Абреки

Дождь, начавшийся ещё ночью, шёл беспрестанно. Он лил сквозь туманы под раскатистые громы, которые гремели то неожиданно громко, как будто в небе взрывались тысячи вулканов один за другим, то, затухая вдали, как-будто гремит из последних сил, растворяясь в далёких небесах, удаляясь всё дальше и дальше над чужими землями. Лёжа на спине, скрестив руки за головой, пожилой абрек Хасанбек начал тихо и нехотя, и даже не глядя в сторону тех, к кому это относилось: «Ковать лошадей надо было ещё вчера, Нурди. Нежелательно днём в лесу стучать молотком по подковам, издавая звуки. Могут услышать путники, и донести до красноармейцев. Вот если бы вы мулов купили вместо лошадей ... Их ведь и ковать не нужно, и выносливее они ... ». Нурди, делая вид, что слушает Хасанбека, продолжал ковать мокрые копыта своей тощей и маленькой лошади. Хасанбек понимал, что никто из абреков ни пересядет с лошади на мула, так как они считали это унижением для себя. «Ваша гордость, лихачество и ваши лошади приведут однажды сюда наших врагов … И тогда лошади нам не помогут. Они нам лишь обуза в нашем деле …», - закончил он, рассчитывая на то, что, может быть, они хотя бы избавятся от лошадей, если и не купят мулов.
Никто из абреков приказы Хасанбека не выполнял беспрекословно, хотя он и был главным среди них. Они не обязаны были выполнять их. Это всегда оставалось на их усмотрении и желании. Хасанбек мог только просит, предупредить, посоветовать, обсудить … Но если, обсудив, решили, то исполняли до конца, не поворачивая назад. Так было всегда среди абреков. Их подчинённость главарю носила относительный характер, а решения они принимали по собственному желанию и пониманию важности дела.
Недалеко под огромным деревом стоял чёрный мул с вёдрами топлёного масла и большой корзиной с сыром на спине. Его абреки привели сюда ночью, забрав у колхозников, которые везли масло и сыр в склад в аул Химари. Абреки полагали, что никто в такую погоду искать мула с маслом и сыром не будет: «Вряд ли кто-то посмеет пуститься в погоню … Искать нас в лесах и в горах … А ещё в такой дождь …», - говорили они про себя, продолжая ковать лошадей, и думая, в какую бы пещеру отвезти масло и сыр, чтобы они не испортились, и, чтобы звери не поели. Нужно было спрятать, не только положив в сырое, холодное и укрытое место, но и так, чтобы медведь или лиса не достали их в отсутствие абреков. Медведи часто разоряли в пещерах жилища абреков, съедая их продукты питания, и ломая их жилище.
Дождь не переставал и после полудня. Хасанбек понимал, что кто-то из колхозного начальства, «красных партизан», или солдат-красноармейцев всё-таки может настичь их в погоне за мулом, на котором три ведра топлёного масла и большая корзина с сыром. «Председатель колхоза Шарип-Магома смелый человек, да и сволочь такая, преданная большевикам …Вот он-то просто так не отстанет от масла и сыра … Но неужели он так глубоко и далеко от дороги зайдёт в лес …», - думал он, продолжая смотреть на чёрного мула под деревом. Он часто смотрел на мула ещё по той причине, что мул животное чуткое и осторожное, которое моментально реагирует на посторонние звуки или предметы. Вдруг, мул, повернув голову направо, навострив уши вперёд, посмотрел на безлесий склон, по которому его привели сюда. Хасанбек инстинктивно вскинул винтовку, сердцем чувствуя, что мул точно кого-то увидел, либо зверя, либо человека … Тут же прозвучал выстрел. Абреки рассыпались за деревьями. Лишь мул, загруженный маслом и сыром, стоял всё также спокойно и неподвижно под деревом, с листьев которого на него капали крупные капли дождевой воды. Хасанбек, глянув на склон, увидел человека в папахе, шедшего по склону по их следам, и пока он не зашёл в лес густой, Хасанбек выстрелил в него. Мул заметил того человека в папахе, когда он только выглянул из-за склона. Хасанбек редко промахивался, как и на этот раз. Он решил выстрелить пока тот человек не зашёл в лес, потому что, зайдя в лес, перед ним открывался напротив лагерь абреков, как на ладони, и он мог убить кого угодно из густого леса, где абреки не могли его видеть. Хасанбек также понимал, что, если тот вооружённый человек зайдёт в лес, то он прикроет всех своих вооружённых товарищей, следующих за ним, и пропустит их в лес, где они будут недосягаемы для абреков. Наступила тишина … Ни выстрела, ни речи, ни шороха не слышно было. Лишь шум дождя и редкие громы далеко в небе. Абреки долго наблюдали за свободным от леса склоном, откуда пролегала лесная тропа к их стоянке (лагерю), по которому шёл упавший сейчас от выстрела человек.
