босс доверил именно ему? Может быть, тот знает о его удачливости, и уж кого-кого, а его-то  точно пронесёт попутный ветер мимо жалящих острот и зудящего сарказма доченьки-стервы?
- Ну за что мне всё это?.. За что?.. - подъезжая к аэропорту, кусая губы в кровь вполголоса вопрошал он судьбу.
Приятный искусственный голос диспетчера сообщил, что вылет такого-то рейса задержан по неблагоприятным метеоусловиям. Ну, конечно! Уж если не везёт, так от души, по полной программе! Он плюхнулся на пластмассовое сидение рядом с дремлющей старушкой. Вот ведь, сопит себе понемногу, а у него внутри всё клокочет. Сколько ему торчать в аэропорту, один Бог ведает! А у него на сегодня забронирован билет в филармонию на Токийский симфонический оркестр, дирижировать которым будет сам Элиаху Инбал. Он так мечтал послушать в этом исполнении Восьмую симфонию Малера! Мечтай дальше, кто ж тебе мешает, - хлопнул он себя по колену и чуть не захлебнулся волной отчаянья и злости. Хлопок получился гулким, рьяным и звонким, как соловьиная песнь июльской ночью. Старушка, дремавшая рядом, дёрнулась, словно от внезапной инъекции, и открыла красноватые веки в дремучих морщинах.
- Молодой человек чем-то крайне возмущён, а страдать приходиться мне, - улыбнулась она искусственно-белозубой улыбкой.
- Простите, - буркнул он в ответ.
- Прощаю, - медленно качнула она головой и не спеша достала из тёмно-коричневой сумки книгу в зелёном гобеленовом переплёте.
Ничего себе раритет, случайно подумал он, бросив взгляд на книгу, и принялся раскачивать ногой в такт почему-то зазвучавшего в его голове Марша трёх королей из «Арлезианки» Бизе.
Народу в аэропорту прибавилось. Встречающие злополучный рейс нервничали, огрызались, а потом так же, как и он, кидались в пластмассовые сидения и отбивали ногами какую-нибудь пульсирующую в их сознании мелодию. Он прежде любил бывать в гуще людской толпы, чувствовать эмоциональные волны, перекатывающиеся от одного человека к другому, сталкивающие чужеродные вселенные, противоположные мировоззрения, параллельные жизни. Наблюдать всё это казалось ему занятной игрой, в которой ему отводилась роль «общественного мнения», как в какой-нибудь древнегреческой пьесе. Ну вы только посмотрите на того хлыща, - усмехаясь, говорил он виртуальному народу, жаждущему его слов, как истины в последней инстанции, - пытается строить из себя птицу высокого полёта, а сам почище слона на кукурузном поле. Или эта странного вида девица в короткой майке и с татуировкой «Выход здесь» над пупком, - цокал языком он. Виртуальный народ возмущённо гудел. - Глядя на такой образец современного боди-арта, каждый нормальный человек задастся вопросом: если выход — здесь, то где вход? Логично? «Да-а-а!» - отзывался виртуальный народ. И тому подобное. Но сегодня ему определённо не хотелось играть в эту игру, потому что всё, что он сейчас наблюдал, было ему навязано. А если нет свободы, нет и игры.
- Девушку встречаете? - послышалось откуда-то сбоку и снизу. Ах да, эта маленькая старушка с искусственно-белозубой улыбкой. Вот ещё одно приключение на больную голову…
- Можно сказать и так, - натужно улыбнулся он, чтобы не показаться уж совсем неучтивым.
- Это как — так? - старушка разинула свои морщинистые глаза. Как же они напоминают пасти столетних черепах, подумал он.
- По контексту вопроса и ответ, - снова натужно улыбнулся он. - Встречаю девушку. Но не мою.
- А чью? - подняла подкрашенные брови старушка. Она была так забавна с этими бровями, поднятыми под самые белёсые кудельки реденькой чёлки, что он улыбнулся по-настоящему.
- А что, у неё никого, кроме меня и быть не может?
- Тогда почему её не встречает тот, кто у неё есть?
- Тот, кто у неё есть, занят очень важными делами.
- Хм, - повела старушка худым плечом, убирая в сумку книгу в зелёном гобеленовом переплёте, - нет у неё никого.
- Я про отца говорил.
- Про кого бы вы ни говорили. Никого у неё нет.
- Наверное, вы правы, - согласился он. Поддерживать разговор с этим ископаемым оказалось так же занятно, как и играть роль «общественного мнения» для виртуального народа. - У такой… никого не должно быть.
- Почему же?
- Да та она ещё… И говорить не хочется.
- И всё-таки. Это страшно, когда желаешь кому-то одиночества. Уж очень серьёзные должны быть причины.
- А причины — серьёзнее не бывает! Знаете, есть на свете такие редкостные… лапушки, от которых стынет кровь. Конечно, виной всему воспитание, наследственность и всё такое, однако от объяснения этого факта восприятие оного легче не становится.
- Несчастное создание, - качнула головой старушка и опрокинула взгляд на его скачущую ногу в дорогом ботинке. - Хорошие ботинки. Успокойтесь.
Он почему-то тут же успокоился.
- Откуда вам знать, что она — несчастное создание? - спросил он, чувствуя в душе какую-то приятную прохладу. Уходящее впустую время перестало раздражать.
Старушка тихонько рассмеялась.
- Я, в некотором роде, сталкивалась с подобными редкостными лапушками.
