Сова. из серии берегиня

А было это в тысяча девятьсот… дай, Бог, памяти… тысяча девятьсот восемьдесят шестом году. Ну да, как вчера. Хорошо, пусть не вчера (не будем преуменьшать великий ход времени) – позавчера. А раз так, то выходит, что было мне тогда полных шишнадцать лет. Да уж… Я думал – меньше. Но, не в этом дело. Отправился я тогда, друзья мои, в лес на лыжах. Знаете, как водится, после школы, после сытного обеда, на лыжах. Зима ведь, декабрь. А погоды тогда стояли замечательные. Тепло – минус два, минус три, где-то так. И снег не липнет, и руки не коченеют. Хорошо!

Ну и что, что в нынешнем декабре снега ни крошки нет. То – в нынешнем. А то – тогда! Вы слушайте, не перебивайте! Вот пошёл я из дому, лыжи под мышкой, прямо через «лентяйские» дома. Ну, чтобы сократить. Иду между двадцатым-то домом и этим… Магазином. И тут слышу – музыка из окна доносится. Поёт музыка на пол Подпорожья: «…вдруг кто-то дверь нарисовал, вдруг мелом дверь нарисовал, белую дверь…». Песня для меня новая, иду, прислушиваюсь. Понравилось. Всё кругом белое, окна пятиэтажек друг на друга загляделись, и тут эта белая дверь никак не может открыться. Ну да, я знаю, что Алла Пугачёва. Ну и что? Красиво ведь… Снег хрустит, негромко так. Не мороз. Прошёл «лентяйские» дома. Мимо больницы, поднялся на горочку. Вот на ту самую, на которой сейчас наш гараж стоит. А тогда там только картофельные ямы были, да детишки на саночках катались. Я тоже лыжи надел и покатил. Кстати, прямо через будущий гараж, в котором сейчас сидим. Тут и лес начался. Ёлочки в снегу, накатанная лыжня, тишина. И не понятно, то ли ещё слышится, то ли в своей голове крутится: «В нарисованных джунглях нельзя заблудиться, и не съест никого нарисованный зверь…»

Ну зверь, не зверь, а проезжаю я, как раз мимо того места, где несколько лет назад стоял наш с Андрюшкой Бесединым шалаш. А что? Мы с ним тогда шалаш в лесу построили. Хотели себе штаб сделать, подальше от чужих глаз. Типа, база… Но ничего к тому времени от нашего штаба не осталось, только воспоминание о следах на снегу. Мы ведь тогда следы возле шалаша видели. Странные такие. Пенёк, и на пеньке отпечатки от лап, а возле – как бы от крыльев. Андрюшка сказал – сова, наверное. Вот эти-то росчерки совиных перьев, вмёрзшие в наст мне и запомнились. И сейчас они, почету-то, перед моими глазами встали. Когда я мимо шалаша, то есть мимо места, где раньше стоял шалаш, проезжал. Явственно так, наглядно.

Ну вот. Что же потом? Проехал я первую высоковольтную линию, прокатил вторую. Нет, подождите. Я вообще-то возле первой высоковольтки всегда останавливался. Во-первых там болото такое… Головокружительное. Когда на него с горочки смотрю, прямо на его голую, голубоватую от снега спину, на его зачаточные деревца, на непаханную лыжами целину, под которой спит царица наша – клюква, закутавшись в завитушки белого, смёрзшегося мха, у меня, поверите?, всегда голова как-то кружится. И вспоминается всякое такое, чего со мной и не бывало, кажется, никогда. Что? Да вот, что иду я через это болото. Вернее, еду на руках у отца, который большой такой, серьёзный, в мехах каких-то, чешет прямо через это болото, сапоги только хлюпают. Рядом мама идёт, маленькая такая, по сравнению с отцом, в платке и в каком-то тряпье несусветном. И по спине её видно как она устала, горбится спина её и ноги глубоко так проваливаются в болотную жижу. Но не хлюпают почему-то, маленькие такие ножки, аккуратные. А у отца хлюпают, аж страшно. И вот идём мы, куда глаза у отца глядят. Но он точно знает куда надо. И я это чувствую и мне хорошо. Очень хорошо на душе, и болото это мне совсем не кажется страшным, и не устал я совсем. А рядом собака бежит. И как её зовут – Бог весть. Просто собака – хвостик колечком. И от этого мне ещё лучше. Уют какой-то домашний чувствую. Как будто мы уже пришли. Такое вот болото.

