Сергеич или квантовый коллапс муравейника, ч. 1

     (Сказка для детей старшего научного возраста. По мотивам цикла «Из жизни насекомых» В.Пелевина)

      Сергеич бежал по знакомой тропинке, принюхиваясь к окружающим запахам. Нюхом в обычном понимании этого слова он не обладал, а запахи улавливал своими длинными, похожими на антенны, усами, различая в них даже самые тонкие оттенки и ароматы. Впрочем, ароматами вряд ли можно было назвать ту совокупность химических раздражителей, которые щекотали рецепторы его усов, вызывая в его воображении красочные и пьянящие образы. Ибо эти закодированные послания несли в себе гораздо больше смыслов, чем то, что способна была различить в них даже самая чуткая собака из породы охотничьих.

      Сергеич был обычным рыжим муравьём, правда, довольно крупным, и потому заметно отличающимся от своих лесных собратьев. Из общей массы его выделяло также и тёмное пятно неправильной формы, расположенное на темени чуть выше глаз. Ему то и был он обязан странным прозвищем "Сергеич", смысл которого до конца не был понятен даже ему самому.

      Кличка эта прилипла к нему после того, как рядом с муравейником справил нужду какой-то грибник, и с оставленного им обрывка газеты на их жилище принялся  пялиться какой-то лысоватый тип с тёмным пятном на лбу.
      – Не иначе, как очередная жертва пристрастия к этим сомнительным дарам природы, приюта слизняков, – предположил кто-то из числа царской свиты, кивая на портрет. – Нажрутся всякой гадости, а потом идут пятнами.
       – Не иначе, – согласился приятель. – Кстати, смахивает на нашего новобранца-крепыша.
      – И впрямь он самый.

      Слух об этом сходстве быстро разлетелся по муравейнику. И даже обычные муравьи-работяги, обычно с пренебрежением относящиеся к сплетням, особенно распространяемым всякого рода бездельниками, коих тоже немало в их среде, меняли свой маршрут, чтобы взглянуть на листок. И правда похож.

      Кто-то из ветеранов, невесть каким образом посвященный в тайный смысл печатных знаков, почитаемых этими проходимцами-грибниками, смог разобрать странное слово «Сергеич» под изображением лобастого. Остальное было нечитаемым в силу ряда непонятных причин. Впрочем, этого оказалось вполне достаточным для имянаречения нашего крепыша.

      Сам факт наличия клички изначально льстил самолюбию Сергеича – мало кто из простых муравьёв удостаивался такой чести. Поэтому к наличию пятна на голове он относился снисходительно и даже с оттенком некоторой гордости.

      Но вскоре пятно это сослужило ему ещё одну, теперь уже недобрую службу. Будучи, как мы догадываемся, отобранным кандидатом в свиту для ухода за царицей, он был отбракован самой царствующей особой. В ходе смотрин сомнительная отметина на лбу сразу бросилась в глаза её высочеству. Вердикт царицы был безапелляционным – гнать его отсюда! И иметь подобное крапление наследникам знатного рода, к которому она себя причисляла, было совершенно недопустимым. Досталось и членам отборочной комиссии – куда вы, олухи, только смотрели?! Можно лишь догадываться…
Действительно, все причитающиеся мужской особи достоинства у кандидата были превосходными.

      После досадной выбраковки Сергеичу определили место в команде дозорных, что было вполне логичным для муравья недюжинного сложения и, к тому же, обладателя довольно чуткого обоняния. В его обязанности вменялось патрулирование дальних подступов к муравейнику, отпугивание непрошеных гостей своим воинственным видом, а в случае вторжения неприятеля – оповещение сородичей.

      Он с некоторым сожалением покидал святую святых муравьиной обители, ощущая на себе ехидные взоры бывших соперников. Даже из числа тех, кто пока числился резервистом и надеялся на удачу в будущем. Что было для него особенно болезненно.
Вместе с тем новое занятие пришлось ему по вкусу. Здесь он почувствовал свободу и относительную независимость. Не то, что в команде этих лакеев, трепетно ловящих каждый взор хозяйки и ждущих своего часа. Так он стал бродячим муравьём и вскоре уже забыл о досадном унижении.

