Амурская сага. Часть 6

ЧАСТЬ 6. УБИТАЯ ЛЮБОВЬ
Амур чрезвычайно интересный край.
Жизнь тут кипит такая,
о какой в Европе и понятия не имеют.
Антон Чехов

Той порой у Давида с Прасковьей подрастала Галина, с которой семья хватила радости и горя сверх всякой меры. Росла Галина красивой, умной и расторопной девушкой, вносила в дом чистое счастье и озарение, словно солнышко светилось в нем полными днями. Подросла и наравне с отцом управлялась с хозяйством, работала в поле и с плугом, и с бороной на тройке лошадей. Могла и травостой скашивать в густые валки широкими взмахами от девичьего плеча. Все-то ей удавалось, среди парней такого не сыщешь. Была Галина самым надежным помощником отцу, в ней он видел наследницу и продолжателя хозяйского дела.

А какой певуньей-то была Галина, голос грудной, сильный, бередящий душу, голос несравненной красоты. Пела по наитию, от природы. Веселая и жизнелюбивая, Галина с шестнадцати лет влюбилась крепко и навсегда в первого деревенского заводилу, красавца и гармониста Васю Дзюбу, признав в нем ровню себе. Правда, родители у него жили бедновато, отец попивал, хозяйство небольшое, откуда же взяться достатку? Но мать была признанной сельской красавицей, в сыне души не чаяла и настояла на покупке ему хорошей германской гармони. Василий оказался музыкантом от Бога, самостоятельно освоил инструмент, заслужив безоговорочное признание лучшего гармониста по округе.

Редкая молодежная сходка проходила без его верховенства, шуток и прибауток, а уж как затянет Галина песни одну за другой под гармонику Василя, так слушатели замирали, затаив дыхание и позабыв обо всем на свете. Вот исполнители подлаживали голос под мелодию, нащупывая единый согласованный мотив, чтобы ни одна нотка ни чуть-чуть не отставала и не опережала другую в едином звучании, а сложившись, свободно и уверенно вели песню над поляной, озером или притихшим селом. Песня набирала силу, исполнители в страстном порыве извлекали из вздымающейся девичьей груди и растянутых до отказа мехов гармони полную голосовую мощь, и тогда торжествующий песенный шлейф, в котором голос и мелодия одновременно и поднимали, и глушили друг друга, возносился в высокое поднебесье. И не надо было деревенскому народу приезжих  концертных трупп, зазывающих зрителей на театральные сцены.

Была ли причиной страстной влюбленности Василия и Галины та музыкальная увлеченность, останется тайной для нас, да и для них самих, только оба не могли жить один без другого. Когда Галине исполнилось восемнадцать, а это было уже в начале двадцатых годов двадцатого века, в семью стали наведываться сваты, ведь на первую деревенскую невесту зарились многие и боялись ее упустить. Упорхнет райская птичка из родового гнезда, только ее и видели. Только Галина и  ненаглядный Василек, смуглый кудрявый красавец, ставший ее тенью, никому не давали ни малейшего повода усомниться в прочности их сердечного союза.

Однажды под светлый праздник Рождества Христова в дом Давида от семьи Дзюбы нежданно-негаданно прибыла чинная свита сватов, с плеч которых свисали расшитые рушники. Галины глаза засветились от счастья, наконец-то заветная мечта влюбленных, которые паровались уже не один год, начинает сбываться! Скоро они скрепят свой союз обручальными кольцами! Гости встали под балкой, которая  делила потолок, не смея переступить без приглашения в переднюю, и поприветствовали хозяев поклоном. Галина сидела за печкой, вся в трепетном ожидании. В случае согласия родителей она могла выйти к сватам, да только желанный выход не состоялся.
- У Вас товар, у нас купец. Не заключить ли нам дорогую сделку? – запросила сваха.
- Нет, уважаемые сваты, этот товар ждет другого купца, - сказал, как отрезал, Давид Васильевич. Он даже не стал по обычаю вручать им тыкву в знак отказа.
Белый свет померкнул в глазах невесты. Почему отец, делам которого она отдавала все силы, и который сам в ней души не чаял, безжалостно ломает ее судьбу? Ломает всю жизнь! Что стоила ее жизнь без Василька? Влюбленным наступили черные дни. Галину словно подменили, стала грустной, неузнаваемой, плакала втихомолку. Да уж, захлестнула отца крестьянская жилка, не видел он иного смысла в жизни дальше собственного хозяйства, а в дочери видел лишь хозяйку и продолжателя крестьянского дела. Вот и стал бедняцкий двор Дзюбы причиной отказа жениху в сватовстве, вот и наступил отец на горло любимой дочери, прервал на взлете ее лебединую песню. Бывало, невест воровали. Женихи из соседнего Троицка приспособились воровать и уводить тайком семиозерских невест, а женихи Семиозерки в ответ воровали троицких невест. Только Галина была невестой не из рядовых; такие входят в дом жениха не воровскими тропами, а с парадного входа.