- Не знаю, с какими вы сталкивались, но с такой… - он с сомнением мотнул головой.
- Расскажите о ней.
- Зачем?
- Ну что вам стоит, ведь всё равно до рейса ещё долго. - Старушка распластала своё лицо в широкой светлой улыбке. Смешная какая, подумал он.
- Да в общем мне и рассказывать-то особенно нечего… - хмыкнул он. - В последний раз я видел её года четыре назад. Она тогда училась в каком-то до ужаса престижном зарубежном колледже. Ну, как училась? Словно наказание отбывала. Знаете, маленькая такая, тощая, острая, как оса. Всё в ней было острым: плечи, нос, взгляд, слова, которые она проворно запускала в любого на своём пути. Без разбора и без страха ранить. Я тогда подумал, кто же ей, мелкой пакостнице, дал такое право? Помню, она влетела в наш офис, как крохотная, но всесильная хозяйка. Она это понимала, поэтому и относилась к нам, как к тараканам. Понимали и мы. Всё равно рано или поздно именно ей топтать своими острыми каблучками наши заезженные души. Ей ничего не стоило фыркнуть в лицо начальнику маркетингового отдела, женщине, которая годится ей в матери, о жутком цвете её лица, старомодном фасоне юбки или зря потраченной молодости. А ещё случайно опрокинуть стопку документов со стола секретаря-референта, дотошной и скрупулёзной перфекционистки. Всё для неё было игрой.
- Мы все во что-то да играем, - пожала плечом старушка и пытливо глянула на него своими странными глазами. - А вы разве нет?
И тут он вспомнил про свою игру в «общественное мнение» и смущённо усмехнулся.
- Да, мы все во что-то играем, но по крайней мере пытаемся не вламываться в игру ближнего.
- Вы и правда так думаете? - прищурилась она. Черепашьи пасти на мгновение прикрылись. - Вы определённо можете сказать, что не вламывались в чью-либо игру?
- Определённо, - уверенно качнул он головой и тут же осёкся. А вдруг нет? А вдруг это для него «определённо», а для ближнего…
- Ну, тогда вы счастливый человек, - хмыкнула старушка и, пошарив в своей коричневой сумке, достала плитку шоколада. - Хотите?
Он не хотел. Она, неторопливо шурша красочной обёрткой, распечатала рифлёный брикетик и с хрустом надломила его.
- Серьёзно не хотите?
- Серьёзно.
- А я до этого дела сама не своя. Уж не обессудьте. - И сунула отломанный кусок в рот.
Они помолчали, пока старушка, слегка причмокивая и покачивая от удовольствия головой, не покончила с шоколадом.
- Вы говорили о юной Осе, - напомнила она ему. - А я хочу спросить вас. Вопрос совершенно в духе вышедших на пенсию работников образовательных учреждений. А как реагировал на поведение Осы её отец?
- А никак не реагировал, - ответил он, махнув рукой.
- Вот поэтому нет у неё никого.
- Вы думаете, она подобным образом взывала к его вниманию? - усмехнулся он. - Вы — без сомнения очень симпатичная, но совершенно наивная дама. Осе и вовсе не нужно было чьего-либо внимания. Любой, кто проявлял к ней хоть малейшие его признаки, попадал под обстрел безжалостных острот. Однажды я видел, как досталось боссу только потому, что он поинтересовался, как обстоят у неё дела.
- Ох, какой дежурный вопрос. Интересно, что он при этом делал? Наверное, перелистывал отчёты?
- Нет! Прямо смотрел ей в глаза!
Вдруг старушка съёжилась, сомкнула веки и задрожала, как вымокшая под осенним дождём кошка.
- Что с вами? - забеспокоился он.
- Я думала, что только со мной это произошло, - зашептала старушка. - Я так не хотела, чтобы это произошло ещё с кем-то!
- Да что произошло-то?
Старушка раза четыре глубоко вдохнула и шумно выдохнула, затем разомкнула красноватые веки в дремучих морщинах и грустно улыбнулась.
- Мне трудно вам объяснить. Вы — такой молодой и немножко безоблачный…
- Не такой уж я и безоблачный, - попробовал обидеться он, хотя, по правде говоря, обижаться тут было не на что. Он, действительно, ощущал себя совершенно безоблачным.
- Хотите знать, почему я сижу на этом замечательном и несколько неудобном пластмассовом стуле в зале ожидания самого крупного аэропорта страны? - спросила старушка, не обратив внимания на его искусственную обиду.
- Встречаете кого-нибудь? - предположил он. А за чем же ещё, пронеслось в его голове. Странная какая.
- Сорок лет назад я привезла сюда свою младшую сестру, купила ей билет на самолёт и ушла, даже не попрощавшись. Мне потребовалось очень много времени, чтобы разобраться что к чему. Разобралась. Но теперь, наверное, поздно. Определённо поздно. Однако я каждую пятницу приезжаю сюда и жду. До утра субботы.
- Ждёте?
- Да, жду, чтобы попросить прощения. И ещё, чтобы сказать, что никто из нас тогда не был виноват. Просто мы обе не знали, как это объяснить. Может, она до сих пор не знает. Может, только на меня свалилось это знание и придавило, почище могильной плиты.
- О чём вы?