      В светлое время суток он обшаривал прилегающие к муравейнику окрестности, а на закате, изрядно набегавшись и порой валясь от усталости со всех шести ног, забирался в свою келью. Работа была не особо мудрёной, но ответственной, а порой даже рискованной. Инструкция дозорного требовала вступление в схватку с неприятелем независимо от его вида и численности. Несколько подобных эпизодов уже имели место, но каждый раз он с честью выходил из переделки.

      И всё же, несмотря на преимущества своей новой должности, ощущение того, что он обойдён вниманием и мог бы претендовать на большее, не покидало его. Это чувство посетило его однажды на одном из отдалённых маршрутов, когда он наткнулся на здоровенного жука, упорно продирающегося сквозь хвойные завалы в сторону их муравейника.
      Ему стоило немалых усилий, чтобы с помощью увесистых затрещин убедить этого увальня в бессмысленности своей затеи и отвадить его. В ходе столкновения он весь перемазался: жук выделял какую-то липкую жидкость, от которой у Сергеича слегка закружилась голова, и он долго приводил себя в порядок, отирая лапы о стебли осоки и удаляя следы стычки. Но именно в тот момент он ощутил неожиданный всплеск эмоций и поймал себя на мысли о своей исключительности.

      С тех пор это ощущение стало наведываться к нему всё чаще. Парень я видный, и отметина эта неспроста, убеждал он себя. И с должностью придворного явно погорячились. Ничего, они ещё вспомнят об этом! Я им ещё покажу!
      При этом он сурово нахмуривал мнимые брови и придавал усам довольно грозный вид – распрямляя и вытягивая их вперёд, он сводил вместе их концы. Это придавало его голове форму тарана, перед которым, как ему казалось, мало что могло бы устоять.

      Что характерно, сам Сергеич не совсем понимал, кому именно адресовалась это, несущее некоторый оттенок угрозы или чего-то ещё, мысленное послание. Поиском ответа на данный вопрос он нисколько себя не утруждал, более того, такой вопрос даже не приходил ему в голову. Он просто выбрасывал некую энергетическую мыслеформу в окружающее пространство, как пленник необитаемого острова швыряет в воду бутылку с запиской, тут же забывая о ней, но где-то в глубине души всё же надеясь, что рано или поздно она попадёт в нужные руки.
      Вместе с тем само чувство обиды было чем-то новым для него. Оно явственно обозначило существование в нём доселе незнакомого ощущения некой самости, способности смотреть на вещи не так, как принято в социуме.

      То, что все члены муравейника обладали исключительно коллективным самосознанием, он прекрасно знал по себе. Ответственность за каждое принимаемое сообществом решение, в том числе и за назначение его дозорным, он разделял в равной степени со всеми остальными. Но кто был истинным инициатором идеи, рождающей это решение, так и оставалось неизвестным. Это никого не интересовало – все интуитивно ощущали, что таков был их мир с момента его сотворения, и сомневаться в его правильности или что-то менять в нём не допускалось даже в мыслях.

      В муравейнике деятельность всех вместе и каждого его члена в отдельности – будь то строительство дома или подготовка его к зимовке – была строго регламентирована и подчинена какому-то единому плану. Иногда требовалось решить какую-то оперативную, не всегда типичную, а то и вовсе не встречающуюся ранее задачу. Но и в этом случае она выполнялась слаженно и чётко, словно под руководством какого-то невидимого и мудрого дирижёра. При этом каждый исполнитель, в зависимости от его места в иерархии и должности, получал специфические команды, которые принимали форму его собственных мыслей и тут же становились побудительными мотивами действий.

      Как и остальные, Сергеич послушно руководствовался ритмично поступающими директивными установками, и его нисколько не тревожили сомнения в правильности своих действий. По сути, такой режим был довольно комфортным – степень ответственности каждого перед социумом сводилась лишь к строгому и своевременному выполнению поступавших команд.

