Мизерабля, или Ширинка нараспашку

                ВЛАДИСЛАВ КОНДРАТЬЕВ

                МИЗЕРАБЛЯ,
                или
                ШИРИНКА НАРАСПАШКУ

           Всё-таки странная вещь – человеческое сознание. Такое иной раз выдаст, такие ассоциации, аллюзии и тому подобные мудрёные вещи, что просто диву даёшься, как оно так всё в уме связалось.

           Вот, к примеру, ассоциативное мышление. Казалось бы, что общего у адвоката Деткина и Мизерабли? К тому же, если учесть, что и людей таких никогда в природе не существовало, а все совпадения с реальными людьми и событиями носят исключительно случайный характер? А для меня они слились в неразрывное единство: помянут одного – тут же вспомнится и другая. Как привязанная к Деткину эта Мизерабля оказалась.

           Но, пожалуй, прежде, чем приступить к рассказу о неразрывной, с некоторых пор, мистической связи Мизерабли с адвокатом Деткиным, нужно кое что пояснить.

           Адвокат Деткин был не всегда адвокатом. В этом нет, казалось бы, ничего странного и необычного. Помните, как Коровьев наставлял Никанора Ивановича про то, как лицо неофициальное может обернуться официальным, взять хоть халифа Харуна ар-Рашида, или, что одно и тоже – Гаруна аль-Рашида, который развлекался тем, что бродил по Багдаду в виде простолюдина (это было давно, ещё до вторжения США в Ирак, а потому халиф всех правоверных и мог безопасно разгуливать по ночному Багдаду без свиты сопровождения и охраны), приставал с расспросами к мимоидущим по своим обыденным делам обывателям, выведывал у них, что хотел, а когда они, доверившись ему, выкладывали, кто чем дышит – всё, как на духу, он и оборачивался всемогущим правителем; а лицо официальное вдруг становится неофициальным, в чём было бы ещё полбеды, а становится оно внезапно неофициальным, с чем тоже ещё можно мириться, но такое лицо из официального вдруг становится фигурантом какого-нибудь щекотливого дельца. И случаев таких – тьма тьмущая: судья, прокурор, следователь, – куда как официальные лица, ан глядь – уже они не то, что были ещё вчера, а уж с той стороны баррикад перекинулись на эту строну. Да ещё и рады, что дело так обернулось, без возбуждения дела.

           Так что в том, что адвокат Деткин не всегда был адвокатом, нет ничего удивительного. Но дело то в том, что он, до поступления в адвокаты, вовсе не был юристом – до поры до времени. Но и не был Деткин, при поступлении в адвокаты, желторотым юнцом – выпускником юридического института. Деткин к тому времени уже успел приобрести солидный трудовой стаж. А работал Деткин таксистом. И много лет работал. Но то ли с призванием он поначалу ошибся, то ли ещё что, но поступил он в юридический заочный институт и выучился на правоведа. И стал адвокатом. А когда образовалась Приреченская юридическая консультация, то он в неё и поступил. Не сразу, конечно, со временем. И стал он специалистом по делам, связанным с дорожно-транспортными происшествиями и давил, так сказать, уже не пешеходов, а процессуальных противников, давил, используя профессиональные навыки таксиста. Впрочем, что таксист Деткин когда-либо кого-либо давил в прямом, а не юридическом, смысле, сведений нет.

           Когда же повеял ветер перемен, объявилась Перестройка и Новое Мышление, а потом и 1991-ый год случился, адвокат Деткин из числа Приреченских адвокатов исчез, открыв своё собственное адвокатское образование.

           А незадолго до этого в число Приреченских адвокатов приняли выпускницу юридического факультета – ту саму Мизераблю, которая так таинственно и неразрывно связалась с Деткиным. Ментально связалась, не подумайте чего другого. Кстати сказать, уж коли начал, когда даёте детям имена, так думайте, прежде, чем настаивать в загсе, что именно так, а не иначе, хотите, чтобы звали вашего ребёнка.

