Лежа - с травы

                ЛЕЖА – С ТРАВЫ


     (утренние мысли)
     … надо гнаться…, гнаться за жизнью, соответствовать надо…, а она, жизнь, так и так проходит, и в этом нет ничего нового, и это тоска …….
    
     Проснувшись после вчерашнего в подобном настроении и чтоб бежать его, нужно, оседлав велосипед, в восьмом утра оказаться уже на озере, которое ровно в километре от моей кое-как скомканной в диван постели разместилось подобием круглого блюдца у деревни Кукушкино, - заплыть на его середину и оттуда услышать, как, мягко шурша и шелестя под собой пейзажем, медленно перемещает свою толщу воздушный океан. Словосочетание «воздушный океан» завораживает меня так же, как и словосочетание «кино-повесть», или, например, название книжки «Фрегат Паллада». А еще лучше уже на берегу лечь на траву, закрыть глаза, затаиться всем своим существом, всеми клеточками и капиллярами, почувствовать под собой всю громаду гигантского шара планеты, несущегося в ледяной тьме мирозданья, увидеть себя на самом краешке светотеневого ребра - ползущего и пробуждающегося дня, настроить свой слух исключительно на ближний микро-пейзаж и заняться его сканированием - расслаиванием на звуки.

     (скан ближнего микро-пейзажа)
     «вззз…» - отдельно пролетевшее насекомое…, «вззз…» - в другую сторону…, «фшик» над головой - крыло ласточки или стрижа…, «стрек-ча-ча…» - сорока в кустах (не умею сорокой, можно заменить на голос иволги из березняка, с той стороны озера)…, щебет камышевки - вперемежку с шелестом камышей…, стеклянный зум кузнечика - пророчащий дневную духоту…, какое-то слово - кувыркаемое ветром от дома дяди Вити Марасанова…, нежно травой у самого уха - тем же ветром…, собственный шлепок по собственному телу - по кусачему насекомому…, «взыть…» - последний «взык» несчастного кусачего…, какой-то всплеск - не то рыба, не то чайка…, нежно-шум - деревья листвой (отдельно и подробно молодые осинки)…, «ширк-ширк-ширк» по траве… - кто-то идет ……………..

