Моя аспирантская история

                * * *
Юрий Гаврилов, мой сокурсник по институту, был общительным и хорошим парнем. После окончания вуза мы лет десять не встречались и встретились лишь на юбилее в Зелёном городе, что возле Н. Новгорода.
Я тогда был только зачислен в очную аспирантуру ВНИИНМАШ в Москве, выдержав при поступлении тяжелейший общесоюзный конкурс (25 человек на одно место).
Это был для меня большой успех. В своём стихотворении я писал:
                * * *
Блестяще сдав экзамены в Москве,
Я счастлив, рад безмерно был.
И, позабыв об отдыхе и сне,
Восторженный по городу бродил.
                * * *
Бродил по улицам, по паркам, площадям.
Дремал в метро, спал на скамейке ночью.
Душою возносился к небесам.
Был просто счастлив очень.
                * * *
Мир радостных надежд раскрылся предо мной.
И мысли будоражили меня, в тот дивный мир вели.
То было раннею весной.
Сошли снега, ручьи текли.
                * * *
В душе моей восторг соседствовал со счастьем.
Все трудности, казалось, на пути моём помехою
не станут.
Все злые бури, грозы и ненастья
Пройдут сторонкой, прошумят и в лету канут…
                * * *
Меня очень привлекала научная деятельность, а быть кандидатом наук в СССР было очень престижно в то время.
Юрий Гаврилов со дня окончания института сделал неплохую карьеру и в горсовете возглавлял отдел, занимающийся кадрами.
Узнав, что я поступил в очную аспирантуру, поздравил меня, но сказал, что аспиранты получают маленькую стипендию (и это было действительно так), поэтому он обещал помочь мне различными подработками, если у меня будет свободное время и я захочу.
А свободное время при обучении в очной аспирантуре у меня действительно появилось.
Тема диссертации, над которой я работал, была утверждена на научном Совете института. Там же был утверждён мой научный руководитель – Борис Давыдович Рабинович, профессор одного из научно-исследовательских институтов Москвы, с которым, в соответствии с моей темой диссертации, был опубликован ряд статей в периодической печати.
Работать над диссертацией и собирать материалы по теме мне разрешили дома, в Н. Новгороде. Согласно плана, утверждённого моим научным руководителем, я должен был ежеквартально, по мере написания диссертации, сдавать главу за главой для проверки своему руководителю и о результатах сообщать в аспирантуру. На написание и защиту диссертации отводилось 3 года. Всё было хорошо, но я стал испытывать материальные затруднения, так как у меня была семья и я строил кооперативную квартиру.
Но в то же время появилось и свободное время, ведь работу я писал не целые сутки с утра до вечера. И Юра мне помог. Как-то он позвонил и сказал, что есть подработка на картонно-рубероидном заводе и что меня там уже ждёт начальник отдела кадров.
И действительно, когда я приехал на завод, начальник отдела кадров предложил временную работу дворника. Он повёл меня на территорию завода и показал участок между двумя цехами, который я обязан был убирать. Показал место, где будут находиться мои рабочие принадлежности: метла, лопата, ведро, совок. Работу я должен был начинать после пяти часов вечера, когда заканчивалась работа цехов и завод пустел.
В течение нескольких месяцев я работал дворником и получал 60 руб. в месяц. Но однажды, когда я приехал на завод после пяти часов вечера, то увидел выходящего из цеха представительного, хорошо одетого мужчину, который пристально, как мне показалось, рассматривал меня.
На следующий день мне позвонил начальник отдела кадров и сказал, что, увидев меня, директор завода сказал, что «еврей – аспирант – дворник» – какой-то новый анекдот, нонсенс и велел меня уволить. И я был уволен.
                * * *
Через некоторое время опять позвонил Юра Гаврилов и посоветовал съездить на масложиркомбинат, где меня примут на работу охранником.
И я приступил к работе.
В то время в стране велась повсеместная борьба с «несунами», т.е. с мелкими расхитителями. И, работая охранником, мне запомнились два случая.
На масложиркомбинате довольно долго строился новый цех, и начальник стройки жаловался директору, что «несунами» постоянно расхищаются выключатели, розетки, провода, лампочки и прочее. Директор приказал усилить контроль на всех проходных, а на стройке организовать вечерние засады и ловить расхитителей. В конце концов был пойман какой-то «инженер-расхититель» и приказом директора комбината всю недостачу похищенных материалов на стройке «повесили» на него.
Другой случай был такой.
Однажды зимой через проходную на комбинате, где я дежурил, прошла работница после смены. Она была тепло одета. На ней была спецодежда, фуфайка, валенки. Но мне показалось, что она уж чересчур полная, но в руках у неё ничего не было, и она спокойно прошла через проходную и подошла к автобусной остановке, находившейся вблизи.
В окно я видел, как к остановке подошёл автобус, раскрылась входная дверь и женщина успела только поднять ногу на подножку автобуса, как из неё посыпалось множество кусков мыла, которые она прятала под фуфайкой и в спецодежде. И она сразу как-то сильно «похудела». Смеялись все: и пассажиры автобуса, и граждане, стоящие на остановке, и я, видя всё это.
Моя временная работа на масложиркомбинате тоже закончилась внезапно. В отделе кадров с меня потребовали справку из аспирантуры, разрешающую мне временную работу охранником, а это было невозможно, так как подрывался имидж научного работника, аспиранта, столь престижного тогда в СССР.
                * * *
И я сосредоточился на работе над своей диссертацией.
Время шло. Весной мне вновь позвонил Юра, сообщив, что для меня опять есть временная подработка. На пивзаводе, расположенном в районе Молитовки, необходим работник в первую смену с окладом 100 рублей в месяц. Никаких справок от меня не потребуется.
