Низаура

Самым жгучим ее чувством была зависть. Без нее она просто тухла. Но это чувство было так глубоко внутри нее, что не могло прийти в голову самому проницательному сотруднику. Да и ни в чью голову даже на несколько секунд не входила мысль о ней самой – секретарше – тихоне, Мышке, как поначалу ее называли. И, конечно, никто не замечал кинжально-острого, искоса ее взгляда на женщин, одетых не просто вызывающе богато, но и со вкусом. Да еще при дорогом, тонком макияже, нежно-холеных руках и ногтях и при небрежной манере говорить, двигаться, смотреть на самых интересных мужчин фирмы. И особенно на него, ее начальника.
Она не могла бы сказать, когда ее робко-почтительно-недосягаемое к нему отношение сделалось невиданно дерзким и уверенным. «Мой!» – убедила она себя. И позвала на помощь свою всегда острую зависть. Та согласилась быть двигателем ее личного прогресса, проронив уверенно:
– А чем ты хуже этих свиристелок?
И добавила, будто приказав:
– Продумай все. На ошибку права не имеешь!
И она продумала. Ее план был долговременным, четко разделенным на этапы, и кому-то мог бы показаться не только дерзким, но просто несбыточным. А он ей удался. Зависть только довольно посмеивалась.
В фирме не сразу заметили, что Мышка отказалась от услуг уборщицы в кабинете начальника и своем «предбаннике». И кабинет и предбанник убирала теперь она сама. Являлась на работу на час раньше и, обрядившись в довольно элегантный халатик, доводила до блеска все – от начальничьего стола до каждой картины и полочки. Стол начальника был заботой особой. На нем всегда стояли свежие цветы – немного, но любимые начальником белые или чайные розы. Письменный прибор, карандаши, ручки, блокноты расположены были предельно удобно и в то же время не загромождали стол. Сверкали чистотой красивые модные занавеси – она стирала их через день.
Она упорядочила и ужесточила часы и минуты его приемов. Сама отказывала тем, кто, знала, неважен ему. Постепенно внушила ему, что начальник, как всякий интеллигентный человек, должен принимать пищу в одно время и ввела обязательный ланч.
Начальник поначалу дивился и пробовал выскочить из ее жесткого графика, но у нее наготове были всегда разумно-убедительные доводы. Скоро он уже не мыслил жизни без ланчей, бутербродов, которые готовила она сама, свежих, вкусных и достаточно легких, хотя и сытных, и без свежего сока ровно за полчаса до ланча.
А вечерами начальник, уходя  домой, неизменно изумлялся происшедшей с ней в конце дня перемене: скромная, подчеркнуто строгая его секретарша превращалась в элегантную молодую даму. Легкий макияж, который она умело подобрала к освещению ее предбанника, делал ее лицо хрупко-нежным. Откуда было знать начальнику, сколько денег и времени стоили ей парикмахерские, массажные кабинеты в выходные дни, сколько времени забирали у нее модные журналы, которые она прочитывала с дотошностью специалиста. Начальник, делая ей комплименты, не скрывал удивления, а она устало-томно отмахивалась:
– О чем вы говорите? Я, как  рабыня Изаура, пашу весь день – только к вечеру и прихожу в себя.
Однако когда ее просили помочь кому-то из других подразделений фирмы, она ощетинивалась:
– Я вам не Изаура!
И постепенно ее кличку «Мышка» забыли, а неудобопроизносимое «не Изаура» – стало «Низаурой» и ее вторым именем.
Однажды начальник задержался дольше обычного и попросил ее сделать кофе. Низаура поняла, что он голоден, но стесняется попросить ее принести что-то из ресторана. Она наскоро соорудила холодный ужин и сделала вкусный крепкий кофе с орешками. А через неделю – она была короткой из-за трехдневного очередного в державе праздника – глаза начальника только что не вылезли из орбит: Низаура пригласила его на ланч в «миниресторанчик», как она назвала маленькую со вкусом обставленную комнатку позади ее предбанника. Предбанник уменьшился больше чем наполовину, но она так все расставила в предбаннике и так искусно развесила любимую начальником графику, что это уменьшение даже не бросалось в глаза.
