Отметки судьбы. 18 мая 2016

АМАЛИЯ

Мне не всегда хотелось его видеть. Иногда у меня возникало желание, чтобы он ушел. Оставил меня. Зажил в обычном человеческом режиме. Паша заслуживал нормальной, полноценной жизни, а не этой постоянной и мучительной возни со мной, больной и во многом беспомощной. Он проводил здесь слишком много времени. Он отказывался от многих вещей, в том числе и от собственного комфорта. И порой мне хотелось исчезнуть. Провалиться сквозь землю, чем лежать в таком виде.

На самом деле, Паша уже сделал мне самый большой подарок. Он вернул мне мою жизнь. Не будь его рядом, вряд ли у меня хватило бы сил бороться. И я всегда буду ему за это благодарна. Паша не виноват, что теперь эта жизнь становилась совершенно другой. Раньше каждый день приносил удовольствие. Не то чтобы окружающий мир сплошь виделся мне в розовом свете или все проблемы решались качественно и быстро, но я старалась оставаться оптимисткой. Думать о хорошем, радоваться мелочам, встречать с улыбкой новое утро. А что стало со мной теперь? Боль. Страх. Непроходящие кошмары и слишком частые слезы. Так я решила отплатить этому человеку за свое спасение? Имела ли я право нагружать его и дальше беспрерывным потоком своих пессимистичных мыслей и новых проблем?

Нет, мне не всегда хотелось его видеть. И однажды я сказала ему, чтобы он ушел.

В тот миг мне казалось это правильным. Пусть я еще не встала на ноги и нуждаюсь в  помощи — как-нибудь справлюсь... Но Пашу пора отпустить. Дать ему свободу. Я не могла допустить, чтобы он оставался со мной из жалости, заменяя любовь сочувствием и начиная тихо ненавидеть свою собственную добродетель.

Я кричала на него, насколько позволял не до конца окрепший голос, по какому-то совершенно нелепому поводу. Я запрещала ему к себе прикасаться. Отказывалась от принесенной еды и едва сдержалась, чтобы не смахнуть содержимое тумбочки на пол. Павел слушал и даже не пытался со мной спорить, а в завершение, не сказав ни слова, просто вышел из палаты. И только в его глазах, когда он обернулся на меня у порога, я увидела разом открывшуюся темную пропасть. Я добилась эффекта. Но стало ли от этого легче?

Прошло около получаса — дверь в палату тихо открылась и на пороге показался Дмитрий Витальевич.

- Можно к тебе, Амалия?

Я промолчала, но он все равно зашел и встал у окна, посмотрев во двор.

- Поссорились?

- Нет.

- Что ты ему сказала? На парне лица не было. Я же говорил тебе, беречь такого надо, а ты... Господи, люди, да что ж вы все творите-то?!

- Я и пытаюсь его беречь.

- Тем, что выгоняешь его?

- Так будет лучше.

- Для кого лучше? Для него или для тебя?

- Для него. Он еще может жить как нормальный человек. Я уже не смогу.

- И ты вот так со спокойным сердцем отпустишь его, правда?

Не дождавшись ответа, доктор развернулся ко мне лицом и подошел к креслу, облокотившись о спинку.

- Ты мне вот что скажи, дорогая. Любишь его?

Я отвернулась. Но потом всё же кивнула.

- Вот и он тебя любит. Так объясни мне, неужели вы еще недостаточно натерпелись? Эти бессмысленные жертвы, совершаемые якобы во благо, на самом деле ведут в ту же пропасть. Почему ты принимаешь решение за двоих, тебе кто-то давал такие полномочия? Павел — взрослый самостоятельный человек, и он сам способен определить, что для него лучше. Ради тебя парень полез в самое пекло. Он не рассказывал о том, как сорвался внутрь после окончания штурма? А до этого весь вечер и всю ночь провел без сна, в неудобном автобусе либо на улице, и никак не у себя дома в постельке. Ты серьезно полагаешь, что он делал это только лишь из благородства, а не потому что испытывает к тебе более глубокие чувства?

Мне нечего было ответить. Я понимала, что Дмитрий Витальевич прав. Но как объяснить другому то, что творится у тебя на душе? Я никому не хотела стать обузой. И в первую очередь — Паше.