           Родители Мизерабли были людьми интеллигентными, начитанными, образованными и обладали, надо это честно признать, широтой натуры и интеллектуальной свободой. То есть были свободны от мещанской зашоренности во взглядах на то, как можно и нужно называть детей.

          И вот все эти качества, а также свадебное путешествие родителей Мизерабли в Советский Азербайджан и Советскую Среднюю Азию, где сохранились древние (и не очень) памятники: комплекс дворца Ширваншахов, состоящий из мечети, дворца и мавзолея Сейида Ийахья Бакуви, храм огнепоклонников Атештяг, квартал Ичери-Шехер с мечетью Мухаммеда, Девичья башня, Дворец Ширваншахов в Баку; площадь и ансамбль Регистан с медресе Тилля Кари, Улугбека и Шер-Дор и мечетью Биби Ханум в Самарканде; ансамбль Чор-Минор и крепость Арк в Бухаре, – поразили воображение молодожёнов и привели к неподдельному интересу, а там уж и очарованию Востоком.

           К путешествию добавилось и литературное очарование Востоком, основанное на солидной начитанности, в том числе и “Хамсе” Низами Гянджеви[1], в которой есть поэма о любви сасанидского шаха Хосрова к хритстианке (армянке у Низами, арамейке – в более ранних сказаниях) Ширин под название “Хосров и Ширин”; “Хамсу” Хосрова Дехлеви[2] с поэмой “Хосров и Ширин”; “Хамсе” Алишера Навои[3], написанной под воздействием “Хамсе” Низами, где второй поэмой является “Фархад и Ширин”.

           О, как завораживали строки Навои о Низами и Хосрове Дехлеви:

                Кого с тобой в сравненье ни возьми,
                Никто тебе не равен, Низами!

                А впрочем, был среди людей один –
                На Инде певший соловей один[4].

           О них же и Джами:

                Все, что потом им подражать пошли,
                К ограде сада мусор принесли.
                Единственный лишь равен тем двоим,
                Который, как они, – неповторим[5].

           Как поэтично выглядели места, связанные (или – не очень) с жизнью поэтов и их персонажей. Как светла и прекрасна казалась будущая совместная жизнь молодых супругов. И если родители девочки Долорес привезли и её саму, и имя – Лолита – из поездки по Мексике, то наша парочка привезла и дочь, и имя – из поездки по Востоку.

           Как в те времена было модно называть дочерей? Наталья, Анна, Татьяна, Светлана, Марина, Валентина… Одним из самых экзотических было, пожалуй, имя Снежана. Это имя давали дочерям те родители, которым имя Жанна, тем более – имя Анна, казалось слишком уж пресным.

           Встречались и цветочные имена: Роза, Лилия, Виолетта…

           Но родители Мизерабли в оригинальности превзошли всех. Можно сказать, что переплюнули. А недаром говорится, что “не плюй…” И – не только в колодец.

           Когда отец Мизерабли пошёл регистрировать ребёнка, он запасся изданиями так понравившихся ему и его жене восточных поэм, дабы пресечь все попытки работниц загса отказать ему в регистрации нового гражданина Союза Советских Социалистических Республик женского пола – Ширин. Интеллигентный гражданин интеллигентской же профессии готов был стоять насмерть в деле утверждения прав гражданина и человека на свободу имянаречения собственного дитяти. В помещение загса вошёл не расслабленный интеллигентишка, а суровый, беспощадный боец с мужественным лицом человека, готового скорее умереть, чем позволить работникам загса уговорить его дать дочери банальное имя, с лицом, на котором гуляли желваки от стиснутых зубов. Да, это был хищник, готовый зубами рвать жертву, если таковая осмелится перечить его стальной воле.

           Но в загсе, на удивление, никаких препон не случилось – потому ли, что на ту пору была “весна”, которую потом квалифицировали “оттепелью” и стало можно то, ему раньше не стали бы потворствовать; потому ли, что, заведующая загсом была вольнолюбивой, а бюрократом не была; потому ли, что и сама была поклонницей литературы Востока и её героев и героинь; а может быть и потому, что за годы работы насмотрелась на такие чудачества, что ничем её удивить было нельзя, – так ли, иначе ли, но миру явилась новая Ширин.