      Вместе с появлением ощущения самости его стали посещать и необычные мысли, которые, в отличие от приходящих извне мыслей-команд, рождались – он это чувствовал – в его собственной голове. Даже не совсем в ней: он словно выуживал их из некого хранилища, к которому он подключился неосознанно, не по своей воле – не то по недоразумению, не то по ошибке. Одновременно возникали и множились вопросы, отсутствие ясных ответов на которые подчас лишало его покоя. Философское «что такое хорошо» применительно ко всему окружающему, риторические «где порылась собака», «кто виноват» и «что делать» – вот лишь то немногое из всего, что постоянно всплывало на поверхность его сознания и терзало ум. Изнуряющее своей бесплодностью блуждание в лабиринте гипотез, способных пролить свет на плодящиеся загадки, не давало ему расслабиться и быстро заснуть даже после утомительного дня.

      Цепочки рассуждений спонтанно возникали в его голове и так же внезапно обрывались, вызывая досаду и безысходность. Они во многом напоминали его движения – такие же отрывистые, порой, с резкой переменой направления. Но с какого-то момента он вдруг заметил, что длина цепочек стала расти, и они постепенно стали выстраиваться в нечто, способное привести хоть и к парадоксальному, но всё же результату.

      Например, если «A» вытекает из «B», «B» вытекает из «С», то, идя против течения, можно добраться до первоисточника. Далее его умозаключения упирались в странное понятие «конспектировать» и на этом прерывались. Подобным тупиком заканчивались практически все его поиски. Связать все звенья воедино, довести до полного логического завершения он был не в состоянии – нескончаемый поток мыслей-приказов постоянно вторгался в его сознание, рвал с трудом нащупанные связи и отбрасывал его на прежний уровень.
 
      Сергеича удивляло, что никто из его окружения до сих пор не задавался подобными вопросами. Подавляющее большинство из тех, с кем ему доводилось общаться по роду службы или делиться своими соображениями в минуты досуга, смотрели на него с недоумением или вовсе подозрительно. Надо же такое удумать, шушукались они за его спиной и крутили лапой у виска. Видимо, следствие родовой травмы, причём, во всю голову. Намёк был весьма прозрачным.

      Может, и действительно, причиной тому было пятно, заметно потемневшее и слегка увеличившееся в размерах после длительных прогулок под открытым солнцем. И имело ли оно – как знать – только лишь пигментную природу, или выполняло совсем иного рода функцию? А может, в этом сказывалась накопленная за время патрулирования оторванность от социума, которая, преодолев какой-то временной порог, привела к качественным изменениям его самосознания. Или на него влияла удаленность от муравейника? Та, на которой некий управляющий сигнал начинал затухать? А может, это было следствием столкновения со странным жуком?

      И, в самом деле, чем дальше убегал он от хвойной пирамиды, тем больше странных мыслей плодилось в его голове. Или так ему казалось? В попытке проверить это он забрался однажды в самую глушь леса, но результат его не вдохновил. До конца освободиться от навязчивого, изнуряющего давления директив он так и не смог.
      Но иногда фаза приподнятого настроения, способствующего активному самокопанию и поиску ответов на тревожащие вопросы, сменялась угнетённостью и безразличием. Ведь время шло, дискретно отдаваясь рубленым ритмом в сознании Сергеича и отражаясь в нём подобно смене цифр на электронном табло часов, а в его положении и продвижении понимания сущего мало что менялось.

      Это случалось, как правило, с пробуждением от тяжёлого сна, приходящего на смену ночным раздумьям: на него наваливалась апатия, и только окрик начальника патрульной команды вынуждал его прийти в себя и отправиться в дозор. В такие дни он бывал раздражителен и агрессивен. Но вскоре, словно по щелчку какого-то механизма, бодрое расположение духа вновь возвращалось к нему, и мир обретал привычные краски.

