Часть2 Буян

          
            Конный двор  стал моим вторым домом.  Ут-ром, чуть свет, я уже на ногах: хлебну из крынки молока, краюху хлеба в карман – и бегом на кон-ный двор.  Бабушка ворчала:   « Избегался совсем! Худюший стал, как тот шкилет. Што тебя туда так тянет?   Влюбился што ли?
 – В кого, бабушка?   
–Уж не знаю в кого. В конюшню   или  в хозя-юшку конюшни.   Говорят, что в неё даже лошди влюбляются:  иная лошадь под ней, как ветер летит,  а  ежели кто другой её  оседлает  –   тащится  как  кляча.    До войны-то парни все глаза обмозолили,  глядя на её   окошки.   
– Бабушка! Она же  старенькая уже. 
– Стареньки бывают только тулуп да валенки, а у человека душа всегда молода.   Да  ладно! шучу я,   – сказала бабушка и вздохнула: тяжело в деревне без  мужика.   Война проклятая всех забрала  да  не  вернула.  Потому Нюра конюхом и робит, что больше некому.

     Шурка, уже который день, на конном дворе  не появлялся:  уехал на  покос.  В помощниках у тёти Нюры  остался я один.  Пришлось работать  за двоих, и я старался, как мог: засыпал в кормушки овёс, задавал лошадям корм и даже  ездил  верхом на бочке за водой.   Вода из бочки плещется, обливая  меня с ног до головы, тётя Нюра улыбается: «настоящий водовоз!» и от этой улыбки тепло растекается по моей душе и  хочется делать ещё и ещё что-нибудь.
  Мама моя, конечно, не в восторге от моих трудовых успехов:  «Тебе в городе жить придётся, а не в деревне. Читай больше, учись у книг».  Ба-бушка наоборот меня всячески   поощряла и маме говорила:   «маленькое дело лучше большого безделья.  Он уже не дитё   –  пущай   к работе  привыкает». Я привыкал:    дома меня пол  помыть не заставишь, а тут  я  и стойло почистить могу и охапку сена на вилах коню принесу... Первое время у меня это плохо получалось: труха сыпалась за шиворот, голова и тело жутко чесались. Лысый смеётся:
– Ты чё, ковбой, вместо сена чесотку на вилы подцепил?    Я за это на него не обижался, но и в карман за словом не лез:
–  Тебе–то хорошо: у лысых голова не чешется? –   говорил я.  Но и он не терялся:
–  А ты пострижись, и у тебя башка чесаться не будет.
Пацанам  смешно, да и мне   весело  потому, что   здесь  мне было интересно.  Но, если честно, жить в деревне я бы не смог.  Бабушка говорит: « поздней осенью от скуки мухи дохнут, а зимой  морозы  такие, что  в  телогрейке тепла   хватает   на то, чтобы   от избы до уборной добежать».  То ли дело – лето!
      Особый интерес последние дни вызывало    стойло,  в котором был заперт конь по имени –  Буян.   Он стоял в конце конюшни  в  стойле, дверь которого кроме железной задвижки закры-валась на толстую цепь. Только узкое окно, в которое едва пролезала его мощная голова, связывало его с внешним миром.  Бывало целый день стоит он, высунув голову в окно, с тоской глядя на зеленый луг за прудом, где сочная трава, свежий ветер и простор,  простор... Я ему искренне сочувствовал. Уж я - то знал,  каково сидеть в четырёх стенах, когда  за окном  лето,  солнце и друзья, а вместо этого сидишь  дома, и мучаешь   гроб с музыкой под названием – пианино, который с детства терпеть не могу...      
   Однажды я захватил с собой кусок хлеба, посыпанный солью. Я уже знал, что это настоящее лакомство для лошадей. Подойдя к конюшне,  я присел на   сломанное тележное колеса, напротив   стойла, в котором томился от безделья могучий конь- Буян.  Я  сидел,  и   ждал,   когда в темном проёме  появится его голова.  Ждать пришлось довольно долго.  Коротая время,   я строгал складным ножом  палку и насвистывал:  «чижик-пыжик, где ты был...»   Наконец, голова коня показалась в окне….  Насадив хлеб на острие палки, я осторожно  стал подходить к нему.  Чем ближе я подходил, тем больше конь настораживался. А когда я оказался на расстоянии, с которого мог палкой дотянуться до окна, Буян прижал  уши, глаза налились кровью, и он стал просто страшен. Я поспешил задобрить его и слишком резко сунул палку с хлебом ему под нос. Конь вскинул голову, отпрянул, сильно стукнувшись о притолоку, и снова скрылся. Тогда я снял хлеб с палки и положил на подоконник.  Придя на следующее утро, я обнаружил, что хлеба на подоконнике нет. Не думаю, чтобы его склевали птицы. Я    положил  другой  кусок  на тоже место и вновь стал насвистывать: «Чижик-пыжик, где ты был….» Так  продолжалось несколько дней.   Через неделю, стоило мне только просвистеть  «чижика»,   голова коня тут же появлялась в проёме окна.   Буян стал относиться ко мне с доверием, но я даже и подумать не  мог, что когда-нибудь сяду на него верхом. Если бы мне дали за это лучшую коллекцию марок, я бы наотрез отказался. Жизнь я ценил.   
               
