Жизнь поколений Мама часть первая 1927... 1930 год

         В ПРЕДВЕРИИ УЖАСА

       Опять зима. Новый Год. Мама с нами была у бабушки и крестной, а, уходя, я почему-то согласилась ночевать у них.

       В Красном углу, перед рядом икон, горела лампадка. Бабушка и крестная на коленях читают молитвы и молятся. И меня тоже поставили на колени, и чтобы я повторяла молитву:   «Богородица Дева, радуйся». Я повторяла и запоминала. И те, что знаю молитвы, научили они. После, помолившись, я на печке, а бабушка на полке у печки, расчесывает волосы и заплетает две тоненькие косички. Потом на затылок венчиком укладывает их и надевает на них матерчатую, маленькую шапочку-чепчик. Но во дворе вдруг слышен шум, смех, крики веселые. Это пришли славить Новый Год. Зажгли лампу, послушали поздравления, угостили поздравлявших старших детей. Они уходят, а я опять в рев, да так, что крестная побежала, догнала их, и они обещали доставить меня домой к маме и папе в целости и сохранности.

       И вот я дома. Ярко светит лампа, окна не занавешивали-очень светло, но не уютно показалось мне. Но я страшно обрадовалась, а те ребята, что привели меня, наперебой, смеясь, рассказывают маме, как я ревела. А мама пожурила меня, но ругать не стала, чему я тоже обрадовалась.

        После того, как братик Вася простыл, нужна была няня, и родителям сказали, что у тех-то девочка - сиротка взята из детдома за пенсию. Но она больна, заброшена этими непутевыми людьми и очень страдает. Когда родители увидели ее, зимой почти раздетую, замерзшую, худую, голодную, без сил (особенно отец мой не мог видеть страдания детей, даже и чужих), то они позвали начальство сельсовета и заставили эту девочку отдать им. Звали ее Маруся и ее не привели, а привезли на санках домой.

       Отец и мать были очень добрыми людьми. Отец потерял двоих детей от первой жены, мать – одного ребенка от первого мужа и второго от брака с отцом. ( Их первый сынок Федя умер от скарлатины, не дожив и до года).

       Так вот - родители обращались с Марусей, как со старшей дочерью, но няня Маруся уже была больна чахоткой и таяла на глазах. Её отвезли в Оренбург, положили  в больницу, там она и умерла. Мама наша жалела о ней, часто рассказывала нам. Так, что с няней мы были не долго. Теперь няней стала старшенькая.

       Гусак клюнул брата, он ревет, испуган. Мама еле дозвалась меня, отшлепала по мягкому месту. Ревем оба. Мне пять лет.

       А вот еще припомнилось. Соседи были у нас неважные люди, но мама была очень доверчивая, простая. Ну и как многие: - А что скажут люди….  Повадились они к нам в погреб. Отец говорит: «давай сделаю запор, на замок будем закрывать». « А что скажут люди»…Потом стали по ночам доить нашу корову. Страшно напугали её, а по утрам доить было нечего, молока не было. Научили маму - остаток молока слить на сковороду и поставить на огонь. А  если кто придет просить чего-нибудь, то это и есть он - вор. Так и сделала. Закрылась в избе, молоко жарится. А в окне за стеклом Марына Полякова, соседка: « Наташка, ты што дилаеш?». «Да от люды казалы,штоб так здилать, а то доють корову хтой-то». « Наташка, дай трошки солы мыни, а то силы исты , а солы не мае». Мама дала ей немного соли, а сама думает, что же никто не приходит? А потом как стукнет себя по голове - «Марына  приходыла!». Потом рассказала все женщинам, соседкам. Те хохотали и она вместе с ними смеялась. А корову пришлось продать и купить другую.

