Пролог. Рождество

ВЕЛИКИЙ ПРАВЕДНЫЙ СТАРЕЦ  СТРАСТОТЕРПЕЦ ГРИГОРИЙ

Григорий Ефимович Распутин-Новый

ЧАСТЬ II

Быль
для недоверчивых взрослых, кто пожелает когда и будет иметь терпение до конца прочесть сию книжицу

«Господи, благослови, Отче!
Благодарю тебя, Владыко мой, Господи Иисусе Христе, что сподобил меня, недостойного, поведать о Твоих святых подвижниках; сначала написал я о житии и о погублении и чудесах святых и блаженных мучеников Твоих Бориса и Гле-ба; побудил я себя взяться и за другое повествование, кото¬рое превыше сил моих и не достоин я его, ибо невежда я и недалек умом, не обучен к тому же я никакому искусству, но вспомнил я, Господи, слово твое, вещающее: «Если имеете веру с горчичное зерно и скажете горе: сойди с места и низверг¬нись в море, тотчас же повинуется вам» (Мф. 17:20). <…>

Прежде чем начать повествование, обращаюсь к Богу со словами: «Владыка мой, Господь Вседержитель, щедрый к благочестивым, отец Господа нашего Иису¬са Христа, приди на помощь мне и просвети сердце мое, что¬бы понял я смысл заповедей Твоих, и дай мне силу поведать о чудесах Твоих и похвалить святого угодника Твоего; да прославится Имя Твое, ибо Ты Помощник всем, кто во всякий день надеется на Тебя. Аминь».

Преп. Нестор Летописец. Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского [1]



Пролог. Рождество



8-го (21 н. ст.) Сентября 1380 г. от Р. Х. Рождество Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии. День рождения Русской Нации и русской государственности (Державы Русского Народа).


Что может быть лучше в мире предрассветной тишины, когда Божий мир только просыпается. Темнота отступает, а вместе с ней умирают ночные страхи, уходит чувство безнадёжности и одиночества. Всё исполнено надеждой, насторожено в ожидании чуда нарождающегося дня. Ещё мгновение, и мир начнет распускаться, как прекрасный сказочный цветок, звучать и возносить хвалу своему Создателю. Победно и торжественно звучит эта песнь в каждой былинке, в каждой капельке утренней росы, оживлённой первым солнечным лучиком, в дуновении предрассветного ветерка, в необыкновенном чувстве бодрости и свежести, которое охватывает утомлённого ночного путника, в тревожно-сладостном упокоении безнадёжно больного человека, наконец-то забывшегося сном после трудной ночной борьбы с предательской хворью. Это лучшая в мире музыка – тишина, а особенно тишина утренняя. Только надо научиться её слушать. И быть может, очищенный тишиною слух услышит Божественное пение невидимого ангельского хора, возвещающего о наступлении нового дня. И быть может, стройные неземные голоса вострубят о чём-то важном и таинственном, чему суждено произойти в этот новый, только занимающийся день.

Так было всегда. Так было и ранним утром на Куликовом поле в день Рождества Пресвятой Богородицы, когда первые лучи сентябрьского, не жаркого солнца ещё не могли рассеять  плотного как молоко тумана, с ночи потянувшегося от реки. Однако не всё в природе пребывало в безмятежном ожидании. Утреннюю тишину разорвал гусиный крик, ему вторила потревоженная утка, испуганно метнулся разомлевший было от первых солнечных лучей заяц, засуетилась рыжая плутовка, юркнув в нору и потешно выставив на белый свет свою узкую, лисью морду. Уловив тревогу, заёрзал ежик, стремясь поглубже зарыться в густую траву от неведомой опасности, повёл по ветру носом лобастый серый зверь. Но не только зверье и птицы проявили беспокойство.

Сказочные мгновения предрассветной тишины не могли обмануть чуткого уха опытного воина. Припав к земле, воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский подал знак своим спутникам, чтобы попридержали коней и сами затаились как можно тише. Земля сначала едва слышно, а затем всё более отчетливо передавала гул, который постепенно нарастал. То был топот скрытых плотной завесой тумана татарских туменов, в боевом порядке двигавшихся от степи к Дону. Их подкрепляли многочисленные отряды вассальных народов, кто не прочь был позабавиться на просторах Руси, сладко закатывал глаза при мысли о русых полонянках: кипчаки, аланы (ясы), косоги, черемисы, авары, ногаи, кумыки, лезгины и проч. печенеги. Летописи уточняют: что Мамай шел «со всею силою Тотарьскою и Половецкою, и еще к тому рати понаимовав, Бессермены, и Армены, и Фрязи [генуэзцы], Черкассы, и Ясы, и Буртасы» [2].