Он очень испугался. На самом деле испугался. Ему показалось, что старушку хватил удар и поэтому она несёт всю эту околесицу, в которой нет ни грамма логики, а значит покоя. Поскорее уж отделаться от неё, что ли... Над огромным пространством зала ожидания прохладной волной пронёсся голос диспетчера, который ещё раз принёс извинения за сложившуюся ситуацию и, выплеснув на ожидающих всеобъемлющую дозу надежды, объявил, что рейс задерживается на неопределённый срок.
- Я приглашаю вас на чашечку хорошего кофе, - внезапно оживилась старушка, чем ещё больше его смутила. - Здесь подают превосходный кофе. И меня уже очень хорошо знают, поэтому любезное отношение я вам гарантирую.
Ему страшно хотелось кофе. Так страшно, что ужас перед своей полубезумной собеседницей немного его отпустил. Она же не буйная, подумал он. Не убьёт же она его чайной ложкой. Максимум, что ему грозит, так это быть обваренным кипятком, если ей захочется вдруг выплеснуть на него все свои тяжкие воспоминания вместе со свежесваренным кофе. А это не смертельно.
Он шёл за ней, словно огромный пёс за крохотным солнечным зайчиком. Её серебристая макушка едва доходила ему до плеча и, наблюдая за ней, он устал клонить голову вниз. Она маневрировала между снующими оживлёнными, сосредоточенными, нервными и апатичными людьми, как маленький буксир, предоставляя ему возможность спокойно дрейфовать в освобождённом ею пространстве. Страх перед ней, ещё несколько минут назад мутной жижей заплескавшийся на дне его души, испарился. Странная, смешная, нелепая, хоть и безумная.
Вскоре они оказались в небольшом кафе, где было всего пять столиков. Официантка с цветной салфеткой за поясом светло-коричневого фартучка радостно закивала в их сторону.
- Я же вам говорила, что меня здесь знают, - щёлкнула языком старушка и махнула рукой официантке. - Вы мой гость, выбирайте место.
Он пожал плечами и направился к столику у широкого окна, на подоконнике которого расположился небольшой ботанический сад.
- Представляете, большинство из здешних цветов — мои, - горделиво заявила старушка, с удовольствием усаживаясь в уютное плетёное кресло. - Вот эти фиалки, например, а ещё та примула, вон та альпиния, ну и, конечно, аморфофаллус.
- Кто? - вытаращил глаза он.
- Аморфофаллус.
- Дичь какая.
- И никакая не дичь, - обиделась старушка. - Я эти растения взрастила на своём подоконнике, как родных. И сюда принесла. А вы — дичь…
- Простите.
Старушка нежно улыбнулась. Простила, подумал он. Ах, если бы все умели так просто и нежно прощать. Но в мире мало того, что можно так просто и нежно прощать. Он хмыкнул.
- Скорее заказывайте кофе, - засуетилась старушка, когда  официантка с цветной салфеткой за поясом светло-коричневого фартучка принесла им меню.
Цены были заоблачными. Как и полагается в аэропорту.
- И часто вы здесь промышляете? - развёл руками он.
- Не скажу, что часто, однако не даю о себе забыть. Не переживайте, я обладаю средствами, способными покрыть и мой и ваш заказ.
- Я тоже обладаю такими средствами. И на правах мужчины я позволю себе этими средствами воспользоваться.
- Ну что ж, позвольте.
Смешная какая, опять пронеслось в его голове. Старушка забавляла его всё больше и больше.
- Вы хотели поведать мне какую-то страшную тайну.
- Да, хотела, - тут же потухла она. И опять съёжилась. - Вы мне рассказали про Осу. Я начала вам рассказывать про свою младшую сестру. Не знаю, тот это случай или нет. Но всё же… Вдруг пригодится... Я старше сестры на шесть с половиной лет. Разница достаточная, к тому же утяжелённая необыкновенной разницей во взглядах и редкими моментами совместного пребывания в одном пространстве. Учились мы в разных школах, интересовались всем противоположным, от того и понятие «сестра» нам казалось надуманным и каким-то смущающим. Встречались мы только за обеденным столом. Мама с отцом пытались нас как-то сблизить. Уезжали на выходные к тётушке в соседний город, оставляя нас одних, давали общие поручения… Но всё шло прахом. После таких экспериментов мы ещё больше отдалялись. Меня бесило в ней всё: начиная от манеры одеваться, заканчивая манерой говорить. Одевалась она небрежно, мешковато, словно стеснялась своей гендерной принадлежности, так это называется? На вопросы отвечала азартно-резко, будто ей нравилось — так. Взрывалась по любому поводу, была несговорчивой… - Старушка грустно усмехнулась. - Подумать только, я до сих пор могу перечислять все её недостатки, не беря время на передышку.
Подошла официантка с цветной салфеткой за поясом светло-коричневого фартучка. На круглом подносе позвякивали два бокала с кофе латте. Приседая, как маленькая балерина, она поставила бокал сначала перед старушкой, затем перед ним и, улыбнувшись, исчезла. Старушка склонилась над бокалом и, придерживая его большими и указательными пальцами, сделала едва заметный глоток.
- Где она сейчас? - спросил он, так же слегка пригубив действительно превосходный латте.
