Детективы о природе

 

БУДЫЛЬСКИЙ
АНАТОЛИЙ ТИМОФЕЕВИЧ



ЧУДНАЯ СТРАНА УДМУРТИЯ

РАССКАЗЫ

О ПРИРОДЕ

ДЛЯ ДЕТЕЙ И ВЗРОСЛЫХ





Россия – Донецк 1985-2015


ПЕРНАТЫЕ СОСЕДИ

Богат, одухотворён окружающий мир…
А сколько внимания ему от вечно занятых людей? И какого? Порой дети вырывают родителей из их взрослых забот и забав, привлекая  к созерцанию птиц, букашек, травок – однако ненадолго. В результате дети и мир красоты остаются непонятыми, непринятыми. Потому что для вступления в общение с природой как она есть требуется прийти к ней, тогда она и свои двери распахнёт, и сама станет стучаться.
Что-то подобное случилось с нами. В деревне Игрово. В ней у нас появились многие собратья по земному сосуществованию. Пернатые в их числе.
В сельской местности мы оказались не случайным промыслом, а потому что повело нас в деревню пробудившееся желание сменить городской бездельный образ жизни на сельский деятельный и самобытный – нам захотелось слиться с землёй, с нерукотворной красотой,
Деревню выбирали тщательно, объехав несколько селений и осматривая  предлагаемое жильё. Игрово привлекло тем, что в отличие от прочих сёл и деревень в нём по улицам и околицам не пустынность, а разнообразные деревья: дубки, тополя, ивы, вязы, берёзы, черёмухи, рябины, так что проезжающие по близкой автостраде и не знают даже, что едут мимо селения, а увидев случайно мелькнувший в зелени дом, восклицают: “Ба, да здесь люди живут!”… И у забора предложенного дома растёт трёхсотлетняя уже раскидистая сосна. К нашему приезду кто-то успел было покуситься на неё и даже начал рубить её, но хозяин участка, построивший – как неожиданно для него самого оказалось – для нас этот дом, остановил преступный умысел прагматичных крестьян.
И сам дом привлёк – ещё не обветренный и не обожжённый солнечными лучами, он притянул к себе и в себя янтарным цветом стен снаружи и внутри, такими же полом и потолком. Он просто завораживал, и вследствие того мы оказались новосёлами в новеньком ещё не обжитом доме в деревне с её добрым, веселящим названием, очень даже ей подходящим.
Здесь мы и стали организовывать наше сожительство с растительными и животными разновидностями окружающей естественной среды обитания. Но ни мы их вначале не понимали, ни они нас – они вообще возмущались вторгшимися чужаками, не признавая за нами права существования на этом участке Земли и нашего исключительного права на плоды своего труда: здесь всё принадлежит всем.
А всех так много! Крапива, чистотел, пустырник, сныть, злаковые и осоты… И их узаконенные богиней Фауной сожители: от шершней, ос, паутов и комаров до вездесущих тружеников муравьёв, бесцеремонно захватывающих ухоженные нами грядки и красавицу калину; от  воровитых дроздов до наглых сорок.
Зато радующих ещё больше, потому что деревня Игрово скрывается в зелени и в цветении в лесостепной зоне, в Киясовском районе Удмуртии, и здешняя богиня распускающихся цветов, расцвета весны, юности и удовольствий Флора в окрестностях деревни прелестна пышностью нарядов. Соответственно и её сестра, богиня лесов, полей и животных, Фауна владеет и управляет столь же разнообразным миром.

