Страх-2. Мопассан

Посвящается Ж.-К. Гюйзману

После ужина мы поднялись на палубу. Перед нами расстилалось Средиземное море, на поверхности которого не было ни одной морщинки, и большая Луна отбрасывала на воду переливчатый блеск. Большое судно скользило, извергая в усеянное звёздами небо высокую извилистую струю чёрного дыма, а позади нас белая вода, взволнованная проходом тяжелого корабля, взбитая его лопастями, пенилась, скручивалась и так искрилась, словно закипел лунный свет.
Мы стояли на палубе группой из 6-8 человек и восхищались морским пейзажем, повернувшись в сторону Африки, куда мы направлялись. Капитан, куривший сигару, внезапно возобновил разговор, начатый за ужином.
- Да, я испугался в тот день. Судно 6 часов оставалось с пробоиной, напоровшись на скалу. К счастью, вечером нас подобрало английское судно, случайно заметившее нас.
Тогда один высокий мужчина с загорелым серьёзным лицом, по виду которого угадывалось, что он много путешествовал и повстречал много опасностей, в глазах которого ещё хранились те странные пейзажи, которые ему довелось повидать, и который производил впечатление отважного человека, впервые заговорил:
- Вы говорите, капитан, что вы испугались. Я вам не верю. Вы неправильно выбрали слово, оно не подходит к ощущению, которое вы испытали. Энергичный мужчина никогда не чувствует страха перед лицом грозящей опасности. Он бывает взволнованным, возбуждённым, встревоженным, но страх – это другое.
Капитан ответил, смеясь:
- Чепуха! Говорю вам, я испугался.
Тогда мужчина с бронзовым лицом медленно произнёс:
«Позвольте мне объяснить! Страх (и самые смелые люди могут испытывать его) – это что-то ужасное, это жестокое чувство, словно разложение души, словно спазм мысли и сердца, когда при одном лишь воспоминании по телу идёт дрожь. Но страх не имеет места у смелых людей ни перед атакой, ни перед лицом неминуемой смерти, ни перед какой-либо другой известной формой опасности: он имеет место лишь в некоторых ненормальных обстоятельствах, при некоторых таинственных влияниях, при непонятных рисках. Настоящий страх – это реминисценция фантастических ужасов прошлого. Человек, который верит в призраки и которому кажется, что ночью он увидел привидение, должен испытывать страх во всей его полноте.
Я испытал страх при свете белого дня, лет десять тому назад. Я также почувствовал его прошлой зимой, декабрьской ночью.
И, однако, я встречал много опасностей, казавшихся смертельными. Я часто сражался. Меня бросали на смерть грабители. Меня как повстанца приговаривали к смерти через повешение в Америке, и я бросался в море с борта судна у берегов Китая. Каждый раз я думал, что погиб, и принимал это смиренно, без грусти и сожаления.
Но страх – это другое.
Я почувствовал его в Африке. Тем не менее, страх – это дитя Севера: Солнце рассеивает его, как туман. Заметьте это, господа. На Востоке жизнь не ставится ни во что, люди живут с покорностью; ночи там светлы, в них нет тех смутных пугающих вещей, которые беспокоят мозг северных жителей. На Востоке можно знать панику, но не страх.
Так вот что произошло со мной в Африке.
Я пересекал большие дюны на юге Уарглы. Это один из самых странных краёв в мире. Вы знаете бесконечные пески на пляжах океана. Так вот, представьте себе, что весь океан сам превратился в песок посреди урагана, представьте себе беззвучную бурю из неподвижных волн жёлтой пыли. Они высоки, словно горы, эти неровные волны, как будто приподнятые стихией, но ещё более высокие и рифлёные, как муар. На это яростное, немое и недвижимое море пожирающее солнце юга отбрасывает своё беспощадное прямое пламя. Надо преодолевать эти полоски из золотого пепла, подниматься и спускаться, опять преодолевать, бесконечно преодолевать их, без отдыха, без тени. Лошади хрипят, утопают в песке по колено и скользят по этим холмам.