И не было рядом стариков-наставников, Василия Трофимовича и Татьяны Ивановны, которые могли бы заступиться за внучку и вразумить Давида. Не они ли когда-то дали волю сердечному влечению Харитины? Не повторялись ли пути и устремления их дочери и внучки? Харитина и Грицко, Галина и Василек… Кому-то счастье, кому-то горе от сердечной привязи, от чистой любви.
***
Новая делегация сватов в дом завидной невесты не заставила себя долго ждать, на этот раз от семьи Серебряковых, богатых и почитаемых людей Успеновки. Их сын Иван был парнем приглядным, белокурым, отличным охотником и тоже гармонистом. Семья Серебряковых была большой, у Ивана четверо братьев; отец строг и даже крутого нрава. Они-то, главы преуспевающих хозяйств, мечтали породниться через детей, а заодно укрепить совместное хозяйство. Смотрины новому жениху не проводились, сватовство завершилось быстрым зарученьем.

Особым спросом у селян пользовалась водяная мельница Серебряковых, на которой управлялся дед Ивана, худой старик с пучком седой бороденки, высокий и сутулый,  похожий на колдуна. Может даже, он им и был. К мельнику-колдуну приезжали со всей округи лечиться лекарствами да травами, он был и костоправ. На мельнице действительно творилось что-то странное, даже необъяснимое, колдовское, что-то из мира черной магии. В отсутствие мельника дверь  помещения не закрывалась, но на вошедшего вдруг выливалось ведро воды. А то откуда-то  прилетала метла или даже молоток, заставляя гостей в панике покидать мельницу. Дед-колдун держал несметное количество гусей, которые водились сами по себе, заполоняя пруд при мельнице. Мельник состоял в большой дружбе с Давидом и не было у него желания сильнее, чем оженить любимого внука на Галине Карпенко.

… Сваты прикатили с помпой, на тройке лошадей под нарядной сбруей.
- Проходите к столу, гости дорогие! С чем пожаловали? – приветствовал сватов радушный хозяин.
- Девицу вашу сватать пришли, - следовал ожидаемый ответ. Не в пример прошлому, сватовство удалось на славу. Сваты и хозяева обменялись хлебными караваями, обернутыми в рушники. Дело оставалось за свадьбой. 
Как-то Галина вернулась домой, когда отец ремонтировал хомуты, и заявила ему с порога:
- Отец, за Ивана я ни за что не пойду!
- Ну! Погоди ужо!

 Что произошло дальше, невозможно было даже представить ни во сне, ни наяву. Давид, как держал в руке гуж от хомута, так и принялся, не помня себя от ярости, охаживать им своенравную дочь. Сорвался Давид на измохраченных нервах, не устоял перед традицией, когда отец диктовал повзрослевшим  детям их семейную судьбу. Домострой. Да и колдун, видать, заговорил. Галина упала, зашлась криком, а разбушевавшийся отец продолжал хлестать ее хомутовой петлей на глазах детей и Прасковьи, которой не удавалось утихомирить истязателя. Побоище прервал Иван Васильевич, случайно зашедший в дом, где разыгрался конфликт. Он сгреб брата и увел из дома к себе.