Цветение Флоры ароматом заполняет пространство почти до конца июня, тем побуждая души людей жить в любви и щедрости. И травы, создающие свой медово-духмяный аромат, не позволяют серости овладевать сердцами, даже если люди и не придают значения охватывающему их благоуханию.
А в разнотравном разноцветии скрывается одно из царств Фауны – мир насекомых: и весёленькие цикады, и редкие в природе пилохвосты восточные из семейства кузнечиков, и кузнечики.
В воздухе летают бабочки – крапивницы, различной подкраски беляночки многих видов и даже встречается большая таинственная чёрная бабочка короеда. И с ними – пичужки более шестидесяти видов. Бабочки кружат в танцах, а птицы, начиная с двадцатых чисел мая, заполняют округу пением.
В сообществе любителей классической птичьей музыки сезон открывают соловьи. Ещё не появились другие вокалисты – не успели слететься, – а их голоса уже звучат: рассядутся на небольшой территории участка три-четыре солиста и дни и ночи без отдыха в порядке очереди или дуэтом навстречу друг другу посылают трели и рулады. Музыкально и слаженно поют. Несколько дней только их и слышно.   
Вскоре по одному, по трое и другие певцы слетаются и, торопливо устроив в травах и в ветвях деревьев гнёзда, запевают, своими песнями заполняя звуковую пустоту в пространстве, отграниченном соловьями. Со второй половины мая всё гуще со всех сторон звенят, заставляя отрываться от забот земных – и сами дела не делают, и нас быть праздными понуждают.
Журавли путь к полям кормёжки и обратно над домом проложили и, низко пролетая, курлычут, меж собою говорят.
Голубь лесной в одиночестве каждый год садится на вершину сухого дерева и поёт незамысловатую песню. Кому поёт? Почему одинок?
Кукушка тоскует, однообразное кукование выдаёт; а ночью ей столь же однообразно вторит скрежетом дергач-козодой, он же – коростель. А неподалеку так же простенько, но не деря по-козодойному нервы, перепёлочка нежненько говорит “пить-пирю”.
На полях под заливистым жаворонком, привязанным к земле ниточкой, чибис настойчиво требует: “Иг-рек, иг-рек”, — и почему-то всё без иксов.
Желтобокая красавица иволга в логу своей флейтой неумолчно одну и ту же песню в три мотива исполняет. С нею можно пересвистываться, и она прилетает посмотреть, кто её подзывает; а иногда возмущается, если слышит напев, нарушающий порядок в её пьесе. Чечевица целый день пристаёт с вопросами: “Витю видел? Где-нибудь видел? Ну где-нибудь? Ну видел?” – может быть, она с ним в дружеских отношениях состояла, а он уехал, её не взял с собой?
Разные встречи с ними, легкокрылыми певцами, происходят, и каждая из них что-то даёт, в результате мы узнаём их много ближе, чем с картинок и из книг. Они научили кое-чему полезному для жизни и многие секреты раскрыли нам.
К примеру:

КАК СПЯТ СИНИЦЫ

Вернулись мы как-то с огорода в дом, а на веранде синица порхает, – уходя, дверь оставили открытой. Птичка увидела нас, ещё более встревожилась, а уже наступил вечер с его сумерками, и синичка не может решиться вылететь во двор.
Включили свет в помещении, а на дворе от этого ещё темнее для синички с её птичьим зрением. И заметалась она, потому что лететь из света в темноту страшно, а тут мы, желая ей помочь, только пугаем.
Летала она от одной стены к другой, от шкафа к полкам, и всё суматошно да с писком, в руки не даваясь. И внезапно исчезла. Подумали было, что всё ж таки решилась и вылетела, но как-то не заметили мы её полёт в сторону двери. Вдруг
увидели на бельевом шнуре нечто постороннее – какой-то комочек серый. Подошли поближе, а это гостья наша сидит – села и мгновенно уснула.
Но как уснула! Засыпая, птичка совершенно преобразилась: взъерошив себя, она скрыла свою яркую окраску; головка потерялась в топорщащихся пёрышках, из которых высовывается кончик клювика; и ножки спрятала  под серое одеяние, лишь кончики коготков цепляются за шнур. И замаскировалась, и утеплилась…
Спит как невинный младенец в колыбельке, легко можно взять её. Мы, посмеявшись, естественно, не тронули Божью пташку, а оставили дверь настежь раскрытой, чтобы утречком пораньше она спокойно улетела…
А ещё раньше синицы заявили о себе как о метеорологах – беспроигрышных предсказателях погоды. Мы заметили, что следует ждать похолодания и порой существенного, если они выдают нечто двусложное, вроде: “Ви-тя”, похожее на  “Мёрз-ну, мёрз-ну” – словно ревматички. При этом первый слог звучит более низко, чем второй. А если, напротив,  первый слог выше второго, то звучит “Теп-ло, теп-ло”, и даже при жаре на улице воздух будет ещё теплее.
Прогноз их сбывается через сутки.

А У ВОРОН ТОЖЕ ИНТЕРЕСНОЕ ПРОИСХОДИТ

Всяк знает, что вороны «каркают во всё воронье горло», что им нравится «глотку драть» – даже в басни из-за этого попали. А на самом деле они могут быть приятными соседями, сердечными можно сказать.
В одну из вёсен в ветвях раскидистой матушки-сосны во дворе дома воронам вздумалось устроить гнездо. Создавали его они тихо, чтобы скрыть от врагов кладку яиц и птенцов своих. Когда обнаружилось их заселение, поздно было их изгонять из опасения, что они соседям в их цыплячье хозяйстве вред нанесут, – у них самих детки появились.
Но до чего же деликатно повели себя эти грубоватые, но разумные птицы! Никакого карканья, никакого гвалта и никакого воровства. Вместо того мать по вечерам, укладывая малышей спать, принималась рассказывать им сказки тихим, воркующим, нежно звучащим голосом – заслушаешься.
Даже жаль стало, что впоследствии они не вернулись, не заселили гнездо, так любовно устроенное. Они вообще не появились вблизи. Хорошо, если не стали жертвами разгулявшегося по миру птичьего гриппа, сгубившего целую колонию непрерывно горласто-кричащих грачей, много лет проживавших в другом конце деревни на двух отдельно растущих деревьях.


