ДАР

 Валерий Котеленец

 ДАР

 Рассказ


 Старик жил из милости у случайных людей в выделеннном ему во временное пользование чулане. Сколько ещё соизволят терпеть его присутствие разлюбезные хозяева, он не имел понятия. Может, неделю, может, две... А может, завтра уже лафа его неимоверная закончится и вновь придётся каждый вечер искать нового пристанища - то под мостом, то в парке на лавочке, а то и при теплотрассе, когда шибко прижмут холода. Но сейчас он старался не думать об этом, хотя не раз уже ловил на себе косые взгляды Степаныча и Михайловны, и всё чаще слышал их тяжёлые, недовольные вздохи. А Дашенька - единственная хозяйская дочь - та уже с самого начала невзлюбила никчёмного постояльца и воротила брезгливо нос при его появлении. 
 Из своего имущества имелись у старика лишь гнутая алюминиевая миска, такая же ложка и фаянсовая кружка с отбитой ручкой.
 Поднимался он до света. Тихонько, чтобы не будить хозяев, выходил из дому и пешком отправлялся на промысел в город.
 У церкви старик работать не любил, хотя место было бойкое, денежное. Слишком уж много стекалось туда убогих и немощных. Да и не привечали его там - гнали прочь, потому что подавали ему больше других ввиду его благообразного облика.
 Старик предпочитал шумные улицы, многолюдье. Ему нравилось глядеть на проходящих людей. Он любил их всех без исключения искренней любовью одинокого набожного человека и не делил на плохих и хороших. И каждого - и в лицо, и про себя - именовал не иначе, как «добрый человек». Даже самого последнего негодяя, плюющего (и такое случалось) в его нищенскую кружку.
 Вечером, когда народу на улицах убывало и долгое сидение утомляло старика, он поднимался, разминал затёкшие ноги и шел домой.
 Из горсти мелочи и мятых бумажек он отсчитывал половину - хозяйке за проживание. Пару рублей (если, конечно, столько набиралось) отделял себе - на пропитание. А на остальные накупал сладостей и раздавал дворовой детворе.
 Хозяева и соседи считали старика в лучшем случае чудаком и характеризовали не иначе, как неодобрительным вращением пальца у виска. А как же еще относиться к человеку, не вписывающемуся ни в какие житейские кондиции? Водки не пьёт. Не курит. Никому поперёк слова не скажет, а только улыбается ласково и беззащитно, словно агнец какой. Живёт впроголодь, а последние гроши раздаёт кому ни попадя. Каждую собаку привечает и милует. А по календарным праздникам накупает на весь свой нищенский заработок охапку поздравительных открыток, подписывает поимённо всем окрестным жителям и вручает лично в руки каждому.
 - С праздником, Иван Тимофеич!..
 - Доброго здоровьица, Наталья Андреевна!..
 - Не болейте, Аристарх Кузьмич!..
 Странный человечишко. Если не сказать больше.


 ***

 В среду вечером, когда двор уже тонул в сумерках, старик, как обычно, возвращался домой. Одарил снующую до глубокой темени ребятню пригоршней карамелек. Выдал последнюю скомканную трёшку поджидающей его у подъезда троице со страждущими взорами. И, с трудом ковыляя по крутой лестнице, взобрался на четвёртый этаж.
 У хозяев бушевала свадьба. Вторые сутки весь подъезд трясла и колыхала жаркая пьяная стихия. Дашеньку наконец-то спровадили замуж за носатого проходимца-шабашника из какой-то неизвестной южной республики, подвизающегося на строительстве домиков в окрестных садоводствах. Имени его старик, как ни силился, не мог ни выговорить, ни запомнить.
 На никчёмного постояльца не обратили особого внимания, поскольку все были увлечены очередным зажигательным тостом и жаркими лобызаниями молодых. Бочком, стесняясь своей неуместности и неловкости, боясь задеть кого-нибудь нечистым рукавом, пробрался он между вихляющимися в коридоре танцорами в свою конурку. Запер дверь на щеколду. Выпил холодного чаю с завалящейся в кармане карамелькой. Скинул худые кроссовки, в которых щеголял и зимой и летом. Улёгся на брошенную в углу шубейку - давно изъеденную до дыр молью и подаренную за ненадобностью любезными хозяевами. Заткнул уши комочками заранее припасённой ваты, чтобы не оглохнуть от свадебной свистопляски. И смежил наконец тяжёлые веки, едва успев дошептать до конца «Отче наш». Трудный выдался день. И не сказать, чтобы они становились всё легче и легче.
 Молился старик всегда усердно и часто - и утром, и вечером, и при любом подходящем случае. В молитвах своих ничего не просил он у Господа для себя. Радел лишь единственно о здравии добрых людей и прощении грешников. Лично ему ничего не было нужно. Он привык довольствоваться тем, что имеет. И считал, что на свете есть великое множество тех, кто нуждается в помощи Божьей гораздо больше, чем он, многогрешный. Нет, никогда и ничего не просил старик у Господа. Да и не было у него никаких особенных желаний. Разве что одно единственное и неисполнимое - жить и жить без конца, поскольку любил он свою трудную, несуразную жизнь, несмотря на её безответность, и пуще всего боялся смерти - близкой, неотвратимой, идущей уже по пятам и дышащей в затылок. Но желание это старик держал при себе - в самых потаённых мыслях своих, боясь обременять Господа лишним напоминанием о таком ничтожестве, как он.