- Павел свой выбор уже сделал. Ты — его выбор. Разве парень до сих пор тебе не доказал? Ну не делай ты больнее ни ему, ни себе во имя мнимого спокойствия. Вы оба заслужили право на счастье. А жизнь слишком короткая и хрупкая штука — кому, как не тебе, это знать? - Несколько минут мужчина молчал, а я думала над услышанным. - Ты вернулась практически с того света, пережила то, что и лютому врагу не пожелаешь... Это всё эмоции. И когда человек не в состоянии себя контролировать, может произойти непоправимое. Вспомни, что случилось неделю назад. Возьми себя в руки. Ты девочка сильная, у тебя получится.

Уже выходя из палаты, Дмитрий Витальевич добавил:

- А он вернется, можешь не сомневаться. Супермены сразу не сдаются.

ПАВЕЛ

Они называли это эмоциональной нестабильностью. Ее настроение и образ мыслей менялись со скоростью света. Сейчас она смеялась, через пару минут могла заплакать, а еще через десять впасть в глубокую задумчивость и не реагировать на происходящее вокруг. После чего вдруг резко стать сосредоточением внимания или кардинально изменить тему предшествующего разговора, даже если та оставалась явно не завершенной.

Это было неплохо. Гораздо лучше, чем если бы все эмоции спрятались глубоко внутри и больше никогда не выходили, превратив чувствительного ранее человека в механическую куклу. Но в то же время для самой Амалии психологически это было гораздо тяжелее. И, как выяснилось, не только для нее.

Слова, которые она говорила, звучали жестоко и отнюдь не приятно. Я не знал, удастся ли мне приручить поселившегося в ней монстра, но отказаться от Амалии так просто не мог, а значит, попробовать стоило. Я верил, что помутнение скоро отступит, и здравый, умиротворенный ум подскажет ей, как правильно поступить.

Когда вечером я вернулся в больницу, девушка спала, но уже беспокойно. Я научился определять, когда она спит без сновидений, а в какой момент приходят кошмары. Ее веки начинали подрагивать, дыхание учащалось и становилось более шумным, иногда превращаясь в короткие стоны. Сначала отдельные пальцы, а потом и ладони целиком начинали ощупывать простынь словно в поисках чего-то, голова дергалась из стороны в сторону. Находясь во власти пугающих видений, Амалия могла кричать или плакать, а однажды чуть было не упала с кровати. Несколько раз я осторожно спрашивал, что именно ей приснилось, думая, что если она выговорится, то станет легче, но ответа никогда не получал.

Она просила будить ее, не дожидаясь самостоятельного пробуждения. Прерывая недоступную для постороннего взора картину. Но даже если бы и не говорила об этом, я все равно не смог бы спокойно сидеть и ждать, видя ее стенания. Поэтому я подходил и легонько трогал ее по руке и звал по имени. Проснувшись, Амалия не сразу приходила в себя. Часто продолжала плакать. Отворачивалась, чтобы никто не видел ее слез, или наоборот, протягивала ко мне руки в поисках защиты — я держал ее в объятиях, терпеливо ожидая, пока она успокоится. Временами принимала меня за одного из являющихся ей чудовищ —  тогда девушка сжималась, закрывая руками голову, или смотрела на меня взглядом раненого зверя. В этом случае приходилось соблюдать дистанцию до тех пор, пока Амалия окончательно не выйдет из власти сна. Бывало, что она действительно пыталась меня ударить.

Разбудив Амалию в этот раз, я как обычно следил за ее поведением, чтобы понять, как лучше среагировать. Она приподнялась в изголовье кровати, быстро поморгала, словно вспоминая, где сейчас находится, и теперь смотрела на меня. Без рыданий, без испуга, а как-то странно, словно изучая. Пытаясь избавиться от возникшего напряжения, я негромко произнес:

- Да, это все еще я. А ты надеялась, что так легко от меня избавишься?

- Паша... - помолчав, она обратилась было ко мне, но внезапно запнулась и снова погрузилась в неведомые мне мысли.

- Хочешь что-нибудь? Я рискнул купить то варенье из сицилийского кактуса, но побоялся пробовать один. Давай вместе?

На ее лице проявилась едва заметная улыбка. Она кивнула.

