Первая Любовь...

                На стенке, к которой была придвинута моя кроватка из светлого нежного дерева, с любовью сотворенная неизвестным добрым Волшебником, радостно бегал солнечный зайчик.

                Передвигался он не по всей стене, а прямо перед  моим лицом, как-бы приглашая погладить. Шевелился, негодник, еле-еле, ну очень лениво.

                Светился он , качаясь в обнимку с тенью от богатого обрамления из  больших мягких листьев, сквозь которые солнце, как-бы стесняясь разбудить, робко проникало в нашу просторную спальную комнату.

                С ласковыми лучами в окно тихо вливался мягкий завораживающий шум-шепот шевелившейся листвы, танцевавшей и заигрывавшей с легкими струйками свежего ветерка, пролетавшего по своим делам.

                Рядом с моей кроваткой высоко возвышалась большое родительское ложе, куда, зачастую, я забирался по ночам, втискиваясь между папой и мамой и быстро засыпая, согретый родным ласковым теплом.

                Прекрасное   летнее утро, несмотря на гомон птиц, разгоралось очень медленно и тихо. Взрослые все спали и спали, безмятежно и не в первый раз, обидно пропуская такую  чудную, редкую частичку Бытия.

                Чтобы не нарваться на чей-нибудь спонтанный запрет, я тихонько перелезал "перенч". Так,  бабушка на идише называла решетчатую перегородку кроватки, сделанную из гладких, приятных на ощупь округлых прутьев.

                Ночную рубашку снимать я не стал, чтобы не тратить время на поиск и одевание трусиков. Кроме того, длинная ночнушка не раз спасала ноги от вездесущих гусей, водившихся во дворе соседского дома и часто норовивших с шипением достать меня своими вытянутыми шеями и клювом.

                Благополучно прорвавшись мимо калитки тети Шуры и дяди Феди  Стоборовых, начинённых многочисленными опасностями, я перевёл дух. К возможным дорожным осложнениям  относился и здоровенный петух Петька, на счастье полностью поглощённый своим утренним пением. Проскользнув мимо него, я опрометью влетел в строение Зайцевых.

                Часть дома, аккуратно покрашенного яркой желтой краской, снимали Ткачуки,- молодая семья врачей, куда входил и мой старший дружок Вовка.

                Взобравшись на высоченный стул во главе стола, я расселся поудобнее и стал терпеливо ждать, рассматривая мух,  гурьбой кружившихся вокруг клейкой ленты. Ее закрепили на электрическом шнуре, рядом с небольшой лампочкой.

                Глупые насекомые не догадывались , что стоит им всего на миг присесть на эту, с виду приятную  ленточку, смазанную похожим на мёд клеем, как, несмотря ни на какие старания, оторваться и улететь на свободу у них больше не получится. Никогда. 

                На ленточке  уже присутствовали многочисленные  прилипшие жертвы, и мне было непонятно, как же - как же, остальные мухи не видят, что садиться туда явно не стоит.

                Придя к заключению, что цокотухи, действительно, просто дурынды, я схватил большую столовую ложку. Поначалу,  легко , затем, постукивая по столу все сильнее и отчетливее ,  я старался разбудить  бедных Ткачуков с неистово возраствшим нетерпением.

                Они , как и мои родители, были вполне способны  бездарно проспать такое прекрасное утро. Однако Ткачуки - люди интеллигентные. Одним словом - врачи. Голоса никогда не повышали, недовольства никогда не выказывали.

                И в этот раз, Вовкина мама, выйдя в одной ночнушке, красиво выгнулась и, протирая глаза, ласково-преласково улыбнулась,- Чем бы тебя сегодня угостить и порадовать, наш дорогой мальчик?

                В мои неполных три года я, казалось, вполне ценил ее  тонкую красоту и интеллигентность. Это была какая-то особая первая влюбленность.

                Вполне осознанно, понимая всю запретность этого действа , я наслаждался отражением ее прекрасного тела и упругой подрагивавшей  груди в зеркале платяного шкафа, когда она сбрасывала свою ночнушку и накидывала на себя легкий цветастый халатик. При этом, я всегда напрягался в момент приближения Вовкиного отца, нежно обнимавшего свою жену, тихо, со светлой и озорной улыбкой, подкравшись к ней сзади.

                Ласково улыбаясь, с таинственным видом, она подносила мне кружку с домашним мороженым собственного приготовления, вкуснее которого, она знала это , я никогда ничего не пробовал.

                Мы общались наедине каждый божий день того прекрасного лета. В это время она была только моей прекрасной Женщиной и хорошо понимала и чувствовала это.

                Ощущая безмерное обожание, она разговаривала со мной, как со взрослым, только уж очень-очень ласково и нежно. На прощанье всегда дарила чудесный лёгкий поцелуй, пахнувший чем-то чарующе-неведомым.

                Наш волнующий роман закончился в конце лета, когда мне исполнилось три года, и я был определён на свою первую и очень нелюбимую работу - младшую группу сокирянского детского сада...