Черные дороги

Над землёй — мороз.
Что ни тронь — всё лед.
Лишь во сне моём
Поёт капель.
А снег идёт стеной.
А снег идёт весь день.
А за той стеной стоит Апрель.
В.Цой.

Была зима. Февраль. Накануне дня Советской Армии. Я ехал в автобусе в институт. Ледяные узоры на стеклах, запах выхлопных газов, солярка это или бензин, сейчас уже и не вспомню.

Читал «Очаг на башне». Магическое, сводящее с ума произведение. О чем оно, тоже не помню. Но за чтением я вдруг весь переменился. Мне вдруг опротивел этот автобус, эта ежедневная необходимость ездить в институт, где я снова и снова вынужден был встречать Ларису, которая больше не хотела встречаться со мной по утрам и вместе ехать в институт. Она сделала свой выбор. Сережа был статный, крупный. Ее сердечко дрогнуло, а мое было разбито. Вместе с сердцем развалился на части и мой мозг. Стало трудно соображать. Хотелось просто сидеть и смотреть в стену, трудно было перевести дыхание. Нужно было усилие, чтобы сделать вдох.

Бродя по улицам я шептал:
На улице мрак, на улице снег,
Какой теперь год, какой теперь век?
Ты вышел из тьмы, из чертога царей,
А здесь только жалкий свет фонарей!
Да, сила в тебе, ты себе господин,
Но раз ты силен, оставайся один.
Тебе никогда не вернуться домой,
Когда каждый дом в этом мире чужой.
А где твои крылья, два черных крыла?
Проклятая ночь их себе забрала.
И криком в груди и светом из глаз
Застыло отчаянье: - Выпусти нас!

Мне некуда было возвращаться. Свет в окнах Ларисы напоминал о тех счастливых днях, когда ее бабушка усаживала меня за стол и кормила обедом, с первым, вторым и компотом. Но теперь это были чужие окна. Но самое страшное ждало меня дома. Я понял, что он, дом мой, чужой. Или я стал чужим. Что-то случилось с моей душой. Она не узнавала, отказывалась признавать окружающее за свое.

Я включал музыку. Это были Скорпы. Я лежал в темноте своей детской комнаты, а душа разрывалась от звуков и слезы лились из глаз, и душили, и тушили жар разгоравшийся в сердце.

Шел великий пост. Я подумывал о вечном. От духах бесплотных, о демонах, изводящих мою душу. Может Лариса в моей голове это демон, мучающий меня, приходящий во снах, ноющий, и скорбящий, отнимающий у меня жизнь, дух бесплотный, который никакого отношения не имеющий к цветущей двадцатилетней девице? Может демоны желают смерти моей?

Я видел сон. Во сне я встал и подошел к окну. Под окном сидел огромный пес, который смотрел на меня. Мой добрый друг. С четвертого этажа он казался таким крупным, что вблизи был наверное размером со льва. Я позвал домой друга Виталия. Сказал, что со мной происходят странные вещи. Он знал, что я пишу стихи и страдаю от несчастной любви. И он тоже верил в мистику.

Я встретил его на автобусной остановке, и мы пошли к моему дому. Ветер на моей улице всегда дует как в трубе, но то, что произошло дальше выходило за рамки обычного. Ветер резко усилился, идти становилось все труднее. Метрах в ста от дома ветер завыл воем и остановил наше движение. Чтобы сделать шаг, нужно было наваливаться на упругий поток, напиравший на грудь. Виталий возопил: Ванюха! Что это?.

Вечер мы провели в разговорах о том, о сем и ни о чем. Я рассказал ему, что очень страдаю от несчастной любви, что пишу стихи, что мне очень плохо, и мне кажется, что духи бесплотные ждут удобного момента расправиться со мной. Он усмехнулся. А утром, когда мы проснулись, Виталий выглянул в окно и сказал: Вань, не смотри. Я выглянул. На снегу, на газоне, кто-то ногами вытоптал крест.

На теле ран не счесть,
Нелегки шаги.
Лишь в груди горит звезда.
И умрёт апрель,
И родится вновь,
И придёт уже навсегда.
В.Цой

Апрель был еще далеко. А в груди звездой горела боль. Но нужно было каждый день ходить в институт и делать вид, что ты нормален. И каждый день видеть Ларису. Боль, отупляющая, нестерпимая боль. Сережа. Лариса. Сережа. Лариса. Я так больше не могу.

Однажды мы программировали микропроцессор с лампами. Я поднес руку, и лампы погасли. Я убрал руку, они снова вспыхнули. Я поднес руку, они погасли. Преподаватель быстро унес прибор, и сказал, что я могу пойти погулять.

Постепенно я все больше погружался в собственный ад. Сон приносил какое-то облегчение. В нем я в шкуре кота мог носиться по крышам, путешествовать по интересным местам, летать. Полеты, правда, заканчивались бесславно, когда я понимал, что не я управляю полетом, а словно бы кто-то несет меня в своих когтях. Попытка извернуться и посмотреть заканчивалась ужасом падения. Бывало, я поднимался в воздух на глазах у людей, и это было незабываемое впечатление от производимого эффекта, отражавшегося на их лицах.

А он придёт и приведёт за собой весну
И рассеет серых туч войска.
А когда мы все посмотрим в глаза его,
На нас из глаз его посмотрит тоска.
И откроются двери домов.
Да ты садись, а то в ногах правды нет.
И когда мы все посмотрим в глаза его,
То увидим в тех глазах солнца свет.
В.Цой.

По дороге в институт я разглядывал лица людей. Глаза у многих были пустые. Не живые. Как бы пластиковые. А в некоторых горел свет. Я вглядывался в них. Я поражался новым ощущениям в моем теле. Оно все стало как бы новым органом чувств. Мне могло вдруг стать холодно или жарко. Те или иные чувства я переживал сразу всем телом. Мог плакать всем телом, смеяться всем телом. Иногда возникало жжение чуть ниже правой ключицы. Это был знак. На подходе к институту я встретил женщину средних лет и ужас пронзил меня – она была смертельно больна. Она смотрела на меня, не понимая, почему юнец вылупился на нее, словно знакомый. Я опустил глаза и пошел своей дорогой. В институт. В это день Виталий спросил у меня: Ванюха, что у тебя с глазами? - А что? - Они страшные. Как две черные дороги!