– Когда, как вы это сделали? – изумился он.
– Это неважно, – с хорошо сыгранной скромностью ответила она. – Главное – вы можете теперь принимать пищу – без звонков и наглых посетителей. Я вот думаю: зачем вам ходить в этот ресторан? Там явно нездоровая еда! Я вполне прилично готовлю.
– Но это вам такая нагрузка!
– Что такое моя нагрузка по сравнению с вашей? – и снова игра в преданную скромность удалась ей.
Удавалась и потом, когда все чаще начальник задерживался, а в уютной комнатке за предбанником он ужинал уже вместе с ней. Во время этих поздноватых, но так умело организованных ею ужинов начальник успел разг- лядеть и ее немного полноватую, но хорошо скроенную фигуру, высокую грудь, стройные ноги и чуть танцующую походку, а потом уже не мог не залюбоваться ее пышными, красивыми волнами ниспадающими волосами, которые она днем заключала в широкую заколку, а главное – ее длинной шеей с красивым пластичным изгибом, которую она умело открывала или подчеркивала – то ярким шарфиком, то шелковой лентой, то широким колье из поддельного жемчуга. Они еще  выделяли и увеличивали ее глаза на довольно приятном, умело подаваемом лице.
Начальник свою зависимость, поданную в искусном гарнире из ее заботливости, преданности и бескорыстия (речи ни разу не зашло о повышении жалованья), проглатывал всё с большим удовольствием. Во время ужинов начальник, наконец, узнал и о жизни своей бесценной секретарши. Разошлась с мужем. Объяснила:
– Мы из разных галактик. Я – из простой семьи. Мать – воспитательница в детском саду, отец – лесовод. Я родилась на Брянщине. А в моем бывшем – текла жидкая графья кровь. Он гордился этим страшно и не забывал об этом напоминать – и мне, и его девушкам. Мне надоело. Я и послала его… к  графине.
Начальник долго смеялся. Сказал, что теперь будет посылать своих дураков замов не на три буквы, а «к графине».
Она так умело и ловко затягивала время их ужинов-совместных посиделок, что он не замечал времени и очень удивлялся – вначале,-  когда звонок жены прерывал эти посиделки, а потом сердился:
– Ты же видишь – еще работаю!
Довольно скоро маленькая комнатка за предбанником стала их первой спальней. Потом сняли небольшую квартирку неподалеку от фирмы. Низаура похорошела лицом и туалетами. Но после работы. В часы присутственные она была все та же работяга: в милом халатике, то с тряпкой, то с подносом, то с папками или бумагами в элегантном строгом костюме.
Случилось так, что начальник устраивал большой бизнес-прием у себя на даче и попросил ее помочь приготовить и накрыть стол. Низаура спрятала себя в самый-самый скромный свой туалет, и даже халатику предпочла обычный фартук. Спрятала и лицо – под незаметную, никакую прическу. Жена начальника восприняла ее именно так, как и хотела Низаура, – как скромную Мышку, малоречивую и проворную в деле. А Низаура зорко вглядывалась и в жену начальника, и в его – уже совершеннолетних – дочь и сына, и в него самого. Она слегка поразилась красоте и богатству дачи, уютно и уверенно вписавшейся в довольно густой лес.
К концу приема она уже приняла решение: второй этап нужно открывать – как второй фронт. Потому что жена начальника не отдаст, пока жива, муженька никому. А он из породы жеребцов рабочих – жене будет тоже служить до кончины земной. Романчик с ним виделся Низауре безразмерным.
Гости, расходясь, расхваливали «шикарный стол». Жена начальника указывала на Низауру – автора «вкуснятины», а она скромно потупливалась и полу-улыбалась. А потом жена начальника стала приглашать ее на помощь и на менее многочисленные бизнес-ужины и даже на встречи «узким кругом». Низаура – скромная и послушная – потрясала кулинарным искусством и казалась жене начальника абсолютно неопасной.