Они скатывались с холмов, которые очерчивали линию горизонта, тёмной, мутной массой вливались в луговую пойму между Доном и Непрядвой. За  всадниками следовали пешие отряды, за ними тянулись бесконечные арбы, приготовленные для награбленного добра, повозки с походным скарбом, верблюды, навьюченные провиантом, табуны лошадей, отары овец. Всё это гикало, улюлюкало, выло, мычало и сопело, изрыгало ругань, проклятия и богохульства, обливалось потом, исходило дикой яростью и угрозами в сторону русичей. Вся эта нечисть жаждала крови, предвкушала скорую победу, за которой последует упоение безнаказанным грабежом, мародёрством, насилием.

Из-за белого, как молоко тумана они всё ещё не могли видеть и знать, что смертоносной волне, накатывающейся на Русь со стороны Дикого поля, уже поставлен заслон между Доном и Непрядвой. То тут, то там, сквозь пелену, стремительно таявшую под натиском лучей восходящего солнца, пробивались ослепительные блестки. То отражалось солнце на стальной глади булата, на гладких металлических пластинах воинских доспехов или в позолоте княжеского шлема и более тускло на железных шишаках простых воинов. Вскоре туман рассеялся настолько, что взору передовых отрядов татарской конницы открылась величественная и грозная картина. Всё пространство от правого берега Дона до полоски прибрежных камышей Непрядвы было перегорожено шеренгами русских воинов, увенчанных частоколом ратных шлемов, прикрытых червлёными русскими щитами. Над ними высился плотный лес копий, по которым легко было оценить глубину шеренг, составленных не из одного-двух рядов. То был выдвинутый вперёд передовой полк русского войска. А чуть поодаль с флангов его прикрывали два полка правой и левой руки. Но главной силой, скрытой от неприятеля шеренгами передового полка, был большой полк – отборное конное войско из хорошо обученных и вооружённых дружинников Московского князя и его союзников. С тыла его прикрывал отдельный отряд литовского князя Андрея Ольгердовича. Над частоколом копий вдоль всего фронта взметнулись княжеские стяги и русские хоругви с изображением Нерукотворного Спаса (золотой образ на черном или алом фоне), лика Пречистой Божией Матери, крылатого витязя – архангела Михаила, грозных для нехристей святых воинов: Георгия Победоносца, Дмитрия Солунского, Андрея и Феодора Стратилатов, Иоанна Воина.

С вершины Красного холма, где остановил своего коня хан Мамай, повелев ставить походный шатёр, открывался вид на боевые порядки русского войска. Отсюда будет Мамай наблюдать за ходом битвы. Открывшаяся картина озадачила хана. Мамай ожидал встретить русские полки на противоположном берегу Дона, который думал форсировать с ходу. Неужели Московский князь Дмитрий настолько самонадеян, что сам загнал себя в ловушку, отрезав пути к отступлению, и лишив свое войско, зажатое болотистыми берегами, маневра! Что это, глупость? Но хан Золотой Орды был не ребёнок, чтобы стремиться объяснить действия врага простой глупостью. Действительно, ещё больше в свободном маневре нуждалось войско самого Мамая, излюбленная тактика действия которого требовала применения широких обходных движений. Водные преграды сковывали татар, лишали преимущества подвижные ордынские тумены. Оставалось только одно – лобовое столкновение. Значит, русские решились биться до конца: либо победить, либо умереть! Что ж выбор сделан, битва будет жестокой и беспощадной. Он сомнёт эти жалкие отряды, втопчет их в землю! Он проучит Московского князя. Наверное, у непокорных русских короткая память, они позабыли Батыя. Что ж, Мамай им напомнит. Он превратит русские города в руины, а русские деревни сотрёт в пыль. Он вырежет всё живое, что не успеет укрыться в северных болотах, а тех, кто будет взят в плен в этой битве, он будет пытать так, что от ужаса содрогнётся весь мир, дым пожарищ долетит до Европы, а европейские короли сами поспешат приползти к нему на коленях, умоляя о пощаде.
 
А в это время Великий князь Московский Дмитрий Иванович находился в центре Большого (Великокняжеского) полка в окружении воевод и князей, отдавал последние распоряжения, объяснял задачу каждого военачальника, обдумывал, проигрывал возможные ситуации, которые могут сложиться во время сражения. В пылу битвы управлять войском будет куда сложнее. Главная тактическая задача – не дать обойти с флангов. Здесь всё будет решать сила духа и стойкость русских войск, отступать нельзя. Стоять, биться и умирать, но не отступать! Особая задача возлагалась на отборный отряд, возглавляемый воеводой Дмитрием Михайловичем Боброком-Волынцем и двоюродным братом Дмитрия, молодым, горячим князем Владимиром Андреевичем Серпуховским по прозвищу Храбрый. Это был единственный резерв, которому предназначено было решить исход битвы. Но рассчитать момент удара должен был сам воевода. Государь надеялся на его ратный опыт, безошибочное чутье и, конечно, на преданность и любовь Боброка и Владимира Серпуховского к Дмитрию. С такой же надеждой он взирал на всех своих верных помощников и друзей. Каждого он любил и каждому верил. С Боброком князь говорил последним. Опытный воин, хладнокровный и расчётливый, воевода Боброк должен был уравновесить горячность и порывистость бесстрашного князя Владимира. Разговор затянулся. Наконец-то они обнялись, троекратно облобызались. Государь осенил воеводу крестным знамением, и тот ускакал к своему отряду, скрытому в дубраве на левом крыле русского войска. Всё ...