      У людей подобное состояние обычно именуют хитрым медицинским термином типа биполярного аффективного расстройства с преобладанием устойчивой маниакальной фазы. Но и с муравьями такое тоже случалось.
      В таких метаниях и в смене настроений он проводил в последнее время каждый день. Но всё же надеялся, что в один из них всё изменится к лучшему – ведь он, несомненно, того заслуживал.
      И что удивительно, такой день однажды настал.


      В этот день Сергеич был довольно бодр: его настроение, как и погода, было на редкость безоблачным, и мотив скорых перемен зазвучал в мыслях особенно отчётливо. Оптимистичный настрой нисколько не портил ни унылый вид пожухлых стеблей травы, ни срывающиеся с них время от времени капли росы, от которых он не всегда успевал уворачиваться. Он шустро перебирал лапами, лавируя между препятствиями и со свойственной всем муравьям резкостью менял направление своего движения, ориентируясь по одному ему известным приметам.

      Внезапно его внимание привлек запаха странного феромона. Немного резковатый и в то же время манящий, он мгновенно вызвал в нём бурю ассоциаций, а вместе с тем и чувство, которое – будь он знаком с терминологией высших приматов – можно было бы назвать ощущением «дежа-вю».

      Но, как только он осознал, что именно этот запах источал тот самый жук-нарушитель, о котором он уже успел забыть, ощущение тут же исчезло и сменилось странным предчувствием перемен. Причина его была не ясна, но, зародившись, словно по щелчку, оно быстро набрало силу и переросло в уверенность.
      Сергеич прижался к земле, застыл и стал пристально вглядываться в заросли осоки – туда, откуда этот аромат доносился особо явственно.

      Через несколько мгновений он разглядел фигуру муравья, движущегося в его сторону с какой-то поклажей на спине. Походка у него была не совсем уверенной. Видимо, сказывалась тяжесть ноши. Судя по запаху, к которому примешивался аромат феромона, муравей был из своих.
      Сергеич перестал таиться.
      – Стой, кто идёт? – вырвалась у него странная фраза, которая удивила его самого.
      В инструкции такой команды не значилось. Чудеса, подумал он. Впрочем, вышло неплохо – неизвестный остановился и замер, как вкопанный.

       Приглядевшись, Сергеич узнал муравья – им оказался его старый знакомый, из команды фуражиров. Ему уже не раз приходилось сталкиваться с ним – путь к их кельям в муравейнике пролегал через один и тот же участок лабиринта.

      Однажды фуражир по ошибке приволок к нему в обитель клеверный листок, излюбленное лакомство тли. Сергеич тогда подтрунил над ним, предложив в следующий раз захватить с собой и корову. Так муравьи в шутку называли этих прожорливых пожирателей зелени. Их сладковатое, похожее на патоку молочко считалось деликатесом. Сергеич даже мечтал завести ли себе парочку-другую этих особей, но его келья вряд ли смогла бы их вместить.

      Тогда они даже разговорились, и несколько довольно оригинальных суждений незваного гостя произвели на него благоприятное впечатление.
      Фуражир гордился своей работой. В своё время он нахватался разных идей у ветерана из их команды, адепта каких-то духовных практик. Сергеич сразу догадался, кого тот имел в виду – сидящего в странной позе муравья ему не раз приходилось встречать на западном склоне муравейника.

      – Как учит старший товарищ, главная цель любого существа – выполнение истинно кормической задачи. Сначала я не понимал этого, но потом дошло. Кормическая – от слова кормить. И сразу успокоился. Именно этим я и занимаюсь – кормлю вас всех.

      Увидев, что собеседник проявил интерес к нему, фуражир разговорился. Он принялся рассказывать о своих прежних воплощениях и о конечной цели цикла перерождений – слияния с какой-то совершенной сущностью. При этом имени этой сущности он почему-то не упоминал, а называл её не то цельной, но то не рваной, сейчас уже не упомнить.