Боясь, что их могут окружить, абреки ушли в глубь леса, ведя за поводья мула с маслом и сыром. Лошади и мул по скользкой лесной земле спотыкались и с трудом преодолевали мокрые лесные склоны.
Шарип-Магома, узнав, что абреки ограбили колхозное добро, организовал погоню за абреками, примерно зная их маршрут. Он не стал дожидаться красноармейцев и партизан, а поехал на своей неподкованной лошади. Оставив её у подножия лесных склонов, полагая, что она будет спотыкаться, Шарип-Магома пошёл далее сам один. Очевидно было, что он рассчитывал на мирный исход с абреками, зная многих из них лично. Он и спешил потому, чтобы опередить красноармейцев и «красных партизан», и предупредив, договорившись с абреками, чтобы они вернули хотя бы половину масла и сыра, вернутся домой. Но для абреков первый преследователь был первый враг. Они никому не верили. К месту, где лежал убитый Шарип-Магома, мокрый и кровавый, отряд красноармейцев прибыл, когда уже темнело. Всем им было ясно, что с наступлением ночи нет никаких шансов догнать или окружить абреков. Поэтому, погрузив тело Шарип-Магомы на носилки, они вернулись в Химей.
Узнав, что Шарип-Магома был безоружен, и шёл один к ним, сожалея о его убийстве, Хасанбек и ещё двое абреков пошли ночью к семье Шарип-Магомы в Хельди, где остались трое детей и вдова по имени Зайнаб. Они попросили прощение за убийство главы семьи, выразили соболезнование и в тот же момент ушли.
Прошло лето, осень, зима … Наступила весна, когда люди в горах вспахивали свои узкие террасные огороды, вносили туда навоз, сеяли кукурузу, пшеницу, горох, фасоль … За это время актив большевиков, начальник красноармейцев и окружного ВЧК вели переговоры об амнистии некоторых абреков, заманивая их на связь через родственников. В отряде Хасанбека тайно, поверив в обещанную жизнь и свободу, агентами стали Нурди, Тагир и Зайнди. При том, Нурди и Зайнди знали, что они являются агентами, но не знали, что также агентом является Тагир. В свою очередь, Тагир тоже не знал о других агентах в отряде, а лишь подозревал, что такие могут быть, но молчал, потому что сам был частью игры. Абреки, согласившись стать агентами ВЧК, как бы становились жертвами, попавшими в капкан, у которых не было иного выхода, потому что иной выход заключался только в смерти. А абреки не все желали смерти своей, и потому вынуждены были стать частью игры новых большевистских служб. В общении с ними агенты были готовы расстрелять всех абреков в отряде, лишь бы им гарантировали жизнь и свободу. Но жандармы большевиков хотели, чтобы они завлекли весь отряд абреков в ловушку, чтобы взять их живыми, а уже потом решить миловать или расстрелять. Но всё это должны были сделать красноармейцы и их начальники, а не агенты тайно в лесах, где попало, без «пользы» для большевистского начальства. Быстрой и «бесполезной» смерти абреков никто не хотел. Каждый из местного советского начальства хотел, чтобы и жизнь, и смерть абреков служила их авторитету в отдельности. Председатель сельсовета хотел своего авторитета, начальник красноармейцев своего, начальник тайной службы своего, председатель партийного комитета большевиков своего … Ничего не имели от смерти абреков лишь солдаты-красноармейцы, так называемые «красные партизаны» (ополченцы собранные и вооруженные органами власти из местных аульских мужиков) и простые колхозники.