Он остался один и оставшиеся мгновенья до начала битвы мог предаться своим мыслям. Настал роковой день, роковой час не только для него, но и для всей Русской Земли. На этом поле в тот день решалось дело всей его жизни, которая мысленно пронеслась перед его внутреннем взором, и которая неотделима была от судьбы Русской Земли. Заменивший родного отца митрополит Алексий. Старец Сергий. Его последнее благословение: «Господь Бог будет тебе Помощник и Защитник; Он победит и низложит твоих супостатов и прославит тебя» [3].
 
Сильно укрепила Дмитрия в его решении встретить врага в чистом поле, оставив Дон за спиной, грамота, которую вместе с освященною просфорою передали гонцы от старца Сергия накануне битвы. В грамоте было всего несколько слов, но каких: «Без всякого сомнения, Государь, иди против них и, не предаваясь страху, твёрдо надейся, что поможет тебе Господь и Пресвятая Богородица» [4].

Ах, отче святый, старче Сергие, отец родной, что сотворил – чудо, одним словом душу перевернул. Будто крылья выросли у Великого князя Дмитрия. Как некогда в отрочестве и юности, затрепетала душа, возликовала, вознеслась горе, жажда подвига обуяла великого князя, решимость положить душу свою за землю родную, Русь Святую пронизала всё его существо. Святой восторг испытал князь.

Но то было накануне. Ныне же холодно и спокойно было на душе у князя. Восторженные чувства уступили место трезвому рассудку, холодному воинскому расчёту. Только пламенное сердце, которое, как искусный наездник ретивого коня, сдерживал мужественный разум, глухо стучало, рвалось туда, где в дымке тумана скрывался ненавистный враг. Скорей бы уж… Князь ещё раз окинул взором русское воинство. Отовсюду к нему были обращены ясные взоры, светлые, открытые лики его боевых товарищей, преданных соратников и друзей, простых воинов. Летопись сохранила имена многих именитых героев, приведших свои дружины под стяг Московского князя ото всех земель русских. Заимствуем у славного Александра Нечволодова в его «Сказании о Русской Земле» имена лишь некоторых: князь Владимир Андреевич Серпуховской – двоюродный брат Дмитрия, со боярами-воеводами Данилой Белоусом и Константином Кононовичем, возглавлявшими полк правой руки. С ними князья Феодор Елецкий, Юрий Мещерский, Андрей Муромский, князья Ярославские. Князь Глеб Брянский вел полк левой руки. Князья Димитрий и Владимир Всеволодовичи (Друцкие) вели передовой (Сторожевой) полк. Великий полк вёл сам Дмитрий. А с ним удалые князья Белозерские (у Карамзина имя одного из Белозерских князей – Фёдор Романович) со многими воеводами: коломенским Николаем Васильевичем Вельяминовым, владимирским – князем Романом Прозоровским, юрьевским боярином Тимофеем Валуевичем, костромским Иваном Родионовичем Квашней, переяславским Андреем Серкизовичем. Дополним перечень из «Истории Государства Российского» Н. М. Карамзина: боярин Михаил Андреевич Бренок (Бренко) и князь Иоанн Васильевич Смоленский (великокняжеский полк); князь Андрей Феодорович Ростовский, князь Стародубский того же имени и боярин Феодор Грунка (полк правой руки); Василий Васильевич Ярославский, Феодор Михайлович Моложский и боярин Лев Морозов (полк левой руки); боярин Михаил Иоаннович, внук Акинфиев, князь Симеон Константинович Оболенский, брат его князь Иоанн Тарусский и уже упомянутый Андрей Серкиз (Сторожевой полк); воевода Дмитрий Михайлович Волынский по прозвищу Боброк – победитель Олега Рязанского и болгаров, муж славный доблестью и разумом, как пишет о нем Карамзин, Роман Михайлович Брянский, Василий Михайлович Кашинский и сын Романа Новосильского (Засадный полк).

К великой радости Великого князя поддержали Москву и давние её соперники – подошли полки тверские во главе с племянником тверского князя Иваном Холмским; не подвели и нижегородцы, выставив свои полки, простили Москве обиды, спаси их Бог.

Привели свои дружины верные союзники – князья Андрей Ольгердович Полоцкий и Дмитрий Ольгердович Корибут-Брянский.

Не предал забвенью летописец и имена простых воинов. Среди них выделялись знатные своей доблестью да воинским умением разведчики боярина Семёна Мелика, славные дворяне: Кренин, Тынин, Петр Горский, Карп Александрович, Родион Ржевский, Андрей Волосатый, Василий Тупик, Климент Поленин, Иван Свяслов, Григорий Судок.  Да и возможно ли всех перечислить, когда на Девичьем поле под Коломной, по мнению историка Н. М. Карамзина, которому вторит А. Нечволодов, Великий князь Димитрий Иванович произвел смотр огромному по тем временам войску, которое насчитывало свыше ста пятидесяти тысяч всадников и пеших воинов [5] [6].