           Как же был рад отец и горд, что у него родилась не просто дочь, а белокурое сероглазое сказочное существо с волшебным же именем Ширин. Радости отца, как, впрочем, и матери – не было предела.

           А дочь, как оно и положено, росла, стала пытаться ходить, а потом – и говорить. А потом и отвечать на разные вопросы:

           – Сколько тебе лет? А как зовут твоих папу и маму? А кого ты любишь больше?..

           Эти взрослые – такие любопытные. И беспардонные по отношению к детям – лезут со всякими расспросами, интересуются всем, что им, по большому счёту, вовсе и не нужно знать. Но прежде всего они спрашивают:

           – Девочка, как тебя зовут?

           А как на такой вопрос отвечают другие девочки?

           Ира, например, говорит:

           – Ира, Иринка, Ириночка.

           Валентина:

           – Валя, Валентинка, Валентиночка.

           Марина:

           – Марина, Маринка, Мариночка.

            Ну, и так далее. А что прикажете отвечать девочке с красивым именем Ширин?

           – Ширин?

           Ну, допустим. А дальше?

           – Ширинка? Шириночка?

           Сначала Мизерабля не понимала, почему люди, когда она называет своё имя или откровенно хохочут в ответ, или, если они культурные, делают вид, что не удивлены, а сами прыскают, когда им кажется, что девочка не видит их реакции на то, как она называет своё имя. Она лишь только пыталась дознаться у родителей, почему так происходит. На все женские имена люди реагируют спокойно, а её имя вызывает такие неприятные, такие обидные для ребёнка эмоции.

           Потом ребёнка стали дразнить сверстники. Оно и понятно: играют дети во дворе, приходит время обеда, или ужина, вот раскрываются окна, на балконы, у кого они есть, выходят мамы и зовут своих чад домой:

           – Валя, Валечка, Валюша, домой!

           – Толя, Толик! Иди домой, сорванец такой.

           – Серёжа, Серёжка! Домой! Кому сказала, бисова душа?

           – Ира! Ирочка! Домой.

           И среди этого хора женских голосов:

           – Ширин! Ширинка! Шириночка!..

           Обязательно же вклинится в этот хор какой-нибудь похабный, мужской чаще всего, голос:

           – Что, что расстегнулось?

           А в ответ:

           – Ширинка!..

           Смех сразу раздаётся в ответ на это. Бедная девочка, глотая слёзы, затаивается где-нибудь в укромном местечке и не отзывается. Мама, естественно, продолжает звать своё чадо, а похабник не унимается и уточняет:

           – Так что так и не застегнулось?

           – Шириночка!

           Смех усилится, иной раз перейдёт и в улюлюканье, да и как не смеяться, как не закатываться от смеха, когда представишь картину, что ходит где-то недотёпа, а у него расстёгнута и никак не застёгивается:

           – Ширинка! Шириночка!

           Долго ли, коротко ли продолжается это бесплатное представление, но явится домой зарёванное дитя и смотрит, сквозь слёзы, на родителей, спрашивает безмолвно, за что они так наказали дочь, что все над ней смеются-потешаются.

           Родители, конечно, свою вину признавать отказывались, бремя ответственности перекладывали на невежество толпы и объясняли, что люди злы, невоспитанны и… И не нужно обращать внимание на смех невоспитанной черни. Нужно быть выше этой необразованной, грубой толпы.

           Сначала она пыталась дознаться, почему её назвали именем, хоть и очень, наверное, красивым, но столь легко поддающимся неприятной трансформации?

           Ей отвечали, что её имя – восточное, необычное. Тогда Мизерабля спрашивала, почему, коль ей суждено было носить восточное имя, её не назвали как-нибудь иначе, например, Гюльчатай, как в “Белом солнце пустыни”? Или Гульнара?

