Воришки

(Медиумический рассказ, написанный при помощи "яснослышания".)


  - Сегодня тепло, - сказал интеллигентного вида мужчина. Он отбросил от себя слугу, пытавшегося насильно одеть своего барина в тёплое пальто. – Не надо этого, я уж не маленький. Скажи своей барыне, - он подчеркнул «своей», - я не позволю собой управлять.
Слуга мял в руках предложенное пальто и тихо-тихо всхлипывал: удар пришёлся под ребро, а он был хилый малый.
  - Ладно, ладно, прости уж, не хотел, - спрыгнул со ступеньки и опрометью, по-молодецки, бросился бежать, будто будет погоня, - и ещё, - уже крича куда-то вдаль, - не мешай мне жить!
  - Не буду, барин, - буркнул под нос ушибленный слуга и вернулся в комнаты.

  - Барыни нет дома, - тот же слуга, но изрядно подвыпивший, встречал нежданного гостя, - как будет? – не докладывалис-с-с, не оповещёнс-с-с.
Слуга был расторопен, но не сейчас: руки не слушались, пальто то и дело падало на пол, но, подбирая и роняя, слуга продолжал говорить:
  - Вот только что отбыли, приказывали ждатьс-с-с вас. Сказывали: Павел Сергеевич будут, пригласи в дом, пусть обождёт, буду. И ещё сказывали: срочное дело у неё, надо быть.
Продолжая бурчать под нос, слуга удалился, унося с собой скомканное пальто. Павел Сергеевич, человек сдержанный, чужого слугу вычитывать не стал, хоть со своими был строг и нянчиться бы не стал. Проходя в гостиную, он увидел новую вещь, которую раньше не замечал, её не было у Раздолиных ещё два дня назад.
  - Приметненько, - сказал он и стал разглядывать с особым тщанием, - старый скол, вот тут, - Павел Сергеевич ткнул пальцем в трещинку, да-а-а, не новая, - сказал он протяжно, скривился и продолжил изучение статуэтки восьми вершков росту, всё больше воодушевляясь. Нравилась ли? Он ещё не знал, но тягу к ней почувствовал и уже не отходил до приезда Марии Семёновны, здешней барыни.
  - Как изволили здесь без меня? Я уж Прошку отчитала. Каков наглец? Всё бы ему выпить, я не позволяю, так он, шельмец, прячет от меня…
Всё было про слугу, и «строгий» догляд за всеми, на что Павел Сергеевич не обращал внимания. В перерыве потока излияний хозяйки гость спросил:
  - А вот вещица, любезная Мария Семёновна, презанятная появилась, раньше её не замечал у вас.
  - Как же, стояла здесь, - Мария Семёновна стала озираться по сторонам, ища положенное место, - а здесь, - она указала на стоящую статуэтку, только сегодня переставили. Капкан мой подвинул.
«Капканом» она называла мужа, которого любила по-своему, но считала приёмным ребёнком, капканом, иродом рода человеческого и два три «имени» по настроению. Сейчас она искала место, где могла стоять вещь, замеченная гостем, но безуспешно пока.
  - Не трудитесь, милейшая Мария Семёновна, её здесь не было, я бы заметил раньше.
  - С чем пожаловали? - как можно спокойней спросила хозяйка.
  - Вы помните, я вам отписал просьбицу, сущий пустячок, однако без вас нельзя никак.
  - Ах, это… Ну, что ж, можно, если понемногу, не сразу…
Речь шла о двух десятинах земли под пашню, о которых уговор был давно, да никак не решалось. Земля принадлежала Марии Семёновне, но никогда распахана не была. Угодья смежные, земля пустовала.
  - Продать бы? – просил соседку Павел Сергеевич.
Но Мария Семёновна женщина властная, неуступчивая, всё медлила, не хотелось расставаться или просьбу считала неуместной: земля ей была нужна зачем-то. Вот так и тянулось год за годом.
«Скоро всё закончиться», - думал он и в очередной раз ехал навещать соседку.
  - Так что решим?
  - Ничего, Павел Сергеевич, ничего: не в этот раз.
Глубоко вздохнув, сосед расправил плечи, поклонился.
  - Не уговаривайте, не останусь, дела.
И действительно, сосед славился своими огородами, садом, разбитым на английский манер, пахотной землёй, убранной до соринки: ничего кроме насаждений не росло, не то что у других. А дела скоро становятся заметны всем кто, скучая, завернёт посмотреть, кто – нарочно полюбоваться. Вот и теперь, ещё снег лежит, а у него с пахотой решается: косы, вилы готовят – хоть не время.
  - А где Павлуша? Что-то давно не виделись.
Павлушей он называл тёзку, ровесника, друга детства – мужа «любезной» Марии Семёновны.
  - Да где ему быть? В город потащился капкан мой капканыч. Сроду не послушает, всё по-своему норовит, вот и теперь чуть слугу моего Прошку не убил…
Дослушивать сосед не стал, удалился.