     (приходящие люди)
     Сначала по траве ширкают к озеру утренние люди, потом, часам к одиннадцати, дневные. Утренние приходят от ближних домов деревни и примерно в одно и то же время, купаются и уходят, и тогда до общего наплыва людей дневных можно еще немножко побыть одному. Утренние люди, как правило, все дачники-москвичи. Местные в это время либо в их Москве на работе, либо при местных делах. Самыми первыми приходят две приветливые и уже почтенные женщины, очень статные женщины, прелести которых давно успокоились в окончательных, будто гипсовых, формах. Недавно, случайно оказавшись на территории бывшего и заросшего почти тропической растительностью пионерского лагеря, наткнулся вдруг на трехметровую, отлитую из бетона, скульптуру пионерки, размером и пышностью форм больше похожую пионерскую женщину, на мать пионерии, и даже на нерушимую женщину пролетарскую, с пионерским галстуком на шее, смотрящую пустыми глазами сфинкса сквозь дремучие заросли в когда-то открывавшуюся даль, и у которой кто-то, видимо чем-то увесистым, хотел отбить ее правую могучую ногу, но вместо этого наполовину выбил колено, частично вскрыв отформованную внутренность - обнажив часть железной арматуры и вмурованный в бетон красный кирпич! Вот эти две почтенные женщины мне и напоминают ту бетонную прамать пионерии. Про себя я называю их «бабульками», иногда «моими бабульками». Бывает, подкатывая к озеру, уже вижу на его утренней глади два серебряных одуванчика (мои бабульки уже в заплыве), потом подплываю к ним и мы искренне приветствуем друг друга. А бывает, что до «моих бабулек» я сначала приветствуюсь с теть-Надей Марасанихой - женой дяди Вити Марасанова (их скромный домик расположен первым от берега). Теть-Надя сама ко мне подходит, а подойдя и поздоровавшись, каждый раз начинает сливать в меня все свои беды, которые я знаю уже все наизусть, - она ругает местную власть, не умеющую организовать отдых по-культурному, ругает отдыхающих на озере москвичей и отдыхающих местных, которые причиняют им с дядей Витей сплошное беспокойство. Оно и понятно - нет ничего хуже для деревни, чем соседство с городом, тем более для деревни с озером. И раньше, когда дядя Витя еще чувствовал в себе стихийную свирепость мужика, я часто мог наблюдать, как он подбегал с палкой к каким-нибудь «тупоголовым» отдыхающим, примявшим своими телами его еще некошеную траву, и начинал на них наскакивать. Те либо нехотя поднимались и уходили на другое, голое место, либо лежали, не двигаясь, и настырно огрызались. Когда огрызались - дядя Витя, размахивая палкой, поднимал такой матюгастый крик, с проклятиями и обещаниями покалечить, что даже чайки и другие птицы смолкали над озером! Однажды, лет пятнадцать назад, дядя Витя чуть было не наскочил и на меня, беспечно крутящего педали велосипеда по тропинке вдоль берега мимо его дома. Он выскочил с палкой из своей калитки и почти бегом ринулся ко мне наперерез. Вслед ему тут же отчаянно заголосила теть-Надя: - Витя, остановись, это не тот, это другой…!!! Дядя Витя метров десять еще пробежал в мою сторону, в пылу и по инерции, но, поневоле признав во мне «другого», остановился, злобно и с неохотой развернулся и поковылял обратно. В другой раз, когда мы уже были знакомы и, когда я лежал на «своем» месте, придремав лицом вниз с набоковской «Лаурой», распахнувшейся к небу и чувственно шелестевшей страницами, дядя Витя проехал на своем небольшом «дыр-дыр» тракторе почти по самым моим пяткам!!! Я, разумеется, от неожиданности вскочил и успел заметить, как в дядь-Витин рот спрятался его хитрый язык, а смеющаяся голова вжалась в трясущиеся плечи…!
     Сегодня «мои бабульки» пришли чуть позже, и я успел минут двадцать послушать пейзаж в одиночестве. Почти сразу за ними на берег явились две дамы (раньше не видел), две такие, э-э-э… две Анны Каренины. Две загорелые Анны Каренины, которые вряд ли бы когда разделили (если бы знали) любовь Андрея Платонова к бездушным чугунным изделиям - паровозам, потому безмятежно и манко раздобревшие в беззаботных щебетух, пышущих бабьим через край здоровьем. Почему Анны Каренины, а Толстой их знает! Трехэтажная, опять же, зависимость от русской литературы. Битов вот, например, вспомнился - «ее он окрестил Анной Карениной в роли Дорониной» (цитирую по памяти). Да и не писать же мне приторность - «пришли две загорелые дамы бальзаковского возраста»! Короче, как написал, так и написал, пусть будут обе Анны и обе Каренины. Обе действительно плодородные, как Доронина в свои кинематографические годы, и обе в открытых купальниках, - чужим женщинам целлюлит простителен, настолько простителен, что я сразу же мысленно стащил с обеих купальники и забросил их в камыши. «Голые Анны Каренины» бодро поприветствовали «моих бабулек», те бодро им ответили, и все вместе дружно, как у прилавка, о чем-то загалдели. Обе Аннушки (и так их назову), не переставая щебетать, вынули из своих пляжных сумочек телефоны и, не подозревая отсутствие на себе купальников, стали себя фотографировать, принимая при этом бесстыжие позы. После каждого просмотра своего изображения Аннушки одинаково придурошно прыскали. Одна прыснула так: «Подумает, что я в болоте каком-то»! Значит, дисплей другого далекого телефона, в другом городе или где-нибудь за чужим морем, сладко вспыхнул для кого-то ее плодородными прелестями.
     Ни бабульки, ни Аннушки Каренины не успели еще войти в воду, как на берег явился он…(!!!).