- Не знаю, - грустно улыбнулась старушка. - Наверное, я мало сделала для того, чтобы узнать. А если уж быть совершенно откровенной, то — ничего. Я, в отличие от неё, всегда была труслива и эгоистична. Тогда мне казалось, что она — единственный человек в мире, которого я не люблю… Мы потеряли родителей, когда мне было около двадцати пяти, а ей только что минуло восемнадцать. Сначала умер отец, а следом, через полгода — мама. Нам бы сплотиться перед лицом несчастья, так, кажется, говорят в подобных случаях, а вышло всё с точностью до наоборот. Она словно дала кому-то клятву извести меня. Приходила домой за полночь невероятно пьяной, разбрасывала вещи, кричала, что терпеть меня не может, что презирает меня и таких, как я, что я порчу ей жизнь и лучше бы ей умереть вместо мамы. Вы не поверите, я ведь тогда очень часто думала, что это было бы, действительно, лучше, совершенно точно лучше! А я заканчивала университет международного права и её истерики меня совсем не трогали. Конечно, я отдавала себе отчёт в том, что на неё не могло не повлиять горе. Но слишком мало она изменилась. Просто взяла и выпустила своего распоясавшегося дракона на волю. Раньше его сдерживали родители. Я для неё была никем, и к её дракону не имела никакого отношения. Однажды моё терпение лопнуло. Она спокойно стояла у двери и равнодушно наблюдала, как я закидываю в спортивную сумку её вещи. До сих пор помню её странную ухмылку. Так смотрят на щенка, который пытается укусить руку хозяина. Слишком уж у хозяина дублёная кожа, чтобы та была по зубам глупому кутёнку. Вот так она тогда на меня смотрела. Я видела этот её взгляд, и ярость в моём сердце становилась всё вдохновеннее. Она без вопросов села со мной в такси, приехала в аэропорт, приняла от меня билет и банковскую карту со средствами на первое время, развернулась и ушла. Справедливости ради надо сказать, что сначала я сама подумывала об отъезде. Но у меня был университет, у неё же на тот момент не было ничего. Позже я поняла, что она не сопротивлялась бы, даже если б её что-то здесь удерживало. А я бы сопротивлялась. В этом вся разница.
Сначала я, как оголодавшая, заглатывала каждое мгновение тишины. Мне нравилось всё в моей внезапно изменившейся жизни. Я страшно гордилась тем, что сама её изменила, сослав эту дикую куда подальше. Но потом что-то сломалось. Во мне, в тишине, которая перестала радовать. Через пару месяцев я совсем потеряла сон и аппетит. Помню, как рыскала по дому в поисках хоть какой-нибудь вещицы, принадлежавшей младшей сестре. Однако ничего… На другой день после её отъезда я на радостях собрала остатки всего, что после неё ещё обреталось в доме: какие-то записи, журналы, книги, небольшой набор виниловых пластинок, пару растянутых свитеров и рубашек без пуговиц, - и отдала старьёвщику. Кто же знал, что через два месяца я смертельно по ней затоскую…
Как-то вечером, когда я возвращалась от подруги, которую посещала раз в неделю по субботам (у неё уже была семья: не очень приятный муж и болезненный ребёнок), увидела на скамье у детской площадки старушку. Она была старше даже меня нынешней. Рядом с ней стоял пакет с китайскими грушами. Одну из них она не спеша уплетала, постукивая вставными челюстями. Почему я тогда остановилась рядом с ней, до сих пор не пойму. Она отвлеклась от груши и поманила меня тонким крючковатым пальцем. Я опустилась рядом с ней, взяв пакет с фруктами на колени.
- На вот, попробуй, - сказала она и протянула мне золотистую гладкую грушу.
Я взяла. Плод был невероятно сочным и хрустящим.
- Послушай, что скажет тебе бабушка, - продолжила она, когда мною была съедена половина плода. - Просто послушай. Иногда кажется, что поселившийся в семье урод — это так надо. И если порыскать хорошенько по тёмному погребу семейных тайн, можно найти кучу мусора, из которой этот урод вылез.
Я поёжилась и попыталась представить себе, что не понимаю, о чём идёт речь. Я так ей и сказала:
- Простите, но я не понимаю, о чём идёт речь.
Она ухмыльнулась так, как раньше делала моя сестра. У меня что-то умерло внутри.
- Всё ты понимаешь. Я же просила просто послушать, - шикнула она на меня. Потом как-то небрежно улыбнулась и продолжила: - Но бывает и такое: что-то намеренно перепутывается там, на небесах. Неизвестно, по какой причине, но намеренно. И того, кто должен появиться в одном месте, отправляют в другое. Так получаются несчастливые семьи. Несчастливыми они становятся потому, что кто-то начинает искать причину в тёмном погребе семейных тайн и ничего там не находит. Не находит, однако продолжает считать внезапного странного пришельца семейным уродом, потому что так спокойнее: уж лучше урод, но свой, чем кто-то далёкий и необъяснимый. С этим ничего не поделаешь. С этим трудно жить. Но как только ты поймёшь, с кем имеешь дело, поймёшь и его страшное одиночество. Он не виноват, что оказался не там, где ему место. А там, где ему место, воспитывают другого пришельца, которому тоже не сладко. Так рождается мир одиноких людей.
- Тогда зачем всё это? - спросила я её. - Зачем это всё?
- Состязание драконов, - хмыкнула она, потом резко встала и ушла, оставив мне пакет с китайскими грушами.