И ГАЛКИ – СОСЕДИ ЕЩЁ ТЕ

На чердаке  соседского дома живёт стая премилых галок. В чёрных одеждах с серыми платками на головах. Они крикливы, как грачи, только кричат иначе – пронзительно, вроде чаек. Их ну очень много, и иногда они пытаются пересекать «границу» и, перелетая через улицу, садиться на ветвях матушки-сосны. Но их, как и сорок, мы не привечаем и чаем не угощаем.   
Однако с ними следует быть дипломатично осторожными, потому что галки мстительны. Сосед поведал, как однажды погнал их с огорода, так в отместку они всю свежепосаженную капусту повыдергали, тут же побросав. Так что эти птицы интересны, но лучше с ними соблюдать нейтралитет. 
И всё же приручаются. В одну довольно уж позднюю осень, когда всё галочье семейство улетело в края, где теплее, где стол им уж готов, появилась во дворе галка. Устроилась на яблоне близ лавки – на ней мы с девочкой Дашей сидели – и стала осторожно перемещаться по ветке поближе к нам.
Даша принесла хлеб и положила кусочки его под яблоню. Галка доверчиво приняла подношение и склевала всё. Потом перелетела на крышу сеней  и оттуда стала за нами наблюдать, ещё корма ожидая. Даша положила кусочки на лавку подле себя, и снова галка доверчиво слетела и склевала их. 
А потом села на плечо девочки. Возможно, она прилетела к нам жить, и, вероятно, для неё всё дальнейшее было бы жизнью в удовольствие, но тут я по торопливости принять её в свой дом, – не зная, чем в подступающих холодах осени помочь одинокой птице иначе, – совершил ошибку, взяв её в руки. Однако мой доброжелательный поступок напугал галку, она закричала. Внесли мы её в дом, там отпустили, но галка и в доме истошно кричала и металась.
Пришлось во избежание сердечного приступа птицы поймать её и выпустить на улицу. Она улетела и больше не вернулась. Куда улетела: к тем ли, кто её приручил или, повинуясь зову своей природы, на юг?
Как же деликатно обращаться следует нам с ними при их доверчивости!

А ВОТ И СОРОКИ
и сорочий рецепт варенья

Сороки, как и вороны, тоже умеют пожурчать, а не только нагло стрекотать. И одежды на них не черно-белые, а камзолы они имеют богатые – то изумрудом, то синью, то фиолетовостью отливающие. И таковы же на них платки-шали. Но им, цыгански красивым, позволять соседство ни в коем случае нельзя – стрекот и воровство непрерывные. 
В лето, когда мы поселились в новеньком доме в украшенной цветением деревне, на нашей усадьбе обосновались и две сороки: сорока и сорок. Они в отдалении от двора, в старых яблонях на краю участка гнездо своё сотворили. И произвели на свет сорочонка. Стало их трое. Это можно было бы терпеть, но через два года на участке прописалось их уже десять – не только насекомоядных, но и ягодоядных.
Сначала сороки принялись обирать земляничник – не пашут, понимаешь ли, не сеют, а урожай собирают. А по осени, в начале сентября, набросились на облепиху. И до чего наглые! Сгонишь их, они будто испугаются, но, облетев дом, снова целой эскадрильей пикируют и устраиваются на заборе у осыпанного ягодами деревца. А главное, издеваются при этом.
Остался я как-то один на хозяйство, и пришлось мне яблоки с дальних яблонь мешками носить – те из них, что сороки не успели попортить, доклёвываясь до зёрнышек. Ношу их в мастерскую, на полках раскладываю, а сороки всей стаей сюда же переместились – к облепихе как раз напротив приноровились. Как ни увещевал я их и словом добрым, и угрозами страшными – всё не впрок: “Наше, здесь, наше!”, — стрекочут быстро, словно швейная машинка строчит – не переговорить их, – и продолжают оббирать нас, пришлых.
Усядутся на забор, потом по очереди перепрыгивают на веточки и смеются надо мною. Но что странно и возмутительно – те, что на заборе ещё сидят, молчат, а усевшаяся на облепиху воровка почти в упор на меня смотрит и хохочет.
Терпел, терпел я их бесцеремонность и оббирание, не зная, ни как избавиться от сорочьей напасти, ни что делать с ягодами, если самому их снять – собрать, так варенье из них творить надо, а я не умею. Но моё терпение не безгранично. В какой-то миг решился и собрал. А что дальше-то?.. Кто подскажет, кто совет даст? Нет мастеров рядом. И в библиотеке домашней ни одного источника мудрых мыслей по вареньеварению не вспомнил. 
И хорошо-то как, что не вспомнил, при том что они на кухонной полке стоят! Потому что годиков через несколько заглянул в кулинарную книгу и ахнул: в них куча рецептов, но все они такие варварские, особенно в сравнении с тем, который мне вынужденно довелось сотворить, что только ягоды испортил бы. 
Думал я, думал и… придумал. Голь – она ведь на выдумки горазда, а нужда и намучит, и научит. Решил варить по методам лекарствотворения – издавна пришлось мне осваивать способы приготовление настоев, отваров и бальзамов такими, чтобы полезными, лечебными были. Взял и заложил их в основу нового для себя делания.
Промыл ягоды, насыпал сахар в них в соотношении – обратите внимание! – не один к одному и тем паче не два к одному, а на килограмм ягод половину килограмма сахара. Вернее, граммов шестьсот – это к сладким ягодам потом добавлял менее полукилограмма. Расчёт оказался идеальным: варенье совсем не засахаривается и хранится три-четыре года, а может и больше; об экономии же, в наше-то инфляционное время, и говорить не приходится.
Насыпал сахар, перемешал массу, не раздавливая ягоды особо, и оставил её в таком виде для полусуточного холодного настаивания. А как время подошло, поставил кастрюлю с ягодами на плитку, довёл их до кипения, перемешивая для равномерности. Когда закипело – приподнял кастрюлю, чтобы приостыло, и снова на плиту. Три раза вскипячивал. Так из трав и чая извлекаю полезные – лекарственные – вещества без их разрушения.
Пока варенье грелось, вскипятил банки с крышками – металлическими, потому что пластмассовые нельзя варить, а можно только окунать в кипяток перед закрытием. И по окончании варки разложил по ёмкостям своё варево. Но на этом процесс не кончился: бальзамы требуется подержать в водяной бане под крышками три четверти часа, чтобы они хранились и полезно использовались те самые три-четыре года.
А времени-то на варение варенья понадобилось всего ничего – два часа! Больше переживал, думая, что неспособен на это волшебство.
Всё, вроде как можно есть. Но нет. Банки закрыл и в инкубатор из шубы на трое суток упаковал – вот он последний этап. Хотя и после, чем больше варенье стоит в чулане до употребления, тем ароматнее и нежнее становится.
Теперь точно – всё! Сварил, гостей жду. Приехали, попробовали, ещё потребовали…
Вот так из-за сорочьей провокации создался рецепт княжеского варенья. Оно и в самом деле, по качеству и по вкусу княжеское.