  - Так, выходит, есть дельце, - это говорил Семён, брат Прошки, загибая пальцы. – Одно: ты искуситель, злодей, другое – правило не соблюдаешь. Я тебе сказал: не тащи всё подряд, приметь вначале, потом спрячь – не ищут, бери, неси мне. Вот тебе, ещё дам – не сегодня: опять будешь хорош.
Семён дал брату три рубля, велел спрятать, «чтоб не сыскать было». Тот припрятал в портках, да мимо сунул, деньги на полу оказались.
  - Подними, - брат не злился понапрасну на Прокопия, бестолков, но дело знал. Барыне угождал, пил, конечно, но безобразия не делал – терпела барыня. – Теперь другое, слушай: достань столовый нож, простой, положи на видное место, потом спроси: кто взял? Дворни много, будут спрашивать, но барыне не спеши докладывать, мол, не украден был, лежал не там. Сам, угомонятся, сделай то же с сервизным прибором, в тряпку оберни. Спроси: кто взял? А потом к барыне иди, не нравится, скажи, тебе это: «Вначале внимание не придал, а теперь – это». Барыня всё под замок спрячет, а мы сумеем взять.
 План был ясным: до столового серебра не доходило ещё, но, видно, время пришло, дорого можно продать.
  - А как же вензеля?
Неуверенный Прокопий стал бояться разоблачений. Барские безделушки, которым счёта не было, как думали братья, и фамильное достояние – его хватятся непременно. Брат был опытным в таком деле.
  - Не бойся, вор чужой – цыгане. Здесь их видимо-невидимо, скоро табором станут, знаю где, тогда и порешим.
Братья долго спорили ещё, но Прошу уговорить легко: ещё рубль и согласие Семён получил.

