Амурская сага. Часть 9

ЧАСТЬ 9. СЫН ОТЕЧЕСТВА
Ты с каждым годом все  красивей,
Милей, чем солнце поутру,
И имя гордое – Россия
Звенит, как знамя на ветру.
В. Федоров

Глава 1. СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА.

1941 год! Отечество в опасности! Всего-то два десятка лет было отпущено на мирную жизнь изможденному народу между мировыми войнами, да и гражданскую не скинешь со счетов, и те омрачены голодом да репрессиями. Но война не спрашивала разрешения. После объявления войны за первые три часа в военкомат Благовещенска было подано двести заявлений от добровольцев с просьбой  о направлении на фронт. Из Успеновки восемьдесят три человека ушли на войну, из них погибли сорок три. Из племенной фермы Успеновки было мобилизовано двести лошадей. Без них никак.

На Западном фронте  шли кровопролитные сражения, а на Дальнем Востоке Советский Союз еще держал крупную группировку войск, пока разведка не доложила, что в ближайшее время Япония не вторгнется на территорию страны.  Уроки, полученные японскими  милитаристами на озере Хасан и на реке Халхин-Гол, сдерживали их от того, чтобы снова, очертя голову, лезть на рожон. Японские стратеги опасались не только регулярных частей Красной Армии, но и партизанских отрядов, этих вездесущих и беспощадных народных мстителей, которые в памятном 1919 году разгромили хваленые японские дивизии, изгнав интервентов с Дальнего Востока.
У Гитлера память оказалась покороче. В ответ на предостережения об опасности войны с Россией он привел свои доводы: «Восемьдесят процентов командирских кадров Красной армии уничтожены. Красная армия обезглавлена, ослаблена как никогда, это главный фактор моего решения». Спор историков лишь в уточнении численности тех десятков тысяч офицерских кадров, уничтоженных в довоенных репрессиях. Но если из 699-ти командиров дивизий, корпусов и полков расстреляно 605, то о чем еще говорить?

Итак, дальневосточные полки сняты с занимаемых позиций и брошены на защиту Москвы. Шестьдесят четвертый артиллерийский полк двадцать третьей дивизии, дислоцированный в районе деревни Константиновка, в срочном порядке перебрасывали с Амура на фронт. В его составе служил красноармеец Иван Карпенко, которого распределили в десантный лыжный батальон, хорошо экипированный и набранный только из спортсменов.

 Иван ехал в одном вагоне с земляком, уроженцем приамурской деревушки Москвитино Гошей Брилевым, у которого на двадцать третьего февраля, на день славной Красной Армии, пришелся день рождения. Знаменательное совпадение следовало  отметить. При подъезде к столице на небольшой станции обменяли пару нового солдатского белья на пару бутылок самогона, что вполне устроило обе стороны сделки.
 Вечером на верхних нарах вагона десантники устроили товарищескую пирушку, к которой пристроился Костя Крилов, досрочно освобожденный с колымской зоны, чтобы кровью искупить вину перед страной. Его вина состояла в том, что Костя оказался сыном «врага народа», арестованного в 1937 году. Семья Криловых, мать с дочерью,  жила в Москве, и Костя с нетерпением ждал прибытия в столицу, чтобы забежать домой на часок-другой, обрадовать родных о досрочном освобождении. Разрешение на отлучку он заранее получил от комбата.

Опустошив бутылки за здравицу несокрушимой Красной Армии и именинника, приятели под громыхание колес с крепкого самогона провалились в еще более крепкий солдатский сон. Иван очнулся, почувствовав обморожение ноги. Открыл глаза – над ним звездное небо. Глухая тишина прерывалась какими-то стонами. Полумрак. Где он? Вспомнил, что был в вагоне, но почему вагон без крыши? Было так  однажды, когда при наводнении на Зее кони съели крышу шалаша, но ведь вагон это не шалаш…  Глянул на замерзшую ногу – она была без валенка и без портянки. Где они? Ни крыши, ни валенка. Спина в чем-то мокром, липком;  стоны кругом... Повернул голову – у Кости оторванная и набок свороченная  голова! Держалась на куске кожи! Ужас какой-то!