А ведь было ещё народное ополчение.

Вот только рязанский князь Олег не спешил прийти на подмогу Вел. князю Дмитрию, а по слухам даже вступил в сговор и с Мамаем, и с литовским Ягайлой против Москвы. Да, не прост и ненадёжен был Олег, но в преддверии грозной сечи простил Дмитрий Олега, верил и надеялся, что не поднимет Олег меч на брата. Несмотря на раздоры и усобицы, должен понимать Олег, что совершается дело великое, святое, общерусское. Может, что и пообещает поганому Мамаю, но помедлит, потянет, а в битву так и не ввяжется. Да и куда рязанцам воевать, когда за короткое время дважды разоряли татары рязанскую землю, а саму Рязань пожигали дотла. Так и вышло, не прогневал Олег Мамая, чем сохранил рязанскую землю от нового страшного разорения, но и в битву на его стороне не вступил, не осрамил многострадальной земли рязанской предательством, тем и Дмитрию, выходит, помощь оказал. Бог всем праведный Судия! А впоследствии замирилась Москва с Рязанью на веки вечные, скрепив союз браком между дочерью Димитрия и сыном Олега.

Однако не дал себе ослабу Великий князь Московский Димитрий, не позволил умилиться при виде грозной русской силы и понежиться при мысли о том, что это его усилиями, Великого князя Московского, собрана эта могучая рать, обучена, вооружена, подготовлена к великой битве. «Рано почивать на лаврах, княже», – гневно одернул он сам себя, отгоняя тщеславные помыслы, как назойливых слепней. Как сложится битва, кто одолеет? И кто из этих славных витязей останется в живых? Много ли вернётся домой, к своим родным очагам, жёнам, детям? Да и вернётся ли кто? Пути к отступлению отрезаны. Ныне либо победа, либо смерть – третьего не дано. Решается судьба Руси: остаться ли ей Святой Русью или быть под погаными на веки вечные. За свою жизнь князь не боялся. Да и стоит ли она что-нибудь, когда дело невиданное совершается – вся Земля Русская поднялась. Такого ещё не бывало с давних, былинных времен. Под могучей рукой Москвы ныне рождалось и получала боевое, огненное крещение Русская Православная Держава.

Но вот взгляд Дмитрия замер на маячивших впереди стягах передового (сторожевого) полка. При мысли о множестве ополченцев, влившихся в полк, на лбу Государя резче проступила тревожная складка. Всё время, как брошен был клич, на Москву отовсюду стекались простые люди, крестьяне-землепашцы. Кто лучше вооружён, кто хуже: московские, серпуховские, коломенские, можайские, звенигородские, ярославские, костромские, ростовские, белозерские, владимирцы, суздальцы, переяславцы, дмитровцы, галичане, новгород-северцы, черниговцы, куряне, туляки, мценцы, брянцы, смоляне, витебцы, псковичи, новгородцы, муромцы, вологжане, моложане. Особенно радовало, ополчение из-под Рязани, Твери, Нижнего Новгорода – городов, чьи князья были обижены на Москву и не стремились оказать ей поддержку в грозную минуту. Но пока князья делили честь, простой народ понял, что беда общая. Небольшие отряды ратников, вооружённых топорами, ножами, цепами да вилами, продолжали подходить к стану русского войска до самого последнего дня. Все они влились в передовой полк. Так ответила Русская Земля на призыв Московского князя. Русь поверила ему и идёт за ним. От этой мысли тёплая волна поднялась в душе князя, захлестнула сердце, слезы подступили к глазам.

– Чем, как отблагодарю вас, дорогие, родные мои. Не вы мне, а я вам должен служить, в неизбывном долгу я перед вами и перед всей Русской Землёй. Если можно было бы ценою своей жизни купить победу, не задумываясь отдал бы жизнь за Русскую Землю, – так помышлял князь за мгновенье перед началом жестокой сечи. Но неумолимые правила воинского искусства, долг полководца обязывали Государя поставить наименее обученных ратников в первые ряды.  В главном полку они были бы бесполезны, на флангах тем более. А вот впереди могли бы оказать бесценную услугу. Расчёт был в том, чтобы, пожертвовав массой ополченцев, ослабить первый удар неприятеля, погасить волну первого яростного натиска. Татары должны были увязнуть в первые же минуты сечи. Роль передового, или сторожевого полка была очень велика. Своей доблестью они должны задать тон всей битве, своей стойкостью и мужеством воодушевить наиболее подготовленные и боеспособные полки. Но при этом князь отчетливо понимал, что все они должны погибнуть. Рано или поздно татарская лавина захлестнёт их, раздавит, опрокинет, сомнёт. Но время будет выиграно, инициатива перехвачена. Главное, чтобы они не дрогнули, не начали отступать в панике, беспорядочной массой наваливаясь на главный полк, неся на своих плечах неприятельские отряды. Тогда беда неминуема. Но князь верил в них, как они поверили ему. Он знал, чувствовал всем своим напряжённым до предела естеством, что они умрут за него, но не дрогнут. Получалось так, что князь расчётливо посылал их на верную гибель. Что он мог сделать для них? Как отблагодарить? Чем послужить им? Вдруг вспомнилось евангельское: «Но болий в вас, да будет яко мний: и старей, яко служай» [Лк. 22:26].
 