                ДЖИН ИЗ КОНЮШНИ

     Днем ребята работают: кто на покосе, кто за коровой присматривает, а кто просто в лес по грибы да по ягоды ходит, но вечером все собираются у конюшни. Каково же было их удивление, когда я, насвистывая «чижика», протянул Буяну хлеб, а тот, вытянув губы, взял его с ладони,  и смешно ворочая челюстями, стал его жевать.

– Вот это да! Мы думали он зверь, а не конь, а он, гляди-ка, какой смирный. 

Меня просто распирало от гордости. Я чувствовал себя  настоящим  укротителем львов и даже  крокодилов.
Лысый Колька смотрел на меня с хитрым прищуром: 

–  Слабо к нему в стойло войти? –  сказал он с таким видом, будто ему это сделать – раз плюнуть.
  Не такой уж я  смельчак  чтобы соваться в клетку с  тигром.    Я понимал, что Колька просто подначивает меня,  но  тупое упрямство заставляло меня принять вызов,  я двинулся к стойлу. Ребята попрятались кто куда.

– Может не надо, – робко сказал кто-то.

–   Если бы Шурка или Тётя Нюра в эту минуту были здесь, они никогда не позволили бы мне  сделать ту  глупость, за которую я мог поплатиться жизнью и не только своей. 
  Дрожащими руками я снял цепь, медленно отодвинул задвижку, сосчитал до трех и распахнул дверь.  Буян стоял, уткнувшись головой в кормушку, и вяло пережевывал овес.  Вдруг он поднял голову и уставил на меня не очень добрый взгляд. Я уже хотел было вновь захлопнуть дверь, но конь, словно очнувшись, ринулся к вы-ходу. Я отлетел будто пушинка, а он вырвался из стойла, вылетел из конюшни, как джин из кувшина, и вихрем разгулялся по двору. Опьяненный свободой он падал, валялся с боку на бок в пыли и  вдруг  встал, как изваянье, устремив взгляд на луга за прудом, которые совсем недавно были ему так недоступны.   Дикий  восторг на момент вскинул коня на дыбы,  он всхрапнул, сорвался с места и помчался туда, где ждала его воля и простор.  Сходу он влетел в пруд,  взметнув брызги так, словно  гора   обрушилась, и  по-плыл к другому берегу. Откуда-то появился Шурка.
– Кто его выпустил? –  спросил он.
Все молчали и я тоже.
– Понятно, – мрачно сказал Шурка  – теперь жди от мамки взбучку. Он, молча,  смотрел в след коню, и вдруг всполошился:
  –  Ой, блин, куда его чёрт несёт!  Утопится ведь, утопится! 

– Не «утопится» - сказал я. Лошади умеют плавать.