Галя заливалась слезами от нанесенных побоев, а еще больше – от обиды за несправедливое избиение, за надругательство над голубой мечтой и от разрушенной надежды на девичье счастье. Как старалась она сызмала помогать отцу всеми детскими силенками, как радовалась позже, когда видела, что облегчает его тяжелый труд, но с того  дня уже не будет меж ими прежнего единения. А что будет с ней, Галиной? Она того не знала, но собственное будущее представлялось ей недобрым и безрадостным. От него веяло холодными и мрачными  предчувствиями.
***
Предчувствия не обманули Галину. Не в отдаленном будущем, а вечером того же дня произошло событие, вызвавшее переполох по всей округе. Клуба в деревне не было, поэтому деревенская молодежь зимой сходилась на вечерки у каких-нибудь хозяев, у которых снимали за плату просторное помещение. В снятом доме устраивали танцы под гармонь, распевали песни или разыгрывали шутки и всякие затеи. Бренчали на балалайке. На Рождество играли колядки, желая величальными песнями достатка, здоровья и удачи каждому. Под Новый год в моде была ворожба и гадалки. На крещение кропили друг друга святой водой. На масленицу молодые тащили колоду в наказание за то, что не поженились в срок осенью; с них брали выкуп. На пасху приносили куличи, а вечером жгли костры, разгоняя нечистую силу. В первое воскресенье после пасхи чтили память умерших, нищим раздавали милостыню за упокой.

Так и велась деревенская культурная жизнь. В тот злополучный день Галина тоже пришла на вечеринку из опостылевшего родительского крова, сидела с подругами непривычно грустная и молчаливая, вся в печальных раздумьях. Вот пришел и он, Василий, за верность которому она только что приняла горячую порцию  кожаной петлей, служащей для крепления оглобли к дуге. Василий чинно здоровался с девушками за ручку, приближаясь к Галине. Она радостно встрепенулась, подавшись к любимому за поддержкой и успокоением от принятых страданий, но тут же отпрянула от направленного на нее револьвера, выхваченного Василем из-под полы.

Револьвер? Сначала гуж, а потом револьвер! Земля зашаталась под Галиной. Раздался выстрел, но дрогнула рука стрелка,  который весь день ходил сам не свой от известия о предстоящей Галиной свадьбе с Иваном Серебряковым. Пуля скользом прошла по щеке и пробила левое ухо возлюбленной. В наступившем оцепенении стрелок выбежал на улицу, направил револьвер себе в грудь и спустил курок. Раздался сухой щелчок.  Осечка! Тут-то на растерявшегося Василия навалился выбежавший следом Спиридон, двоюродный Галин брат, бывший на голову выше Василия. Он схватил сзади стрелка в охапку, но тот успел перезарядить револьвер и в завязавшейся борьбе сумел-таки произвести повторный выстрел. Ему надо было, во что бы то ни стало, покончить счеты с жизнью.

И снова неудачно! Но как считать неудачным выстрел, который не привел к смертельному исходу? Вторая пуля пришлась Василию в плечо, прошла навылет и угодила Спиридону в шею. Тут подоспели другие ребята, вырвали у стрелка оружие ближнего боя и перевязали рану из его же собственной разорванной рубахи. Оставалось доставить трех раненых участников перестрелки к врачам.
Спиридона, истекающего кровью, тоже перевязали и отнесли домой на руках. Галина, получившая днем взбучку от отца, а вечером пулю от сердечного друга, подалась за процессией к дому дяди Николая, Спиридонова отца. Не в своем же доме, переставшим быть своим, ей искать утешение и спасение от новых жизненных превратностей.

