День Второй. ч. 2. 9

********

– Звонила Елизавета Аркадьевна, – сообщает Дина.
– Что-то случилось?
– Кажется, Катя уезжает.
– Катя? Куда?
– Перезвони и узнаешь.
Чего это у меня дрожат пальцы при наборе номера?
– Елизавета Аркадьевна? Это я.
– Да, Женечка, я звонила тебе.
– В самом деле, Катя уезжает?
– Да, по обмену школьников в Англию. Анжела едет с ней.
– Вот оно что… – Немного успокаиваюсь я.
– Подробностей не знаю…. – извиняясь, говорит моя бывшая теща.
– И когда?
– Через неделю. Они начали готовить документы.
– Как же мне ее увидеть?
– Я тебе еще позвоню, решим.
– Хорошо.
Кладу трубку.
– Что? – спрашивает Дина.
– Катя едет в Англию по обмену школьниками. – Произношу я отстраненно.
– Иди туда.
– Куда? – не понимаю я.
– К ним.
– Дина, ты всерьез? А Анжела?
– Что – Анжела?! Ты – отец, и имеешь право видеть свою дочь.
– А хочет ли дочь меня видеть?
– Вот там и выяснишь.
– А если – нет?
– Ты же не будешь за это прятаться, ты все равно останешься ее отцом.
– Ты права, – целую ее лоб.
– Ты идешь не к Анжеле, а к Кате.
– Дина, ты знаешь, я, наверное, не плохой человек, раз меня наградили тобой.
– Все может быть, – улыбается она.
На этот раз звоню в дверь спокойно, без трепета, и сам себе удивляюсь. Открывает Анжела:
– Ты?
– Как видишь.
– Понимаю, мама сказала.
– Впустишь?
– Проходи.
Странно быть гостем у самого себя.
– Катя сейчас придет, садись, – приглашает Анжела.
– Как ты? – задаю дежурный, и, явно лишний вопрос. Сидеть же, будто в театре глухонемых, невыносимо.
– Что – я? – удивляется она.
– Расскажи, как ты живешь.
Она истолковывает мой интерес по-своему:
– Хочешь спросить, нет ли у меня кого-то?
– Я спросил, как ты живешь.
– А как, по-твоему, я могу жить, после того, как ты меня бросил?
Парировать мне нечем, да и не хочется. Досадую на себя за то, что затеял этот разговор, ненужный нам обоим. Анжела же пользуется моментом и атакует:
– Это так называется, ничего не поделаешь. Так вот, замену тебе я не нашла. Точнее, не искала. И, знаешь, почему?
– Мне не обязательно это знать.
– Чего уж там! Я тебе скажу, хотя не должна. Из женской гордости – не должна. Но я плюну на гордость…. Я никого себе не нашла, потому что не могу тебя забыть, не получается…. Может, научишь?
– Анжела, прошу тебя!
– Женя, мы прожили двадцать один год! Совершеннолетие всех времен. Вот ты пришел, чтобы увидеть Катю, а мне каково?
– Анжела, чего ты хочешь?
– Сама не знаю…. Вернуть то, что вернуть нельзя.
От продолжения разговора спасает приход Елизаветы Аркадьевны и Кати.
– Здравствуй, Женечка! – радостно приветствует меня первая.
– Здравствуй, папа, – ровным голосом произносит моя дочь.
….. Поздний летний вечер. Темно. Дача великолепного писателя Серебрякова. Сидим на веранде, пьем чай, играем в шахматы и разговариваем обо всем на свете. Его дочь Маша и мои непоседы-дочки играют где-то неподалеку. Жена Серебрякова зовет их, но из темноты никто не отзывается.
– Оторвись ты от своих шахмат, – обращается она к мужу, – надо идти их искать.
– Вера, ну что ты панику поднимаешь? Здесь они, куда им идти? – успокаивает Серебряков.
– Мало ли куда! Поздно уже! Темно! – настаивает Вера Дмитриевна, и вновь кричит в темень:
– Маша! Катя! Алиса! Домой!
– Может, и впрямь пойти их поискать, – с острожной задумчивостью спрашивает меня Серебряков, зная, что я могу всполошиться не хуже любой мамаши.
Мы с ним выходи за ворота. Улица пустынна, светит луна.
– Манюня! Девочки! – зовет Серебряков.
– На речку или в лес ушли, – кричит с крыльца Вера Дмитриевна.
На наши голоса появляется сосед Серебряковых, Гена. У него в руке фонарь.
– Что, потерялись? – спрашивает он, подойдя к нам.
– Похоже, – говорим мы.
– У вас фонарь есть, Юрий Алексеевич?
– Есть.
– Тогда так, – распоряжается Гена, – вы с другом идите к лесу, а я быстро до речки добегу, если их там нет, догоню вас.
Так и делаем. И вот мы с лауреатом государственной премии по литературе идем по лесу, освещая путь фонариками. Меня уже охватила нервная дрожь, но спокойствие Серебрякова внушает мне некоторую уверенность.
– Они не могли далеко уйти, – ободряет он меня, – у нас лес не дремучий, там на опушке поляна большая, костры часто жгут.
– На речке их нет, – сообщает запыхавшийся Гена, догнавший нас.
– Ну вот, значит, остается лес, здесь больше идти некуда.
– Только бы с ними ничего не случилось, – заклинаю я.
– Женя, не бойся. Вот на войне, там страшно, а теперь – пустяки это все, поверь мне.
Он знает, что говорит, он всю войну прошел, но рассказывает об этом скупо, и в книгах своих эту тему не затрагивает.
В моей голове уже роятся пугающие мысли, но я одергиваю себя.