Второй этап плана Низауры завершился рекордно – через три с половиной месяца. Начальник и его жена – в благодарность за бескорыстную помощь – пригласили Низауру в ресторан. Она поняла: пришло время вознаграждения ее предусмотрительности. Примерно полгода назад Низаура заезжала к своей приятельнице – старшей медсестре бывшей «кремлевки». «Просто повидаться, поболтать», – как объяснила Низаура. Приятельница была тронута: «Спасибо тебе, теперь на друзей у всех стало мало времени».И вот когда пошла «стрельнуть» кофе – своего не оказалось, а Низаура принесла шикарный торт – подруга- секретарша позаимствовала из шкафчика подруги-медсестры небольшой флакончик, на котором было написано сложное название и лаконичное предупреждение: «Яд!» Низаура взяла не первый попавшийся яд: к визиту к подруге она хорошо подготовилась. Этот яд был хорош тем, что действовал примерно через сорок минут после приема и совершенно растворялся в организме так, что и обнаружить было нельзя уже через те же сорок минут – час. Дома часть содержимого флакончика отлила в совсем маленький флакончик. Его и захватила в ресторан. Они очень приятно посидели, хотя ресторанную еду – после разносолов Низауры – супруги оценили «на три с минусом».
Когда начальник с женой отправились на «прощальный танец», Низаура молниеносным движением разлила по бокалам содержимое флакончика – перед тем, как пригласили танцевать и ее. Они вернулись после танца за стол одновременно. Допили – «на посошок» – вино, Низаура горячо поблагодарила за вечер. Супруги не отпустили ее из ресторана одну и повезли домой. Все трое почувствовали себя плохо точно через сорок минут, когда уже были почти у ее дома. Когда их увозили на «скорой помощи», Низаура знала, что они с начальником отделаются заурядным промыванием желудка, потому что смертельная доза была только у жены.
Низаура мало интересовалась, как шло разбирательство в ресторане – чем могли отравиться трое посетителей. Она знала: яда не обнаружат, а сомнения милиции директор ресторана, конечно же, рассеит хорошими купюрами…
Они расписались на следующий день после годовщины смерти жены начальника, хотя весь этот год жили вместе – у нее. Этот же день был и последним ее рабочим днем. Было решено: жить на даче, квартиру оставить детям, а свою квартиру она выгодно сдала.
– Это будет моей зарплатой – не хочу быть нахлебницей, - деловито объяснила она мужу и его детям.
Опыт создания «миниресторанчика» в фирме очень пригодился ей. Низаура ремонт и практически полную перепланировку дачи сделала в ударные сроки итак, что муж и не заметил идущего ремонта. Работала большая бригада строителей. Они начинали через несколько минут после отъезда мужа на работу и заканчивали почти перед самым его возвращением. Ему оставалось только снова изумиться: ее вкусу, быстроте, а главное – избавлению его от проблем, хотя он и не видел особого смысла  ни в ремонте, ни в перепланировке.
– Нельзя отставать от времени. Глава фирмы должен быть вождем и в домашнем интерьере, – она убежденно забрасывала его дождем фраз из СМИ.
Так же – незаметно и убежденно – она поменяла постепенно весь состав его фирмы – не надо было, чтобы кто-то знал и помнил Мышку-Низауру и тем более интересовался или сплетничал об их семейной жизни. При этом – и тоже как-то незаметно – в фирме стали работать только мужчины, а несколько предпенсионных женщин были просто тягловой силой.
В дела фирмы Низаура не вмешивалась – достаточно было и домашних бесед с мужем. Но на бывшей работе появлялась довольно регулярно. Правда, там некому уже было ахать, как незаметная Мышка-Низаура быстро и разительно превратилась в даму света.
Казалось, она получила от жизни все: дача каким-то образом оказалась наполовину ее собственностью, на ее имя муж в банке открыл солидный счет. Она забыла слова «Сколько стоит? Не могу себе позволить. Это дорого». Словесный и смысловой код ее речений был короток: «Хочу – не хочу». Главное же – ее зависть довольно молчала, только изредка похохатывала. Но, видимо, даже в такой благости, закон черных и белых полос неумолим.