      К концу повествований Сергеич изрядно утомился от потока откровений, и ему стоило больших трудов выставить говорливого соседа наружу.
В то же время для него было довольно неожиданным встретить муравья, мыслящего столь нестандартно, и он даже слегка опешил. Сам он тогда только начинал входить во вкус, разглядывая мир без привычных шор, и списывал это на оторванность от социума. Впрочем, фуражиры в поисках пропитания могли забираться и подальше. Вот и сейчас, видимо, этот парень возвращался откуда-то издалека.
      
      – Не для меня ли угощение тащишь, приятель? – приветливо окликнул он старого знакомого.
      «Приятель» тоже узнал окрикнувшего и вышел из оцепенения. Покоящаяся на спине фуражира ноша ожила и зашевелила лапами. Это была вовсе не тля, как изначально показалось Сергеичу, а какой-то странный жук с коротким, загнутым наподобие скорпионьего хвостом. Свисающий к земле, он пришел в движение и стал описывать круги.

      Фуражир свалил жука на землю. Тот недовольно заворочался, заелозил лапами по земле и стал помогать усами, тщетно пытаясь перевернуться на живот. После нескольких неудачных попыток обрести опору он затих и выжидающе уставился на Сергеича одним глазом.
      – Тут, понимаешь, такое дело, – заговорил фуражир слегка приглушенным, чуть ли не заговорщическим голосом. Он остановился, оглянулся по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, продолжил увереннее.
      – В общем, сегодня я немного заплутал и наткнулся на группу переселенцев.

       Переселенцами называли мелких кочующих муравьёв-мирмиков, время от времени меняющих своё обиталище. Колония их не отличалась большой численностью, да и на свои силы они полагались редко. А потому жили буквально «на чемоданах», всегда готовые в случае опасности сорваться с обжитого места и перебраться в более укромный уголок. Делалось это, по команде «Начать панику», которую обычно давал самый заполошный из числа дозорных. Иногда тревога была ложной, но её отмена, как правило, происходила уже с прибытием основной массы к новому жилищу. В таких случаях дозорному крепко доставалось, и его на время отряжали в подсобные. Но из команды окончательно не изгоняли – лучше перебдеть, чем недобдеть, гласил их жизненный принцип.

      – Эта троица, тащившая жука в новую берлогу, похоже, немного переусердствовала на привалах. А с этим надо поосторожнее. Меня ещё мой дядька предупреждал, а он в таких вещах неплохо разбирался. Одно время он служил диетологом при дворе и в ту пору перепробовал немало из того, что притаскивала наша братия в закрома её величества.
      В муравейнике все были братьями. Дядьками называли муравьев, вылупившихся из яиц предыдущей царицы.
      Путанное объяснение пришлось Сергеичу не по душе. Фуражир явно темнил. Да и сам он выглядел как-то подозрительно. К тому же этот, навевающий странные ассоциации, феромон…

      – Что ты городишь, приятель? Выражайся ясней. Уж не собираешься ли ты эту живность тащить в дом? И не ломехуза ли это? – вдруг осенило его.

      Согласно заведённым порядкам допускать инородцев в дом запрещалось. Исключением были муравьи-рабы, некоторые хорошо известные сахароносы и та же тля. Все они содержались в специальном, строго охраняемом хлеву по соседству с царской опочивальней. Что касается ломехуз, то, насколько помнил Сергеич, они были занесены в список персон «нон грата» чуть ли не по прямому указанию царицы.
      Ходили слухи, что они приносят беду – один из родственных им муравейников не так давно пришёл в упадок, а вскоре и вовсе закончил своё существование из-за чрезмерной терпимости к этим жукам. В детали инцидента мало кто был посвящён, так же, как и в то, как выглядят эти вредоносные создания. Дозорные были исключением – до них это доводилось ещё на вводном инструктаже. Но Сергеича, как новобранца, ввести в курс дела забыли.
      Фуражир потупился и засопел. Это подтверждало догадку Сергеича.
      – Тут ведь вот какая штука, – заговорил тот вновь, с опаской оглядываясь по сторонам. – Не знаю, как и объяснить-то толком. В общем, сам попробуй, а тогда, может, и поймёшь, что к чему. А там уж будешь к ярлыкам придираться.
      – А что пробовать-то?
      – Видишь, на подбрюшье у жука ворс торчит. Почеши его легонько.
Сергеич задумался. Предложение фуражира на первый взгляд выглядело безобидным опасности не таило. Ведь, насколько он помнил, запрет распространялся лишь на допуск этих особей в муравейник. Тем более, что он уже имел с ними дело, и всё, вроде, обошлось. Любопытство взяло верх.