Я поставил на прикроватную тумбу два бокала с чаем и банку этого экзотического варенья, которое мы зимой приметили в магазине, но не смогли купить из-за того, что оно не пробивалось по кассе. А когда сегодня я зашел в супермаркет и увидел знакомую этикетку, то решил повторить попытку, тем более что строгую диету теперь разрешено было слегка нарушать.

- Хочешь на мне испытать, да? - Она хитро прищурилась, после чего зачерпнула  маленькую ложку и положила в рот. - А неплохо. Чем-то напоминает инжир или... Не знаю.

Я сделал то же самое.

- Грушу?

- Точно.

Напряжение стало рассеиваться. Поэтому я совершенно не ожидал следующего вопроса и даже не сразу понял, о чем речь.

- Паш, а как меня нашли?

- Что ты имеешь в виду?

- Там. В «Доме».

- Когда закончился штурм, были выведены те, кто мог идти самостоятельно. Потом спецслужбы стали выносить раненых...

- Это официальная версия, ее я знаю. Но со мной что-то было не так, верно?

Неужели Амалия где-то видела ту фотографию? Ведь последняя фигурировала только в паре интернет-источников, и то не самых популярных. Мне не хотелось рассказывать о том, как все произошло на самом деле.

- Почему у тебя вдруг возник этот вопрос?

- Мне просто нужна правда.

- Хорошо. - Я вдохнул побольше воздуха. - После окончания штурма я не мог стоять и ждать, пока они до тебя доберутся. Не выдержал. Я должен был быть рядом, я тебе обещал. Это я вынес тебя из здания.

Амалия устало опустилась на подушку и закрыла глаза.

- А почему ты не рассказал мне раньше?

- Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя чем-то обязанной. Просто сделал то, что несколькими минутами позже сделали бы спасатели. Более того... Переносить тебя на руках было неправильно, я мог сделать тебе хуже.

Какое-то время мы молчали.

- Открой окно, пожалуйста.

Выполнив просьбу, я вернулся к кровати, привычно сел на пол и заметил, что ее лицо заметно побелело.

- Амалия, ты в порядке? Может, врача позвать?

- Не надо. Сейчас пройдет.

Я не удержался и погладил ее пальцем по щеке, а она своей ладонью схватилась за мое плечо.

- Паш, прости меня.

- Давай забудем об этом.

- Я просто слишком устала. И признайся, что ты тоже. Все это слишком тяжело. Иногда мне хочется забыться и ничего не чувствовать... Понимаешь, совсем ничего.

- Я знаю, милая... Но мы должны бороться. Нельзя опускать руки, Амалия. Когдя я тебя там увидел... Нет, даже думать не хочу. Я сейчас счастлив оттого, что просто слышу твой голос.

- Ты не бросишь меня?

- Еще раз о таком подумаешь, и мне придется попросить Дмитрия Витальевича выбрать для тебя шприц потолще.

Раз уж мы начали откровенничать, я решил затронуть еще одну, глубоко личную тему. Она ни разу не спросила, и я не знал, рассказывали ли врачи, но что-то подсказывало мне, что Амалия не забыла, а соответствующие мысли кого угодно способны повергнуть в отчаяние или меланхолию.

- Знаешь... У нас еще могут быть дети. Если ты этого захочешь, конечно.

Она застыла, глядя на меня.

- Они сказали тебе. Господи, ну зачем они тебе сказали?!

- Я понимаю, что ты привыкла не распространяться о некоторых вещах, и никогда не требовал делать это против твоей воли. Но возможно, определенные моменты было бы легче пережить не в одиночку, а с тем, кто готов поддержать, дать совет или хотя бы выслушать. И я хочу, чтоб ты знала — у тебя есть такой человек.

Люди часто закрываются от других в своей беде, считая, что все равно никто не сможет их понять. Выстраивают вокруг себя стены, защищаются прочным панцирем, чтобы никто не смог сделать им еще больнее. Боятся, что окружающие воспользуются их откровениями в своих целях, станут осуждать или избегать. Но разве иногда не стоит рискнуть и довериться? Оглядеться вокруг и понять — есть те, кому ты не безразличен. Вдруг в тот момент, когда тебе плохо, кто-то стоит рядом и искренне протягивает руку помощи, а ты не видишь ее лишь потому, что напрочь замкнулся в себе?

Да, можно справляться со всем в одиночку. И открывшись другому, всегда есть вероятность обжечься... Или стать счастливее.