В последние полгода у мужа появился новый зам. Почти ее сверстник. Толковый, инициативный, но ни к хозяйскому креслу, ни к большим кушам пока не рвавшийся. Они познакомились в фирме, что называется, на бегу. Но светлый лик зама с тех пор подозрительно часто вставал перед ней. Она сначала удивилась, а потом поняла: он задел ее всерьез. Не должностью, деньгами, как когда-то муж. А уж когда зам приснился ей в яростно-эротическом сне, забеспокоилась: любовь рушит в этом мире и не такие утлые замки, как у нее. И все же не могла сдержаться. Как мурена, все чаще выглядывала она из норки – дачи и являлась – под предлогами и  без – в фирму. Потребность видеть светло-приветливые глаза зама превратилась в назойливо-опасную необходимость. Она меняла туалеты, прически, даже манеру поведения. Все это хорошило и молодило ее. И, может быть, поэтому появилось в ее облике что-то таинственно-заманчивое. Зам тоже оказался неистощимым в выдумках предлогов быть рядом, когда она появлялась. Они быстротечно приближались к желанной точке – адюльтеру. И тут, как она тогда считала, Бог пожалел ее. В последнее время муж стал серьезно похварывать. На работе это пока не сказывалось. Сказывалось только 18-летие его старшинства. В общей спальне они бывали не чаще раза в две недели. И хотя в ответ на его стеснительные речи об этом она горячо уверяла, что ей больше и не нужно, что это нормально, что любит его не постелью, а душой, ее молодое еще тело просто ревом ревело от желания. Сближение же с замом было далеко от разрешения: в фирме были открыты все двери, глаза и уши сотрудников, дома – всевидящие ока детей мужа и соседей – бывших друзей семьи.
На все вопросы сразу ответил инсульт мужа. Правосторонний, от которого умирают сразу или годами восстанавливаются – не столько с помощью врачей и лекарств, сколько преданным и любящим уходом близких. Дети сразу отказались от ухода за родителем. Низауру они невзлюбили дружно и навсегда. А после «отполовинивания» дачи даже по телефону старались с ней не общаться. Теперь же, навестив больного отца, они заявили, что только ее любовь и преданность спасет их отца, и потому они спокойны за его жизнь и здоровье.
Дети перестали приезжать и даже звонить. Врачи тоже нечасто беспокоили ее визитами – «уход, все решает только уход», говорили они, выписывая гору лекарств. Низаура наняла в помощь себе местную женщину. Но и с помощницей больной поглощал все ее время. Через четыре месяца муж уже немного говорил. Правда, яблоко он называл столом, а прося и показывая на кружку, говорил: «майка». Предметы и их названия разбалансировались в его голове. Нужен был психиатр – причем домашний, дорогой и готовый к долгосрочному лечению.
Но не подруга-зависть даже, а зеркало подсказало ей:
– Ты постарела, подурнела. За четыре месяца. А это затянется на годы! Ради чего бьешься? – перед ней сверкнул образ зама, и она поежилась, продолжая разглядывать свое желтоватого цвета лицо с темными полукружьями под глазами.
Они с мужем были на даче одни. Помощница была сверхзагружена и готовкой, и уборкой, и ее можно было не принимать в расчет. Низаура вместе с верной завистью не могла не призвать на помощь верный флакончик. Сделать все предстояло ювелирно. Она прочитала в Медицинской энциклопедии о симптомах ухудшения состояния инсультников и, конечно, сроки. Стоило это пяти дней нервного напряжения, вызова пяти врачей  и нескольких зеленых бумажек впридачу к душераздирающим воплям со слезами: «Спасите, спасите его, доктор!» Разумеется, погребальные услуги и поминки были за счет фирмы.