И тут случилось невероятное. Неожиданно для всех Великий князь Московский Димитрий Иоанович медленно сошёл с коня, затем решительно подозвал любимого боярина Михаила Андреевича Бренка, тихо молвил ему что-то. На глазах у изумлённых дружинников снял с себя золототканый княжеский плащ, позолоченные доспехи, шлем. Облачил во все это верного боярина, подвёл своего боевого коня. Боярин занял княжеское место среди отборной княжеской сотни. Сам же Дмитрий остался в одной кольчуге и выразил желание сражаться в передовом полку, как простой воин. Никакие уговоры приближенных бояр и князей не смогли переубедить Великого князя. Он лишь ответствовал им, как донесли до нас летописи, следующее:

– Братия моя милая, добрые ваши речи и похвалы достойные. Но если я вам глава, то впереди вас хочу и битву начать. Умру или жив буду – вместе с вами» [7].
Так передаёт ответ Дмитрия историк Нечволодов. Фрагменты летописей, приведённые Карамзиным, дополняют слова князя:

– Где вы там и я. Скрываясь назади, могу ли сказать вам: братья, умрём за Отечество!? Слово моё да будет делом! Я вождь и начальник: стану впереди и хочу положить свою голову в пример другим [8].

Все недоуменно смотрели на Дмитрия. Допустим некоторую вольность в нашем изложении и дополним речь Дмитрия, вложив в его уста следующие слова, которые, как нам кажется, позволяют более полно объяснить столь неожиданный и непонятный для многих поступок Великого князя, более подробно раскрыть его благородные мотивы и высокие чувства, владевшие им. Великий князь Дмитрий поклонился в пояс окружавшим его воинам, и обратился к ним со следующими словами:

– Други мои, братья! Бог ныне благословил нас на ратный подвиг умереть за Святую Троицу, за Русскую Землю. С нами Бог и Его Пречистая Матерь. За Её предстательство, да за молитвы святых угодников Божиих мы победим! Суды Божии вершатся сегодня над всеми нами, братья. Кому жизнь, а кому уготован праведный венец мученика в Царствии Небесном. Да будет воля Его святая. Сегодня я холоп ваш и иду к братьям нашим меньшим – простым православным христианам. Вы искусные бойцы, храбрые и могучие витязи. У них же нет ничего: ни воинского умения, ни добрых коней, ни надёжного оружия. Есть только вера в христианского Бога, да в справедливость нашего дела. Они поверили мне и послужили мне любовью. Мой долг ответить им тем же, «несть более той любви, нежели кто душу положит за други своя». Готов умереть за каждого русского человека, как и они за меня, своего Господина. Пусть же сегодня любовь скрепит сердца русские на веки вечные. А потому, я вручаю вас и себя Милостивому Богу и Его Пречистой Матери и иду в Передовой полк. Сегодня там моё место. Но вы должны знать, что я не покинул вас, я с вами. И символом этого будет друже мой верный, возлюбленный – боярин Бренко. С ним мой стяг. Берегите его, как меня самого. Я же всегда с вами и здесь, и Там, – Государь устремил свой взор в Небо и широко перекрестившись, молвил слова, донесённые до нас из глубины веков славным летописцем:

– Возлюбленные отцы и братья, братья моя милая, Господа ради и Пречистыя Богородицы и своего ради спасения подвизайтеся за православную веру и за братию нашу! Не пощадим живота своего за веру христианскую, за святые церкви и за землю Русскую! [9]
 
Затем низко поклонился всем. Огляделся и подозвал двух необычных воинов, поверх кольчуг которых было надето схимническое облачение:
 
– Время пришло вам сослужить мне службу, братья.

– Готовы сложить свои головы за веру Христову и за тебя, Государь, Великий князь! [10]

То были монахи-схимники Александр Пересвет и Андрей Ослябя, которых благословил Радонежский старец Сергий идти за князя Московского на поганых. Говорили, что до пострижения были они брянскими боярами, искусными воинами. Все трое поскакали к Передовому полку.
 
Завидев отделившихся от Главного полка всадников, навстречу им поспешил Симеон Мелик – любимый князем боярин, начальник княжеской сторожи, или просто боярин Семён, как звали его в народе. Разведчики Семёна Мелика постоянно были в соприкосновении с передовыми разъездами ордынцев и доносили князю о передвижениях врага. Не сразу признав в простом воинском обличье Государя, Семён спешился, весь подался вперед, радостно и удивлённо приветствуя князя, чутко и внимательно всматриваясь в его глаза, пытаясь по их выражению понять, не случилось ли чего.
 