Не теряя времени, Николай впряг в сани сильную лошадь и погнал ее с ранеными участниками вечеринки в Комиссаровку, а это за двадцать верст с гаком, где молодая Советская  власть удосужилась организовать врачебный пункт. Ближе не было. Благо, что пуля, потерявшая убойную силу на стрелке,  вошла Спиридону неглубоко, не задев жизненно важные органы. Ее удалили, на рану наложили швы и перевязали. Галине, невольной виновнице разбушевавшихся страстей, тоже оказали медицинскую помощь. Ей на щеку наложили скобки, на ухо бинт, придавший раненой дополнительную миловидность,  и сказали, что у обоих до свадьбы заживет. Спиридон со свадьбой разберется, а вот Галине было не до нее.
У Василия рана оказалась тяжелой, пуля пробила левое легкое и сухожилие, отчего левая рука оказалась парализованной и почти бездействовала. Его возили на лечение в Благовещенск, но безрезультатно. Остался Вася инвалидом на всю жизнь в память о несчастной любви. Хоть снова стреляйся.
***
В отношениях недавних влюбленных наступила пора неопределенности, настороженности и даже отчуждения. Василий долго восстанавливался от раны, но, несмотря на все усилия врачей и знахарей, рука оставалась чужой, не помогали никакие снадобья и даже компрессы из детской мочи, что уж тут еще предпринимать. В душе Василий каялся в опрометчивом поступке, еще более отдалившем его от любимой. Галина не могла простить Василию того безрассудства, вызванного жгучей ревностью, повода для которой она никак не подавала. На то она и первая невеста на Успеновке. Разве отцов гнев не был вызван ее верностью однажды сложившейся любви? Ведь можно было держаться вместе, стоять на своем, глядишь, и со временем счастье улыбнулось бы им.

 И что ей, молодой девушке, ждать от жизни, такой неустойчивой и непредсказуемой? Видать, любовь это такая синяя птица, которая парит высоко в поднебесье, манит доверчивых девушек, дразня и не даваясь им в руки. Вся в смутных раздумьях и в недобрых предчувствиях, Галина подчинилась отцовой воле и дала согласие на замужество с Иваном Серебряковым. Пусть все получают, что хотят, а ей как-то безразличной стала жизнь.

Милые подруги прощались под обрядные песни с девичеством невесты, расплетали девичью косу, вели тайные разговоры, а к приезду свадебного поезда украсили прическу лентами и цветами. Серебряковы, на седьмом небе от счастья, вложили в свадьбу такие средства, что Успеновка долго не могла прийти в себя от невиданного и неслыханного представления. Двенадцать троек, запряженных лихими скакунами, заполонили центральные улицы Успеновки, блистая богатым убранством. Кони, осознававшие торжественность парада,  нетерпеливо вскидывали головы, играя на солнце звонкими колокольцами и дорогими сбруями золотистых оттенков. Умные кони прекрасно понимали, что в тот день были призваны не для трудовых повинностей и были готовы проявить себя во всей красе и удали. Брички, дрожки и тарантасы конной кавалькады раскрашены цветными вензелями, а кучера сидели на облучках важные и нарядные.

Свадьба в Успеновке! Кони и гармони! Свадебный поезд мчал по улицам, не пропуская ни одной,  все жители до последнего дивились чуду с улицы и окон. После венчания пригнали к дому жениха на первые здравицы и угощения. Оттудова -  к дому  невесты, где молодых встретила прочная оборона праздного люда, запросившего от жениха выкуп корзиной сладостей на угощение. Навстречу гостям выплеснулась нарядная девичья стайка, устроившая веселый гомон и переполох. Девицы красовались в сорочках, вышитых ромбиками, крючками и подпоясанных поясами-кромками. Костюмы дополнялись корсетками-безрукавками из тонкой шерсти или бархата и расшитыми фартуками. На ножках – ладные ботинки со шнуровкой или сапожки, чаще красного цвета. Для головных уборов девушки собирали полевые цветы, вплетая их в прическу с косами. Цветущие полянки на головах мелькали всюду, там и сям, создавая на свадьбе яркую праздничную атмосферу. И невеста была хороша. Любовался успеновский народ на Галину, украшенную лентами, венком из ягод и кистей калины, служившей символом девичьей красоты, любви и верности.

Замужние женщины носили чинки, платки из тонкой белой ткани, стянутые впереди галантными узелками. Ходить простоволосыми было грешно и вело к бедам, которых и без того хватало. Мужчины туда же, старались в одежде приличествовать торжественному моменту. Им полагались длинные рубашки, пояса с пышными кистями и широкие шаровары, считавшиеся признаком зрелости, жилеты-безрукавки, иногда с узким стоячим воротом. Шерстяные или суконные чумарки, подбитые ватой служили верхней одеждой. На ногах сапоги черного цвета или чоботы из юхты. Для легкой обуви носили черевики вроде женских. Летними днями – картузы или соломенные брыли на головах. Мода – дело строгое во все времена.