И я приступил к работе.
Моя должность называлась «мерщик ёмкостей», т.е. в цехе бочкового розлива пива я должен был поступающие в цех с разных мест пустые деревянные бочки очистить от грязи, мусора и различных нечистот путём тщательной водяной промывки. Затем на специальном стенде замерить их ёмкости, после чего специальным приспособлением замаркировать. И после, чтобы бочки не рассыхались, заполнить их водой из шланга и поставить на суточную стоянку. Норма за смену была – 40 бочек. После чего бочки подавались на конвейер другого участка этого же цеха, где с помощью специальной установки заполнялись свежесваренным пивом.
Всё оборудование для производства пива было чехословацким. Пиво варилось из отборного ячменя и было отменного качества. Заполненные пивом бочки отправлялись на продажу потребителям.
Моя работа была тяжёлой и вредной. Грязные деревянные бочки поступали в цех ёмкостью от 60 до 120 литров. При маркировке очищенных бочек специальным электроштампом в результате жжения дерева выделялись вредные для организма дым и запах, поэтому работа считалась вредной и полагалось спецпитание – молоко.
Утром, когда я приходил в цех, там уже за большим столом сидел весь обслуживающий персонал, в основном женщины – высохшие, замученные тяжёлой работой и безрадостной жизнью. На столе, как правило, находились небольшое ведро свежесваренного пива, бутылка с водкой, картошка, селёдка и хлеб. Женщины были доброжелательны и предлагали мне разделить с ними трапезу. Напрасно я пытался объяснить им, что пить водку с пивом и закусывать селёдкой – вредно, особенно для женщин. Но понимания не находил. «Борис, понимаешь, – говорили они, – мы и работаем здесь за маленькую зарплату только потому, что можем тут пить пиво сколько угодно, а в нашей беспросветной жизни – это единственное наслаждение».
Норму я выполнял и относились ко мне в цехе хорошо.
Наступило лето. В цехе стояла страшная жара. Иногда женщины болели, обслуживающего персонала не хватало, а план необходимо было выполнять, ибо от этого зависела премия, получаемая цехом для его работников, и тогда приходил мастер и говорил: «Срочно подавай бочки на конвейер для заполнения их пивом». А бочки были ещё не промыты. Внутри них была грязь, окурки, различные нечистоты, но они всё равно поставлялись на конвейер, заполнялись свежесваренным пивом и отправлялись с завода потребителям. Первое время я возмущался этим, но мастер всегда успокаивал меня, говоря: «Не переживай. Наши мужики выпьют любое пиво!»
После смены заводские «несуны» умудрялись наполнять бутылки пивом и выносить их домой, для чего утром приносили в цех свою посуду.
Однажды ко мне пришёл механик цеха и сказал, что в последнее время на большом манометре, установленном на оборудовании, откуда поступает пиво для заполнения бочек, резко падает стрелка, а это означает, говорил он, что где-то в системе происходит значительная утечка пива. Он утверждал, что буквально всё им проверено, но обнаружить где утечка ему не удаётся. И, зная, что я по профессии инженер-механик и учусь в аспирантуре, просил помощи. И действительно, всё, что можно было, мы обследовали, но безрезультатно.
Позднее выяснилось в чём дело. Оказалось, что заводские «несуны» сделали подкоп под стену цеха, проложили трубу определённого диаметра, сделали врезку её в оборудование, подающее свежесваренное пиво, вывели трубу за территорию завода, тщательно всё замаскировав, и установили за забором завода кран. После чего «несуны» и жители посёлка Молитовка подходили со своей посудой к крану, открывали его и заполняли посуду пивом.
Осенью моя временная работа на пивзаводе «Волга» завершилась, и я всецело отдался написанию диссертации. Работа проходила успешно и в установленные сроки. Почти вся диссертация по частям была опубликована в периодической печати. Были получены положительные отзывы моих оппонентов. Близился срок её предзащиты. И тут случилось непредвиденное – мой научный руководитель, профессор Борис Давыдович Рабинович, вместе со своей семьёй эмигрировал в Израиль. Это было как гром среди ясного неба и не только для меня. Но в результате я остался без научного руководителя, а поиски другого оказались безрезультатными. Причин было несколько, но часто от авторитетных лиц я слышал: «Не хотим больше готовить кадры учёных для Израиля!». Здесь имелись в виду и поступок моего научного руководителя, и моя национальность.
Государственный и бытовой антисемитизм давал о себе знать. И это не было для меня какой-то новостью, ибо я хорошо запомнил ещё тот случай в мою бытность студентом вуза, когда начальник военной кафедры института генерал-майор Н.С. Угрюмов хотел меня и ещё одного студента (Сашу Шагалова) отправить служить в армию.
Косноязычный, малоразвитый, самодур и солдафон, патологический антисемит, он иногда на лекциях под хохот студентов с ненормативной лексикой позволял себе говорить, что все евреи во время Великой Отечественной войны были трусами, прятались в тылу или в штабах, и он выявлял их и отдавал под трибунал.
У меня, естественно, всё это вызывало возмущение, так как мои родные братья – офицеры Красной армии – героически сражались на разных фронтах, были ранены, имели множество боевых наград.
А про меня и Шагалова он говорил: «Пускай эти голубчики сначала послужат в армии три года, а потом продолжат учёбу в институте» – и на экзамене по военной подготовке ставил нам неудовлетворительные оценки. Дело приобретало серьёзный оборот. Мне и Саше Шагалову пришлось писать заявление проректору института с указанием антисемитских выпадов генерала. Была создана комиссия, которой мы сдали экзамен и продолжили учёбу. К сожалению, повторюсь, антисемитизм сопровождал меня всю жизнь.