        Ну вот. Эти - то наши соседушки раз зазвали меня к себе и решили проколоть уши для сережек. Семка (муж Марины) крепко держит меня на коленях. Старшие дети, кто за руки, кто за ноги, а Марина с иголкой пытается проколоть. Но я вырываюсь что есть мочи и ору так, что услышала мама, а была в конце улицы, в переулке. Женщины тоже слышат жуткий детский крик, хоть  и далеко. « Да сэ моя Нинка крычит!» догадалась мама и побежала на крик. Когда прибежала, увидела всю картину и стала ругаться с ними, а Марина ей говорит: « Да ты бы николы ни здилала ий , штоб сырежки носыть дивчине. Да мыж одно ухо прокололы. Тыпер як же?». Так прокололи и второе и, конечно, я страшно кричала, напуганная. Потом у Марины умерла ее мать, а жила она у сына Янчистова Макара. Говорили, что она была колдунья и долго мучилась, не могла умереть. Кто-то сказал, что надо в сенцах прорубить дыру в крыше. Так и сделали. Перенесли ее в сенцы, положили под дырой, и она успокоилась и испустила дух. Я тоже бегала туда, и мне хотелось увидеть эту дыру в крыше. Но там, в том переулке, была моя мама, и она отправила меня домой.


       Шел страшный 31-й год. Засуха, пожары, неурожай - Страшный год. А весной радовались, ходили на пригорок, смотрели, как « играла» речка «Сухая». А летом – ни одного дождя. За рекой Уралом - равнина. Там села Крючковка (Нахаловка), Ключевка и Рождественка - там дожди шли все лето. А здесь, на взгорье, ни одного. Может, разгневался Господь за то, что разрушили церковь.

       Помню начало лета. Тихое, задумчивое утро. Тихие, в плаче женщины и старухи.… А на колокольне мужики все делают, чтобы снять колокол. И мы, дети, тоже тут, притихшие. Как-то тревожно сердечку, как-то нерадостно.… И, вдруг, страшное громыхание, и жуткий крик и  плач женщин и детей. Это упал колокол.

       Службу в церкви запретили еще раньше. И когда я родилась (в1925 году) поп, по разрешению советской власти, еще крестил детей.

       Летом 1931 года родился мой младший брат-Саша. Я бегала по двору, но увидела, как в землянку (летнюю кухню), входили и выходили женщины, встревоженные, взволнованные. Мне любопытно и я вбегаю в землянку, а на полу на соломе лежит мама, распростертая на спине. Женщина, повернувшись, увидела меня, стала кричать и прогнала. Мне было шесть лет.

       Подошло время уборки урожая, а его нет. Засуха все сгубила, все сожгло солнце, и лишь по низинам кое-где что-то уродилось. Кругом сушь, взрослые все на уборке. В селе старики и дети. Дети играли в конце двора (на задах), где высокие заросли сухой травы. Они сделали печку и зажгли её. Загорелась сухая трава, потом сарай, потом дом.… До этого было тихо, но тут откуда-то взялся ветер и начало полыхать дом за домом. Прибежали (приехали) с поля люди, но горело уже несколько домов. Вода в колодцах глубоко, а речки почти все пересохли.

       Слава Богу, наш дом уцелел и новорожденный мой братик Саша, что спал в люльке, в сенцах, где было прохладно, не мешал маме спасать добро, переносить в баню за двором, что подальше. А когда пришло молоко, она вспомнила о сыночке и перенесла стресс. Через два или три дома, справа и слева сгорели дома….

       Наступил голод. Кушать было нечего. Погорельцы отвозили детей в Оренбург, подбрасывали в приюты (детдома), чтобы дети не умерли с голода. Мама наша ходила за Урал в те села, упомянутые мною, чтобы поменять добро на пшеницу. Но давали все меньше и     меньше.

        На заработанные родителями 800 трудодней почти ничего не дали. Отца отпустили из колхоза, он  уехал на юг, в Арысь, где жили мамины родные - ее сестра Мария Антоновна (в замужестве - Лазарева) с семьей. Они обещали принять нас. А позже, определив корову  к старшей сестре Татьяне Антоновне (она жила с их мамой – Марией Михайловной, слепой нашей бабушкой) мама собрала кое-какие пожитки, взяла нас, детей и мы поехали к отцу в Арысь.