Я сначала ничего не поняла. Какое состязание? Какие драконы? Позже разобралась. Рядом с моей несчастной сестрой должна была оказаться не я. Она — тот самый несчастный пришелец, случаем неба заброшенный в нашу семью. Мама каким-то своим чувством понимала это, потому что могла контролировать её дикий норов, её дракона. Он, не хотя, извергая из пасти клокочущую лаву, всё же склонялся перед материнским чутьём. Но мамы не стало. Не стало человека, разгадавшего её тайну, не искавшего в ней семейного урода, принявшего её одиночество. Место матери заняла я, чей дракон хил, тощ, эгоистичен и не способен к сочувствию. Он всегда извивался червём, которому камнем придавили хвост: ему никогда не хватало отваги и хитрости, чтобы найти выход, ему никогда не хватало мудрости, чтобы смириться и выработать другое решение. А она была ребёнком, пожираемым собственным драконом, могучим, огромным, древним. Мой же на поверку оказался трусливым малолетним хлыщом. Вот и всё. Если честно, я до сих пор не знаю, как приручать чужих драконов, я не знаю, как нужно использовать подобные знания и как жить с внезапным странным пришельцем, с которым трудно, потому что ему — трудно, но тогда мне до боли в глазах захотелось всем этим поделиться с моей несчастной одинокой сестрой. А её не было. Потому что я сама купила ей билет на самолёт, я сама отправила её в безызвестность, ни разу не произнеся её имя без сожаления и ярости. Это было в ночь с пятницы на субботу. С тех самых пор я приезжаю сюда, сажусь и начинаю ждать. Я понимаю, что скорее всего это — пустые хлопоты. Но чувствую, что мой хилый дракон наконец-то помудрел и дорос до такого важного дела, как ожидание...
...Превосходный латте в его бокале остывал, превращаясь в мутную сладковатую жижу. Он видел подрагивающие красноватые веки в дремучих морщинах и дрожание серебристых куделек у впалых висков. Больше не видел ничего. Никогда прежде он не сталкивался с невозможностью понять всего, что говорил человек, сидящий с ним за одним столом и потягивающий из элегантного бокала какой-нибудь напиток. Он всегда умело изображал спокойного, всё понимающего собеседника, вовремя поддакивая, покачивая головой, поцокивая языком и вставляя тяжеловесные, словно соломоново решение, междометия. Сегодня из всего услышанного текста он не понял ровным счётом ничего. Зато желваки заходили ходуном на его скулах, сердце забилось где-то в шее и глаза стали неподъёмно тяжёлыми, словно под веки ему залили свинцовые шары. Что-то значительно больше просто текста, значительно глубже и мучительней просочилось в его душу, и он почувствовал себя несчастным… Вот  же, не было печали… Впервые он не знал, какие слова найти, чтобы подытожить разговор, взбодрить собеседника, в очередной раз продемонстрировав свою широкую, щедрую и сострадательную натуру. Должно быть, его дракон был ещё той хитрой бестией. А сегодня с него будто стряхнули позолоченную пыль, которой он прикрывал свою полинялую вонючую чешую. И стал он просто заштатным среднестатистическим драконом, потерявшим единственное, что у него было — искусственный шарм и внешний лоск.
- А как понять?.. - начал он сиплым голосом, но потом почему-то осёкся.
- Что понять? - подняла тонкую подкрашенную бровь старушка.
- Понять, что перед тобой внезапный странный пришелец, а не маньяк какой-нибудь. Ведь эта неординарная система оправдывает всех, даже последних ублюдков.
Старушка улыбнулась холодному латте в своём бокале.
- Вот, что самое трудное. Здесь нужен абсолютный слух и совершенное зрение. А они далеко не у каждого. Отсюда и происходят грандиозные ошибки, исправить которые, как правило, невозможно. Это и есть самая главная человеческая трагедия — практическая невозможность отличить состязание драконов от шипения будущего извращенца. Единственное, что может хоть как-то помочь, - почаще заглядывать в глаза. Они  редко лгут, даже если этого хочет их хозяин. Дно глазниц песчаное, если можно так выразиться. Причём песок, его застилающий, высочайшего качества. Он достаточно долго хранит на своей поверхности следы человеческих мыслей и намерений. Обычно у ублюдков, как вы их отважно называете, глаза пустые. Или тяжёлые.
- Как свинцовые шары, - усмехнулся он.
- Пожалуй. Но это такой неверный ориентир, что… - Старушка махнула рукой. - Вообще, все возможные ориентиры тут же могут быть отвергнуты дипломированными психоаналитиками. Однако что-то всё-таки выдаёт внезапного странного пришельца, если внимательно прислушиваться. Это «что-то» - очень смутное и совсем далёкое от науки. Моя сестра точно была им. Она ведь ни разу не связалась со мной после того, как я её отправила Бог знает куда. Это значит, что ей со мной так же, как без меня. А может быть, она думала, что мне без неё так же, как с ней… Трудно всё это. Тяжело. Очень многое нужно просто принять… Ведь, в конечном итоге, весь выбор и состоит в том, чтобы принять. Либо тот, кто рядом с тобой, семейный урод, либо — внезапный странный пришелец. А дальше можно поступить так же бездарно, как я: купить билет на самолёт и отправить подальше. С глаз долой — из сердца вон. А можно устроить состязание драконов. Это опасней, сложней, утомительней. Однако эффективней. Мне трудно было это принять, но когда приняла, всё встало на свои места. Кстати, о местах… - Она шумно вздохнула и светло улыбнулась. - Пойдёмте-ка в зал ожидания. Я чувствую, что скоро наш рейс. Не вечно же ему задерживаться.
Они вышли из кафе. Проходя мимо официантки  с цветной салфеткой за поясом светло-коричневого фартучка, старушка качнула головой. Серебристые кудельки у впалых висков смешно спружинили.