Кто-то передал Хасанбеку, что Тагир является агентом тайной службы большевистской жандармерии, и, что он ждёт указаний своего начальства, которые он обязался выполнять в обмен на свободу и жизнь. Хасанбек и так подозревал Тагира в последнее время, так как он вёл себя слишком странно. Получив неопровержимые сведения о предательстве Тагира, он попросил других абреков связать Тагира. Произошло всё это быстро и неожиданно. Тагир лежал на земле, уверяя, что он честен, и клялся раз за разом перед собравшимися вокруг абреками. Кто-то плюнул в Тагира, выругавшись. Хасанбек рассказал, что ему стало известно, и он предложил расстрелять Тагира, что и было сделано тут же им самим, получив одобрение большинства абреков. Тагир был похоронен здесь же в лесу теми абреками, которые не верили в его предательство и были против его убийства. После этого происшествия взаимоотношения в отряде абреков стали напряжёнными, подозрительными. Хасанбек чувствовал ненависть к себе со стороны некоторых абреков, которые полагали, что он поспешил расстрелять Тагира. Он стал всё меньше доверять абрекам в отряде. Нурди и Зайнди понимали, что их агентурная работа не может продолжаться бесконечно, и что однажды и их ждёт такой же конец, как и Тагира. И они стали договариваться через главу Хельдинского сельского совета о завлечении отряда абреков в засаду в обмен на сохранение им жизни. Однако, глава сельсовета, старый, хитрый и тщеславный мужик, один из первых большевиков аула Хасмагомад Микаилович, выходец из бедняков, сдавший почти всех так называемых хельдинских «кулаков» вёл переговоры с Нурди и Зайнди в одностороннем порядке, без участия кого бы то ни было, тайной службы или начальника красноармейцев. Он обманывал Зайнди и Нурди, что докладывает начальству, и передавал им указания от самого себя, говоря, что это слова начальника тайной службы. Хасмагомад Микаилович никого и ничего не боялся. Его расчёт был прост и жесток, - в образовавшейся ловушке хладнокровно расстрелять всех абреков с помощью сил аульского партийного актива и сил местной самообороны, так называемых «красных партизан». Хасмагомад Микаилович тоже хотел славы для себя, и он не считал себя обязанным с кем бы то ни было ею делиться. Это был старый подлец. "Красные партизаны» была сила ненадёжная и разношёрстная. Вся эта «партизанщина» был театром артистов, вынужденных и обязанных там играть. Здесь были всякие люди: холостяки, пастухи, старики, учителя, просто колхозники, которые часто стреляли в воздух, мимо, потому что убивать кого-то никто из них не хотел, и греха никто не хотел на себя брать. Для участия их в этом театре «Местная самооборона» им было роздано оружие. И вот Хасмагомад Микаилович за два месяца вперёд договорился с Зайнди и Нурди, что в Хельди состоится большой праздник – свадьба сына уважаемого сельского аксакала Бекболата. Истосковавшиеся по праздникам, танцам, джигитовке, общению, абреки чрезвычайно обрадовались этой странной, но радостной вести, и почти все согласились поехать в Хельди. Была обещана и амнистия абрекам.
Через два месяца наступил долгожданный день свадьбы Наструтдина, сына уважаемого всеми Бекболата. Для абреков были обещаны особые почести и большое внимание, и, в конце концов, амнистия, на которую так надеялись многие из них. В последний перед свадьбой день абреки из разных ущелий и групп, едущие на праздник в Хельди, собрались у Косабалинского моста в Харибском ущелье. В толпе абреков было пятеро всадников на кованных и неподкованных маленьких лошадях, двое на рыжих мулах, и все остальные пешие.
Некоторые были в рваных, наспех залатанных одеждах, бородатые, грязные, пахнущие дымом. Редко кто-то был в хорошей и чистой одежде. Но оружие почти у всех было хорошее. У некоторых были на поясе даже пистолеты «Маузер». Двое из абреков были с луками и стрелами. Самое худое, что было на абреках – это была их обувь. Изорванная, латанная, перевязанная …, кожаная, кожано-деревянная, шерстяная … На ногах иных абреков была совершенно разная обувь. У одного на левой ноге кожаная калоша, а на правой полноценный сапог с голенищами до колен. У другого на правой ноге шерстяной чулок, связанный во много слоёв, а на левой ноге плетённый из бычьей шкуры «хурчи» или «чарык». Были и такие, у которых ноги были просто обмотаны разноцветными тряпками … Кто-то из абреков побрился, но не чисто, порезав лицо в нескольких местах. Кто-то был с одним глазом, кто-то косой … И вот этой разношёрстной массе предстояло гулять на свадьбе в Хельди, и смотреть на красивых хельдинских девушек и танцевать с ними горский танец. Желанием некоторых абреков на свадьбе было просто поесть досыта горского свадебного «хинкала» (на Кавказе горское блюдо, состоящее из пшеничных галушек и варёной баранины, поданной в бульоне с чесноком) за долгие месяцы. Многие из тех, кто отказался идти на свадьбу в Хельди, были вынуждены сделать это из-за этого своего внешнего безобразия.