Праздники Раздолины любили, отмечали всегда с размахом и сегодня, как много лет назад, Павел Сергеевич ехал погостить и угоститься «у Павлуши». Супруга оставалась дома, в гости не ехала к соседям, а там от души целовались с именинниками Павлами, а вместо подарков тосты и заздравные речи. Подарков не дарили, гости знали и приезжали просто так: повеселиться и поесть. Павел Сергеевич с собой привозил много всякого съестного, что росло только на его землях, отчего разговоров за столом прибавлялось: как, да что?
На этот раз гости были в недоумении: хозяйка отлучилась, и у дворни начались неприятности. Скоро узнали причину: ограблена. Унесли серебряную посуду вместе с приборами и ещё кой-чего. Разъезжаться не стали, но праздник не получился. Поели, Павлов поздравили и с кислыми минами стали прощаться. Напоследок Павел Сергеевич порекомендовал обратиться в полицию, таких дел у них много – ниточку найдут.
Искали два дня, нашли обронённый нож и вещь, неизвестно кому принадлежащую. Мария Семёновна не узнала своей вещицы, значит, вор не свой – успокоилось нескоро. Соседи стали замечать странное: у Раздолиных появлялись люди, но разговоров о них не велось. На вопрос: «А что у вас, голубушка Мария Семёновна, гости не из нашей губернии? Своих мы знаем…»
Раздолина отвечала уклончиво или меняла тему.
Муж Марии Семёновны опустился совсем: перестал бриться, бороду не постригал, ходил в обносках. «Капкан» превратился в «убогого», так и величала его жена: «мой убогий». Причину узнать не удавалось, пока не нагрянул с обыском полицейский пристав. Вот тут и началось: выяснили, куда грабители прятать смогли награбленное. Имение Раздолиных находилось вблизи от города и слуги по поручению госпожи могли бывать в лавках, встречаться с ворами. Кто ходил, выяснить не удавалось: все оставались на виду. Мария Семёновна держалась за сердце, пила капли, прописанные доктором, и лепетала: «Не знала я, не знала…»
Вещи прошли ревизию, и тут обнаружилась странная статуэтка, потерянная год назад одним ювелиром. Найти её не представлялось возможным и скоро забылось. Теперь она стояла на виду, и только опись пропавших вещей за последние месяцы, куда вписывались и безнадёжные, вроде этой статуэтки, помогла опознать пропажу. Выяснить, как смогла оказаться украденная вещь в гостиной уважаемой в губернии дамы, не представилось возможным. Она всё отрицала, дворня мотала головами, больше боясь свою госпожу, чем полицейского. Муж сидел у себя в кабинете, его не трогали –      больной. Так ничего не добившись, уехали, барыню обложили «налогом» за расследование, вещи изъяли.
Про потерянное серебро Мария Семёновна не вспомнила, но когда нашли, опознала: и герб, и вензеля указывали на её род. Проданное однажды, оно снова было украдено и, как подозревал пристав, теми же воришками. Не хватало ножа и вот вам доказательство: нож цел. Единственный из огромного фамильного сервиза он лежал на своём законном месте, поджидая собратьев.
Дело ещё больше осложнилось: виноватых нет. Господа искали, гости подтвердили – праздник был испорчен. Случайно замеченный Семён, дал ниточку расследованию. У Семёна брат, Прокоп, служил у барыни, пользовался доверием и воровал. Вместе они проворачивали дело одно за другим. Прокоп отлучаться не мог: дворовый, крепостной. Семён в армии служил, с увечьем домой отпущен был, свободу получил. Ходил, как хотел, в городе бывал и жил там и тут. Прокопа сбил он: воровать научил, деньги давал за сбытый товар и себе оставлял остальное. Деньги выйдут, снова ищут, разбой учиняют. Что не продать, господам ставят, будто их.
 Бедная Мария Семёновна чувствовала себя обманутой всеми и мужем и зятем, что увёз дочь, и слугой, которому доверяла как себе. Она сидела и, не плача, дышала, глубоко забирая в себя воздух.
  - Павел! Прости ты меня, ведь на тебя думала. Бегаешь, скрытый, себя забывать стал, вот и решила – не в себе, воровство, вроде болезни у тебя…
Она долго каялась. Павел Арсеньевич слушал молча, ему надоело, он встал и отправился к себе в кабинет. Он уехал.

Лечиться предлагали доктора, нанятые женой. Выписывали микстуры, даже мази на голову для «успокоения» - всё перепробовала обеспокоенная супруга, чтобы муж не воровал больше. Наезжали столичные и выписанные из другой губернии, чтоб соседи не прознали. Сама хранила тайну и слугам приказала смолчать, если спрашивать будут. «А то, - грозила она, - языки вырежу!» - боялись, молчали.
Павел Арсеньевич небогат: «Ссудил бог женой, - говорил, - крепись». Крепился, терпел, а потом сдал…
Сейчас, чисто выбритый, он покачивался в седле быстрой лошадки и оживлённо спорил с бойкой наездницей. Дочь пригласила отца погостить на всё лето. А там… свобода, никогда больше он не вернётся к супруге, её наставлениям и беспокойству через край.
На этом конец истории. Только было ещё одно: отписала две десятины земли благосклонная Мария Семёновна и денег за то не захотела взять. «И так уж напросил, давно хотела, да вот…»