Приподнявшись, осмотрелся. Половина полушубка пропитана Костиной кровью, искупил он сполна вину перед страной. У самого Ивана с другой стороны рукав полушубка пробит тремя пулями, но рука невредима. Заговоренный, что ли? Натянул на босу ногу рукавицу-шубенку, выглянул из вагона и увидел на снегу свой свалившийся валенок. Вон куда его забросило. Рядом на нарах стонал Гоша Брилев, именинник, которому перебило руку выше локтя.
Иван выскочил из вагона за валенком, и ему предстала страшная картина разбитого состава. Два паровоза и первые семь вагонов разбиты вдребезги, тела погибших кусками, большими и малыми, разбросаны в радиусе до трехсот метров. Остальные вагоны искорежены и изрешечены. Погиб весь штаб батальона, медицинский персонал и около трехсот солдат. Налетевшие немецкие штурмовики ночью разбомбили состав. Это и была война. Тела погибших и их разорванные останки бойцы собрали и  похоронили в братской могиле. Вот они и обстрелянные солдаты, но какой же крепкий попался самогон!
***
Остатки лыжного батальона были доставлены в Москву и в районе Истринского водохранилища переформированы в новую боевую единицу. На этот раз, уберегая от бомбежек, десантников-спортсменов отправили лыжным ходом по тяжелейшему маршруту на Кольский полуостров, в котором лыжники за восемь ночей прошли семьсот километров! Десантники выбивались из сил, падали на ходу в изнеможении, но их поднимали. На дневных стоянках опять падали в снег в мертвецком сне, но их будили, чтобы не умерли от обморожения. Были в батальоне такие дядьки-наставники. Железные, что ли? По прибытию на передовую заменили стоящий на позициях отдельный десантный батальон, от которого осталось одно название.

Февраль 1942 года. Северо-Западный фронт. Кольский полуостров. Союзники один за другим направляли морем караваны судов, оказывая помощь Красной Армии техникой и провиантом. Пока корабли стояли в порту на разгрузке, английская авиация сопровождения, по согласованию с советским командованием, принимала участие в поддержке наших войск, ведущих наземные операции. В один из таких вылетов на глазах батареи, в которой служил Карпенко, в большом воздушном бою был подбит английский истребитель. Летчику удалось посадить горящий самолет на поле между русскими и финскими позициями, где-то в трехстах метрах от батареи.

Два сибиряка, Иван Карпенко и старший сержант Климов, родом из Хабаровска, не дожидаясь команд, встали на лыжи и кинулись к самолету. Видят, летчик живой, стучит изнутри по кабине и кричит одно: «Камрад! Камрад!». Иван вскочил на крыло, разбил карабином фонарь кабины и выдернул, словно пушинку, летчика из заточения, у того лишь глаза округлились от невероятной силы красноармейца. Какие же силачи эти камрады! Бедные немцы, с кем они надумали воевать…

Пули с финских позиций решетили обшивку самолета, служившего защитой участникам международной спасательной операции. Иван передал раненого, у которого оказались перебитыми обе ноги и рука,  Климову, соскочил с крыла, и они поволокли англичанина по снегу, подтягивая за собой с двух сторон. Только бы отползти подальше от самолета, охваченного пламенем, в котором уже рвались патроны боезапаса… Успели! Рвануло, когда они были в ста пятидесяти метрах от самолета. Посыпались обломки, но союзники по оружию уже зарылись в снегу, спасаясь от поражения осколками. Подбежавшие бойцы дотащили летчика до своих позиций,   наскоро перевязали и срочно доставили в прифронтовой госпиталь.

На другой день красноармейцев Карпенко и Климова вызвали в штаб дивизии, где командир полка Королевских авиационных сил Великобритании от имени Короля Георга Шестого выразил им благодарность и заявил, что будет ходатайствовать о награждении доблестных бойцов Красной Армии боевыми орденами Королевства. Позже в  дивизионной газете была напечатана статья о героическом поступке и награждении отличившихся красноармейцев королевскими Крестами, но в военной суматохе награды не нашли своих героев. Зато прибывший в Мурманск караван союзников доставил для Карпенко и Климова от родителей спасенного летчика посылку с двумя бутылками рома и хорошими конфетами. Тоже неплохой вариант.
***
В конце февраля в ходе предпринятого наступления финские части были отброшены вглубь на расстояние до сорока километров, и батальон занял их оборонительные позиции. Разместились в добротных землянках, изнутри обшитых досками и обтянутых брезентом. Вот культура! Сверху землянки прикрыты железобетонными плитами, по центру поставлены чугунные печки. Основательно обустраивались финны в условиях военных действий, даже с комфортом. Цивилизованный народ.