           Тогда отец вздыхал печально и говорил:

           – Ну, назвали бы мы тебя Гульнара. И что? Стали бы тебя звать не Ширинка, а Гульфик. Что, гульфик лучше ширинки?

           – Меня и так зовут Гульфиком, – заливаясь слезами, жаловалась Мизерабля, – а ещё и Мотнёй. Вернее, дразня-а-а-ат…

           – А ты будь выше этого, – призывали Мизераблю родители.

           И Мизерабля стала держать себя выше окружающего её охлоса, плебса и тому подобных люмпенов. Всяких там кухарок и их отпрысков. Стала презирать их – людей простого звания и неинтеллигентских профессий, таких, как, например, водитель такси, каким был Деткин, с которым её свела судьба в Приреченской юрконсультации.

           Что думал Деткин о людях интеллигентных и не очень – доподлинно неизвестно, но он, будучи таксистом, поступил в заочный юридический институт и стал, продолжая работать в таксопарке, учиться на юриста. И сдавать экзамены – в числе прочего. В том числе – и доценту – отцу Мизерабли.

           Долго ли, коротко ли длилась студенческая эпопея Деткина, но таксист стал-таки обладателем диплома правоведа и поступил в адвокаты. В Приреченскую юридическую консультацию, куда, после окончания юридического факультете Судьба, много лет спустя после того, привела и Мизерабю.

           Адвокат Деткин, бывший и таксистом, и рабочим – до того, как поступил в таксопарк, к Судьбе и переменам, которые она несёт, относился легко, даже весело. Дескать, где наша не пропадала?

           Мизерабля показывала другое отношение к жизни – всё её не устраивало. Оказалось, что одного презрительного отношения к людям маловато для успешной карьеры адвоката. Объяснять окружающим, что её имя – очень красивое, просто непривычное для обывательского уха, надоело. А клиенты, как назло, оказывались, по большей части, именно малокультурными обывателями, которые путали имя Мизерабли, беспардонно его перевирая на разные лады. Мизерабля вечно ходила с кислым лицом всем недовольного человека. Несчастного человека. Пусть и стоящего выше окружающей её толпы чёрствых и малокультурных индивидуумов, но, всё же, человека несчастного.

           Оказалось, что среди адвокатов Приреченской юрконсультации были не то галломаны, не то любители русской классической литературы, и с их лёгкой руки варваризм XIX-го века – галлицизм мизерабль[6], то есть «жалкое, несчастное, убогое существо», приклеился к Ширин. И стала Ширинка, она же Гульфик, она же Мотня, Мизераблей, то есть мизераблем женского рода.

           Особенно это было неприятно, если учесть, что папу Мизерабли звали Феликсом[7]. А она – Мизерабля Феликсовна. Получается, что Несчасте Счастьевна. М-да уж: повезло так повезло. Ничего не скажешь. А что сказать? Что нужно быть выше толпы, охлоса, плебса, стада, быдла в человеческом облике?

           Так и ведь Мизерабля и так выше, куда уж больше! Она – доцентская дочка, а служить приходится в юрконсультации вместе с выпускниками школ, как она выражалась, для дебилов и всякими там бывшими таксистами.

           А время, между тем, неумолимо шло. И чем дальше – тем быстрее.

           И вот уж адвокат Деткин ушёл: сначала на пенсию, потом – из юрконсультации… А потом – и вовсе из жизни.

           Особого горя смерть адвоката Деткина ни у кого не вызвала, да оно и понятно: каждый – сам за себя. Однако же по-человечески стало жалко: жил-жил человек, а потом умер. И не стало его. Как и не было. И ничего не изменилось: солнце встаёт на востоке, заходит – на западе. День сменяется ночью, а ночь – днём… Грустно от этого стало всем Приреченским адвокатам.

           Как в таких случаях бывает, стали вспоминать ушедшего навсегда человека, вспоминать, как оно и положено, всё хорошее, если оно было, всё светлое. А если и не было ничего такого: хорошего, светлого, доброго, – то и придумывать и допридумывать. Как оно положено.