После встречи на Косабалинском мосту абреки разделились на два лагеря – согласные ехать в Хельди на свадьбу, и сомневающиеся. Хасанбек и ещё несколько человек просили не верить жандармерии большевиков и главе Хельдинского сельсовета, и, что это слишком странный праздник и странная свадьба. «Самое интересное то, что ни Бекбулат Хельдинский, ни его сын Насрутдин никого из нас не пригласил персонально на свою свадьбу, и не несут ответственность за нашу безопасность. Большевистская жандармерия ещё никогда не амнистировала абреков … Не верьте им …», - говорили они.
Из полусотни абреков пришедших к Косабалинскому мосту больше половины повернули обратно в лес. Некоторые сказали, что пойдут в Хельди утром, наотрез отказавшись оставаться ночевать там. После полудня от места сбора у моста в сторону Хельди вышли пешком девять человек, среди которых были Нурди и Зайнди. Они, зная свои роли и положение, вели себя после гибели Тагира, чрезвычайно осторожно. Иногда им начинало казаться, что один из них выдаст другого. Когда абреки на закате солнца подошли к первым Хельдинским пшеничным полям, там было всего четыре человека – Нурди, Зайнди, Шоэп и Закир.
Прибывших в Хельди абреков определили к кунакам Нурди Муртазали, который охотно принял гостей по всем горским обычаям. Поужинав, поговорив, познакомившись, гостей уложили спать в двух отдельных комнатах, в одной Нурди и Зайнди, в другой Шоэпа и Закира. После совершения ночного намаза и перед тем, как ложиться спать, Зайнди сказал абрекам: «Обычай и уважение к кунаку требуют от нас всех сдачи оружия ему, пока мы спим в его доме. В противном случае мы проявляем своё неуважение к хозяину, который отвечает за нашу жизнь и безопасность в его доме …». Шоэп и Закир неохотно согласились отдать оружие – винтовки, пистолеты и кинжалы. В последний момент перед сном Закир сказал: «Я бесконечно уважаю хозяина этого дома, нашего кунака Муртазали. Поэтому я отдаю хозяину до утра винтовку свою и кинжал, но пистолет я всё-таки оставлю при себе … Не обижайтесь …». Сказав это, он положил свой пистолет «Маузер» под подушку к себе, подумав: «Так будет надёжнее, как бы там не было … Как можно остаться совсем без оружия абреку … Это же чужой дом, чужой аул …». Шоэп произнес: «Стыдно не отдавать … Будь, что будет …». В полночь жена Муртазали, хозяина дома, где ночуют гости, Баянат проснулась от шума и звуков в доме. Она сначала подумала: «Мало ли что, может, кто-то из гостей проснулся и хочет выйти …, а может кошка ходит в сеннике …». Когда она тихо подошла к окну, выходящему во двор, где находятся комнаты, в которых спят гости, она увидела при лунном свете, как к окну одной из комнат подкрадывается два человека с винтовками в руках. Пока Баянат пошла в соседнюю комнату будить Муртазали, неожиданно громко прозвучали два выстрела, один за другим, почти одновременно. С начала Баянат даже показалось, что это был один выстрел. Почти одновременно с выстрелом прозвучал резкий и громкий вопль человека из той комнаты, где спали Шоэп и Закир. Это был крик Шоэпа, которому выстрелили в голову, когда он спал. Крик, изданный Шоэпом в момент попадания пули в голову, был страшной, как бы не естественной, силы. Одновременно это был последний крик человека, который всё время ждал смерти, вырвавшийся у него не столько от боли причинённой пулей, сколько от ощущения и понимания наступившей смерти, которую он так долго ждал, и которую он так боялся. Тут же из этой комнаты прозвучали ответные выстрелы. Началась перестрелка, которая то замедлялась, то возобновлялась с новой силой. Особенно много огня велось с улицы в сторону окна и стены, от которой отлетали каменные куски, рассекая красно-жёлтые искры в темноте.