      Он подошёл к ломехузе и, застыв на секунду в нерешительности, слегка пощекотал усами рыжеватый ворс на животе жука. Никакой реакции не последовало. Фуражир, насупившись, подошёл к жуку и дал ему тумака. Тот недовольно покосился на обидчика, но тут же на кончиках его щетины, в месте недавнего «почёса», выступили капельки прозрачной жидкости. В воздухе разлился знакомый Сергеичу аромат. Так вот откуда он!
      – Вот это и попробуй, – фуражир указал на одну из блестящих бусин.
      Преодолев секундное колебание, Сергеич осторожно прикоснулся жвалами к капельке и сделал небольшой глоток. Он ощутил терпкий сладковатый вкус, и буквально через несколько мгновений почувствовал, как внутри него разлилось приятное тепло, по телу пробежалась лёгкая дрожь и слегка закружилась голова. Он сделал шаг назад и встряхнулся, словно промокшая собака, в попытке избавиться от странного ощущения. Но это не помогло – мало того, он вдруг почувствовал, что восприятие действительности тоже стало меняться.

      Он явственно ощутил, что время замедлило свой ритмичный бег и, приглушённо отметившись в сознании последним тактом, замерло, чтобы затем возобновить течение уже в новом режиме – размеренно и эластично. Ранее оно воспринималось дискретными порциями, задаваемыми каким-то внешним камертоном, который диктовал жёсткий ритм его движениям и мыслям. Теперь же эта фрагментарность исчезла. Вместе с этим его мысли утратили привычную турбулентность. Они лишились паразитной составляющей, обусловленной восприятием окружающего шума, порожденного зрительными образами, и перешли в ламинарный режим. И одновременно с этим сознание стало плавно перетекать из одного состояния в другое.
      Но самым удивительным было то, что с исчезновением ощущения временной дискретности куда-то пропал и поток побудительных мотивов, толкающих его к выполнению тех или иных действий.

      Сергеич лизнул ещё одну капельку, пытаясь глубже разобраться в деталях происходящих в нем перемен. Он почувствовал, что с погружением в новое состояние ему становится существенно легче сосредоточиться на чём-то одном – будь это материальный объект или мыслительный процесс сам по себе. Можно было свободно вычленить из общей совокупности его характеристик любой конкретный аспект и подробно рассмотреть его с разных сторон, как тот кристаллик соли, который, играя своими гранями в лучах солнца, однажды попался ему на лесной тропинке.

      Эта блестящая крупица, собственно, как и причина её появления там, не привлекли тогда его внимания, хотя некоторую пищу для ума могла бы дать сильно примятая трава рядом с ней. По форме эта примятость напоминала след от гигантского утюга; немного поодаль располагалось ещё несколько похожих отметин.

     Остановившись на мгновение у загадочного кубика, Сергеич бегло пробежался усиками по одной из его граней. Убедившись, что это не сахар, он засеменил дальше: соль не входила в муравьиный рацион, и с позиций чисто утилитарного подхода этот кристалл более не представлял для него интереса. Но сейчас образ кристаллика вдруг явственно всплыл из подсознания, как некий символ прежде незаслуженно обойдённого вниманием разнообразия предметов окружающего мира.
     Сергеич не заметил, как утратил привычные связи с внешней средой, и вернулся к реальности вместе с настойчивым голосом фуражира, прорвавшимся сквозь плотную пелену потока его мыслей.
    
