Мир уходящему... часть третья, гл. 6-7

   Музыкальная культура страны советов стала усиленно культивировать новый жанр эстрадного искусства – ВИА. Играющие и одновременно поющие группы с громкими названиями «Пламя», «Племя», «Время» («Вымя» и «Семя» – шутили весельчаки-конферансье) росли как грибы после дождя и, наконец, заполонили сценические подмостки столичных мегаполисов и самых, что ни на есть, провинциальных городишек, серьёзно потеснив при этом народно-песенные коллективы.

  Шурку нашли, пригласили в управление культуры, предложили создать в филармонии этот самый ВИА. Дали пять ставок и два месяца репетиционной работы на подготовку программы. Он прикинул и сказал, что надо ещё две ставки. Ему ответили, что дадут, возможно, когда будет виден первый ощутимый результат работы. Так и сказали:
  - Дадим потом.
  - Потом – суп с котом… – резюмировал Шурка и направился к двери.
  - Он что – шутит? – возмутился начальник, сердито глянув на подчинённого, который привёл Шурку, которого рекомендовал ему Додик.
  Подчинённый виновато сдвинул плечами. Видя его откровенное замешательство,
Шурка пояснил:
  - Шутить у нас будет конферансье, а мы должны будем играть. А то, что мы будем играть – надо, чтоб звучало.
  - Что, Битлы по-твоему не звучат? А их всего четверо…
  - А Бог один… Вы станете Богом?
  - А, чёрт с тобой. – поставил точку начальник.
  - Я про бога, вы – про чёрта, значит, не договорились.
  - Договорились, договорились, – и подчинённому, – напишешь приказ с сегодняшнего дня. – и Шурке, грубо:
  - Иди работай, "умник"… Я посмотрю, на что ты способен.
 
  Шурке дали место в общежитии.
  В бо’льшей, чем больша’я комнате, узкой и длинной, на койках в беспорядке лежали женские вещи, на тумбочках: бельё, предметы туалета. Он подумал сначала, что пришёл не по адресу, но увидев на одной из коек, а следом и на другой аккуратно сложенные рубашки и висящие на быльцах брюки, решил всё же кого-нибудь дождаться. «Кем-нибудь» оказалась стайка хохотушек, влетевших в комнату наподобие весенних ласточек. Минутное замешательство  сменилось общим переполохом. Девушки стали спешно наводить порядки на тумбочках, подоконниках, на койках. Скоропостижно закончив вынужденную уборку, они присели каждая на своей и стали выжидательно смотреть на Шурку. Окончательно осмыслив ситуацию, он молча направился к крайней кровати на голом матрасе которой лежала голая подушка, стопка аккуратно сложенного постельного белья и обернувшись спросил:
  - Эта?
  Ответом ему было удивлённое молчание.
  - Спасибо, понял… – и стал спокойно располагаться.
  Девушки тоже поняли и, как ни в чём не бывало, явно игнорируя Шуркино присутствие, стали снимать с себя одежду, оставаясь в неглиже, переодеваясь и ложась отдыхать.
  - Эй, парни! – рявкнул Шурка. – Дайте хоть выйти, что ли?...
  Девушки прыснули, разрядились звонким заразительным смехом, каким обычно могут смеяться разве только дружные компании и только потому, что они вместе, что им просто весело, что они молоды и беззаботны…

  Вокально-хореографический народно-песенный ансамбль филармонии носил лирическое название «Веснянка». Слово, как и понятие, было двуязычным, одинаково приятным слуху и россиян и украинцев, и воспринималось положительно слушателями и одобрительно партийным начальством. И сорок, может, чуть менее процентов сугубо украинского репертуара совсем не портили его почти двухчасовой программы, а на гастролях в российских городах даже приветствовались. Украинцами. Однако, теперь стали ходить на его концерты всё реже: новый вокально-инструментальный жанр оказался востребованнее и уже составлял более чем успешную конкуренцию старому вокально-хореографическому. Последний приносил всё меньший доход, становясь нерентабельным, и уже поговаривали о скором  расформировании «Веснянки». Шурка оказался как бы невольным конкурентом этим симпатичным парням и девчонкам и чувствовал себя, что называется, «не в своей тарелке». Однако, понимая, что от него мало что зависит, состав ансамбля принял его, как родного: Шурка «выставился», все «погудели на славу» и утром «с похмелья» были веселы и беззаботны. А утро у них, как всегда, начиналось со своеобразной «распевки». Из-за простыни, отделяющей женскую половину, раздавались поющие женские голоса: «Просыпаюсь в шесть часов – нет резинки от трусов…» из-за той же простыни, но отделяющей мужскую половину, им отвечали мужские голоса: «Вот она, вот она – на хую намотана…».
  И все дружно смеялись и были счастливы…
  Были молоды…