 ***

 Разбудила его тишина. Абсолютная. Гробовая...
 Старик вынул вату из ушей, прислушался. И ничего не услыхал, кроме гнетущей, неестественной тишины.
 Он сунул босые ноги в кроссовки и, теряясь в догадках, покинул свой тесный чулан.
Вид хозяйской залы, где недавно ещё всё гремело и содрогалось от буйного пиршества, привёл его в оцепенелый ужас. Тут и там на полу, среди пышных столов, полных снеди и выпивки, горами лежали трупы. Непонятная, необъяснимая смерть застала всех гостей и хозяев разом, и разбросала их в самых немыслимых позах по квартире. Жених с невестой лежали вобнимку, впившись друг в друга синими, закоченелыми уже пальцами...
 Старик заслонил глаза рукой и, боязливо переступая через мертвецов, выбрался из этого страшного места на лестничную площадку. Там его вывернула наизнанку тошнота.
 Не скоро пришёл он в себя. А когда чуть отлегло, спустился на неверных ногах во двор.
 Но и там обнаружилось то же самое. Трупы, трупы, трупы ... Одетые и в нижнем белье. С отрешёнными лицами и с бросающими в дрожь гримасами смерти. Мужчины, женщины, старики, дети ...
 Солнце стояло высоко. Июль был в самом разгаре. Газоны у подъездов распирала неудержимая зелень. В невероятном индиговом небе парили белоснежные глыбы облаков. Весело гомонили пичуги. И на фоне всех этих прелестей обычной земной жизни ещё страшней и абсурдней казались неподвижные груды человеческого праха.
 Старик миновал загромождённый трупами двор и прошёл под тёмной кирпичной аркой, уже не надеясь, что там - на улице - увидит нечто инoe...


 ***

 Целый день бродил он по городу, полному мертвецов и безмолвно застывших машин, заглядывал в подворотни и подъезды, поднимался и спускался по лестницам, стучaлcя в двери, вслушивался в леденящую, убийственную тишину, звал и звал срывающимся голосом хоть одну живую душу... И не дозвался.
 А когда над землей зажглись холодные бездушные звёзды, старик упал наземь и зарыдал.
 - Господи! - взмолился он, истратив последние слёзы. - Что содеял ты с миром? Зачем пощадил меня?..
 И померещилось тут старому, что облако света спускается к нему откуда-то сверху. В облаке этом увидел он огромного сияющего человека в белых одеждах до пят и с крыльями за спиною.
 И сказал ему сияющий человек:
 - Свершился Суд Божий. Покарал Господь недостойных рабов своих за грехи неокупные, за неверие и неправедную жизнь.
 - А я? - вопросил старик, отирая pукавом мокрые щёки. - Зачем он оставил меня одного?.. Или есть ещё кто-то живой на этом ужасном погосте?..
 - Ты - единственный, - ответил посланец небес. - За добродетель и чистоту души даруется тебе жизнь вечная. Иди с миром!..
 И вознёсся наверх в своём светящемся облаке.
 - Господи! За что? - возопил старик. Но никто не ответил ему. И тогда, охваченный ужасом, кинулся он к реке, текущей неподалёку, и бросился в воду с моста...
 Но река не приняла старика. Неведомая сила вытолкнула его из воды, словно бутылочную пробку, и сухим водворила на место. И снова он бросился вниз, проклиная судьбину свою... И опять его выкинула назад несговорчивая река.
 - Нет! - закричал старик в пустое небо. - Нет!..
 И... проснулся...
 Судя по сочащейся в дверную щель струйке дневного света, было уже утро. Старик поспешно вынул из ушей затычки... И услыхал людские голоса за стеной, звуки передвигаемой по полу мебели, посудные звоны. Похоже, хозяева уже поднялись и приводили квартиру в порядок после свадебного погрома.
 Старик долго лежал с открытыми глазами и глядел в потолок. Пора уже было вставать и отправляться по своим насущным делам. Но сегодня - впервые за долгие годы - ему никуда не хотелось идти.

 1990-е г.г.