           И вот в этот момент… Именно в этот момент… В минуты, когда о человеке говорят или хорошо, или ничего, меланхоличная, амёбообразная Мизерабля вдруг сверкнула злобно глазами, покраснела и выкрикнула с непривычной для неё яростью, брызгая, как всем показалось а, может, и не показалось, – ядовитой слюной:

           – Да гад он этот ваш Деткин, негодяй, нахал, хам, быдло, подлец, мерзавец, грубиян, мужлан и мразь!

           В этот момент, как нетрудно догадаться, в юрконсультации наступила, без преувеличения, гробовая тишина. Оно и понятно, ведь такие слова в приличном обществе без особой причины не произносятся, да и при наличии причины – тоже, особенно человеком, заявляющим не просто о своём хорошем воспитании и образовании, а о большом своём превосходстве, огромном возвышении над толпой необразованных недочеловеков и бурбонов[8].

           А здесь вдруг – такая эскапада, такие инвективы. Нет, синонимичный ряд ругательных, унижающих честь и личное достоинство человека слов, в этом Мизерабле нужно отдать должное, нельзя не признать относительно богатым, к тому же и произнесённым спонтанно, без подготовки. И это всё – о покойном! Не по-человечески это как-то. Совсем не по-человечески. Даже о Михаиле Самуэлевиче Остап Сулейманович выразился мягче, пристойнее, человечнее. И то Шура Балаганов товарища Бендера осудил. А здесь…

           Заявление такого порядка требует пояснений. И Мизерабля их с готовностью дала. Оказывается, когда Мизерабля была школьницей, а Деткин – ещё таксистом и студентом-заочником юридического института, отец Мизерабли – доцент этого института, используя служебное положение, привлёк Деткина возить юную Мизераблю в школу и, забрав после занятий, отвозить домой.

           – И вот этот… Деткин, – гневно выкрикивала Мизерабля, – как-то раз нажаловался на меня моему отцу! Представляете?! Деткин – отцу?! Представляете?!

           – А в чём, собственно, – спросили Мизераблю, – состояли претензии Деткина?

           Мизерабля чуть не задохнулась от злости, вскричала:

           – Он стал, представляете, жаловаться, что я с ним никогда не здороваюсь! Дескать, сажусь утром в машину, он говорит мне: “Здравствуй, Ширин”, – а я в ответ – не здороваюсь. После занятий он меня забирает домой, я сажусь в машину, он снова говорит: “Здравствуй, девочка”, – а я не здороваюсь. Представляете, какой нахал: стал обвинять меня в том, что я с ним никогда не здороваюсь.

           – А ты с ним здоровалась?

           – С кем?

           – С Деткиным.

           – Зачем?

           – ???

           Наступила долгая пауза. И Мизерабля, давая всем своим видом понять, что она и раньше была не очень высокого мнения о сообразительности и хорошем воспитании коллег, а теперь убедилась, что ни сообразительностью, ни воспитанием здесь и не пахнет вовсе, пояснила:

           – А почему я должна была с ним здороваться? Я?! И – с ним?!

           Присутствовавшие в тот момент в юрконсультации адвокаты поняли, что с Мизераблей они, как оказалось, говорят на разных языках.

           – Ну, как почему?..

           – Нет, именно, – продолжала брызгать слюной Мизерабля, – почему?! Почему я должна с ним здороваться? Да кто он такой, чтобы я с ним здоровалась? Он что – мой родственник, знакомый или друг? Он что – родственник, друг или знакомый моих родителей? В круг моего общения, в круг общения моего уровня он не входил. В круг общения родителей – тоже? Он кто? Таксист. Извозчик. Нанятый человек. Наёмник. Обслуга. Наймит. А родители мои кто? Интеллигентные люди. И круг их общения: преподаватели, врачи, инженеры, – интеллигенция. А он – нанятый человек. И почему я, дочь интеллигентных родителей, с ним, человеком из обслуги, должна была здороваться? Он мне – не ровня. Я выше его по положению. Родители мои – выше его по положению. И у него ещё хватило наглости претендовать на то, чтобы я с ним здоровалась. С кем? С извозчиком? Да он с ума сошёл?! Вконец обнаглел?! Что он о себе возомнил?!

