13. Школа. Репетиторы

      Олег Евгеньевич Борделиус, мой репетитор по математике, оказался мужчиной лет сорока, худым и высоким, с впалой грудью, лысоватым, очень утомленным - настолько, что иногда он засыпал прямо во время занятий.  Мы ходили к нему группами, завтрашние абитуриенты, и в каждой группе было по три человека.  Борделиус занимался с нами ровно  час, и не успевали мы выйти, как за большой круглый стол в прокуренной комнате садились уже другие. Этот конвейер, да еще родившийся недавно ребенок - мы слышали, как он плачет в соседней комнате - сил у Олега Евгеньевича оставалось только исправлять наши ошибки.               
      Я ему не нравился - неважно знал материал по тригонометрии. А объяснять  мне то, что было понятно другим, у него не было ни времени, ни желания.  Я его понимал.  Конечно, приятнее заниматься с тем, кто и без тебя знает все на отлично. Это - как сегодняшние врачи, которым некогда лечить больных, потому что выгоднее диагностировать здоровых.  Но здоровых и умных и тогда все-таки не хватало.  Как не хватало и денег на все растущие потребности.               
      Меня вообще удивляло, меня, чьи родители тоже преподавали - мама географию, а отец ТММ в Политехе - откуда у людей берутся эти вот самые  бесконечные  потребности.  Которые только растут по мере их утоления.  Мы ели вдоволь.  Одевались скромно, но прилично. Даже ездили ежегодно в отпуск - то на Пицунду, то в Ленинград. Понятно, у нас не было своей машины - а часто ли она была в те годы, эта машина, у людей, живших на одну зарплату?               
               
      Впрочем,  аппетит, как известно,  приходит с едой.  У Липарит Сергеевича Агамирзяна,  профессора математики,  брата известного питерского режиссера, машина, кстати, была.  Волга.  Белоснежная, последней модели.               
      И жена его, Норочка,  по специальности стоматолог,  могла себе  позволить  нигде не работать.  Но позволить себе ходить в ширпотребе?!  Покупать бижутерию вместо настоящих брильянтов?  Нет,  вот этого она уж  никак себе  не позволяла.  И профессор Агамирзян  подобно простому учителю средней школы  Борделиусу  тоже брался за репетиторское дело.  Только его конвейер был посолиднее: и группы по 10 человек вместо трех,  и плата за урок удвоенная.               
      Бедный  Липарит  Сергеевич!  Он ведь и на фортепьяно играл,  и в литературе  разбирался.  И был человеком   остроумным, внимательным, терпеливым.  Быть может, слишком терпеливым?  Стоило ли, скажите мне,  терпеть, когда вконец  оборзевшая Норочка  кричала ему за праздничным столом:  "Косой черт!"? - Кричала при гостях и мы, приглашенные, не знали, куда девать глаза свои от стыда и смущения.             
      Мне было тогда лет 16, и я не вполне понимал еще,  что значит выражение  "своя ноша не тянет".               
               
      Не все, однако, могли позволить себе давать частные уроки в собственной квартире. Кому-то не позволяли квадратные метры, а кто-то боялся огласки, доноса в милицию.  К примеру,  Гальперин,  учитель по физике.  Осторожный был человек.  Чтобы не светиться,  он организовал занятия на квартире у бабушки Нины, моей одноклассницы,  на втором этаже, в комнате с видом на соседскую крышу,  с которой никто,  казалось,  не мог углядеть,  как он зарабатывает свои  "левые"  деньги.            
      Несчастный!  Разве мог он предположить,  что именно эта крыша превратится для него в кошмар?               
      А во всем был виноват Штекин.  Это он,  Борька  Бронштейн,  не приготовил домашнего задания.  Это он  попросил меня, соседа  Ниночкиной  бабушки, помочь в беде - сорвать во что бы то ни стало очередной урок.               
      Сорвать? -  Пожалуйста!  Для этого мне  обычно и рта раскрывать не нужно было.  Нет, я не мычал с закрытым ртом, как какой-нибудь простофиля-бузотер из шестого класса.  Я научился не выдыхая, а наоборот,  втягивая в себя воздух,  издавать звуки,  подобные внезапно обезвоженной водопроводной трубе.  Или промываемой системе отопления.  Но лучшим моим достижением  была имитация слива унитаза.      
      К намеченному часу я уже находился на крыше, в  "мертвой зоне", как раз под окном, за которым , я слышал, собирались вокруг стола мои товарищи.  Не успели они раскрыть тетради,  как представление началось.               
      "Испорченный водопровод" привел почтенного репетитора в замешательство.  Штекин, балбес, заржал, что могло навести на ненужные размышления.  Я решил развить эффект.  "Унитаз" оказался  особенно удачным.  Гальперин поперхнулся, и, правильно определив источник звука,  бросился к окну.  Но решетка не давала ему высунуть голову.               
      Я слышал, как он недоумевает, возмущается. Вокруг меня пахло свежей краской: крыша, на которой я прятался, была вся в заплатах, вымоченных в свинцовом сурике.  Начало неплохое, думал я, но что дальше?  Что бы мне выдумать такое, чтобы урок оказался окончательно сорван?               
      Я знал, что мой противник трусоват.  И решил надавить именно на больное место.  Когда в комнате все стихло, я потихоньку заглянул в окно. Унылые фигуры склонившихся над столом товарищей казалось говорили:  Пора! И вот с этой, такой пустой с виду крыши, раздался вдруг укоряющий  замогильный  голос:               
               
      -  ПРО-ДА-ЁШЬ,  И-У-ДА,  ФИ-ЗИ-КУ     ЗА 30  СРЕБ-РЕ-НИ-КОВ ??!!          
               
      Гальперин был уничтожен.  - Конечно, - думал он, - все уже известно! Ведь именно 30 рублей в месяц я беру с каждого ученика...               
      Бедному, воспитанному на страхе от "Дела Врачей", ему показалось, что вот оно,  "Дело Учителей", уже на пороге!               
      Что там одно занятие!  Следующее состоялось только через неделю, и для него пришлось снова подбирать надежное, ну уж  совершенно надежное место.               
               
      А меня никто не поблагодарил.               
      Незаметно соскользнул я на соседнюю крышу. По столбу высокого забора спустился на землю. На улице меня ждали... возмущенные приятели!               
      Понятно, одноклассница Нина - я, как-никак, поставил в неловкое положение ее бабушку - месяц со мной после этого не разговаривала.  Но  Штекин?!  - Я, видите ли,  "перегнул палку".   Интересно,  а мог ли кто-нибудь когда-нибудь хоть что-то сорвать - пусть представление, пусть заседание Учредительного Собрания, пусть даже паршивый урок по физике без этих вот самых перегибов?