Их места в зале ожидания были заняты.
- Ну что ж, найдём другие, - пожала плечом старушка.
Они прошлись вдоль рядов полусонных, уставших от тоски и ожидания людей. Он смотрел на них, как на внезапных странных пришельцев, вторгнувшихся на территорию его безоблачной планеты, и от их навязчивого присутствия стало душно, тесно и тяжело. Впервые в жизни ему вдруг стало душно, тесно и тяжело.
- Теперь так всегда будет? - вслух испугался он.
- Что вы! Как только пребудет рейс, половина этих несчастных станет счастливыми и тут же исчезнет.
- Да, наверное, - сказал он, заглянув в светлое, немного смешное лицо старушки. К этому привыкают, подумал он.
Диктор объявил о прибытии какого-то рейса из Японии. Старушка засуетилась.
- Мой самолёт. Вернее, тот самый самолёт. Дождитесь свою Осу и прислушайтесь к ней. Вдруг её просто пожирает голодный, неразумный и очень одинокий дракон.
Она кивнула ему серебристой головой, потом порылась в своей коричневой сумке и достала небольшой рулон плотной бумаги. Смешиваясь с толпой встречающих, она развернула его и подняла над головой. На нём значилось короткое красивое имя. Через несколько секунд поток встревоженных счастливых людей поглотил это крохотное существо, раскрывшее ему всю правду о самой главной человеческой трагедии.
Через пару минут объявили рейс, на котором должна была прилететь Оса. Очень скоро он её заметил. Она мало изменилась: осталась такой же маленькой и острой. А с чего бы ей меняться? Конечно, Оса вовсе не внезапный странный пришелец, это понятно. С её драконом всё в порядке. Он слишком ленив и эгоистичен, чтобы пускаться во всякие там состязания. Его всё устраивает. Всему виной папочка с засаленными глазами. Хотя кто знает, кто знает…  Так или иначе, но сейчас эта низкорослая отрава их офисной жизни показалась ему до невозможности жалкой. Уткнувшийся в широкий экран дорогущего телефона взгляд, впалые щёки (жуёт, наверное, одни чипсы и запивает их всякой разноцветной бурдой), острые коленки, обтянутые какой-то несуразной капроновой сетью, выбритая макушка…
- Эй, - крикнул он, выхватив её из плотных рядов приземлившихся пассажиров.
Она медленно оторвала взгляд от телефона.
- Домой, - коротко произнесла она, отдёрнув руку.
- Нет, - ответил он и вновь вцепился в её локоть.
Она округлила глаза и открыла рот.
- Ты стала похожа на индонезийского долгопята. Такая же мелкая и пугающая.
- Ты бессмертный что ли? - дрожащим от негодования голосом произнесла она.
- А ты? - пожал плечом он и поволок её к машине. Она не сопротивлялась.
- Я не хочу сидеть на переднем сидении, - фыркнула Оса, когда его машина мягко выкатилась на шумную магистраль.
- Я тебе не личный шофёр.
- Кто тебе дал право?..
- Пара молодых и глупых драконов. Твой и мой.
- Кто?!
- Боишься?
- Кого?
- Меня.
- Да пошёл ты!
- Вот и поговорили.
Она хмыкнула.
- Что, не припомнишь, когда столько разговаривала?
Она снова хмыкнула.
- А сейчас я тебя повезу в одно классное кафе.
- Кафе?
- Да, именно кафе. Там старые столики, деревянные стулья и джаз.
- Где отец?
- На сегодня я — твой отец. Так что контролируй свой темперамент в отношении меня.
- Считаешь себя неотразимым?
- Не я, все.
- Не обольщайся.
- Постараюсь.
Кафе оказалось почти пустым. По залу неспешно плавали звуки лёгких джазовых импровизаций Дюка Эллингтона. Они заняли столик у окна.
- У тебя в квартире есть цветы? - спросил он Осу. Она по-прежнему смотрелась в экран телефона. Пристальнее, чем в своё будущее.
- А что?
- Завтра принесёшь сюда пару растений. Желательно, с названиями позаковыристее.
- Ещё чего? - Она подняла на него округлившиеся глаза и снова стала похожа на индонезийского долгопята.
- На сегодня всё.
Невысокий застенчивый официант принёс им меню и откланялся. Он выбрал салат с рукколой и курицей, пасту с индейкой и эспрессо. Оса долго равнодушно листала мелованную бумагу с изображением и описанием всех блюд, предлагаемых кафе, с шумом захлопнула мягкий переплёт и откинулась на спинку стула.
- Ничего не буду.
- Будешь, - усмехнулся он и подозвал невысокого застенчивого официанта. - Будьте любезны… - и он изящно и элегантно продиктовал всё гуще краснеющему официанту свой заказ. - А для дамы какой-нибудь салат, какое-нибудь горячее и что-нибудь из напитков. Да, и ещё десерт. Любой. Она сладкое любит.
- Простите… - прошелестел в конец растерявшийся официант. - По поводу второго заказа…
Он широко улыбнулся.
- По поводу второго заказа не очень напрягайтесь. Сделайте попроще, без причуд. У нас, знаете ли, причуд и без того хватает.
Она уставилась на него немигающим взглядом, а он по-прежнему широко улыбался.
- Послушай, что тебе от меня надо? - наконец спросила она.
- Полторы минуты, - поцокав языком, проговорил он.
- Что — полторы минуты?
