СВВ. 14. Исчезновение героя

В бывший дворянский дом на старом Арбате, примерно в середину его, была втиснута одна из множества антикварных лавок, которую содержали в доле Гринев, его старший приятель Каляда, и еще один, фамилия которого позабылась, а след утрачен в далекие девяностые. Его доля, имелся слух, перекочевала каким-то образом к Каляде, но история эта – не нашего ума дело. Мало ли чего переходило из рук в руки в то смутное время, когда лучшие люди страны были еще бандитами, преподавателями, разведчиками. Время оно, в которое, с хрустом отхватив от страны как от пирога с хрящеватым мясом, «большие люди» сами попадали в чей-то желудок. Когда вор отбирал у вора, чтобы стать честным. И чем больше отбирал и дольше жил – тем честнее и солиднее становился, тем лучше служил отчизне. Но не будем развивать тему, которая туда еще заведет…

Полученное Ильей от Марии Оскаровны наследство, помимо квартиры в центре Москвы, включало несметное число малоценных с исторической точки, но пригодных для продажи вещиц, вроде статуэток и мелкой мебели. Это-то имущество, плюс открывшийся в нем талант к торговле превратили прыщавого аспиранта, устроившегося продавцом на полставки, в полноправного участника предприятия. И момент случился удачный: Каляда как раз разводился с одной женой и боролся за счастие с другой, поначалу не дававшей ухажеру надежд, но постепенно что-то в нем разглядевшей.

В самом деле, был он не слишком опрятным толстяком, близоруким и подозрительным, привыкшим жить скрытной жизнью, предпочтительно – в сводчатой каморе под магазином, единственное окно которой вровень с тротуаром выходило в гулкий и темный двор, полный голодных кошек. В дни окаянной страсти он был порывист и мягок одновременно, совершенно отстранился от дел, и Гринев тогда «вытянул» магазин, не дав ему разориться и быть пожранным стервятниками-соседями, давно имевшими на него аппетит. В итоге Илье досталось тридцать процентов доли и даже что-то вроде сдержанной ровной дружбы – наивысшего расположения к человеку, которое мог предложить Каляда. Истинной и долгой любовью он награждал лишь старинные вещицы, с которыми просиживал сутками.

Помимо старины, смирной и безопасной, он питал приязнь к бездомным детям любой породы. Мог до икоты накормить уличного щенка, выудив из сумки бутерброд величиной с будку, в котором шесть слоев колбасы громоздились на ложе нарезного батона. Всего взрослого, загрубелого и большого он тщательно сторонился, считая его бесовским орудьем, способным только на гадость ближнему. К самому себе толстяк относился также, с отстраненным пренебрежением – от этого всегда имел хмурый вид и многую радость пропускал в жизни, ища мимолетного утешения у женщин.

Такой он человек – этот Каляда, сын херсонского инженера, повесившегося от несчастной любви вскоре после рождения сына.

Теперь он находился в полной разрухе чувств и буквально изводил себя вопросами, пытаясь угадать, что и как могло случиться с Ильей. Нет, он не терзался особенно за его судьбу – это было бы уже слишком, но беспокоился за привычный ход вещей. Потеря трудолюбивого компаньона подвигала Каляду что-то срочно предпринимать, а этого он не любил. Привык за годы к покою, к надежной суете своего партнера, который как-нибудь все решит, выкрутится, придумает.

Закрыв раньше времени магазин, шепча под нос, потея и двигая от нетерпения нижней челюстью (таксист выдохнул с облегчением, освободив от него машину), он поднялся к квартире Гринева и позвонил, питая надежду, что тот просто заболел или впал в запой.

Вместо компаньона ему открыла до черна загорелая степная красавица, которую он сразу вспомнил: Дэба Батоева, давняя подруга Ильи. Неужели женился и уезжает?! Каляда почувствовал, что ему не хватает воздуха.

– Что? – спросила дама нетерпеливо.

