Новый нож
- У меня же нет квитанции, - с надеждой сказал Бродский.
- Зяма, она у тебя в портмоне. Я утром позаботилась об этом.
Бродский сунул дело в портфель.
- Если полковник будет спрашивать, я уехал в Сизо, – сообщил он секретарше и двинул в химчистку. Думал, что проторчит час или полтора там, но повезло… Очереди не было, и он быстро получил шубу Фаины, пахнущую каким-то химическим, тревожным запахом. В кармане после оплаты осталась только мелочь – за шубу ему пришлось еще добавить его обеденный рубль. Теперь появилось время изучить дело, да и в тюрьме сейчас был обед.
Про мужчину на фото нельзя было сказать, что он мог убить: приятная наружность, глаза ничего не прятали, смотрели на Бродского прямо с какой-то укоризной. Впрочем, внешность может быть очень обманчива. " Так, - бормотал Бродский, - Скрябин Антон Васильевич, 50 лет, родился в Ставрополе, искусствовед, место работы - Городской музей. Проживает: проспект Ленина, 20, кв. 45. Убил жену. Так, так … Протокол осмотра…фото…общий вид места происшествия, нож… Он же крупным планом… обычный кухонный, длина лезвия 18 сантиметров, так… на ручке три заклёпки… фото ножа прилагается. Сам пришел в милицию. Чистосердечное признание. “Я… такой-то, - ну ясно - во время ссоры, в состоянии аффекта... произвел четыре удара… так... Молодец Смирнов, провел экспертизу…, так, вменяем и до, и после преступления. В момент совершения убийства себя не контролировал, раскаивается…”.
Бродский оторвался от чтения и посмотрел в решётчатое окно с "намордником", из-за которого была видна только узкая полоска голубого неба - скукоженный намек на бесконечность. Он вдруг представил себя большой птицей в клетке, мечтающей о небе…
Профессию следователя Бродский выбрал в двенадцать лет. На день рождения отец купил ему велосипед “Орлёнок”. На следующий день на улице парень, старше и сильнее его, нагло отобрал этот велосипед. Бродский не запомнил его лица. В памяти осталась кепка- восьмиклинка, надвинутая на глаза. Он плакал - от бессилия. Отцовский подарок, ожидаемый ещё с прошлого года, пропал, испарился. Это был, пожалуй, первый серьёзный удар, который преподнесла ему жизнь. Потом были потери и неудачи, но тот велосипед он запомнил навсегда.
- За что же ты её, сердешный, ножичком, того… Достала она тебя, достала… Но зачем ножичком-то, - бормотал Бродский.
Зазвонил телефон.
- Зяма, это ты?
- А ты кому звонишь?
- Не груби! Ты шубу забрал?
- Забрал.
- Ты её хорошо осмотрел? Помнишь, под мышкой было пятно? Они его вывели?
- Под какой? Правой, левой? – По правде сказать, Бродский ничего не проверял.
- Под левой.
- А, под левой! Под левой всё в порядке.
- Подкладку не порвали?
- Всё в порядке! Всё чики-пуки!
- Какие пуки, он ещё хохмит! После работы зайди в Гастроном и купи два десятка…, а лучше картон яиц и не забудь масло…
- Я все деньги отдал на твою шубу. У меня одна мелочь осталась, так что с маслом и яйцами придется…
- Я так и знала! Займи у майора, как его… Паташкина.
- Фаня, я в СИЗО…уймись, сходи сама…
В дверь постучал конвойный.
- Всё, хенде хох… то есть, ауфидерзейн, - Бродский выключил телефон.
Вошел сержант:
- Товарищ следователь (Бродский в то время был юристом первого класса), подследственный Скрябин доставлен для допроса. Разрешите ввести?
- Давай, вводи…
В допросную, как-то бочком, вошел Скрябин.
“Как этот ботаник, - подумал Бродский, - на такое пошел. На вид - домашнее животное”.
Скрябин уселся на привинченный к полу табурет и поправил, съехавшие на нос, очки.