- Ты не смотрела в свой телефон полторы минуты. Не умерла?
- Не читай мне нотаций.
- Очень надо. Нотации читают тем, на кого не наплевать. А мне на тебя наплевать. Как и всем в этом мире. Кроме, пожалуй, несчастного официанта, который, обливаясь холодным потом, составляет для тебя меню, потому что ты, не проявив к нему уважения, тоже на него наплевала. Так что повнимательнее к единственному человеку на свете, не имеющему к тебе претензий.
Оса убрала телефон в сумку, облокотилась на стол и едва заметно улыбнулась.
- А ты забавный.
- Я знаю.
Несчастный официант, всё так же бесповоротно краснея, дрожащими руками начал раскладывать приборы, а затем принёс на двух огромных, как стадион, тарелках салаты. Ему — рукколу с курицей, ей —  тунец с фасолью и овощами.
- Только попробуй фыркнуть, - сказал, улыбаясь, он.
Она фыркнула и начала есть. Он, мурлыкая от удовольствия, придвинул к себе тарелку.
- Как защитилась? - спросил он, когда салаты были съедены.
- А тебе есть разница?
- Да нет, просто интересно, как такие, как ты, защищают дипломы.
- Так же, как и все остальные.
- А-а-а… А то я думал, такие, как ты, встают на голову и размахивают в воздухе ногами.
- Совсем дурной, - хмыкнула она и слегка улыбнулась.
Застенчивый официант принёс горячее.
- Вам понравился наш выбор холодной закуски? - трепещущим голосом проговорил тот, не поднимая на Осу взгляда.
- Тебе понравился выбор? - с нажимом повторил он и ткнул под столом своим ботинком её босоножку.
- Вполне, - ответила Оса, буравя его глазами. - Спасибо.
Официант вспыхнул ярче прежнего и, поставив на стол громоздкую посуду со вторым блюдом, быстро ретировался. Он получил свою пасту с индейкой, ей досталось стифадо.
Она поддела ломтик мяса вилкой, смерила его равнодушным взглядом, пожала плечом и отправила в рот. Он наблюдал за ней с открыто ироничной улыбкой. Когда её бровь слегка дрогнула он шёпотом спросил:
- Ну как?
- Нормально.
- Хоть себе-то не лги.
- Ну да, да, вкусно!
- Ешь, не торопись.
- Хорошо, папочка. Кстати, почему за мной ты приехал, а не отец? Мы с ним договаривались и ещё на прошлой неделе у него ничего такого не было запланировано.
- У него всегда что-нибудь да запланировано. Не забывай, что твой отец — глава крупной компании.
- Забудешь тут, как же…
Они замолчали. Не только потому что и паста с индейкой и стифадо были выше всяких похвал и требовали поглощения в тишине, но и потому, что над столиками маленького кафе закачалась и завибрировала «Lamento No Morro». Они оба отложили столовые приборы и, потихоньку друг от друга вытирая салфетками рот, отклонились на спинки деревянных стульев. Он едва слышно постукивал пальцами по вытертому до блеска рукавами посетителей подлокотнику, она — отбивала такт каблуком босоножки. Он видел, как Оса время от времени прикрывает накрашенные антрацитовыми тенями веки и всякий раз после того, как она их снова открывала, взгляд её осиных глаз менялся.
- Обожаю, - тихо произнесла Оса. - Музыка Жобима — отдельный разговор. Долгий и томительный. А что касается Винисиуша де Мораиша… Его «Орфей из Консейсао»…
- Однако, - хмыкнул он. - Даже не подозревал, что ты почитательница  Винисиуша де Мораиша.
- Почему это не ожидал? - повела она плечом. Обиделась, подумал он. До этого ни на что не обижалась, а сейчас обиделась.
- Просто Винисиуш де Мораиш — это особенный мужчина.
- Совершенно особенный, - вдруг закивала она головой, быстро и немного суетливо, как это делают очень обрадованные дети.
- Давай как-нибудь посмотрим «Чёрного Орфея»? - неожиданно для себя предложил он и сам себе удивился.
Оса долго смотрела на него округлившимися глазами.
- Опять похожа на индонезийского долгопята. Ну так что — давай? Купим попкорна. Сладкого или солёного?
- Сладкого, - тихо произнесла Оса, продолжая смотреть на него округлившимися глазами.
- Ладно, сладкого, - кивнул он. - Я приготовлю чай. Ты такого чая отродясь не пробовала. Меня бабушка научила. Я налью его в старенький термос. Чай из термоса - это другая планета с другими ощущениями. Ты когда-нибудь пила чай из термоса?
- У меня и термоса-то нет, - шмыгнула носом она.
- Вот и хорошо, что нет, - улыбнулся он. - А то чем бы я тебя удивил?
- Так целый вечер удивляешь, - улыбнулась она в ответ.
- Десерт подавать? - вдруг прошуршало у них над головами. Застенчивый официант, слегка наклонив голову, покачивался у их столика, как морская водоросль. - Десерт подавать?
- Несите ваш десерт, - кивнула она. - Что вы там мне насочиняли?
Через несколько минут посреди стола красовалось чудо кондитерского искусства.
- Я же просил без причуд, - развёл он руками.
- Мы можем поменять… - совсем растерялся официант.
- Ну уж нет, - вцепилась обеими руками за края большой фарфоровой тарелки Оса и на всякий случай ткнула пальцем в самую макушку горки из взбитых сливок.