           Кто-то попытался деликатно Мизерабле возразить, что правила хорошего тона предписывают воспитанному человеку здороваться…

           – Это ты так думаешь, – брызгая слюной, перебила возражавшего Мизерабля, – можешь здороваться, с кем угодно, хоть с дворником, хоть с уборщицей…

           – А я так и делаю.

           – С чем тебя и поздравляю. А я не обязана опускаться до уровня обслуги. Не желаю. Никогда не опускалась. И впредь не буду.

           Будь Мизерабля мужчиной, то в веке XIX-ом такого хама вызвали бы на дуэль… Виноват, на дуэль вызывали людей порядочных и достойных вызова, а такого хама просто отхлестали бы, поучили бы манерам кнутом. А с дам-с ни тогда, ни сейчас денег не берут-с.

           В этот момент стало ясно, что дальше разговор не продлится. Адвокатесса средних лет как бы подвела итог дискуссии:

           – Да, правду говорится, что, выходя из дому, проверь, застёгнута ли Ширинка.

           В этот момент в комнату, где происходила дискуссия, зашёл, как всегда находящийся не в теме, но любитель потрепать языком, перелить из пустого в порожнее и истолочь воду в ступе, Пупсик, услыхал последние сказанные слова, принял их, как в таких случаях водится, на свой счёт, нервно схватился руками за место, только что поименованное адвокатессой и обиженно сказал:

           – Наташа, могла бы и не при всех… Могла бы и не привлекать общее внимание. Как будто у тебя всегда всё в порядке. Сейчас молнии и некачественные делают. Они сами расходятся…

           Но Пупсика слушать не стали, опасаясь, что он, по обыкновению, начнёт один из коротеньких своих рассказов и случаев из жизни – часа на три-четыре, а потом перейдёт и к более длинным…

           Казалось бы, история эта тем и закончилась, но… Вот уж, действительно, пути Господни неисповедимы.

           Прошло не так много времени с того, памятного многим, дня, когда почившего в Бозе адвоката Деткина Мизерабля назвала зарвавшимся хамом только потому, что он, презренный таксист, имел дерзость потребовать к себе человеческого отношения от стоящей над толпой недочеловеков Мизерабли. И вот Мизерабля, явившись в контору, чуть не со слезами на глазах, слезами праведного гнева и оскорблённого человеческого достоинства, сообщила, что бывший адвокат, а с недавних пор судья краевого суда, Алиханов, Антон Львович, как оказалось, тоже хам и грубиян – по мнению Мизерабли.

           – Он, что, тоже, несчастный и недостойный высокой особы, дерзнул и осмелился поздороваться.

           – Нет! – возмущённо вскричала Мизерабля. – Как раз – наоборот.

           – Что – наоборот?

           – Не поздоровался.

           Да, трудно угодить Мизерабле: поздороваешься – хам и негодяй, не поздороваешься – тоже: и хам, и негодяй. Так и приходят, невольно, разухабистые стишки из детского анекдота: “О, Мэри, Мэри, Мэри! Как трудно жить в эСэСэСэРе…”

           И как быть? И чем, собственно, Мизерабля недовольна?

           – Нет! – кричала Мизерабля. – Каков негодяй! Хамелеон!

           – А что такое?

           В этот момент Мизерабля вдруг преобразилась, превратившись, мгновенно, в приснопамятного управдома Варвару Сергеевну Плющ и возмущённо завизжала:

           – Все эти годы маскировался под порядочного человека. Но я ему не верила. И правильно делала. Когда был адвокатом – всегда здоровался, улыбался, при этом, приветливо. А стал судьёй, так сразу возомнил о себе невесть что, зазнался…

           – А что случилось-то? Ты толком расскажи.