Мы шли вдвоём с другом, с восемью спаги, с четырьмя верблюдами и с погонщиками. Мы не разговаривали, изнурённые жарой, усталостью и жаждой. Внезапно один из наших людей издал крик. Все остановились, и мы замерли от изумления перед необъяснимым феноменом, знакомым тем, кто путешествует по затерянным местам.
Где-то перед нами в непонятном направлении стучал барабан, таинственный барабан среди дюн. Он стучал отчётливо, то громче, то тише, и останавливался, а затем начинал стучать вновь.
Испуганные арабы переглядывались, и один из них сказал на своём языке: «Смерть над нами». И внезапно мой спутник, мой друг, почти мой брат упал с лошади, головой вперёд, сражённый солнечным ударом.
На протяжении двух часов, пока я пытался его спасти, этот барабан наполнял мои уши своим непрерывным, монотонным звуком, перемежающимся и непостижимым, и я чувствовал, как в моих костях скользит страх, настоящий, отвратительный страх перед лицом этого любимого трупа, в этой залитой солнцем дыре между четырёх песчаных гор, тогда как неизвестное эхо доносило до нас быстрый стук барабана в 200 лье от какой-либо французской деревни.
В тот день я понял, что такое страх. Я узнал это ещё лучше в другой день…»
Здесь капитан перебил рассказчика:
- Простите, сударь, но этот барабан – что это было?
Тот ответил:
«Не знаю. Никто не знал. Офицеры, часто удивлённые этим особенным шумом, обычно объясняют его эхом, которое увеличено волнистостью дюн, градом песчинок, разносимых ветром и ударяющихся о пучки сухой травы, так как замечено, что этот феномен образовывается вблизи небольших растений, иссушённых солнцем и жёстких, как пергамент.
Этот барабан был всего лишь акустическим миражом. Вот и всё. Но я узнал об этом позднее.
Я перехожу ко второму эпизоду.
Это было прошлой зимой, в лесу на северо-востоке Франции. Ночь сгустилась раньше на 2 часа, настолько тёмным было небо. Меня вёл крестьянин, мы шли бок о бок по тропинке под сводом сосен, в ветвях которых выл ветер. Между верхушками виднелись бегущие облака, которые словно сбились с пути, словно бежали от чего-то ужасного. Порой, когда сильный порыв ветра сотрясал весь лес, все деревья склонялись с единым вздохом страдания, и меня наполнял холод, несмотря на быстрый шаг и тёплую одежду.
Мы должны были поужинать и переночевать у лесника, чья сторожка была недалеко. Я ходил туда на охоту.
Мой проводник иногда поднимал глаза и шептал: «Тоскливая погода!» Затем он начал рассказывать мне о людях, к которым мы шли. Отец убил браконьера 2 года тому назад и с тех пор ходил мрачный, словно его преследовали воспоминания. Два его женатых сына жили с ним.
Сумерки были глубокими. Я ничего не видел ни перед собой, ни вокруг себя, и все ветви, стучащие друг о друга, наполняли ночь беспрерывным шорохом. Наконец, я заметил свет, и вскоре мой спутник постучал в дверь. Нам ответили женские крики. Затем приглушённый мужской голос спросил: «Кто там?» Мой проводник назвался. Мы вошли. И увидели незабываемую картину.
Седовласый старик с безумным взглядом, с заряженным ружьём в руках ждал нас посреди кухни, в то время как два дюжих парня, вооружённых топорами, стерегли дверь. Я различил в тёмных углах двух женщин, стоявших на коленях, повернувшись лицом к стене.
Когда мы назвали себя и объяснили цель своего визита, ситуация разъяснилась, и старик поставил ружьё обратно к стене и приказал приготовить мне комнату. Затем, так как женщины не шевелились, он резко сказал мне:
- Видите ли, сударь, я убил человека 2 года назад, ровно 2 года назад ночью. В прошлом году он приходил за мной. Этой ночью я жду его вновь.