– Не пугайся, друже. Нынче я с вами, здесь моё место, – обратился к нему Дмитрий, приветствуя верного слугу. Семён вопросительно и тревожно посмотрел на князя:

– А как же? …  – Но Дмитрий не дал ему договорить:

– Исход битвы предрешён. Ныне одолеем врага. Там, – Дмитрий Иванович указал в сторону, где развивался стяг Великого князя Московского, – боярин мой верный Бренко. Там дружинники, а здесь простой люд. Ты думаешь, они одни тут? Нет, с ними бабы их с малыми детишками, матери, отцы, родные деревни, сёла, все здесь сердцем своим, молитвою своею. Вся Земля Русская собралась. Потому что поверила мне, князю Московскому, всему делу нашему – Божьему. Перед нами лютый враг, нехристь поганая. Они первые встретят его. А подготовить их, как надо, не смог, не успел: ни вооружить, ни обучить. Понимаешь, Семён, что это значит?
 
– Как не понять, – опустив голову, молвил Семён, – все здесь за тебя ляжем.
 
– Спаси тебя Бог, друже. Только вот, что могу теперь сделать для вас? Разве что самому стать в ваши ряды, как простой воин, – и Государь низко поклонился народу. Семён Мелик, ещё не вполне вникнув в смысл сказанных князем Дмитрием слов, сердцем уловил, учуял, что свершается что-то очень важное и нужное:

– Ну, так тому и быть, Государь! Уж мы тебя в обиду не дадим, – и он, указав на Великого князя, сделал знак сотне своих разведчиков, – перед Богом ответ держать будете, если что с князем случится.
 
Стоявшие близ разведчики, родом донские казаки, все молодцы, как на подбор, статные воины, каждый из которых один стоил десятка, поклонились князю и боярину. За всех ответил смуглый от загара сотник Прокопий с окладистой черной бородой и золотой серьгой в ухе:

– Не сомневайся, Великий князь, и ты боярин Семён – не выдадим Государя!

То, что с трудом и не сразу понял опешивший от неожиданности боярин, сразу было воспринято и подхвачено народом. Весть, что Великий князь Московский появился в Передовом полку и будет биться наравне со всеми, как простой воин, быстро пронеслась по рядам ополчения. Какое действие было произведено этой вестью, трудно описать. Сознание того, что князь Дмитрий здесь, среди них, окрылила всех. В ополчении стояли, как в старину, по родам: отец, сын, а то и дед, братья, дядья, кумовья, сваты. Стояли плечом к плечу те, чьи потомки будут биться за землю Русскую и с поляком, и со шведом, и с французом, и с немцем, нося фамилии Кутановых, Голиковых, Евстюниных, Распутиных, Ёлкиных, Чучеловых, Абрамовых, Стёпчевых, Араповых, Бухаровых, их же несть числа – имена и отчества всех героев Ты веси, Господи. Приходили к Москве целыми деревнями, где оставались только древние старики, да женщины с малолетними детками.
 
– Князь-то Митрий с нами. За что же это, Господи, милость-то такая? С ним теперича и умирать-то не страшно. Не оставил Господь сирот, дал подмогу-то – самого Великого князя Московского Митрия Ивановича впереди всех поставил. Теперича держись, поганые! – так говорил пожилой крестьянин, которого все кликали дед Коляс, а настоящего его имени никто не ведал. Был он могучего сложения, широк в кости, хотя и стар, родом откуда-то из-под Мценска, а может, с под Тулы. Рассказывали про него, что любил дед, жалеючи животину, выпрягать лошадь перед горкой. А сам впряжется в оглобли с поклажей, да и тащит вверх, не смотрел: воз ли то с сеном, дрова ли из лесу или полная телега мешков с мукой – всё одно, тащит, только жилы на руках, да на лбу взбухнут. Может потому и прозвали его Колясом, что любил телеги раскатывать (древне-славянское «коло» – круг, солнце, колесо). Были у него старинные гусли, на которых любил дед иногда вечером поиграть, людей порадовать. Одет он был по-стариковски: поверх холщовой рубахи овчинная поддёва без рукавов, а вооружён крестьянским цепом, да на поясе огромный нож. Рядом с ним стоял молодой парень, которого дед ласково звал Егорушка. Был он, как и дед Коляс, в холщовой рубахе, но без поддёвки. Соломенные волосы скреплены красной тесёмкой. Егорушка опирался на древко копья, а за поясом был заткнут простой крестьянский топор. Парень стоял молча, спокойно, только плотно сжатые губы выдавали решимость, а в глазах светилась странная, лихорадочная весёлость. Заметив приподнятое настроение Егора, дед Коляс едко заметил, сверкнув глазом из-под нависших бровей:
 
– Эй, малый, чой-то ты шибко довольный. Не рано ль обрадовался?

– Да так, – смутился парень, – а чё ты?