– Глянь туды, – сказал Шурка,  и показал рукой в ту сторону, куда плыл Буян, –  Видишь рыжие пятна?  Это водоросли – «Русалкины космы».  Они  опутают ноги и утопят любого, кто в них   попадёт.  Понял?

     Не сговариваясь,  мы бросились вслед за жеребцом. Чувство вины   подгоняло меня лучше хворостины.  Ещё не зная, чем смогу ему помочь,  я на бегу скинул штаны, рубашку,  прыгнул в воду и поплыл.
 Каким-то образом Тётя Нюра тоже оказалась на берегу. Отбросив в сторону пустое ведро, она размахивала руками и кричала:
– Вы чё  творите-то, такие, сякие, разэтакие!  Мало того, что конь сгинет, дак  ещё и дитя потонет:  Вовка, вернись! Утонешь вместе с ним. Вернись, говорю! Шурка рвался за мной следом, но Тётя  Нюра схватила его за руку:
– Куды! Не пущу!  Ну, натворили вы дел, ох, натворили! –  ругалась она, на чём свет стоит. Но я этого уже   не слышал. Я слышал только, как тяжело дышит конь.  И вдруг он зафыркал, голова его судорожно задёргалась над водой – значит, он уже влез в водоросли. Я подплыл к нему со-всем близко. Но что делать дальше – я не знал. Не за хвост же его тащить.  Вокруг плавала, вы-рванная с   корнем зеленина.  Буян с каждой се-кундой осложнял положение. Он бился в водо-рослях, как гигантская муха в  паутине.    Я слышал,  как прерывисто дышит конь, задрав к небу жадные до жизни ноздри.  Надо его успокоить и заставить повернуть обратно, Но как?  И вдруг меня осенило: «чижик–пыжик, где ты был   » – попытался просвистеть я.  но губы не слушались, получился не свист, а шипение. Я  повторил по-пытку,  губы никак не хотели складываться в трубочку. Покусывая их зубами,  я пробовал ещё и ещё!   Кажется,  получилось. Да, получилось.  Насвистывая «чижика», я протягивал коню руку,  звал его за собой.  Почувствовав рядом человека,  конь стал успокаиваться,  обретать уверенность, а с ней и силы. Выдираясь из цепких водорослей, он стал медленно разворачиваться в мою сторону. Рывок! Ещё рывок – и, наконец, он вырвался из рыжей паутины и поплыл следом за мной к берегу. А я вдруг почувствовал смертельную усталость.
– К берегу, скорее к берегу! –   стучалась мысль, но руки  словно ватные, ноги – свинцовые.   Я плыл,  почти бессознательно взмахивая руками, погружаясь и вновь всплывая. Когда в глазах становилось темно, в сознании отмечалось –  во-да.  Потом  вдруг разноцветные круги –  солнце!  Я  не слышал, как тётя Нюра кричала: – Помогите! Помогите же кто–нибудь! –  Не видел, как пацаны  вбежали в воду, но не решались плыть ко мне. И вдруг в последнюю минуту рядом со мной оказался кто-то из них. Это был   Шурка. Я вцепился в него мёртвой хваткой, и мы оба пошли ко дну. Благо у Шурки сил было достаточно и, почувствовав, под ногами песчаное дно, он оттолкнулся  от него и мы всплыли на   поверх-ность.  Хлебнув воздуха, мы снова погрузились в воду. И снова Шурка сделал прыжок вверх и вперёд. Видимо, я уже наглотался воды так, что сознание замутилось, руки мои разжались, и наверх  Шурка выплыл  без меня.  Когда мои ноги коснулись дна, я сделал  отчаянную попытку и   оттолкнулся от него, и вдруг рука ухватилась за нечто, как за соломинку, и  уже никакая сила не могла  её отцепить.   Этим  «нечто» была  грива коня.      
     Говорят, когда Буян вышел на берег, я так и висел на нём, держась за гриву.  Не знаю, возможно, так оно и было, но теперь я верю в то, что однажды  сяду на него верхом,  и он  бережно  понесёт меня в мою полную  событиями жизнь.
               
 
 
                продолжение следует