И НОЧНАЯ СОСЕДКА СОВУШКА-СОВА

Живёт на усадьбе сова, прячась в дальних же яблонях и черёмухах и исполняя назначенную ей работу. Она облетает территорию по ночам – по совиному обычаю. Однажды нам услужила.
В осень, когда сороки заставили меня творить вареньевсемнаудивленье, а к тому же пришлось и яблоки собирать и складывать в мастерской, повадилась к нам ещё одна расхитительница чужого добра – крыса. Нет бы ей под яблонями бродить, нет бы благое дело творить! Нет, она шастать надумала туда, где уже прибрано и складено. И всё по ночам.
Причём крыса, как и сороки до неё, прогрызала фрукты и поедала зёрнышки, а остальную плоть браковала. Творила своё зло на полках, там же и гадила, – а что с неё возьмёшь: крыса она и есть крыса. Но в одну из ночей, когда она наелась и в своё логово отправилась, её лихое действо оборвалось. Внезапно. Как и следы её на Земле.
Выпал снег на ночь глядя, и утром я увидел на нём строчку следов крысиных, от мастерской куда-то в сторону направившихся. Но недалеко ушла – на десяток человечьих шагов, а потом у неё крылья выросли... совиные – унесла её птица на пиршество, на своё, конечно же. С тех пор красоту яблок никто не портил.
Выводила сова птенцов в каком-то затаённом гнезде – нигде не было видно его. Но совята сами проявили себя, когда стали подлётывать. Они – три совёнка – перелетают из гнезда в ели, растущие по краю участка, и там молча сидят до шести часов вечера. А в шесть, как по расписанию, принимаются по-детско- совиному пищать, и мать, несмотря на то что до захода Солнца далеко, летит к ним с добычей.
Подошли мы к ним как-то раз неприглашённые и увидели всех троих стоящих пенёчками. Лупают на нас своими большущими глазами, будто говорят: “Мы спрятались – вы ведь нас не видите?”. Мы изобразили в солидарность с ними, что не видим, хоть и смеялись и фотографировали их.