Нурди и Зайнди с начала задумали взять живыми Шоэпа и Закира. Это они могли сделать без труда, как им казалось, если бы те двое были полностью безоружны. Шоэп был средних лет высокий ростом, сам по себе добрый абрек. Он мечтал жениться на хельдинской девушке, считая самыми красивыми именно хельдинских девушек. Он очень красиво танцевал горский танец, и до своего абречества не пропускал зимой ни одной вечеринки в своём ауле. Абреком он стал, убив человека, который в драке ранил его брата кинжалом. Брат выжил после ранения, пролежав два месяца в постели, а тот человек, которому Шоэп всадил кинжал в живот, умер с разу. Так Шоэп стал кровником, и убежал в горы прятаться от смерти родственников убитого им человека. Он хотел, женившись на хельдинке, уехать в дальние края, где его никто не найдёт. Закир был среднего роста молодой человек с тёмноволосой головой и добрым, почти смеющимся лицом, и острым, немного горбатым носом. На вид ему можно было дать лет тридцать, тридцать два. Его отца и брата расстреляли большевики в грозненской тюрьме, обвинив в контрреволюционной деятельности и кулачестве. Всё имущество отняли и передали в местный колхоз. Закир спасся, убежав в горы и присоединившись к абрекам. Он посчитал, что так будет безопаснее для него. У него остались дома пожилая больная мать, за которой смотрела его единственная сестра. Они часто голодали, так как всё имущество и домашние животные у них отняли и передали в колхоз. Закир очень хотел вернуться к матери домой, пока она ещё живая, и поэтому наивно рассчитывал на амнистию (помилование), не зная, что большевики просто так никого не милуют. Четыре года прошло с того дня, как Закир присоединился к абрекам. Но мысли о больной матери и сестре постоянно возвращали его сердце домой из пещер и лесов.
Так как один из двух спящих абреков Закир был вооружён, зная его ловкость, меткость его стрельбы, то Нурди и Зайнди решили расстрелять их обоих спящими в постели, не рискуя своей жизнью. Главе сельского совета и местным партизанам они сказали, что особой поддержки им не нужно с их стороны, так как они считали это дело лёгким и были уверены в этом, хотя всё же волновались, потому что такие абреки, как Закир и Шоэп были опасны и во время сна. Малейший шорох или звук мог их разбудить. Окно их комнаты состояло из металлической сетки, без стекла, и закрывалось двустворчатыми ставнями. Через это окно в комнату падал слабый лунный свет, временами закрываемый передвигающимися в ночном небе облаками. Нурди и Зайнди договорились по условному знаку выстрелить одновременно, прицелившись из окна, в спящих Шоэпа и Закира. Вся важность этой задумки и расчёта заключались в одновременности выстрелов. Иначе всё могло закончится трагически для них обоих, так как Закир был вооружён и ловок. Они договорились, что Нурди будет стрелять в Шоэпа, спящего справа на деревянном топчане, а Зайнди в Закира, спящего на полу слева. Шоэп был хорошо виден через окно, и это радовало Нурди. Он лежал на боку лицом к окну, до плеч прикрытый шерстяным одеялом. К Закиру лунный свет не падал, и он лежал полностью закрытый одеялом, положив рядом с подушкой свою коричневую шапку из овечьей шкуры. Трудно сказать, было ли это сделано специально, или это была случайность, но Зайнди прицелился именно в эту шапку, пологая, что именно в этой овчинной шапке находится голова Закира. К тому же Зайнди волновался сильно, понимая, боясь промаха или осечки. Он знал, каков Закир в бою с «Маузером» и от этой мысли он даже вспотел, хотя сам был не менее удалым абреком. Но как часто случается в таких критических ситуациях, случилось то, во что невозможно было поверить, и то, что нельзя было предположить, - Зайнди промахнулся. Они спешили, потому что в любой момент Шоэп или Закир могли проснуться от малейшего шороха. Нурди выстрелил на мгновение раньше, так как инстинкт ему подсказывал, что опоздавший с выстрелом может промахнуться, потому что Закиру хватило бы доли