– Смотрите! – восклицает Гена и показывает рукой в просвет между деревьев.
Мы видим желтое пятно, похожее на разогретое масло.
– Это и есть поляна, про которую я тебе говорил, – объясняет Серебряков, – вон, и костер.
Подходим ближе. У костра сидят несколько человек в рабочих комбинезонах.
– Папочка! – кричит Маша Серебрякова, – ты нас нашел!
Ей вторят Катя и Алиса. Бросаются к нам. Я хочу отругать их как следует, но Алиса меня упреждает:
– Папочка, не сердись, мы не специально, это случайно получилось! – упреждает мои упреки Алиса, и начинает путано объяснять, как они заблудились.
– Мы за черникой, в овраг полезли, там черники много, – добавляет Катя.
– Мы сидим, чаек потягиваем, – вмешивается в разговор один из рабочих, по виду бригадир, – слышим голоса детские, ну мы так и поняли, что они заплутали. Вы не серчайте, на них, тут лес вроде ерундовый, а взрослый тоже не всегда дорогу найдет.
– Но вы, же видели, что темнеет!
– Так это потом, а сначала светло долго было. А мы не в ту сторону пошли, – говорит Маша.
– Чего вас в лес потянуло? Одних!
– Папочка, мы больше не будем! Честное слово! – клянется младшая.
– Женечка, все же хорошо. Девочки нашлись, ну заблудились, обычное дело, – увещевает Серебряков.
Я обнимаю обеих беглянок, и мои нервы постепенно успокаиваются.
– Скажите честно, – спрашиваю их, – испугались сильно?
– Нет, папочка, честно-пречестно! – тараторит Алиса, – ну только самую чуточку.
– Мы втроем были, втроем не страшно, – поддерживает сестру Катя.
Она права, страшно одному и не только ночью в лесу.
Вера Дмитриевна с облегчением восклицает:
– Слава богу! Все дома, все целы.
Девочек поят чаем и укладывают спать.
– Папочка, а ты за нас сильно испугался? – спрашивает Катя шепотом. Маша с Алисой уснули едва легли.
– Конечно, испугался.
– Папочка, мы тебя очень любим.
– Спасибо, милая….
…. Сейчас все заморожено, наглухо и накрепко. В ее приветствии равнодушие от встречи с малознакомым и не очень приятным человеком.
– Катя, Катя, когда же ты поумнеешь? – вздыхает Елизавета Аркадьевна.
– Почему ты называешь меня дурой? – вскинулась Катя.
– Потому что так оно и есть, – с неожиданной прямотой ответила ей бабушка.
– Мама… – молвила Анжела.
Не стесняясь моего присутствия, Елизавета Аркадьевна разразилась монологом, видно это давно накипело у нее внутри:
– Твой отец – золото, девочка моя. Он не только возился с тобой и Алисой, стирая ваши пеленки, он вложил в вас душу, если тебе известно такое слово! Он мечтал вырастить из вас людей порядочных и образованных! А ты платишь ему черной неблагодарностью! Твоя мама тоже многого не понимала, пока была его женой, но формальное право строить из себя жертву у нее все же есть. Но у тебя такого права нет! За что ты на него дуешься? Тебе-то что он плохого сделал?
Видимо до сего момента такие вопросы Кате не задавали, и сама она не думала об этом. Эмоциональная речь бабушки поразила ее. Да и нас с Анжелой тоже.
Катя, молча, ушла в свою комнату. Елизавета Аркадьевна со словами «я чайник поставлю» – на кухню. С Анжелой остались в комнате одни.
– Черт побери! Она все правильно сказала…
– И тебя это расстраивает?
Она не ответила, отвернулась к окну.
– Как счастливо мы могли бы жить, – сказала она. – Я никогда не думала, что тебя могут у меня отнять. Никогда. Верила, что ты – это навсегда. Мама права, я многого не понимала. Знаешь, в чем ты виноват?
– В чем же?
– В том, что я не могу любить кого-то, кроме тебя. У меня не получается…. А у тебя получилось….
– Анжела, я не виноват в этом. Ты сама знаешь, что не виноват.
– Ты можешь сейчас уйти? – тихо спросила она. – Мне тяжело тебя видеть.
– Могу. Но я не поговорил с Катей.
– Хорошо, иди и поговори, а потом уходи.
Я подошел к Катиной двери и постучал. Не дождавшись ответа, вошел. Катя сидела с ногами на диване, обняв подушку. На меня она не взглянула.
– Ты все еще ненавидишь меня? – спросил я, присаживаясь рядом.
За этот диван, и вообще, за всю обстановку в этой комнате, директор мебельного магазина почти целый месяц ходил в наш театр….
Но она продолжала молчать.
– В последнее время у меня много потерь. Друг, театр, а теперь и ты. Скажи, я потерял тебя окончательно?
И тут она посмотрела на меня, словно мои слова чем-то удивили ее.
Она молчала.
– Помнишь, как вы потерялись на даче Серебряковых? Я спросил тебя тогда, испугались ли вы. А ты сказала, что нет, потому что вы были втроем. А я тогда очень испугался за вас, несмотря на то, что Серебряков был уверен в благополучном исходе. Так вот, теперь я потерял тебя снова, и уже не могу найти. И мне опять не по себе, хотя я и не один, у меня есть Дина и Алиса, но мне, тем не менее, не по себе….
Она отбросила в сторону подушку, и придвинулась ближе.
– Я тогда очень испугалась…. Но Алиса и Машка испугались больше…. И мне тоже кажется, что я снова потерялась….
Я обнял ее.
– Девочка моя, пора бы тебе найтись….