           Но толком у распалившейся Мизерабли не получалось, она визжала:

           – Толком, толком… Была я сегодня в краевом суде. Видела Алиханова издалека. Шёл по коридору куда-то с кипой дел. И не поздоровался. Со мной. Понимаете? Не по-здо-ро-вал-ся. Со мной. Думает, что если он судья, да ещё краевого суда, так теперь правила хорошего тона – не для него? Выдавал себя за приличного человека, а сам…

           – Подожди, ты не кричи, пожалуйста. Ты скажи, а ты-то с Алихановым поздоровалась?

           Мизерабля посмотрела на вопрошавшего так, что стало ясно: она и раньше утверждала, что контора – сборище плохо воспитанных дебильных недочеловеков, а теперь в очередной раз получила подтверждение своему мнению. Она, округлив глаза, прошипела:

           – Я? Я – и поздороваться с этим невеждой? Невежей? Конечно, я с ним не стала здороваться! А чего это я буду здороваться с хамом? Кто он такой, чтобы я – Я! – с ним здоровалась?! Если он, возомнив о себе невесть что, со мной не поздоровался?!

           Тут уж Мизерабле сказали так:

           – А кто ты – ты – такая, чтобы с тобой здоровался судья, да ещё – краевого суда? Ты – ему не ровня. Он – уважаемый человек, служитель Фемиды, а ты – жалкая адвокатишка, проданная совесть… Или как там писал об адвокатах Фёдор Михайлович? Ты – нанятый за деньги человечишка, продающий свои услуги первому встречному-поперечному нарушителю закона, склочнику и сутяжнику. Обслуга непотребных людей, вставляющая палки в колёса правосудия... Прыщ на теле общества, возомнивший невесть что о себе.

           Мизерабля застыла, как бы окаменев. Ей и на миг, даже в кошмарном сне, не могло прийти в голову, что её могут судить тем же самым судом, что судила она, что и ей отмерят той же самой мерой, что мерила она другим. По тому же самому месту…

          Именно с тех пор, как поговаривают, Георгий Иванович при встрече с Мизераблей и стал напевать:

           – А ты жалеешь мне рубля, ах, ты…

           Но вместо канонического слова “тля” он вставлял, более, как ему казалось, подходящее по рифме, имя Мизерабля.

           И окончание фразы, вернее – последний слог, он допевал так выразительно, повышая при этом звучный свой голос на несколько тонов, что люди, за пределами помещения юрконсультации, начинали оглядываться по сторонам, стараясь понять, кого именно неизвестный голос оскорбляет столь гадким ругательством.

           Товарищи и те, кто господа, будьте, пожалуйста, аккуратны, застёгивайте всё, что должно быть застёгнутым, будьте аккуратны: в одежде, в мыслях, в поступках…
____________
[1] Классик персидской поэзии Абу Мухаммед Ильяс ибн Юсуф [отец Мухаммеда Илья Иосифович. – В. К.], известный под псевдонимом Низами Гянджеви. [2] Амир Хосров Дехлеви, наст. имя Абу ль-Хасан ад-Дин Хосров (хинди ;;;; ;;; ;;;;;;;;; ;;;;;;) – персоязычный, писавший и на хинди, поэт Индии (Делийский султанат) [3] Тюркский поэт, суфий, государственный деятель Хорасана времён Тимуридов. Настоящее имя – Низамаддин Мир Алишер, писавший на чагатайском (тюркском) языке под псевдонимом Навои (Мелодичный) и на персидском под псевдонимом Фани (бренный). [4] Алишер Навои. Фархад и Ширин // Библиотека всемирной литературы. Т. 26. Алишер Навои. Поэмы. М., 1972. [5] Алишер Навои. Смятение праведных (пер. со староузбекского В. Державина). [6] Мизерабль – от фр. miserable – «жалкое, несчастное существо». [7] Феликс – от лат. felix «преуспевающий», «счастливый», «плодородный». [8] Бурбон – грубый и невежественный человек (устар.).

© 15.06.2018 Владислав Кондратьев
Свидетельство о публикации: izba-2018-2297339