И РАСКРЫЛОСЬ, КТО В ЛЕСУ САНИТАР
(ИЛИ ЧЁРНАЯ ТАЙНА ДЯТЛОВ)

Это наблюдение состоялось не в деревеньке Игрово, а севернее. В тех местах некогда была мельница. и я жил в относительном уединении в бывшем доме мельника.
Но дятлы – о них здесь речь  – и в Африке дятлы со всей своей натурой, а жизнь по соседству с ними открыла мне их тайну и тайну санитаров леса.
Впервые о санитарах в природе нам доводится услышать в школьную пору. А некоторым (кому крупно повезло) даже и в садике. Эти первые сведения по закону восприятия информации настолько накрепко впитываются нашим сознанием, что уже непоколебимо и однозначно определяют наше отношение к животному миру. Не поколебать его даже если перед нашими глазами происходит иное, противоположное, противоречащее.
Так мы узнаём, что волки уничтожают слабых и больных животных, а дятлы очищают леса от короедов и древоточцев. И без сомнений верим этому и очень благодарны им, оздоравливающим нашу природу, за их работу. Правда, оленей и других зверюшек, поедаемых волками, нам ну очень жаль, хоть мы и сами их с нашим удовольствием съедаем. Ну а вот гусениц и личинок пусть птицы клюют – на здоровье!
Я тоже в школе поверил учителям, рассказывавшим о пользе птиц. Особенно, мне нравились красивые дятлы – труженики, не щадящие клювов своих для выдалбливания из деревьев противных даже на вид личинок древоточцев и короедов.
Личинки ведь до того неприятны, что сами себя стыдятся, отчего и прячутся под древесной корой и поглубже. Кто в своём нежном беззащитном детстве увидел гусениц, пожирающих растения, – вовек их не забудет. Только представьте себе длинное, жёлтое или коричневое, безволосое ( а хоть бы и с волосами, так и того хуже) многоногое, кусающее… Ручаюсь, аппетит у вас тут же пропадёт.
А у трудяги-дятла не пропадает. Сядет птица на ствол, прислушается, а потом постучит-постучит несколько раз по дереву клювом, быстро постучит, словно швейная машинка или отбойный молоток, снова прислушается и снова постучит. Потом всунет свой клюв или длиннющий язык в отверстие и достаёт это жёлтое, шевелящееся, проглотит тут же или унесёт в гнездо деток кормить и приучать к добыче.
И жуки-короеды – они тоже вроде как интересные: различной формы и окраски. Некоторые из них с такими усищами, что где там до него тараканищу из стихотворения Корнея Чуковского.
А бабочки древоточцев и короедов вовсе примечательны. Размах крыльев у них до десяти сантиметров; правда, самцы у них, как у большинства насекомых, мельче самки. Бабочки раскрашены в цвета от серо-коричневых до почти чёрных с мраморным рисунком и с темными поперечными волнистыми линиями; грудка их сверху темная, коричневато-серая, с бархатисто-черной поперечной полосой, к брюшку беловатая. В общем, симпатюлечки размером с ладонь. Правда, их очень редко можно увидеть в природе – не то что капустниц и крапивниц. Потому, когда рассказал остепенённому биологу о чёрной бабочке размером с ладонь, и что она доверчиво сидела на ладони (а это произошло уже в другое время и в другом месте – в полюбившейся мне деревне Игрово), он откровенно не поверил в возможность существования такой экзотики в просторах Удмуртии. Странный человек тот обученный натуровед.
А теперь о красавцах-дятлах – о них, благородных птицах.
В местах, где была мельница, в округе моего лесного жилья, проживают на постоянной основе чёрный и большой пёстрый дятлы.
Чёрный – в народе его больше называют «желна» – самый крупный дятел. Своими размерами он уступает грачу, но в отличие от этой «вороны» имеет более стройное телосложение, длинную тонкую шею и длинный жёсткий хвост-опору. Одет он в строгий блестяще-чёрный фрак, а на голове – как-то не к месту – кокетливая красная шапочка. Клюв очень мощный, долотообразный, длинный и прямой. Желна обладает звучным голосом, издали слышны его сигналы общения и привлечения внимания – высокие мелодичные крики: “крю-крю-крю-крю”, в конце которых звучит более низкое по тону долгое ноющее “кли-и”, похожее на крик канюка.