7

  Работал Шурка много и плодотворно. Не обременённый бытовщиной, не имеющий пагубных страстей и дурных привычек, не будучи рабом желудка, он мог, что называется, отдаваться без остатка музыке, и делал это с любовью и удовольствием. Для репетиций ансамблю отвели просторное помещение с зеркальной стеной и станками для экзерсиса, и Шурка лишний раз убедился: народно-песенный ансамбль «Веснянка» доживает последние сроки. Ему стало жаль ребят и опять его потревожило неприятное чувство причастности к этому досадному событию. 
  В репетиционном классе стоял  кабинетный беккеровский рояль, и Шурка  работал сутками. Сидя за роялем, он забывал обо всём на свете, буквально преображался, улетучивался в несказанный мир музыки, парил, растворяясь в нём без остатка, теряя ощущение пространства и времени. Инструмент, созданный одним из выдающихся фортепианных мастеров, как живой организм, выражал его мысли, передавал настроение. Иногда состояние полного взаимопроникновения было настолько сильно, что инструмент и музыкант становились чем-то целым, единым и неделимым.
  И рождалась музыка…

  Два месяца пролетели незаметно. Успешно закончился репетиционный период. Принята и утверждена программа выступления. Шурку поздравляли, прочили успех у зрителя, популярность и прочие составляющие, сопутствующие и соответствующие… Он чувствовал себя именинником и устроил в общежитии небольшую вечеринку исключительно для посвящённых.
  Петрович доставил продукты питания на новом ГАЗоне, с чем от души и поздравил его Шурка. Продукты были доставлены по распоряжению самого Сан Саныча. Сам был теперь секретарём райкома, извинялся, как всегда ссылался на занятость, желал сыну здоровья, успехов, сказал, что болеет мать – приехать не может.
  - Что с мамой, Петрович? – глубоко заглянув в него, тихо спросил Шурка.
Петрович отвёл взгляд:
  - Что спрашиваешь: отца, что ли, своего не знаешь?..
  - И всё-таки…
  - Да всё то же… В район когда переехали, баньку он на заимке выстроил и гудит там теперь с партийным начальством да с активистками всякими. Одной активистки муж, видать, с ревности подебоширил там… теперь баньку по четвергам… это… участковый охраняет, когда они там… а-а… – и Петрович выразительно махнул рукою, – а ты-то что: приехал бы мать навестить.
  - Да понимаешь, занят я очень, времени в обрез: музыка она такая вещь…
  - Валяй, валяй – только не в штаны. Все вы Родичи такие занятные… жалко мать твою… – Петрович в сердцах захлопнул дверцу газона и включил стартер…
  Шурка по такому поводу, понятно, расстроился. К тому же уже появился приказ о расформировании «Веснянки» и вечеринка получилась вялой и невразумительной: веселились мало, больше пили и потихоньку совели, сопели каждый себе «под нос», пели грустные песни.
  - А он молоде’ц, – сказала про Шурку миниатюрная солисточка, поющая на концертах, как Иерихонская труба: такой у неё был зычный голос.
  - Ты это про меня? - спросил Шурка.
  - Про кого же ещё?
  - Молодец – холодец: сели – съели и триндец, – подразнил.
  - Я что-то не так сказала?
  - Сказала так – ударение не там поставила.
  - Ну и зануда ж ты, Шурик: не зря от тебя все девки разбегаются…
  - Точно, парни: вместо того, чтобы «бабу» трахнуть – он начинает рассказывает ей, как это делается…
  - Расскажи и нам, Шурик.
  - И мы послушаем.
  - С удовольствием…
  - Да бросьте вы… Спели бы, что повеселее…
  Иерихонская труба лукаво улыбнулась, резко взвизгнула и запела:
        Я доярочка сама
        звуть мене – Маруся.
        В мене чорних брів нема,
        та я не журюся.
  Ей тут же отозвался неустойчивый басок танцора:
        Я працюю чабаном
        Звуть мене – Оникій.
        В мене чорних брів нема,
        зате *** великий.
  Небольшой всплеск веселья произошёл внезапно, продержался недолго. Тлеющее веселье угасло, так и не разгоревшись. И вскоре вся вечеринка мирно посапывала, кто где и кто с кем; не раздевшись, оставив в стаканах недопитое, на тарелках недоеденное; в душах недосказанное наболевшее.
  Спокойной всем ночи.
 
  Утро вечера мудренее…

(продолжение следует)