Выкупили околочину – перекрытые жердями ворота, иначе во двор не въехать. Откупившись от гуляк, жених провел свадьбу в горницу, но там за  спиной невесты возник ряженый домовой с большими ножницами для стрижки овец, затребовавший выкуп под угрозой отрезания косы. Жених высыпал на столешницу горсть серебра, добавил неуступчивому домовому сверху две золотые монеты в пять рублей каждая. Невеста без косы была бы в полневесты. Заручившись родительским благословением, счастливый жених увез драгоценное приобретение в отчий кров, где свадьба гуляла три дня.

Свадебные столы ломились от угощений. Украинская кухня славилась прекрасными вкусовыми качествами. В ее основе свинина, свекла, пшеница с тепловой обработкой, множество блюд на фоне главного. Запеканки готовились в керамических горшочках, к ним применялись чернослив,  сметана. Гости лакомились мясными рулетами, ветчиной,  холодцами и голубцами, бужениной,  домашней колбасой и пирожками всяческих начинок. Многие блюда с грибами, пряностями, приправами, украшенными зеленью. Много постряпушек,  галушкек и  пампушек. Успеновский свадебный стол не уступал и губернаторскому.

Напоследок подруги снова колдовали над невестиной косой. Расплели ее и сплели две «бабьих» косы, плотно уложив их и повязав голову женским платком, чинкой. Вся Успеновка угощалась и веселилась, желая счастья молодым, вся, кроме невесты, видевшей себя посторонней на собственной пышной свадьбе, словно не она была богатой невестой, счастью которой и радовались, и завидовали сельчане. Как будто ей и вправду отрезали косу.
***
Свадьба сыграна, а счастье не пришло. Не лежала Галина душа к Ивану, не открылось сердце, хоть и был он с ней ласковым и нежным, с радостью исполнял малейшие пожелания. Видать, любовь бывает одна, коли это любовь, и заменить ее нельзя, и завести новую тоже. Как встретится на селе невзначай ненаглядный Василек, как схлестнутся они глазами, так болью отзовется зародившаяся под сердцем новая, утробная жизнь. Нет, не от любви она зачата, не в радостном угаре, а по обязанности замужней женщины. Нежеланная стала беременность, ой нежеланная, чужая, не Васильковая, что пришлась бы совместной забубенной песней, что когда-то вели они под гармонику, нотка к нотке подгоняя слова к мелодии. Помнила Галина, как вздымалась ее грудь в песенном созвучии с гармонистом, как ощущали они себя единым целым, где одна часть этого целого без другой уже не значила ничего. Не лучше ли было лежать им вместе, покончившими с собой, а не мучиться порознь живыми и несчастными? Не прав ли был Вася, стреляясь в нее и в себя, стреляясь в любовь нерушимую?

Семейство Давида Карпенко, напротив, боготворило породнившегося Ивана Серебрякова, считая, что лучшей пары для Галины и не могло быть. Иванка тоже привязался к нему как к родному брату. Оба Ивана были заядлыми охотниками и частенько вместе выезжали на зайцев, уток или фазанов. У Серебрякова имелось отменное охотничье ружье марки «Монте-Кристо», небольшого размера, вроде мелкокалиберки, но отменного боя. Оно было для Иванки предметом особой зависти, и старший напарник часто уступал ему приглянувшееся ружьишко для охоты на дичь, на косачей.

Иван, конечно, видел женушкину холодность, но сам относился к ней с неизменной любовью, надеялся, что у них понемногу наладятся супружеские отношения, не зря же говорят, что  молодые рано или поздно стерпятся, слюбятся. Через год после свадьбы у них родилась девочка, которую назвали Талей, а вскоре после родов Галя заболела и как-то нехорошо заболела, не по-обычному, а увядала на глазах и как бы без всякой причины. Видя состояние Гали, родители забрали ее к себе, но она уже почти не вставала, совсем исхудала, кашляла кровью. Давид Васильевич несколько раз возил дочь в Благовещенск к самым знаменитым врачам, даже к Староколицкому, немцу. Степан давал любые деньги, на них Давид возил Галю в Китай, к ихним китайским врачам. Привозил коробки пилюль и разных кореньев, но от них тоже лучше не становилось.