секунды, чтобы отскочить от прицела, услышав выстрел. Целились они примерно с расстояния четырех метров. Закир, схватив «Маузер» из-под подушки, отстреливаясь, отскочил в угол стены с окном, скрывшись от прямых попаданий пуль с крыши перед их комнатами. Тут же он услышал кричащую просьбу Зайнди о помощи. Однако, никто не спешил бежать на помощь Зайнди под свистящие пули. Наоборот, он получил в грудь ещё одну пулю «Маузера» Закира, выстрелившего через окно просто наугад в темноту в сторону стонущего Зайнди. Убежавший и уцелевший Нурди всячески старался попасть в Закира и убить его. Расстреляв весь запас патронов, Нурди стал звать «красных партизан» и просить их держать беспрерывный огонь по окну, откуда отстреливался Закир, и просил патроны. Но «красные партизаны», хоть и были аульскими мирными стрелками, патроны свои берегли и не спешили палить по Закиру. Они получили приказ аульского главы Хасмагомада Микаиловича, которому они всецело подчинялись, отойти и не вмешиваться, дав воевать самим абрекам. Нурди, оказавшись в один миг без оружия, решил подползти к умершему уже Зайнди, и забрать его винтовку и патроны. Он рассчитывал, что в темноте его Закир никак не увидит. Нурди понимал, что оставшийся в живых Закир есть его ловушка, каменная плита над его могилой, потому что для абреков и всех вокруг он становился с этих пор предателем. Но и Закир знал, что к винтовке и патронам Зайнди придёт кто-то из врагов, если и не Нурди, и он тщательно охранял это место в темноте, помня его точно по прежнему выстрелу и стонам умирающего Зайнди. Закир решил больше не стрелять, создав видимость своей гибели, и экономя последние патроны. Через какое-то время, следящий за трупом убитого на крыше дома, Закир заметил, что кто-то подполз туда, и выстрелом в голову убил Нурди. Убедившись, что Нурди мёртв, и «красные партизаны» попрятались, и что скоро будет рассветать, Закир рискнул выскочить из окна на земляную крышу, а оттуда спрыгнуть в огород. Спрыгнув с крыши на камни, он порезал ногу, и, хромая, убежал вверх через аульское кладбище в сторону скалистых хребтов над Хельди.
Глава аульского совета поджидал развязки абреков в соседнем доме, приготовившись убить оставшихся в живых из них. Его расчёт был направлен именно на это, дать им уничтожить себя самим, а потом убить тех, кто уцелеет, и доложить начальству, что вся это работа выполнена им, и получить награды, славу, а может быть, и должность. Но начальнику ВЧК, живущему за двадцать вёрст, пришлось доложить, послав гонца, что один из абреков убежал. Это не входило в планы Хасмагомада Микаиловича. «Теперь придётся объяснить, почему раньше не сообщил … и не вызвал помощь», - думал он.
Рано утром на кровавые следы убежавшего абрека вышли хельдинские два мальчика, вышедшие на поиск самовольно, полагая: «А вдруг мы найдём беглого абрека …, и награду получим …». Они шли по следам крови, тёкшей с ноги Закира, которые вели к высоким вершинам над аулом Хельди. Хотя это кровь ещё на полпути остановилась, но именно она показала, куда направился Закир. Когда высоко над Хельди мальчики неожиданно наткнулись на Закира, сидевшего в каменной расщелине на небольшой ровной поверхности скалы, они испуганно начала пятиться назад. Закир им сказал: «Не бойтесь. Идите домой». Закир мог ещё до рассвета убежать через вершины скал в лес на другой стороне хельдинского хребта и спастись. Но почему-то решил засесть в этих скалах, откуда, как на ладони видно Хельди, и тот дом Муртазали, где остался лежать его друг Шоэп, предательски убитый ночью. «Нет, я не убегу из Хельди, оставив здесь убитого Шоэпа … Я не появлюсь перед абреками, бросив его тело здесь … Это позор … Мне не нужна жизнь после этого … Я приму смерть здесь … Ничего, что у меня мало патронов … Я не убью никого … Зачем … Лишать жизни тех, кто не виноват, кто не убивал Шоэпа … Его убили другие …, уже мёртвые … Я не сдамся врагам живым для бесчестия … Пусть убьют меня здесь …», - говорил себе Закир.