Расплатившись с официантом и оставив ему щедрые чаевые, они вышли из кафе. Улица медленно погружалась в сумерки. Запахло мокрым асфальтом, должно быть поработали поливальные машины. Вечерний ветерок порхал над макушками старых платанов, едва прикасаясь своим лёгким прозрачным крылом повидавших на своём веку ветвей. Воздух казался чистым, словно за городом.
На капоте его машины лежала упитанная рыжая кошка.
- И что с ней делать? - спросил он.
Оса долго и основательно рассматривала кошку, которая так же долго и основательно рассматривала Осу.
- Мы с ней договорились, - вдруг сказала девушка и подмигнула кошке. Та равнодушно от неё отвернулась.
- И о чём?
- Я забираю её с собой.
- Ну нет, - запротестовал он.- На счёт кошки у меня никаких распоряжений от твоего отца не поступало.
- Так у тебя и на это кафе никакого распоряжения не поступало, и на Винисиуша де Мораиша, и на «чёрного Орфея», на которого обязательно пойдём, не отвертишься, сам предложил, и на сладкий попкорн с чаем из термоса. Послушай... - Оса сняла с капота кошку и прижалась к ней лицом.
- Не делай так, - дёрнул он её, как маленькую, за локоть. - Она грязная. Если хочешь, мы её вымоем. А сейчас лицом — не надо.
- Послушай, - сказала она тихо, так и не отняв лица от рыжей кошки. - У меня сегодня было столько приключений, сколько не было за всю жизнь. Либо отец и правда меня любит, раз отправил за мной такого вот болтуна, либо…
- Либо твой дракон продул моему в честной схватке.
Оса опять округлила глаза.
- Ты очень смешная, когда так делаешь. - Он открыл дверцу машины. Оса села на переднее сидение, положив кошку на колени. Машина тронулась, а кошка и ухом не повела.
- Смешная? - переспросила она. - А сначала говорил «мелкая и пугающая».
- Ну, значит и мой дракон слегка помудрел.
- Какие драконы? Поехали домой кошку мыть.
- Что скажет твой отец?
- Там увидим.
- Резонно. Как назовёшь?
- Приключение.
- Я имел в виду кошку.
- Приключение.
- В среднем роде?
- Моя кошка. Как хочу, так и называю.
- Мечтаю посмотреть, как она, то есть оно, расцарапает твоё лицо в отместку за такое вот вероломство.
- Приглашу как-нибудь. С попкорном и чаем из термоса.
- Замётано.
Домой они поехали не сразу. Сначала завернули в парк на самом высоком холме в городе, там они посидели на берегу маленького рукотворного пруда с белыми лилиями и жёлтыми купальницами. («Синяя вода, белые лилии, жёлтые купальницы… Почти Ван Гог» - «Ван Гога любишь?» - «Страшно» - «И я. Он такой же особенный мужчина, как и  Винисиуш де Мораиш» - «Точно»). Потом заехали в супермаркет купить Приключению сметаны. Накормив её прямо в салоне автомобиля («Испачкаешь мои новые чехлы - убью тебя и твоё распрекрасное Приключение»), решили ещё немного помотаться по почти ночному городу.
Он привёз Осу домой около полуночи.
- Пошли кошку мыть, - сказал он, закатывая рукава рубашки.
Приключение выгнула спину и впервые запротестовала. Однако когда на неё нежными струйками из маленького зелёного ковшика потекла тёплая вода, она плюхнулась пузом на дно ванны и блаженно заурчала. Мыть её не доставило никаких хлопот.
- Странная кошка, - хмыкнул он, вытирая лицо тыльной стороной ладони. - Ты уверена, что мы её не украли? Уж очень она привыкшая к условиям человеческой цивилизации.
- Это уже неважно, - произнесла она, выпуская из огромного махрового полотенца Приключение. Та тот час же забралась на кресло и стала вылизывать себе розовые пятки.
- Эгоистка.
- Кто?
- Обе.
К себе он вернулся под утро. Перед глазами маячила довольная морда Приключения, перепачканная остатками сметаны, в ушах покачивались розово-голубые звуки «Девушки из Ипанемы», а щека по-прежнему хранила память о жестких волосах на макушке бритой головы маленькой непонятной женщины. Они смешно танцевали под сладкий, немного детский голос Аструд Жилберту, а потом она спонтанно и как-то отчаянно подалась к нему своим субтильным телом. Его обожгло чувство невероятной жалости, с которой начинается что-то очень похожее на нежность. Он прижался лицом к её растрёпанным волосам и, постукивая ладонью по острым лопаткам, тихо, в самое её темя, шептал простые, незатейливые слова бразильской песенки. Потом она сказала «Уходи». Едва слышно произнесла, как выдохнула. Он кивнул головой и согласился. В прихожей они ещё раз крепко обнялись, она напомнила ему о «Чёрном Орфее», сладком попкорне и чае из термоса, он ответил, что начнёт всё это готовить, как только вернётся домой, она мило хмыкнула. Они не договорились о следующей встрече, вообще ни о чём не договорились, просто разошлись в разные стороны. Она — в душ, он - в салон машины, где на новом чехле переднего сидения всё-таки проявилось пятно от капнувшей сметаны. Но оба точно знали, что эта встреча состоится. И следующая. И следующая. А ещё оба поняли, что что-то произошло с их драконами. Может, пока они просто отдыхают перед самым жестоким состязанием в их драконьей жизни, а может… Стоит ли загадывать?