Галина днями лежала неподвижной на кровати. Когда  заходил отец, то замечал, что она закрывает глаза, притворяясь спящей. Говорить было не о чем. Давид и сам осознавал взятый на душу грех, когда отваживал дочь от ее девичьей любви, и готов бы отсечь руку, поднятую на нее, да уже все было поздно. Отец еще только терял свою дочь, а она его уже потеряла. Настал день, когда Галина попросила привезти батюшку, чтобы приобщиться перед смертью. Батюшка прочитал святую молебен, а на другой день Галина умерла на руках многострадальной матери. Перед смертью Галина была в полном сознании, слезы ручьем заливали ее лицо, просила об одном – опекать и жалеть дочурку Талю.

Теплым апрельским днем подруги милые, задушевные бережно несли гроб с драгоценной ношей на рушниках, расшитых печалью, от дома родного и до самого кладбища, не подпустив ко гробу никого из мужчин. Не заслужили они, жестокосердные,  той почести, хороши ли были, или плохи. Не дали они распуститься счастью их дорогой подруги, первой красавицы и первой невесты села. Похоронили Галю в рядок с малыми братишками и сестренками, старшими по дате рождения, но младшими по прожитым годам. Разбери сейчас, кто из них за кем будет присматривать в небесном царстве.

В руки брал миленок Вася
Задушевную гармошку,
Песня в небеса рвалася,
Была любовь не понарошку.

Крест могильный обозначен,
Не ходить певунье гордой,
По расчету брак назначен,
Наступили ей на горло.

Так бывает на восходе,
Когда Бог мольбе не внемлет,
Тогда девушка уходит
Вся в слезах в сырую землю.

После Галиного захоронения дом Давида и Прасковьи снова поглотила гнетущая атмосфера, только детский лепет Тали как-то сглаживал тяжелую обстановку. Прасковья не выдержала очередного удара, ее здоровье сильно подкосилось, начались приступы эпилепсии. Кончина дочери, уже взрослой и ставшей для матери лучшей подругой, переносилась не легче тех страшных дней, когда черная смерть вырывала из ее рук одного за другим шестерых малых деточек. Три года изводила Прасковью-мученицу трясучая болезнь, пока знахарь не управился с ней.
***
Вася Дзюба после никудышного самострела, когда получилось ни то, ни се, долго лечился, но рука оставалась висеть плетью. Пришлось ему расстаться и с любимой гармошкой. Порой он пытался приладить непослушную левую руку под ремешок регистра, нажимая одним-двумя пальцами на клавиши, но инструмент издавал лишь жалобные звуки и заунывные мелодии. В семействе Дзюбы царило уныние и упадничество. Родители, получившие вместо надежды и опоры семьи инвалида, опустили руки. Отец запил горькую и вскоре простился с жизнью. Мать, прежде энергичная и пригожая женщина, одарившая сына броской красотой, сдалась судьбе на милость.

 Василий тоже было запил, а после выпивки ноги сами несли его к заветной скамейке перед Галиным домом, на которой они, бывало, засиживались допоздна. Там он сидел возле калитки и тихо оплакивал свою исковерканную жизнь.
- Что ты ходишь, бередишь раны себе и другим? И без тебя они болят, - увещевал Давид горемыку.
- А куда мне еще податься, отец? Уж больше некуда, - потерянным голосом объяснялся тот.
- Только не сюда. Как увидит тебя мать из окна, так опять ревмя ревет.
Вася уходил, а другими днями заявлялся опять. Глядя на такую настойчивость, Давид убрал приусадебную скамейку. Тогда Вася перенес место поминальных обрядов на кладбище, где украшал дорогую могилу  охапками ландышей. Это были любимые Галины цветы, она даже научилась готовить из них духи, не расставаясь с избранными запахами круглый год. Здесь-то Васе никто не мешал излить печаль девушке погубленной мечты.