Но как-то в одной из землянок по недосмотру возник пожар. При пожаре шел тяжелый дым, пахло горелым мясом. Отчего бы? Когда огонь утих, вошедшие  в землянку солдаты оцепенели от увиденного зрелища. Даже им, профессионалам кровавых дел, стало не по себе. Стены землянки были выложены трупами красноармейцев, собранными финнами после отступления наших частей. Доски они прибивали гвоздями в их смерзшуюся плоть. Распятие мертвецов! Такая цивилизация…

При разборке останков, подвергшихся казни после  смерти, из кармана одного из трупов выпали часы с гравировкой: «Лучшему машинисту Амурской ж. дороги Сенькину Николаю Ивановичу». Жива была традиция у амурских путейцев, начатая при наркоме Л.М. Кагановиче, награждать передовиков памятными часами. Позвали солдата-однофамильца, служившего в той же роте,  Сенькина Петра Ивановича. Не брат ли, случайно, убитому? Опознание показало – да, брат! Даже на плече убитого обнаружено пятно от ожога кипятком, полученного Николаем еще в детстве.
 Взрывами аммонала подготовили братскую могилу, в которой с почестями похоронили красноармейцев. В полку прошли митинги, на которых бойцы поклялись отомстить врагу  за глумление над погибшими бойцами. В газете «Красная звезда» об этом была опубликована статья за подписью военного корреспондента и известного писателя Ильи Эренбурга.
***
В апреле на финской стороне появился снайпер большого мастерства, методично укладывающий наших бойцов. Никакого спасения! Из полка пообещали на финского снайпера прислать нашего аса меткой стрельбы, но прислали нанайца Максима Пассара, родом с берегов Амура. При виде невзрачного, улыбчивого солдатика десантники сомнительно покачивали головой, но Иван, знавший, что нанайцы бьют белку в глаз, чтобы не повредить шкурку, был иного мнения. Тем более, что финскую шкуру не надо было беречь. Ближайшей ночью Максим уполз на нейтральную полосу, прихватив с собой термос с чаем, краюху хлеба да пару гранат для ближнего боя, если его засекут.

Через двое суток он приполз и только сказал «Кончал», как завалился в сон чуть ли не на сутки. Как проснулся, поставили ему спирт и американскую тушенку, но нанаец запросил толу.
- Зачем тебе тол?
- Сильно исть хочу.
Еле разобрались, что у северных людей толой называют не взрывчатку, а сырую мерзлую рыбу. Накормили толой. А финского снайпера Максим Пассар обнаружил в сопке среди валунов под низкорослой сосной. Там и «кончал». Ночью разведчики приволокли оттуда труп снайпера. Стали его раздевать и увидели, что снайпером была молоденькая девушка, рыжая и красивая. Пуля нанайца прошла ей в шею навылет. Отнесли финку в распадок и закопали в камнях среди северных приземистых березок. Обнаруженную при ней фотографию прикрепили под стекло к стволу березки. Красивая была девушка. А финны еще долго кричали через громкоговоритель: «Рус, отдайте мертвую фрау!»
***
Впереди Ивана Карпенко ждали долгие и тяжелые годы войны. Был наводчиком пушек в противотанковой истребительной батарее, когда не раз приходилось брать на прицел бронированные армады прямой наводкой, пока не получил ранение с повреждением позвонка, и тогда его вывезли северным способом, на оленях в лодке, в полевой госпиталь. Та лодка была специального изготовления из дюраля, и предназначалась для перемещения не по воде, а по снегу и траве, а погонщиками оленей были местные эвенки.