- Фамилия, имя, отчество…
Порядок – есть порядок, следователь обязан соблюсти форму допроса.
- Рассказывайте, что случилось, по какой причине, когда и где. Поговорим о деталях…
Скрябин заёрзал на табуретке. Этот кошмар ему не хотелось вспоминать.
- Я же написал чистосердечное признание, там все написано…
Зазвонил телефон. Бродский извинился перед Скрябиным и ответил. Говорить при подследственном он не мог, только, молча, слушал, как Фаина возмущенно что-то выговаривает ему... Скрябин же ничего не разбирал в доносившихся звуках из телефона, но по тому, как скривил рот, ему было понятно, кто звонит. Бродский и бровью не повел:
- Хорошо, договорились, завтра буду в Крестах к 10 часам… - и выключил телефон.
- Ну, хорошо, - Бродский откинулся на спинку стула, разглядывая узкую полоску бесконечного неба в окне… Краем глаза он заметил, что Скрябин тоже смотрит на окно…
На третьем году супружества Бродский почувствовал, что не испытывает к жене ни страсти, ни нежности. Она же рассматривала его, как часть своего гардероба. Бродским овладело безразличие, он понимал, что ничего нельзя исправить: семейная кастрюля пыхтела на медленном огне, разочарования сидели в душе как пули, которые невозможно вытащить. Иногда они давали о себе знать, но потом всё проходило. Что радовало? Какие-то примитивные, простые вещи – сходить попариться в баню, попить пива, на работе попадались интересные дела, удивляющие его: в то время он ещё не разучился удивляться. Как патологоанатому, который видит на работе только трупы, так и Бродскому приходилось работать с человеческими мерзостями. А это не прибавляет, знаете ли, оптимизма. Жизнь шла своим чередом. Иногда он задумывался, зачем просыпается утром. Наверное, новый день рождал в его душе ожидание нового, а это давало энергию. Энергию… энергию заблуждения. Он это чувствовал и все равно чего-то ждал от жизни… “Это просто я привык жить… Жизнь - большая привычка, - думал он, - опять же дети… А что дети, они уже далеко, в Израиле. Может там другая жизнь… Да нет, такая же, только декорации другие…”
Раздался звонок, Скрябин усмехнулся. Бродский выключил электропитание телефона.
- Продолжайте, значит, вы говорите, сначала было всё хорошо…
- Ну да… Понимаете, я искусствовед, зарплата - сами понимаете, не ахти…На этой почве начались ссоры... Появилась отчужденность. Примирения потеряли сладость… Я изучил все её привычки за эти годы…
" А мы ведь с ним в чём-то похожи, - уныло подумал следователь".
В дверь постучали. На пороге показался начальник по режиму, хороший знакомый Бродского:
- Простите, товарищ следователь, вас жена разыскивает. Вы на звонки не отвечаете, - с уловимой издёвкой сказал он.
Бродский встал и подошел к приятелю:
- Скажи, что я уехал в морг, - у меня там опознание… или придумай чего-нибудь, она мне не даёт работать, – тихо сказал он.
- Зяма, с тебя пара пива! На праздники поедем? Ты не передумал?
- Иди уже… Да, постой. Дай пятёрку до зарплаты…
Закончив допрос, Бродский поехал к себе в Управление, запер дело Скрябина в сейф и отправился домой.
Фаину особенно бесило, что Бродский во время её выступления, гад такой, молчал как рыба об лед. Когда она выдохлась и ушла в спальню, он пошел на кухню и, чтобы чем-то заняться, достал из кладовки электрическое точило и начал точить большой нож. На шум прибежала жена.
- На кой чёрт ты точишь этот нож, я его хотела выбросить. Смотри, я купила новый, - она открыла ящик стола и вынула огромный блестящий нож, - даже об этом я должна заботиться? Я тебя спрашиваю или кого?
Бродский, молча, как завороженный, смотрел на нож… лезвие, заклёпки… точь-в-точь такой же, как и на фото в деле об убийстве… Неприятный холодок пробежал по его спине…
Свидетельство о публикации №218061401665