Большой пёстрый дятел намного меньше чёрного: размером он всего лишь с дрозда. А называется большим потому, что есть ещё малый пёстрый дятел. Но зато он ярче желны – франт среди дятлов. Его чёрные и белые тона в сочетании с ярко-красным подхвостьем придают ему такой ярмарочно-пёстрый вид, что трудно не обратить на эту птицу хотя бы праздное внимание. Но пение его не чета его яркости и не такое красивое, как у желны. Чаще всего можно услышать резкое и отрывистое “кик”, которые он издаёт во время полёта. Взволнованная птица кричит быстро, и сигнал дятла превращается в “ки-ки-ки” или в “кр-кр”.
Их-то тайну мне и удалось раскрыть в результате того, что захотелось исполнить мечту моего детства, прошедшего в жарких песчано-пустынных краях: соприкоснуться с жизнью обитателей лесов, и тем ублажить не одну только свою любознательность… и иное.
Однажды во время лыжной прогулки по окрестностям в качестве познавательного развлечения я дошёл до места лёжки зайцев. От куста, где ясно отпечаталась заячья суета, отходил одиночный след беляка. Ход его был спокойный – значит, косой не убегал от рыжей спутницы своей жизни, а направлялся к месту кормления – в том направлении, где на замёрзшем пруду лежал ствол сваленной ветром осины. Пошёл и я туда же.
Беляк пересёк две дороги, забежал в осинничек, дошёл до большой балки, в которой натопталась целая сеть заячьих тропок – очевидно, что косой давно здесь обитает, потому и ведёт себя как дома: то скачет по старым тропкам, то делает новые, то… Сегодня он, пробежав вдоль балки, сходу выскочил на противоположную сторону, сделал петлю, две сдвойки и пошёл прямо.
Легко скользя на лыжах по морозному снегу, я прошёл рядом с чёткими отпечатками новых заячьих прыжков метров триста. Сквозь поросль пробрался на маленькую поляночку, что находится совсем вблизи моего дома, – их разделяет только пойма речки, перегороженная плотиной пруда. И тут моё преследование зайца внезапно прекратилось.
На полянке, неподалеку от места, где заяц делал сдвойки, росли две красивые пышные ёлки высотой метров до пяти и диаметром в комле сантиметров по двадцать. Ещё на подходе к ним у их оснований я увидел глубокие ямы, вырытые кем-то в снегу. Ям было по одной подле каждой красавицы. Кто-то потрудился, выгребая для чего-то массу снега. Меня настолько заинтересовало это событие, что, оставив мечты о зайчатине, я занялся его изучением.
Признаюсь, что это исследование сначала ввергло меня в недоумение. Всё было бы просто, если бы к ямам вели  чьи-то следы: ну, скажем, того же зайца или лисички, вздумавшей докопаться до мышки. Но ни звериных, ни  тем более  человечьих следов не было на поляне, кроме следа преследуемого мною беляка да моей лыжни. Однако и беляк впервые пробежал здесь, и промчался он между ёлочками, ни на миг не задержавшись. А я тоже первый раз пришёл сюда. Так что ничьё присутствие не выдавалось, и никто не подходил к деревцам,  а ямы меж тем кем-то или чем-то образовались.
Чтобы разобраться в мистике, то есть в имевшем место сверхъестественном событии, происшедшем в тихом уголке леса, я приблизился к одной из ям и ещё раз внимательно поискал следы, полагая, что их могло замести снегом. Но нет, снег уже несколько дней не выпадал, ветров не было, а ямы были одно- или двухдневными. И всё же кой-какие следы мне удалось рассмотреть. То были отпечатки маховых перьев довольно большой птицы!..
Поскольку мне впервые довелось такое видеть, я долго всматривался в них и всё пытался понять, как, чем и для чего птица могла выкопать ямищи, намного больше её самой. Они были вырыты до травы, а это не менее полуметра вглубь. В диаметре же  и того больше.
Всё разъяснилось только тогда, когда я наклонился к краю одной из них и сначала обнаружил на её дне кучку свеженьких щепок, а потом увидел небольшое дупло в низу дерева. Почти у корня. Углубление в нетолстом ещё стволе его доходило до сердцевины, и её хорошо было видно. У второй ели я увидел такую же картину.
Тут-то и понял, кто выкопал ямы и кто злодей, загубивший души молодых красавиц прямо на корню. Открытие поразило меня: и тем, что птица своими тонкими четырьмя пальцами может выкопать большую яму, и тем, что дятел не стал долбить дерево над снежным покровом, а углубился до комля деревьев, и тем, что дятел, ранив ёлки в самое сердце, подорвал их цветущее здоровье. А главное тем, что открывшаяся мне здесь истина разрушила все мои прежние представления о раскладе участников в природе.