После излечения в Казани – Первое Саратовское танковое училище, которое Иван окончил, как всегда, с отличием, получив лейтенантское звание. Какие могли возникнуть проблемы для машиниста паровоза в освоении танка, пусть даже тяжелого? Форсирование Днепра, взятие Киева, Корсунь-Шевченковская операция, где немцы шли стеной, чтобы вырваться из окружения, вот вехи боевого пути выходца из приамурской Успеновки. Тяжелый танк ИС младшего лейтенанта Карпенко в составе грозного полка «ПРОРЫВ» косил пушечным и пулеметным огнем немецкие колонны, давил гусеницами технику и живую силу противника. Его танк, покрашенный для зимней маскировки в белый цвет, только за один ночной бой становился красным от крови раздавленных немецких солдат. Полная демаскировка.

Взяты Умань, Тернополь, Винница. Рядом Полтава. Где она, колыбель родословной, взрастившая славных дедов Василия Трофимовича,  Татьяну Ивановну и благословившая полтавских земледельцев на великое  переселение? Где тетя Харитина, оставшаяся одна из рода на малой родине? Вынесла ли она фашистскую оккупацию, во время которой бандеровские нелюди учиняли такие зверства, о которых нельзя упоминать в печатных текстах? Человек обычного психического склада не в состоянии воспринимать их даже в пересказе. Пусть останутся они в рукописи Ивана. Пусть останутся только для них, отпетых служителей Ада. Насмотрелся Иван  таких зловещих сцен, а места те были и вправду дюже хороши, как наговаривал отец, Давид Васильевич. Но и амурские не хуже.
***
Роту, где Карпенко служил заместителем командира по технической части, расквартировали на передышку по крестьянским домам села Скоморошки, что западнее Винницы. Подошло молодое и необстрелянное пополнение, вчерашние школьники. Их и бывалых солдат-автоматчиков, размещавшихся при наступлениях на танковой броне и усиливающих  огнем группы прорыва, лейтенант Карпенко повел помыться в сельскую баню. Едва колонна отошла от места сбора, Иван вспомнил, что у него в полевой сумке скопилась груда носовых платков и подворотничков, которые надо бы заодно простирнуть.
- Сержант Чегренц!
- Слушаю, товарищ лейтенант!
- Отведи бойцов в баню. Я вернусь ненадолго до хаты.
- Есть отвести бойцов!

Иван вернулся за постирушками, а тут еще хозяйка заставила выпить кружку парного молока с печеными пирожками. Когда он подошел к бане, то увидел лишь то, что от нее осталось после прямого попадания авиационной фугасной бомбы. Ни бани, ни одного человека в живых от всей колонны. Уже в который раз оберегало Ивана от гибели  последнее отцово напутствие-завещание: «Пусть хранит тебя Бог». А может, его берегла  иконка, врученная матушкой и с которой он не расставался ни на час? Или открытка с изображением скромных фиалок от любимой Фаюшки, в которой было наказано хранить букетик до конца войны? Он и хранил. А они, фиалки, хранили его.

Ты сохрани мою открытку,
Она от пуль заговорит,
И вспоминай мою улыбку,
Она любовь к тебе хранит.

Ту сохрани мою открытку,
Она нам счастье принесет,
Когда вернешься на побывку,
Букет фиалок расцветет.

Хозяйка квартиры волком выла, оплакивая Алешу Чегренца, жившего в ее доме вместе с Иваном, так  было ей жаль замечательного и отзывчивого паренька, отличного гитариста, с которым они вечерами спивали украинские песни. Под мягкие переборы гитары богатый, грудной женский голос уводил слушателей в мир томящего волшебства и душевных грез: «Ой, не светы, мэсяченько…».

Снова танки в прорыве. Рвут вражеские укрепления, вбивают клинья в их оборону. Мелькали, как в красочном калейдоскопе, падшие европейские столицы – Кишинев, Бухарест… Когда передовые части Третьего Украинского фронта под командованием маршала Толбухина вошли в Румынию, король Михай арестовал профашистское правительство Антонеску и развернул миллионную румынскую армию против гитлеровских войск. Вот это подмога! Сходу форсировали голубой Дунай, за которым «болгарские братушки», все как один, опять развернули штыки против ненавистного фюрера. Гитлер капут!