     – Я же говорю, с этим надо осторожнее. Те трое, видно, тоже слишком увлеклись.

     Смысл сказанного стал доходить до Сергеича. Фуражир воспользовался беспечностью мирмиков, по его выражению не рассчитавших свои силы, и завладел ломехузой – то, что это была именно ломехуза, уже не вызывало у него сомнений. Видимо, фуражир сам уже неоднократно приложился к брюшку своего трофея, чем объяснялась его не совсем уверенная походка. Надо сказать, что и Сергеич не без удовольствия ощущал пьянящую плавность своих движений, лишённую угловатости и рывков.

     Но, скорее всего, это было побочным следствием воздействия странного вещества. Главным было другое. Сергеич принялся подыскивать определение, способное правильно выразить его суть. Но всё, приходящее на ум, было типичным не тем. И тут из памяти внезапно выскочило выражение «расширенное сознание», которое однажды употребил фуражир, рассказывая о своих духовных поисках. Пожалуй, это сочетание подходило сюда, как нельзя лучше.

      Найдя странному феномену адекватное название, он немного успокоился. И если это так, то трофейный жук обладал несомненной потребительской ценностью. Но к чему же тогда этот странный запрет?

      Одновременно с осознанием этого он ощутил глухое неприятие сделанного открытия, исходящее из глубин подсознания. Впечатанные туда принципы существования муравьиного сообщества обязывали его выявлять потенциальные угрозы и препятствовать их проникновению в муравейник. Жук, судя по всему, такую угрозу представлял.

      Сергеич испытывал двойственность положения, в котором он очутился. Ведь эффект от дегустации терпких на вкус капелек жидкости (он уже окрестил её про себя «ломехузином») помимо состояния эйфории приоткрывал завесу над чем-то, не изведанным ранее. И он таил в себе соблазн ещё раз испытать пережитое. С другой стороны, этот внутренний запрет…

     Сергеич застыл в нерешительности – никогда ранее проблема подобного выбора перед ним не вставала. В борьбе этих двух позывов – принятию и отторжению (а он даже физически ощутил это противоборство по поляризации зон головы, будто бы разделившей на серую и бурую части) – ничто не могло взять верх.
      – И что ты собирался делать с этим добром?

     Сергеич уже постепенно приходил в себя. Было бы неплохо выяснить мнение приятеля: наверняка у него существовали свои соображения на этот счёт.
     – Пока не решил, но для начала хотел подтащить его к дому и спрятать в какой-нибудь норе поблизости. А там уж определиться.
     – Эдак ты можешь с ним и вовсе распрощаться. А по мне, чем так – так брось его лучше здесь. Да и сам целее будешь. А то еще нарвёшься с ним на какого-нибудь ретивого мордоворота из свиты.

     Фуражир потупился. Ему явно не хотелось расставаться со своей находкой. Впрочем, и Сергеичу продолжить дальнейшее знакомство с ломехузой с каждой минутой представлялось всё более и более заманчивым.

     Тряхнув головой, он отбросил сомнения – ведь недаром он в последнее время грезил о переменах. Эх, будь что будет! Главным теперь было найти разумный и достаточно безопасный способ осуществить эту затею.

     – Слушай меня. Рядом с моим логовом есть одна неприметная келья, в прошлом – кладовая. Я там храню небольшой запас продуктов на чёрный день. Судя по тому, что всё остаётся в неприкосновенности, о её существовании никто не догадывается. Ею мы и можем воспользоваться в первое время, а там решим.
Фуражир слегка воспрянул духом. Сергеич продолжил.

     – Чтобы не вызывать подозрений, оставайся здесь до вечера, а с наступлением сумерек тащи жука к тому лазу, который твой почитатель восточных практик называет благословенным местом созерцания заходящего солнца. – Фуражир кивнул. – Кстати, я его уже не раз замечал там за этим занятием. Сегодня наша смена закрывает входы, и я буду дожидаться тебя где-то поблизости.





     (Продолжение http://proza.ru/2018/06/20/954 )