И я стал считать себя первооткрывателем секрета лесной жизни!.. Но, как вскоре выяснилось, не один я знал эту чёрную тайну чёрных дятлов. В неё давно, гораздо раньше меня, был посвящён Короед. Не тот короед, который, согласно всем научным трудам, губит леса, и которого едят дятлы, а мой сосед Николай Петухов…
Разговор о дятлах у нас произошёл на лесной делянке, где Николай из заготовленных  брёвен собирал сруб. Во время перекура я без обиняков спросил:
— Для чего дятел губит деревья?
Ответ лесника-крестьянина был до предела ясным и столь же прост – двумя словами Николай подтвердил моё открытие об авторстве и назначении снежных ям и проколов в деревьях.
— Корм готовит.
Так что же это получается? Дятел-то, этот прославленный в научной и художественной литературе санитар леса, в реальности оказывается губителем деревьев? То есть он является вредителем? И простому леснику известно об этом, а наши учителя и учёные биологи, что называется, ни сном ни духом!
Знание, проявленное соседом, подняло планку моего уважения к нему ещё на один значительный уровень, а ведь и без того было, за что уважать его. Людей, живущих лесом, много, но малое число среди них наблюдает жизнь деревьев и лесных обитателей. Хотя чего проще понять, что только дятел ( за исключением еще человека и ветра) и может поранить дерево: все мы знаем, что дупло в стволе выдалбливает дятел. А отсюда простой вывод о том, почему и для чего этот так называемый санитар долбит деревья...
Как говорится – истина без прикрас: дятел, проделав углубление в основании дерева, не сгубил его полностью, а позволил ему дальше расти. Но в той стороне ствола, в которой он продолбил дупло, дерево будет чахнуть, кора его не будет получать живительные и лечебные соки, отстанет от ствола, а в неё и под неё вселятся короеды и древоточцы.
В полной мере мне  эту дятлову истину пришлось донаблюдать спустя месяц после разговора с моим соседом Петуховым.
Просёлочная дорога, что вела к моему подворью, завершалась двумя елями по обе её стороны. Ели были почтенными во все свои стволы в ветках и в хвойной зелени, видели многое из жизни людей и прочих животных. И очень красили дорогу и вид из окна дома.
Но однажды красота одной ели была варварски уничтожена…
Как-то в зимний погожий день я услышал стук дятла, доносившийся с той стороны. Глянул в окно и увидел на одном из деревьев небольшого дятла – чуть крупнее скворца. Был он странной для моей округи раскраски. Верх его шеи, крылья, хвост – черные; чёрная же спина; крылья и хвост – в белых пятнах. Нижняя сторона тела и полосы на боках головы – белые. Верх головы  золотисто-желтый. 
Когда мне удалось поближе присмотреться к птице, я узнал в ней жёлтого трёхпалого дятла, впервые здесь объявившегося, – у него на лапах было по три пальца. Кстати, позже он никогда уже в ближней округе не появлялся.
Так вот трёхпалый долбёжник за день своей работы исковырял кору ели так, что она стала ощипанной, рябой и уже не украшала вид на дорогу, а скорее, портила его. Значит, когда-то он либо другой дятел повредил ёлку, и она стала полем для древесных личинок, противных на вид и вкусных для ярких якобы санитаров леса, губящих деревья.
А ведь дятлы ещё питаются и муравьями, весьма необходимыми лесу. Правда, муравьи тлю разводят, потому что тля у них – «коровы», от которых мурашики получают молоко. Но для деревьев-то  и для нас, людей, они вредители! Слава Богу, что были созданы красавицы божьи коровки, чтобы те поедали тлю – муравьиных «коров».
Так что же такое – эти древоточцы и короеды, какие они с виду ни есть? Что они? Кем и чем оказываются короеды и древоточцы? Ведь они поселяются в больных деревьях и поедают засохшие части коры и стволов деревьев. Значит, они и есть санитары леса?!   
Да, у них очень важная хозяйственная роль в природе: если бы не они в трофической цепи, да ещё и грибы с ними, леса были бы завалены павшими от старости или от буреломов стволами деревьев, мешающими молодой поросли возрастать и заполнять пустоты в тайге, в борах. Дятлы лишь помогают им размножаться.
Ну и вот вам: все – сплошные санитары. Получите новое знание о природе и распишитесь.