 Ночная переброска тяжелой техники по узким горным дорогам Родоп, когда половина танковых гусениц зависала над пропастью, напоминала переход Суворова через Альпы, только была несравненно сложнее. Несколько танков и тягачей с орудиями сорвались в том героическом переходе в преисподнюю, но шесть дивизий вермахта, рвущихся сдаться в плен американским войскам, были взяты в кольцо. Форсировали реку Морава.
Завершающим боевым аккордом для девяносто шестого гвардейского танкового полка «ПРОРЫВ» стало наступление вдоль Дуная и освобождение Белграда в октябре 1944 года. Война для Ивана Карпенко окончилась двадцатого мая сорок пятого года Парадом Победы в Белграде, в котором он шел в танке ИС. Парад принимали Маршал Советского Союза Федор Толбухин и Маршал Югославии Иосиф Тито. В тот год славянский союз еще более укрепился под едиными боевыми знаменами.

Глава 2. Последний парад

Победа. Трехлетняя дислокация воинской части в Болгарии и долгожданное возвращение в Костюковку, ставшей Ивану вторым родным пристанищем. Что сказать о Костюковке? Типичная история. Основана в 1901 году на реке Голубая в сорока километрах от Свободного. Первые поселенцы были из Белоруссии. Первый председатель сельсовета – Сидор Конталев, бывший из рода основателей села. Он же, конечно, в числе первых репрессированных, а всего их было по Костюковке тридцать два домохозяина, приговоренных к высшей мере. Покуражились в богатом селе охотники за нажитым крестьянами добром.

А что же с Успеновкой, навсегда оставшейся Ивану Давыдовичу святыней детства и отрочества? Выстояла деревенька. Расставшись с поколением расстрелянных и разогнанных первооснователей, укрепилась она новыми всходами от погубленных родословий, пустивших в благодатную приамурскую почву прочную корневую систему. Выстояла и стояла Успеновка в приветливом окружении рощиц белоствольных березок, сбереженных жителями от вырубок даже в трудные военные годы. Выстояла и расцветала, как прежде, вешними денечками в душистом черемуховом белоцвете.

В годы Великой Отечественной сыновья Афанасия Царевского, Дмитрий, Петр и Егор, выступили на защиту государства, подвергшего казни их отца. Дмитрий погиб. Петр и Егор при боевых наградах вернулись в родное село, стали передовыми механизаторами. В Книгу Памяти  внесены расстрелянные жители Успеновки Т.П. Зима, И.Г. Литвин, Е.А. Маслак, П.Г. Овчарик, П.С. Рыбак, а их близкие и отдаленные родственники героически защищали Родину в боях с захватчиками и самоотверженно трудились на мирном фронте.

Многие защитники не вернулись домой, и женщины взвалили на свои плечи всю тяжесть колхозных работ. На пятый послевоенный год в Успеновке получили хороший урожай, с которого колхозники на той же Комиссаровской мельнице намололи достаточно муки, досыта наевшись белым хлебом. В село пришло электричество, заметно облегчившее хозяйственную жизнь колхозников. Тогда же произошло долгожданное объединение успеновского колхоза имени Чкалова с небольшим хозяйством «Красный пахарь», предшественником которого была памятная красная коммуна. Через два десятка лет сошлись пути колхозников и коммунаров.

Дела колхозные шли на поправку. Ежегодно лучшие механизаторы и животноводы награждались путевками на ВДНХ. Село процветало, молодежь оставалась на земле, молодым семьям строили дома за счет колхоза. А переселенцы из центральных районов страны  годами тянулись в Успеновку, жившую в благополучии. В 1954 году колхоз имени Чкалова возглавил Дмитрий Ковтюх, опытный партийный работник и умелый руководитель, многое сделавший для укрепления экономики колхоза и благосостояния людей. Он скончался на председательском посту и оставил о себе самую  добрую память на селе.
… После демобилизации боевой офицер, орденоносец Иван Карпенко, регулярно отмечался в «органах» как сын «врага народа», хотя сам «враг Давид» умер  в далеком 1938 году. Трижды раненый в боях за Отечество, Иван Давидович все еще числился во врагах, и над головой его был занесен карающий «меч пролетариата». Той порой по срокам в семье родились  мальчики Коля и  Юра, а позже – дочурка Людочка.