Стоя на пороге Каляда объяснил причину своего появления и неделикатно поинтересовался, не видела ли она Илью.

– Нет, не видела. Заходи. Можешь не разуваться.

От двери до самой кухни валялись как тюлени баулы и рюкзаки, оставляя узкий проход вдоль стенки. В ванной завывала стиралка. Под ногами похрустывал на ходу песок.

Каляда покосился на груду скарба, надеясь, что в него не затесалась змея или скорпион. Род занятий Дэбы он уважал, хотя и не понимал, как человек может добровольно мучить себя в пустыне. По сравнению с антикваром, археолог – все равно, что боевой офицер рядом с тыловым интендантом.

Дэба же, одетая в шорты и майку с девизом «OFF!» велела рассказать поподробнее и продолжила разбирать вещи, вооруженная бездонными пластиковыми мешками. Ее вид не сулил ни йоты гостеприимства.

Каляда повторил слово в слово уже рассказанное: что Илья пропал и что никаких подробностей ему не известно, и он сам хотел бы расспросить Дэбу на этот счет.

– Я утром только приехала. Он мне не муж, чтоб его искать.

Затем Каляда, без лишних разговоров, был пристроен выносить мусор. И тогда только, когда вынес, был допущен в кухню и облагодетельствован бутылкой диетической кока-колы. Затем снова поработал вьючным животным, но уже в пределах квартиры.

Жалобы на одышку, голод, срочные дела, обеспокоенность судьбой товарища и так далее были проигнорированы – пока вещи не оказались разобраны, Каляда находился в рабстве. Дэба не терпела беспорядка, и возражений от всяких приблудных мужиков, пытающихся отлынить от работы, не принимала.

В конце концов, уже за полночь труд несчастного был вознагражден омлетом со жгучим перцем (все же у нее оставалась совесть). А затем, помыв за собой посуду, он был беспардонно выставлен вон.

Единственное, что в итоге удалось узнать Каляде, это то, что Илья не покончил с собой – во всяком случае, не сделал это у себя дома. А также не оставил никаких записок на видном месте, объясняющих его отсутствие.

Это выглядело как ноль с любой стороны – круглый и безразличный, не желающий ничего объяснять, сколько его не три.

Закрыв за посетителем дверь, раздраженная и усталая Дэба улеглась в ванну, налив до подбородка прохладной воды. Каляда ей не нравился. Занимал слишком много места, докучал бредом и вообще – она не любила толстых. Для Тундры, как ее в шутку прозвал Илья, мелочь вроде отсутствия кого-то месяц-другой, не являлась поводом для раздумий. Квартира эта служила для нее перевалочным пунктом, очередной точкой на карте, по которой она носилась зигзагами со школьных времен, успев к тридцати пяти выучить десяток языков, защитить докторскую и счастливо избежать брака, хотя ухаживали за нею многие.

– Пошляется и вернется, не маленький, – отмахнулась она напоследок от Каляды, тряся написанной на фарси книжонкой, из которой летел песок.

Каляда же, не добившийся ничего, поверженный и печальный, долго спускался вниз и на улицу вышел в крайне смятенных чувствах. Усевшись в таксомотор, обругал себя нехорошим словом, посетовал, что наткнулся на дерзкую пассию Гринева, так некстати приехавшую к нему, помянул дурно и компаньона, словно провалившегося сквозь землю, а затем долго сердито перебирал в голове варианты, отчего все могло случиться, как быть дальше и стоит ли ему заявлять в полицию?

В самом деле, что я ему – родня, что ли? И решил никуда не заявлять. В голове мелькнуло, что процент с доли, раз Илья сбежал, можно тоже не отчислять. Пусть попрыгает!

Чтобы совершенно добить страдальца, погруженного в печальные мысли, таксист привез его в Коньково вместо Филевской.