Все это время ее заботливо поддерживал зам. На поминках узнала, что сын мужа женился. Он познакомил ее с молоденькой женой, очень скромной и приветливой – она недавно окончила иняз. Низаура уже готова была трубить победный марш – «с этой-то никаких проблем не будет!» – как нечаянно поймала такой знакомый – кинжально-острый, завистливый взгляд, который ее «невестка» бросила на какую-то из дам. Низаура вздрогнула и задумалась. И тут страшный «ушат» обрушил на нее «сын»: сообщил, что теперь жить с женой они будут на даче:
– Чтобы тебе нескучно было одной. И потом сестра Ленка на днях тоже выходит замуж, – объяснил обстоятельно и добавил: – Она уже ждет приплода, в квартире предков ей в самый раз.
Сын с женой переехали на дачу на другой после поминок день. Низаура невзлюбила невестку сразу и яростно. И почувствовала через ее милую доверительную улыбку, что чувство это взаимно. Однако на какое-то время невестка усыпила клокочущую в Низауре злость. Она работала дома – переводила книги для издательств. Примерно раз в месяц-полтора отвозила сделанное и привозила книги для нового перевода. Она постоянно была дома. Но ее не было ни слышно, ни видно. Она ни во что не вмешивалась, и тем более ничего не меняла в заведенных Низаурой порядках. Низаура успокоилась и подумала, что, может быть, ошиблась – подвела подозрительность. Но постепенно стала чувствовать какое-то напряжение. Она не могла бы сказать, когда и почему оно возникло. Но это напряжение отчетливо нависало над ней, особенно когда все трое садились ужинать. Низауре оно виделось как некий абажур из непроницаемой пленки – он был прямо над ней, и становилось даже трудно дышать. Поиски источника напряжения были недолгими. Низаура быстро определила – оно исходило от невестки. А та была любезна, скромна, и только когда поднимала глаза на Низауру, в них начинали поплясывать насмешливые – не просто искорки, а целые костры смеха. Стоило же Низауре посмотреть на нее, смешинки проворно убегали.
Первое время Низаура была постоянно дома. Невестка не только никогда не приходила на ее половину, но и на своей половине ограничивалась комнатой-кабинетом. Не потерять бдительность при такой нелюбознательности невестки Низаура не могла. Она стала выезжать на ближайший рынок, в магазины, просто отправлялась гулять в лес. Конечно, она расставляла малые силки, помимо тщательно закрытого замка: ниточки, волоски, вроде бы хаотично разбросанные мелкие предметы. По возвращении находила все в первозданном виде. Невестка и не думала посягать на ее владения.
Так прошло полгода. В фирме заканчивались дела по передаче собственности ей и обоим детям. Все трое согласились фирмы не продавать пока, и так как сын не мог и не хотел возглавить фирму, руководство доверили заму. Низаура делала незаинтересованное лицо, но когда раз в неделю встречалась с  замом на снятой им квартире – по дороге на дачу, чтобы тратить меньше времени на дорогу, – дотошно и внимательно изучала все материалы по работе фирмы.
Вторжение в свои покои она обнаружила на восьмой месяц после смерти мужа. Ее свидание с замом несколько припозднилось в этот вечер, и она приехала домой, когда сын с женой уже сидели за ужином. Не поднимаясь к себе, она присоединилась к ним. Когда же после ужина оказалась в своей комнате, успела Низаура немного: обнаружить, что в комнате побывали, что открывали ее шкаф, где в шкатулке среди безделушек, ниток, каких-то ненужных мелочей – она сделала специально такой набор якобы ненужного и неважного – лежал прародитель ее теперешнего благополучия – маленький флакончик. Она специально оставила ровно одну дозу – уже для себя: ведь станешь когда-нибудь старой и немощной, может быть, будут боли и никого вокруг.
И вот теперь его не было. Несколько минут ушло на то, чтобы вывернуть содержимое шкафных полок: может быть, искали деньги, драгоценности, еще что-то, шкатулку перевернули, и флакончик выпал. Может, закатился куда-то? И еще ушло время на отодвигание шкафа и ползание по полу, ковру, передвигание кресел, столика, дивана. Безотказное и точно – временное действие яда заставило ее опуститься в кресло. В голове вместе с мощной пульсацией крови билась всего одна мысль: «Все – ей?» И только за несколько мгновений до того, как потух ее разум, Низаура услышала язвительный голос своей зависти:
– Смена твоя пришла!