 В 1953 году, со смертью главного всесоюзного распорядителя, начался распад империи ГУЛАГ, и в течение трех месяцев выпущено на свободу миллион двести тысяч заключенных, из них более полумиллиона «врагов народа», в последующие пять лет численность «политических» в лагерях снизилась в сорок раз.  Их доля в составе заключенных сократилась до одного процента! Оказалось, что в народе у народа и врагов-то не было. Может быть, оно и существовало, вредительство, но тогда  насаждалось откуда-то сверху.  Если главных инквизиторов Ежова и Ягоду поставили к стенке, то это уже сценарий из королевства кривых зеркал. Где-то в середине пятидесятых годов было реабилитировано 637614 человек, лишь тогда зловещие посещения  спецотделов Ивану Карпенко были отменены.
 
Жизненный опыт понудил его брать в свои руки бразды местного правления, не доверяясь карьеристам и проходимцам, от которых только и жди подвоха. Он помнил ленинское наставление: «Если что и погубит Советскую власть, то это наша коммунистическая бюрократия». Ясновидец он был, что ли? Иван Давидович, знавший бухгалтерское дело, заведовал отделом торговли в Свободном, работал председателем Костюковского поселкового Совета депутатов трудящихся. 

А война напоминала о себе посылками из английской семьи, не устававшей благодарить советского солдата,  который с риском для собственной жизни спас ее сына, обреченного на гибель в потерпевшем крушение самолете. Установили как-то англичане место жительства спасителя. Вся Костюковка из уст в уста передавала животрепещущую весть, когда в местное почтовое отделение приходила очередная посылка из Англии с европейскими дарами и сладостями. И все-таки, где  Королевский Крест, которым был награжден красноармеец Иван Карпенко?

Так жили они на две семьи в благодатной Костюковке, пока старший сын Доры, Владимир, получивший диплом маркшейдера, не был распределен в Талды-Курган Казахской Советской Социалистической республики. За ним туда же устремилась,  уже по распределению материнской любви, легкая на подъем Дора со своим семейством. За Дорой с обжитой Костюковки сорвался Иван Давидович, не представляющий свое житье-бытье без старшей сестры, доброй духовной наставницы, ставшей ему второй мамой. Любили они друг друга без конца и без края.  Куда сестра, туда и брат, как нитка за иголкой. В военном билете Ивана Карпенко появилась отметка: «Принят на учет. Талды-Курганский РВК. 25.11.61".

Прошли годы, и настала пора, когда супружеская чета, Иван и Фая, сами стали нуждаться в уходе. Эту благородную миссию взяла на себя их младшая доченька, Людмила Ивановна, которая к тому времени окончила Иркутский Госуниверситет и трудилась в НИИ географии Сибири и Дальнего Востока инженером-картографом. Она привезла к себе занемогших родителей, окружила заботой и вниманием, облегчила им последние годы. Ныне живет счастливым браком в Австрии. На русских красавиц в Европе спрос.

Юрий Иванович Карпенко, уроженец села Костюковка, по окончанию Иркутского политехнического института стал геологом, начальником партии, исходил Забайкалье вдоль и поперек. Его достойный вклад в изыскание

сокровенных запасов сибирской кладовой отмечен званием «Отличник разведки недр». На заслуженном отдыхе, разместившись в деревушке Максимовщина, что под Иркутском, Юрий Иванович ярко проявил себя в резьбе по дереву. Его работы хранятся в частных коллекциях по всему миру. В 2014 году он стал первым Лауреатом крупного международного конкурса мастеров деревянной скульптуры по теме «Пробуждение».

        Наконец-то и государство исправило давнюю оплошность, когда семейство Давида Карпенко было грубо и незаслуженно лишено  родного крова в Успеновке. Распоряжением мэра города Иркутск Б.А. Говорина Ивану Давидовичу,  участнику Великой Отечественной войны, была выделена квартира в Иркутске. Этот дар заставил старика прослезиться. Первая в жизни собственная  квартира! Пусть с опозданием, но рассчиталась страна со стахановцем и танкистом-гвардейцем, как смогла.