– Прости, брат! Два день в Москва, – не смущаясь, объяснил тот, разворачивая дребезжащее авто, пока пассажир стучал в навигатор адрес, втолковывая вознице матом, кто он есть в этой жизни.

В ту ночь Каляда не сомкнул глаз. А на следующий день, в который Илья, как вы догадываетесь, снова не появился, случилось нечто загадочное. Именно: с окна, служившего одновременно витриной, вдруг исчез вазон с крестьянками и снопами, годы стоявший там, – слишком большой, чтобы украшать стол, и недостаточно внушительный, чтобы облагородить сад.

В лавке при этом находились лишь сам хозяин да чахлый старик Изотич – любитель всякой мелочи вроде этикеток и талонов советского общепита, выдававшихся работникам каким-нибудь резино-асбестовым комбинатом.

Сопоставив в уме тяжесть и габариты вазона с фигурой столетнего Изотича, с трудом переставлявшего ноги, Каляда отмел подозрения в его адрес как противоречащие природе вещей, правилу рычага и законам гравитации. После этого осталось одно: впав в состояние аффекта, он сам у себя украл, спрятал, а теперь напрочь забыл об этом – что не лезло ни в какие ворота.

Каляда задумался и даже прикрыл глаза, стараясь восстановить ход событий.

Вазон определенно имелся, когда он открывал магазин, и был на месте не далее получаса тому назад, потому что он безуспешно пытался сбыть его косоротому итальянцу в шляпе, пахнущему духами, – сквалыге, который так ничего и не купил. После в магазин никто не входил, как и сам хозяин не покидал узкого прохода за прилавком – в силу тучности и природной лени он вообще старался не забираться туда, оставив эту мороку Илье, а уж если попадал, то оставался там до предела долго, когда невозможно было терпеть или пора было закрываться на ночь.

– Мистика… – пробормотал Каляда, глядя на пустой подоконник. Затем придвинулся к нему боком, смахнув с прилавка зеленую гжельскую синичку, и внимательно изучил поверхность.

Чудесам не было предела: на подоконнике отсутствовал даже след от исчезнувшего вазона. Ровный слой пыли покрывал доски. Лишь в углу пристроился виниловый диск с фортепьянными эскападами Брамса да свисал на цепи угольный чугунный утюг, стоивший двадцать долларов с пятидесятипроцентной скидкой по случаю… случай менялся от раза к разу, но утюг упорно никто не брал.

Каляда потер ладонями глаза, пригладил волоски над ушами и вздохнул как пробитая волынка. Изотич по-черепашьи посмотрел на него и тихонько вышел. Каляда поспешил за ним, запер дверь и молча сошел в подвал.

Он до изумления напился в тот вечер в своей каморке, но и литр французского коньяку не принес облегчения упавшему духом антиквару.

***

– Ай, мама! – взвизгнула Варенька, отскакивая от разлетающихся осколков. – Илья, ну ты что?! Растяпа!

На полу в прихожей покоились останки расписного вазона. Из дверей уже выглядывали соседи: мол, «что случилось?», «велика ли потеря?», и «у нас вот тоже был случай…»

– Ну… не удержал, – сказал Илья, разводя руками.

– Ну?! – наседала на него Варенька, осторожно переступая босыми ножками, чтобы не напороться на битье. – Шикарная была ваза! Может, склеить получится? Ах, Илья…

– Что «ах, Илья»? Тяжелая как слоновий зад. Да и велика она для квартиры. Хрен с ней, с вазой с этой! Другую купим.

– Как так, хрен?! – возмутилась Варенька. – Дорогая вещь, между прочим. Ты что, барон?

– На кой ее вообще было трогать? Стояла и стояла себе! Протере-еть, протере-еть… – передразнил он супругу. – Протерла? Рада теперь?

– Ты ее уронил, а не я, и не надо спихивать!

– А… – отмахнулся Илья, потому что бывает так, когда и есть, что сказать, но сказать нечего.