А ЕЩЁ ДРУЗЬЯ – ГУСИ

 О домашних животных как-то не принято писать, отношение к ним в основном чисто потребительское, без экзотики. Даже для горожан, что видят их периодически, не говоря уж о сельчанах, ничего особенного в них нет. Но они заставляют влюбляться в них: и овцы с козами, и кони... И гуси.
Однажды мне в моё лесное отшельничество привезли гусака Ганга и гусишку Ганку. Молодых ещё, на первом году. К тому времени хозяйство составляли парочка полугодовалых кроликов и два того же возраста щенка: бутузистый Мишка и грациозно-аристократичная Виолетта. Гуси пришлись кстати.
Их мне привезли издалека в конце марта, в часы, когда день уже склонялся к раннему ещё, по весенней поре, вечеру, а я занимался устройством колодца, без которого с началом снеготаяния остался бы без чистой воды.
Хотя под боком находится пруд, на котором в прошлые годы и века стояла мельница, и приезжий народ брал воду из него, но моему капризному вкусу она не пришлась. За лесной речкой, наполняющей водой пруд, я ручеёк обнаружил, а в ручейке оказалась вода, пригодная даже для моей привередливости. На нём соорудил водозаборчик и питался его водицей полгода. Но в феврале стал понемногу задумываться: а что буду делать весной, когда половодье замутит смывами с полей ручеёк? Угроза, что могу лишиться его чистоты, вынудила меня искать решение.
Помогла подсказка, что сейчас можно копать колодец, поскольку грунтовая вода уже глубоко, а вешние воды ещё не подоспели. Она спасла моё положение. На следующий же день я выбрал место в огороде для источника, и процесс пошёл. К моменту появления гусей срубил с помощниками часть обшивки колодца и докопался до грунтовой воды, но до завершения было ещё далеко: оставалось соорудить внутренний сруб, сотворить по периметру колодца замок для предотвращения доступа в глубину талых и дождевых вод и самое приятное – внешнее оформление.
Гости, привёзшие гусей, покинули меня утром следующего дня, и я даже немного загрустил, соскучившись по общению. А что? Кроме соседа, Николая Петухова-Короеда, одиноко проживавшего в заброшенной деревне в полутора километрах, меня почти никто не навещал; от телевизора веяло тоской; с кроликами общий язык найти не удалось; щенки полугодовалые – шалопаи: что Виолка, что Мишка…
Гуси стали радовать меня в первый же день знакомства с ними.
Помимо того, что они дадут приплод, радуя душу крестьянскую, – в лесу я повёл жизнь именно таковую, – Ганг, а с ним и Ганка сделались моими спутниками во всех хозяйственных делах: куда бы по двору и даже за пределами я ни направлялся, они следовали за мною. И не терпели щенков вблизи меня – Ганг хозяином после меня полагал себя, а те собачата ему не ровня.
Так и в один из трудовых дней гуси пришли ко мне и стали наблюдать за работой. Щенкам тоже пожелалось в коллективе повертеться. Вошли они оба в огород и остановились неподалеку от калитки, потому что гусь своей персоной преградил тропу дальше, вглубь. Увидел их Ганг осмотрел их, но смолчал – не унижать же себя склоками с четвероногими бескрылыми. И Мишка осмелел, пошёл мимо него.
А зря! Такого никакой гусак стерпеть не может – ухватил он наглеца за заднюю ногу. Мишка взвизгнул и убежал от него подальше. Виолетта оценила неприязнь грозной птицы, но достоинство выше страха, – и она пошла следом за братом. Однако и у Ганга достоинства своего выше его длинной шеи, и неважно, что девица, – и её он, гусь лапчатый, цапнул. Виолетта даже не пискнула и отнюдь не побежала, а пошла себе неспешным шагом, будто и не заметила покушение гуся на её здоровье, на её честь. Истинная аристократка.
Пришла пора и молодым гусям в брачные отношения вступать, семью создавать, потомство растить. Занялась Ганка домом своим. Я им с самого приезда позволил жить в мастерской, некогда бывшей баней, там гусишка и отложила девять яиц, а потом села на них. Тоскливо стало Гангу в одиночестве по двору бродить, и дружба наша теснее складываться стала: он часто подходил ко мне. Я наглаживал его шею, спину, а он блаженствовал.
К концу мая инкубация, наконец, завершилась – не благополучно, как нам всем того хотелось, потому что лишь пять родились здоровыми и крепкими, но тем не менее у молодой пары получилась настоящая семья. Ганг себя ещё более  важным почувствовал: гордился Ганкой и малявками-гусятами, водил их на пруд купаться и кормиться.
Поплавает стая близ берега, а потом он её ко мне на картофельное поле ведёт и устраивает меж рядков. Оттуда они все наблюдают, что делаю, – а я на них посматриваю. И как окончу работу, говорю: “Пора домой, Ганг”. Он тут же пронзительно подаёт команду детям, Ганка низким голосом поддерживает её, и все следом за мною гуськом шагают во двор…
Но закончилось годовое полублаженное отшельничество в лесном массиве, и надо было возвращаться к людям в полис с урбанизированной цивилизацией, с его шумом и грохотом, с закопчённым воздухом. Грустным было расставание с  моими пернатыми друзьями, и грустной оказалась дальнейшая судьба пары.
Отвёз гусей по осени той их владелице, что весной привезла их ко мне. В долгой дороге Ганг то и дело окликал меня, и я отвечал ему, успокаивая. Он, веря в нашу дружбу, замолкал, слыша голос мой. Я был уверен, что в селе Ганг и Ганка будут также жить своей семейкой, но… Владелица – чистая Салтычиха – по-своему, по-барски распорядилась: Ганга отдала сыну, а Ганку себе оставила.
Ганг, верный любви своей и супруге, с которой совершил два длительных путешествия, и счастливый период, создал семью и взрастил-воспитал детей, прибегал к ней во двор, но тут его встречал старый гусак – его же отец и вожак во дворе, присвоивший и Ганку. Он бил его без пощады – весь в хозяйку. А Ганг – он не умел драться, потому что ему, всё имевшему, не приходилось биться, не было нужды ничего отстаивать.
Салтычиха на увещевания, поступавшие от дочери, воссоединить гусиную семью, сердито отказывалась, указывая не вмешиваться в её волю.

***