– Надысь ты какой-то постный был, а нынче, гляди, ожил, – искренне подивился Коляс. Дед сказал правду. Ещё совсем недавно тяжело было на душе у Егорушки. Не шёл из головы разговор с новгородцем Васькой Ушкуйником. Тот был отчаянный мужик, охочь до всякого удалого дела, где только не побывал, чего только не повидал. Всклокоченные чёрные, как смоль, волосы, кудрявая борода, щербатый рот, да ухмылка на губах – вот и весь Васька. Да ещё вечно распахнутый ворот рубахи открывал всем страшный шрам на груди, то ли от копья, то ли от ножа, про то Васька не сказывал. Хотя и был он человек артельный, а как-то все его сторонились. Этот-то Васька новгородец и смутил Егора – не д;бро сказал про московского князя Дмитрия, что, мол, московский его обычай таков, чтобы, значит, своих, московских, беречь, а других подставлять. Мол, плевать ему на рязанцев, да на новгородцев, да и на остальных тоже! Москву бережёт, других же не жалует. Погубит всех, как на реке Пьяне погубил нижегородское воинство. Сам же убежит, как и тогда, как только татарва одолевать станет.
 
Приходилось и прежде Егору много слышать недоброго про Москву и про Московского князя. Но не хотелось верить пустобрёхам, по зависти мелют. Сейчас же перед битвой яд васькиных слов растравил душу. Тем более было досадно, что нравился ему князь Дмитрий. Видал его раз, как проезжал он с дружиной через родное село Троицкое, что под Тулой на реке Зуше раскинулось привольно верстах в ста от Куликова поля. Остановился рядом с его родным домом, испросил водицы, как простой путник, ласково приветствовал тятю с мамкой, весело подмигнул ему, босоногому мальцу, стоявшему с раскрытым от удивления ртом. Видом бодр, станом крепок, взором светел, ясен и приветлив; глаза проницательные, добрые, веселые; русая, кудрявая борода; соломенные, выгоревшие на солнце усы, совсем как у его отца. Отца убили ордынцы в поле. Тогда ранили стрелой и сестрёнку, убегавшую от них к лесу. Ордынцев отогнали разведчики Семёна Мелика. Сестрёнку удалось спасти, а вот тятя… Он так и остался в памяти Егора, распростертый на стерне, крепко сжимавший рукоятку цепа, которым всё же успел сбить наземь двух ордынцев... (сюжет частично заимствован из книги В. С. Возовикова «Поле Куликово» М: Современник, 1982) [11].
 
Облик князя Дмитрия был каким-то родным, и от ладной его фигуры веяло такой свежестью, бодростью, силой, что, казалось Егорушке, пошёл бы за ним на край света. С какой радостью шёл он с дедом Колясом в ополчение к князю Митрию расквитаться с ордынцами за отца, оборонить от поганых родную деревню, мамку и сестрёнок. Но вот Васькины слова… И хотя врага он не боялся, мрачно и тоскливо было на душе Егорушки от этих слов.

И вдруг: князь Дмитрий здесь! Егор повернул к деду Колясу своё открытое, простодушное лицо:

– Напраслину говорить про князя Митрия никому боле не дам!
 
– Добре, сынок. Я так же думаю. Раз князь Митрий с нами, побьем супостатов. А коли жив останешься, детям и внукам, всем накажи, чтобы служили Государю Московскому верой и правдой. – Дед усмехнулся:
 
– А что Васька Ушкуйник пустое мелет, ты его не слухай брехуна. – Коляс сплюнул в сердцах и чуть погодя продолжил:
 
– Москва ныне силу набирает, и то добре. Здаётся так, что не мачеха она русским землям, а родная мать. На то воля Божия, всем под Москву собраться во един кулак. Коли так, – и дед Коляс сжал свой кулачище с такой силой, что костяшки хрустнули и побелели, –  сдюжим! А по-другому – не видать нам добра и милости от Бога, раздавят всех поганые по одиночке, – и Коляс глубоко вздохнул богатырской грудью. – Так-то, сынок. Но да некогда нам разговоры водить. Глядь-ка, чой-то затевается.
 
От темно-серой линии татарских войск отделилась фигура всадника. Чем ближе он приближался к Передовому полку, тем отчетливее становилось видно всем, что на линию русских войск надвигается воин небывалых размеров, настоящий исполин. Буланый конь под ним был под стать всаднику: приземистый, с мощной грудью, в гриву по монгольскому обычаю вплетены пёстрые ленточки. На всаднике поверх низкого, по типу восточной тюбетейки шлема была надета островерхая татарская шапка со свисающими далеко назад лисьими хвостами. Круглый чёрный щит был украшен блестящей серебряной накладкой, изображающей извивающегося дракона, в руке непомерных размеров копье. То был «злой печенежин» Челу-бей (или Темир-мурза), знаменитый татарский боец, которому не было равных в поединках. Легенды о нём доходили далеко за пределами Московского княжества. Челу-бей вызывал на единоборство русского охотника. Он остановился шагах в ста от линии русских, что-то прокричал по-татарски, потряс копьем. Широкое, жирное, лоснящееся лицо исказила гримаса, выражавшая одновременно и ярость, и надменную, самодовольную ухмылку от чувства собственного превосходства.