Потом Вася куда-то надолго уехал. Дома оставалась больная мать с младшей сестренкой. Хозяйство совсем развалилось, и Давид с Прасковьей понемногу им помогали. Вдруг Вася вернулся, также неожиданно, как и уехал. Да еще и привез жену, имевшую ребенка, которого она нагуляла в девках. С одной рукой Василий взялся, как мог,  поправлять двор и хозяйство. Ему помогала молодая хозяйка, звавшаяся как раз Галиной. Так Вася, вопреки всем преградам, оженился на Галине, хотя и  другой.
***
А от настоящей Галины, любимицы карпенковского рода, подрастала Таля, с раннего детства болезненный ребенок. Переболела корью, золотухой, ей не в мочь было смотреть на белый свет слабыми глазками. Потом доконала дистрофия. Бедная Прасковья куда только ни возила  внучку, но врачи только разводили руками. Дело дошло до знахаря-колдуна, к которому поехали втроем, Прасковья придерживала внучку, а Иванка управлял повозкой. Колдун, живший на селе особняком, осмотрел девочку, затем подсел на телегу и велел ехать на кладбище, чтобы души усопших отпустили больного ребенка. На кладбище он около часу носил Талюшку на руках меж могилок и трижды обошел семейное захоронение, где покоились старики, шестеро малых внучат и прихороненная к ним Галина. Иванка беспокоился, как бы колдун не задушил девочку среди могил, но мать успокаивала его и, как оказалось, не напрасно.

Старик вернулся с уснувшей девочкой на руках и передал ее Прасковье. Распрощались с ним, и пока ехали домой; Таля всю дорогу крепко спала. Когда приехали, она еще спала и день, и ночь, а проснулась на вторые сутки и сразу попросила кушать. А до этого ее чуть ли не насильно подкармливали с ложки куриным бульоном. На удивление быстро Таля стала поправляться, глазки очистились от золотухи, в охотку училась ходить и говорить, а через две-три недели ее было не узнать, такая стала бойкая бегать по дому и радовать домочадцев своими проделками. Отпустила  мать, страдавшая нежеланной беременностью, свое невинное дитя.
Очередной весной, когда природа выходила из спячки, и начиналось робкое озеленение, Тале исполнилось три годика. Всей семье приносила девчушка радость и утешение, всей семье стала она счастливым талисманом. Давиду виделась в ней Марийка, младшая сестренка, такая же славная и приветливая, умершая в пути и оставшаяся покоиться на украинской земле.  Для Прасковьи она росла второй Галиной, такой же шустренькой и личиком точь в точь. Даже Иванка, в последний год больше других няньчивший племяшку, считал ее своей лучшей воспитанницей, хотя других воспитанниц у него  не было.

И все-то было бы старикам в усладу за принятые муки,   если бы злая судьба не подготовила для Тали тот же скорбный путь, каким прошли шестеро малолетних предшественников. Двадцать лет спустя притаившаяся костлявая старуха с косой выбрала новую жертву, готовый распуститься молодой росток, и бросила ее в смертные объятья горячего жара и удушья. Таяла Таля и таяла, словно талый снег в раннюю весну. «Сходи, Ваня, налови мне рыбки», - попросила Таля напоследок, припомнив о вкуснейшей ушице, какую готовил дед  Давид, но рыбка ей уже была не нужна.

За три дня цветущего мая, когда природа благоухала пышным цветом, сгорела Талечка, повторилась семейная трагедия первых майских чисел двадцатилетней давности. Схоронили Талю рядом с мамкой. Раскопали Галину могилу, положили маленький гробик к большому так, чтобы доченька лежала под маминым боком, поклонились обеим и предали земле. Пусть будут они всегда желанными, полюбившимися навек. Уже три поколения украинского родословия приняла амурская земля, видать, прочно обжились они на новой родине, а может быть, навсегда. На том скорбном участке Давид Васильевич посадил две молодые рябинки, которые с годами разрослись в большие деревья. В тех рябиновых кронах ночами соловушки пели грустные песни о горькой судьбе схороненных здесь людей.

С утратой маленькой Тали большой дом Давида Васильевича выхолостился, пропала в нем былая живинка, собиравшая круг себя домочадцев, взрослых и поменьше. У  Доры, Иванковой сестры, глаза не просыхали от слез и горя. Остались они вдвоем на  пару, брат и сестра, родителям в подспорье и в утешение. Иванка собрал Талины игрушки, годами хранил их, перебирал временами, прижимая к лицу и улавливая сладкие запахи, сохранившиеся от маленькой жилицы. О Прасковье и говорить нечего, часами могла голосить по внучке; с ней снова начались припадки.