       Мне шесть лет. Помню вокзал, битком набитый людьми - не протолкнуться, а мы (дети) сидим на узлах в какой-то стеклянной будке. Какой-то мужик залез к нам. Когда пришла мама и увидела его, то, с руганью, прогнала. Потом мы в вагоне, в теплушке, на деревянном полу, я и оба моих брата сидим на одеяле, а мама на остановке ушла за водой. Потом пришла, разломила круглый сдобный пресный хлебушек, а внутри запеченное яйцо.

        Нас встретили хорошо, радовались, устроили встречу. Потом стали «шутить». За стенкой соседи очень боялись землетрясения. Так вот, посадили меня в деревянную колясочку и стали катать с криком, шумом и стуком по деревянному полу. Женщина прибежала с переполоха, испуганная,…сколько было им смеха!

       Не повезло со мной моему двоюродному брату Мите (Дмитрию), лет на десять старше меня. Я так надоедала ему, как тень ходила за ним следом, он в чулан, что-то мастерит, и я туда же. Запомнила, как он взмолился:- « ну что ты ходишь за мной, как привидение? Не отвяжешься никак….» Если бы только он знал, что вскоре останется без мамы, а потом, по совету моей мамы я, школьница уже, стану писать ему письма, а он отвечал мне. Всю войну мы переписывались. Он служил шофером на трассе Хорог - Ош, перевозил грузы из Афганистана. По его просьбе я послала ему фотокарточку. Мои взрослые письма стали ему нужны и дороги. А, демобилизовавшись, он приехал за мной в Ташкент (я была студентка) и хотел меня увести, что бы мы поженились. Ах, если бы он знал, что готовила нам судьба! Тогда весь вечер я проплакала. А  наутро проводила до вокзала и на прощание он меня поцеловал.

       А вот еще случай, тогда же, в Арыси. Светлой памяти тети Маши. Сказали ей, что на вокзале дают (то есть – продают) компот. Тетя схватила большую кастрюлю и деньги и побежала, а там – сухофрукты. Её спрашивают, почему с кастрюлей пришла, а она отвечала, что это то, что первое подвернулось ей под руку. А потом говорила нашей маме, что ей было так неловко тогда.

        Я уже запомнила дорогу на вокзал. Помню, бегу босая через садик, вот уже на перроне, сбегала в туалет, опять на перроне, почему-то везде зажглись огни. Спешащие меня толкнули, я упала, сижу на земле, вокруг много спешащих людей. Мужчина высокий, стройный, сильный наклоняется ко мне и в удивлении: « Ты что тут делаешь? Как ты оказалась здесь? Ты с кем пришла? Беги скорее, чтоб я тебя здесь не видел!» Это был дядя Никифор, Митин отец.

       Там, в Арыси отец работал плотником в детском доме, с его то - характером! Как он жалел детей-сирот. Отцу дали место в общежитии. В большом помещении (разрушенной церкви), посредине, фанерой отгорожены клетушки на каждую семью (без потолка, конечно). Отец приходил с работы уставший, ложился на кровать, на груди четырехмесячный сынок младшенький, сбоку я, а за младшеньким -  средний сынок. Мама готовит на общей кухне поесть. А мы, я и отец поем песни. Да так с удовольствием распеваем: «По Дону гуляет казак молодой. Кукувала зозулынка в саду на помости…» У меня хороший слух, я пою правильно и с удовольствием. Отец - тоже. Но приходит мама и стыдит нас: - Люды прышлы, з работы, усталы, а вы нэ даете покою. Но из-за стенки фанерной слышны голоса: - «Пусть, пусть поют! Не запрещай, Наташа. Мы с удовольствием слушаем».

       Однажды мамы не было дома. Мы с братиком Васей захотели есть. Я знала, что у мамы была манка и вот я налила в чугунок воды, поставила на огонь (чугунок был, наверное, чужой, но мне не стали мешать) и насыпала в воду манку. Сколько смогла. Взрослые женщины переглядываются, ухмыляются, а я поняла - что-то неладное делаю, и ушла к себе, в наш закуток. Пришла мама, а женщины ей: -  Иди, иди скорей, твоя дочка уже обед приготовила. Не помню, ругала меня мама или нет, но помню, что мне было не по себе. Мне шел седьмой год...

продолжение следует...
Жизнь поколений мама часть первая продолжение
http://www.proza.ru/2018/06/17/197