     (явление адмирала)
     Он шел…, нет, он шествовал, - он шествовал походкой опального адмирала. Эту походку я приписал ему сейчас, а там, на озере, я бы не обратил на него никакого внимания и не уделил бы после и пары строк, если бы невольно не подслушал грустную о нем тайну. Вообще из того, что лежа и невольно подслушивается мною на берегу нашего озера, можно составить отдельную и вполне интересную книжку. Этакие фрагменты-клипы - просверлы чужого бытия. Хотя, наверняка, кем-то это уже написано (записано). Все успешные мои друзья твердят мне как мантру - «не дергайся, будь как все, - все давно уже написано»! Не знаю, как насчет литературы, а вот, что касаемо красок, порой и правда сплошные тупиковые ловушки… Например, бывает ; вижу вдруг работы какого-нибудь отечественного гения-современника и думаю, почему не я это написал!?, а потом вдруг случайно натыкаюсь на зарубежный первородный аналог, притом пятидесятилетней давности, и на душе становится пусто, безразлично-пусто.
     Так вот, на берег явился «он-адмирал»… Я лежал лицом вниз и сначала затылком услышал прочно шаркающие по траве шаги, которые тут же прожгли мой мозг «шаркающей кавалерийской...» (говорю же - зависимость!), потом слегка повернул голову и увидел со спины вполне еще статного мужчину, загорелого от седого затылка до пят (он был в плавках), высокого и прямого в костяке. По его спине я бы дал ему… ну-у, скажем, где-нибудь за 60. Не помню, поприветствовали его дамы или нет, когда он подошел к воде, и ответил ли он, но мне с травы показалось, будто он, не сбавляя шага и как бы глядя лишь в ему понятное пространство, прошествовал мимо них, вошел в воду и скрылся потом за камышами. Женщины немного помолчали, глядя все четверо ему вслед, а потом заговорили вполголоса. И вот тут мне и довелось подслушать грустную его историю. Одна из «моих бабулек» тихо сказала Аннушкам, что десять лет назад он схоронил свою жену и все десять живет один, и еще сказала, будто бы он кому-то говорил, что никакая другая женщина ему даром не нужна!  Одна из Аннушек обиделась, сказала: «Да, ладно!», и тут же поинтересовалась его возрастом. «69!» - ответила какая-то из «моих бабулек». Все та же одна из Аннушек сказала, что ерунда какая, что для мужчины это не возраст, что у ее подружки, живущей за границей, мужу 75, и, что в Европе это нормально, и еще зачем-то добавила, что у них там не пьют, как у нас! Наверное, имелось ввиду, что наши женихи к 75-ти слишком сморщены алкоголем. Дальше мне было плохо слышно, женщины хоть и явно оживились, но говорили уже совсем тихо. Потом я наблюдал, как мужчина торжественно-грустно выходил из воды и как гордо, точь-в-точь по-адмиральски, как бы смотря за край морской пустоты, нес свою неостывшую печаль мимо снова притихших дам. Я заметил, как обе Аннушки с явным интересом посмотрели ему вслед. Если их обеих я окрестил Аннушками Карениными, то «адмирал» вполне мог сойти и за усомнившегося во всем ясно-полянского графа, только без хрестоматийного живота, а борода хоть и была, но была не та, а так - бородка, стрижено-квадратненькая. Он как явился неожиданно кораблем-призраком, так им же и удалился. А минут через двадцать, выкупавшись, засобирались и «мои бабульки», ушли. Следом за ними засобирались и Аннушками.
     Так и не вернув Аннушкам купальники и проводив их долгим взглядом, я остался один. По-прежнему лежа лицом вниз, закрыл глаза и попытался дослушать пейзаж. Едва настроился и едва утренние звуки пейзажа стали окружать меня со всех сторон, как с обоих моих богов ко мне прилегли вернувшиеся голые Аннушки, которые тут же стали поверх моей спины заговорщически перешептываться, придурошно прыскать и теснить меня своими колыхастыми прелестями. Какое-то время я терпел, а затем, высвободив свою заскорузлую, землепашески-толстовскую руку, наотмашь и вслепую отшлепал обеих по их незагорелостям. Аннушки перестали прыскать и покорно, как рабыни, замерли. Чувствуя закрытыми глазами их блаженные улыбки, я попытался снова начать дослушивать утренний пейзаж, но вместо этого стал думать о печальном «адмирале». Если все так, как рассказали бабульки, то какая это душераздирающая повесть (кино-повесть)! Бывают же и мужчины однолюбы! Я представил, как «адмирал» каждый день просыпается со своей печалью, носит ее весь день в себе и с нею же ложится спасть. Притупленная десятилетием она все же сушит и гложет его изнутри, но и она же ограждает его теперь от мелочной скверноты повседневности. Я даже услышал его печаль, она зазвенела во мне, как звенят провода в лютые морозы. Все его настоящее осталось там - за десятилетней пеленой, поглотившей ничтожность ссор и размолвок, его память работает теперь избирательно, подобно фотошопу - ретуширует, погружает прошлое в дымчатость барокко. И я вполне допускаю, что его на самом деле не интересуют теперь настоящие реальные женщины и он действительно их не замечает, и даже, может, презирает, а про Аннушек у озера так вообще мог подумать (как я не написал) - «дуры!», ... а про меня - «лежит». Стоп, главное не запутаться и не смешать свои мысли с мыслями «адмирала», вовремя отслоить их, как звуки ближнего пейзажа. Почему-то, ужасно захотелось с ним познакомиться. Может быть, ему сейчас как никогда нужен слушатель, а я как раз сейчас и после вчерашнего готов выслушать и разделить чужую боль, и вряд ли буду готов для этого завтра. А вдруг он и вправду окажется адмиралом, пусть и отставным, ведь бывает же! И тогда…, тогда получится, что я, главный старшина запаса имперского флота прежнего столетия, смогу принять исповедь настоящего адмирала!!! Мне даже бумажные кораблики привиделись, охваченные огнем!
     Очнулся я от синтетического шороха, открыл глаза и повернул голову на звук, - недалеко от меня, на траве, ворона теребила брошенный кем-то пакет из-под чипсов. Захотелось пива. Тут же от дороги к озеру донеслись голоса - шли первые дневные люди. Я встал, собрался и закрутил педали в мастерскую - успевать за жизнью.
     Нет, я еще успел один раз нырнуть в глубину озера и услышать без-человечную тишину…….



(2016)