9 Мая 1995 года. Иван Давидович, при орденах, медалях и на  костылях, с трудом передвигался по переполненной площади им. С.М. Кирова города Иркутска, чтобы увидеть Парад в честь 50-летия Победы над фашистской Германией в Великой Отечественной войне. Не мог не прийти он на Парад той армии, на воинском билете которой когда-то крупными буквами сделал надпись: «МОЯ  СВЯТАЯ СВЯТЫХ». Люди расступались, пропуская ветерана-инвалида. Заботливая служительница Спасской церкви, расположенной неподалеку, принесла ему стул. Иван Давидович расположился на нем поблизости от дороги, по которой воинские колонны выходили на площадь. Припрятал под стулом костыли.

Но что же он увидел? Приближающаяся к ветерану колонна с походного шага без всяких на то команд вдруг перешла на парадный! Равнение направо! Чеканя шаг, бойцы вскинули руки под козырек! А кто там, справа? А справа всего лишь одинокий старик при орденах и медалях, среди которых главная солдатская медаль «За отвагу», да с припрятанным костылем и батожком возле стула, с которого он не мог  встать.

Не мог встать старый воин, но тоже приветствовал бойцов, отдавая им честь под синий берет десантника.  Так шли колонна за колонной. Так Родина отдавала почести Ивану Давидовичу Карпенко, доблестному труженику-стахановцу и отважному защитнику страны. А люди не могли удержаться от слез от щемящей боли за старика-десантника, припрятавшего костыли под стулом, чтобы с подобающим достоинством принять военный парад. Здесь, за углом центральной площади Иркутска, развернулось  тогда незабываемое зрелище проявления глубинных народных чувств. Вот она воочию, зримая преемственность
поколений!


Два главных Парада в жизни лейтенанта Карпенко, один в Белграде 20-го мая далекого 1945 года, другой – в Иркутске 9-го мая 1995-го. А дальше - портретная жизнь в колоннах Бессмертного полка и в Австрии, куда судьба забросила Людмилу Ивановну, и в Максимовщине, скромной деревеньке под Иркутском, где обосновался Юрий Иванович.


В победном шествии катил
Твой танк по улицам Белграда,
В суровых битвах заслужил
Свое участие в Параде.

В боях – огонь, и дым, и  пыль,
Держал ты крепко автомат,
А нынче держишь свой костыль,
Тебе он стал как сродный брат.

Полвека минуло с тех пор,
И вот ты снова на Параде,
Идут бойцы, как на подбор,
И ты на стуле,  где-то рядом.

Не прячь стыдливо свой костыль!
Тебе он не в укор, в отраду,
Из жизни вырастает Быль,
И твой костыль пригож  наряду.

Колонны молодых солдат
Идут к тебе парадным шагом!
Равненье держат на тебя!
Честь отдают твоим наградам!

Достойно принял ты Парад,
Наградами обвешан китель,

Был почестям солдатским рад
В тот день ты снова Победитель!

Ты в жизни знал и смысл, и толк,
Вкусил и беды, и услады,
Зачислен ты в Бессмертный полк,
Ждут новые  тебя Парады!

Иван Давидович Карпенко не ожесточился, не хранил зла за причиненные гонения. Когда над страной нависла грозная опасность порабощения и истребления народа, он геройски встал на защиту Родины, воевал яростно и отважно, всегда на передовой, как это делали далекие предки в Албазее и под Полтавой, как это делали отцы, отстоявшие в годы японской интервенции родную амурскую землю. Он был достойным сыном своего Отечества, горького и сладкого одновременно, и останется им на страницах этой честной летописи о сибирских первопроходцах и славных переселенцах, прирастивших Россию Сибирью, главной кладовой планеты.

Перед нами, как на киноленте, прошла яркая жизнь Ивана Давидовича Карпенко, главного героя романа, и его славных родичей и сподвижников. В записной книжке Ивана Давидовича есть фраза, короткая и емкая, отражающая черную сторону жизни: «Я пожилой человек, всякое повидал на своем веку – голод тридцатых годов, смертельный страх репрессий, тяготы войны и другие бедствия, которые пережило наше поколение…».