Затем он сказал таким тоном, что я улыбнулся:
- Ну, мы и приготовились.
Я успокоил его, как мог, и был счастлив, что пришёл к ним именно в тот вечер и увидел это зрелище суеверного ужаса.
Я начал рассказывать разные истории, и мне почти удалось успокоить их всех.
Рядом с очагом спала собака, спрятав нос в лапы – старая собака, почти слепая, усатая, похожая на человека.
Снаружи остервенелая буря била в стёкла избушки, и в узком квадратном отверстии, сделанном в двери по типу глазка, я увидел, как неистово колышутся деревья в свете зарниц.
Несмотря на все усилия, я чувствовал, что вся семья объята страхом, и каждый раз, когда я пытался заговорить, все уши прислушивались к тому, что происходило за дверью. Устав успокаивать этот глупый испуг, я попросил постелить мне, но в этот момент старый лесник подскочил на стуле, вновь схватил ружьё и залепетал: «Вот он! Вот он! Я его слышу!» Женщины вновь упали на колени в углах, спрятав лица, а сыновья вновь взялись за топоры. Я собирался опять успокаивать их, когда спящий пёс внезапно проснулся, поднял голову, вытянул шею и, глядя в огонь своими угасшими глазами, издал жуткий вой, от которого обычно вздрагивают путники вечером в деревне. Все глаза оборотились на него. Теперь он был неподвижен, встал на лапы, словно видел что-то, и выл. Вся его шерсть вздыбилась на спине. Побледневший сторож закричал: «Он чует! Он чует! Он был там, когда я убил». Женщины начали выть вместе с собакой.
Сильная дрожь пробежала по моим плечам против моей воли. Видеть собаку в таком состоянии, в этом месте, в этот час, среди растерявшихся людей, было жутко.
Собака выла час, не двигаясь. Она выла, словно в тоскливом сне, и в меня проникал страх. Страх чего? Разве я знал? Это был страх, и всё тут.
Мы оставались неподвижными, бледными, в ожидании ужасного события, навострив уши, с бьющимися сердцами, тревожимые малейшим шумом. Собака начала крутиться по комнате, тыкаясь в стены и всё ещё воя. Эта собака сводила нас с ума! Тогда крестьянин, который меня привёл, бросился на неё в пароксизме страха и ярости и, открыв дверь, выходящую в маленький двор, выбросил животное прочь.
Немедленно наступила тишина, и мы погрузились в неё, пугаясь ещё больше. И вдруг мы подпрыгнули все вместе: какое-то существо скользило снаружи по стене, затем миновало дверь, которую будто попробовало открыть неуверенной рукой, и всё стихло на 2 минуты, которые показались нам бесконечными. Затем существо вернулось, вновь скребясь по стене, как скребутся ногтями дети, а затем в окне над глазком внезапно показалась белая голова с горящими глазами. Изо рта вырывался неясный звук, жалобный стон.
Тогда в кухне раздался выстрел. Старик выстрелил из ружья. Немедленно подоспели сыновья и загородили окно большим столом, который укрепили буфетом.
Клянусь вам, при звуке выстрела, которого я не ожидал, моё сердце так сжалось, тело и душа так встрепенулись, что я почувствовал, как теряю сознание, готовый умереть от страха.
Мы оставались там до рассвета, не в силах пошевелиться, сказать хоть одно слово, скованные невыразимым ужасом.
Никто не решался разбаррикадировать дверь, пока мы не заметили в щели ставня тонкий луч зари.
Возле двери лежал труп старого пса с пулей в глотке. Пёс выбрался из двора и подошёл к этой двери, прорыв ход под палисадом».
Мужчина с бронзовым лицом замолчал, затем добавил:
- В ту ночь я не встретил никакой опасности, но я бы лучше вновь испытал все те часы, когда подвергался самым серьёзным угрозам, чем ту минуту, когда старик выстрелил в бородатую голову в окне.

23 октября 1882
(Переведено 14 июня 2018)