А ещё я там любил на сосны смотреть. Встанешь так, возле сосны, голову запрокинешь и смотришь, смотришь на верхушку. Точнее, не на верхушку, а на небо, которое виднеется между иголок, между длинных таких, золотых сосновых иголок. И казалось мне, что это не сосна вовсе, а какое-то тропическое растение. Не пальма, а… Что-то типа того. Потому что, когда я смотрел так на небо через сосну, то там… Ну да ладно, не буду отвлекаться.

Еду значит дальше. Не просто так еду, а с горок катаюсь как сумасшедший отмороженный горнолыжник. Ах, братцы, какие это горки! Одна Сосновка чего стоит. Когда с неё летишь, то даже уши закладывает от перепада высоты. А в конце скоростного спуска надо ещё лихо так завернуть корпусом, чтобы не врубиться со всего маха в кусты. Искусство это, ребятки, не просто так давалось. Оттачивалось искусство десятками проб и ошибок, сломанными лыжами и выбитыми зубами. Э, да что там вспоминать… Прямо по курсу – вторая высоковольтная линия. Вдоль неё идёт дорога, по дороге - лыжня. Да, да, там где сейчас объездная. А тогда ещё, знаете ли, не было и в проекте никакой объездной. Просто дорога, продолжение загородной улицы под названием «Архангельский тракт». Понятно, да? А, пёс его знает, почему так названа! Ломоносов, наверное, по ней шёл в Москву учиться. Вся улица то – три с половиной дома с огородами. Не о ней речь.

Когда сворачиваешь с лесной лыжни на лыжню дорожную, то удовольствия, сами знаете, мало. Льдины, колдобины, но – ничего страшного. Мне бы только её переехать, а там снова в лес. Гляди, на той стороне дороги уже раскинули гостеприимные ветви ёлочки, уже грозят корявыми пальцами ивы, уже стрекочет, перелетая через созданное неразумным человеком препятствие, коренная жительница и хозяйка этих мест, сорока…

Стоп! А это кто?! В полной тишине, тяжело, низко, чуть не касаясь дороги мощным телом, на бреющем полёте проплывает перед моим изумлённым лицом птица. Широкие крылья, оканчивающиеся растопыренными как пальцы руки перьями, устало взмахивая несут истинную хозяйку этих мест (а я-то глупый, произвёл в хозяйки сороку!). Роскошная, серая с коричневым, круглая как бочонок сова. Вот это полёт! Грозна как фронтовой штурмовик, снижающийся над вражеской батареей. И в то же время изящна, как олениха, удирающая от охотника. Никогда, ни до, ни после этого я не видел столь красивого, исполненного собственного достоинства полёта.

Она летела под низким, набухшим снеговыми тучами, зимним небом, под высокими, аж шапка падает с головы, гудящими проводами недавно проложенной высоковольтки. Она была близко и далеко, здесь и всюду. И видел её лишь я один. А она летела так, как будто весь мир следит за этим передвижением и интересуется её делами: «Коман сава, совушка-сова»?

Надо ли говорить, что весь обратный путь до дома у меня стоял перед глазами полёт этой чудо-птицы. «…Лишь вчера легко леталось мне во сне. Но кто-то дверь нарисовал. Вдруг мелом дверь нарисовал…» - бубнил я про себя, отмахивая расстояние лыжными палками.

Надо ли говорить, что с тех пор я вспоминаю эту встречу каждый раз, когда оказываюсь на объездной дороге. Вот уже почти тридцать лет. К чему бы это, не знаете? Что в ней особенного, в этой сове? Что она, в самом деле, лось, кит, мамонт?..

Короткий зимний день, не успев начаться, уже сменился слепыми сумерками. Как это в кино: «Бомбей, брат, Бомбей!» – «Декабрь, брат, декабрь!» Пора нам собираться. Лыж нет, снега тоже, зато есть картошка к новогоднему столу. Осталось взвалить на спину тяжёлый вещмешок. Да сейчас я, сейчас… Беру ключи и старательно запираю белую от намёрзшей изморози дверь гаража.

2015 г.