В рядах русского воинства произошло замешательство. Силачей-то было немало. Но как превозмочь чувство ответственности? Ведь исход поединка мог повлиять на боевой дух и русского воинства, и врагов. Мало было ответить на вызов и сразиться с великаном, нужно было выйти победителем. Мгновения казались вечностью. Быстро поняв всю сложность положения, цепким, пронзительным взглядом опытного бойца оценив противника, князь Дмитрий Иванович подался вперед и уже, было, сделал решительный шаг, но неожиданно могучая длань твёрдо легла на плечо князя, остановив благородный порыв. То была рука схимника Александра Пересвета.

– Обожди, княже! Негоже тебе мериться с этим чудищем, не р;вня он тебе. Позволь мне попотчевать незваного гостя, угостить его по-русски.

На какое-то мгновение в глазах князя мелькнуло раздумье.

– А ты не сомневайся, княже. Отец наш Сергий на этот час приготовил нас. Благослови и ты за Святую Троицу, за Землю Русскую, да за тебя, Великий князь потрудитися.
 
Государь прослезился, перекрестил Пересвета, затем обнял, трижды по русскому обычаю расцеловав:
 
– С Богом, брате. Значит, тебе и зачинать.

Крутнувшись на месте, боевой конь под Пересветом стремительно рванул вперед, вырвав клочьями комья земли из-под копыт. Витязь в схиме отпустил поводья, подался всем корпусом навстречу противнику, грозно прикрывшись щитом, уверенно и расчётливо опустил копьё. Русские ратники затаили дыхание, всё замерло. Мгновение, и … противники сшиблись. Казалось, от страшного удара потряслась вся земля. Взметнулось воронье. Коротко охнули ратники, и тут же вслед стон прошёлся по рядам русского воинства, как будто каждый своей грудью принял сокрушительный удар. Боевые кони понеслись в разные стороны. Татарский скакун возвращался без седока. Челу-бей остался лежать там, где настигла его смерть. Он врезался в землю пузом, пропахав изрядную борозду, голова неестественно вывернута, рот, только что изрыгавший проклятья, удивленно раскрыт, выкатившиеся, остекленевшие глаза недоуменно смотрели в след своему противнику.
 
Конь Пересвета осторожно нёс всадника к своим. Схимник низко склонился к луке, но каким-то чудом держался в седле, невидимо поддерживаемый ангелами. И только въехав в русские ряды, безжизненное тело героя медленно опустилось на руки боевых товарищей. Воины, прощаясь, на руках бережно передавали его назад, осторожно уложили на повозку. Дмитрий склонился над бездыханным телом Пересвета, поцеловал в холодеющие уста, молвил как живому:

– Благодарю тебя, брате, добрую службу сослужил Земле Русской. Вечная тебе память и Царство Небесное!
 
Вскочив на коня, Великий князь Московский Дмитрий Иванович, которого народ вскоре прозовёт Донским, вырвался вперед, выхватил меч и, указывая в сторону врага, громко обратился к русским воинам:
 
– Братья, други милые, теперь и наш черед настал. Не посрамим Земли Русской, не пощадим живота своего за веру христианскую, за святые церкви, за Русь Святую! С нами Бог и Его Пречистая Матерь!

Ряды русских грозно ощетинились опущенными копьями.

Дед Коляс глубоко и как-то судорожно вздохнул, широко осенил себя крестным знамением, и на выдохе едва слышно молвил:
 
– Господи, благослови!


Источники:

1. Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского;  перевод: О. В. Творогов, А. М. Ранчин. «Слово Древней Руси» составление О. В. Гладковой. М: Панорама, 2000. С. 109.

2. Лощиц Ю. Дмитрий Донской. Москва: Молодая гвардия, 1980. С. 309; со ссылкой на «Летописную повесть».

3. Нечволодов А. Сказание о Русской Земле. Кн. I. М: Сварог, 1997. С 792.

4. Нечволодов А. Сказание о Русской Земле. Кн. I. М: Сварог, 1997. С. 800.

5. Предания веков. Сказания, легенды, рассказы из «Истории Государства Российского» Н. М. Карамзина. Составление Г. П. Макогоненко М: Правда, 1987. С. 355-357.

6. Нечволодов А. Сказание о Русской Земле. Кн. I. М: Сварог, 1997. С. 795-796.

7. Нечволодов А. Сказание о Русской Земле. Кн. I. М: Сварог, 1997. С. 804.

8. Предания веков. Сказания, легенды, рассказы из «Истории Государства Российского» Н. М. Карамзина. Составление Г. П. Макогоненко М: Правда, 1987. С. 357-358.

9. Нечволодов А. Указ. соч. С. 794, 803.

10. Нечволодов А. Указ. соч. С. 794.

11. Возовиков В.С. «Поле Куликово» М: Современник, 1982.