Ближе к полудню в Хельди прибыла рота красноармейцев из окружного центра Химей верхом на лошадях и мулах, и сразу стали подтягиваться к вершинам, где расположился Закир. В помощь им испуганный Хасмагомад Микаилович придал жителей аула, хотя никакой нужды в них не было. Закир видел всех с высоты, как на ладони, как они окружают его. Пока солдаты не окружили его, и не заняли высоты выше него, он не стрелял. Перестрелка началась, когда солдаты вплотную подошли к скалам, в расщелине которых он стоял. Хотя Закир выстрелил всего два раза, но солдаты не решались подходить близко. Видя, что ружейный огонь не причиняет никакого вреда Закиру, и пули его не достигают, двое солдат обошли Закира снизу со стороны пропасти, подползли вверх по краю, и бросили несколько гранат в сторону Закира. С разу стало ясно, что Закир уже не способен оказать сопротивление. Когда, наконец подбежали солдаты, то они увидели изувеченного осколками Закира. Это было кровавое месиво. Но ещё живое. Он тихо о чём-то просил. Глаза были разорваны осколками. Он ничего не видел, и еле слышно, с большим трудом произносил: «Воды … Воды …». Он ещё и ещё раз пытался произнести то же самое с трудом раскрывая слипающиеся кровавые губы. Они лишь чуть заметно шевелились, не издавая звука. Несколько солдат, ругая матом, вытащили Закира наверх из скалистой расщелины, и оттащили за ноги по дальше, ближе к тропинке, где стояли начальник ВЧК, командир роты красноармейцев Зелимхан Чинчараев, пулемётчики, несколько жителей Хельди … Истекающий кровью, но ещё живой, Закир лежал поперёк на склоне, покрытом жёлто-коричневой травой, только недавно освободившейся из-под снега. Красноармейцы один за другим подходили сюда. Уже казалось, что он умер, но каждый раз что-то на его теле вздрагивало, и шевелилось. Он пытался произнести что-то, но губы не могли выговорить, как бы он ни старался. Пожилой хильдинский большевик стал упрекать Закира, говоря: «Что Закир, сейчас хорошо, или, когда ты грабил бедняков пеших …». Закир еле слышно произнёс: «Простите …». Он медленно умирал, и чувствовал ненависть и злобу людей, окружавших его. "Воды ... воды ...", - произнёс он еле слышно. Командир окружного отряда красноармейцев Зелимхан Чинчараев начал каблуком и подошвой сапога месить и давить кровавое лицо Закира, продавливая передний носок сапога в кровавые впадины глаз, а задним каблуком нажимал в рот, ломая зубы, говоря: «Вот тебе вода … Скотина ты … На пей …». В этот момент, стоявший рядом учитель аульской школы старик Сагид Басирович сделал замечание начальнику красноармейцев, говоря, что грех издеваться над умирающим человеком, и рукой убрав его сапог, повернул лицо Закира в сторону поклонения. На это Зелимхан Чинчараев грозно и угрожающе ответил: «Недобитая религиозная сволочь … Ты мне будешь указывать на грехи, и выгораживать заядлых врагов советской власти и трудового народа …». Всем в этот момент казалось, что Зелимхан Чинчараев ударит Сагида ногой или расстреляет его сейчас. Но не посмел сделать ни то, ни другое. Сагид подошёл к той расщелине в скале, откуда вытащили Закира, где лежал снег ещё не растаявший, взял его в ладони обеими руками, и начал класть Закиру в рот кусочками, разжимая пальцами его окровавленный рот. Зелимхан Чинчараев снова начал оскорблять Сагида, требуя от него отойти и не класть снег в рот Закиру. Сагид продолжал накладывать кусочки снега на губы и лицо умирающего Закира, говоря: «Не торопись начальник … Может быть, это последняя надежда этого несчастного человека … Скоро душа покинет его … Прояви терпение … Может быть, и тебя пожалеют в минуты бессилия и жажды …». Всех удивили слова Сагида, и все думали, что такое непослушание грозному начальнику красноармейцев, известному среди горцев своей жестокостью и безжалостностью, закончится расстрелом Сагида, и, что Чинчараев вот-вот схватиться за револьвер. Вдруг Закир произнёс слабо, как бы из последних сил: «Сагид, как жаль, что у меня нет глаз, чтобы увидеть тебя …». Сказав это, Закир больше не шевельнул губами. Его рот приоткрылся, как бы улыбаясь. Его сердце перестало биться.
Погрузив на сплетённые из веток носилки, жители Хельди понесли тело Закира вниз по узкой тропинке, вьющейся среди скал.
Каждый год в день праздника Уроза-Байрам на могилу Закира и Шоэпа в Хельди приезжал старик в башлыке и серой папахе, и долго читал молитвы, сидя на краю камня. Но однажды в праздник Уроза-Байрам старика никто не увидел на могиле абреков в Хельди.