Жизнь поколений Студенчество

 
         О СТУДЕНЧЕСКИХ ГОДАХ
         Здесь я с сигаретой

         Итак, встал вопрос, что делать дальше. Идти в 9 класс в соседнюю 163 школу, идти в ПТУ или в техникум. Решил идти в авиационный техникум, но говорили, что там много желающих на одно место. Нужно было готовиться. Сделал я расписание на каждый день и стал интенсивно учить вступительный материал, но хватило меня дней на пять. В конце концов я плюнул и решил уехать в деревню на лето отдыхать. Никто не возражал, и я уехал в Саракташ.

      Об этом времени мало что осталось в памяти.   Помню, на нашей улице застроили второй порядок(нечетные номера домов). Прямо против нашего дома жил здоровенный парень, года на два старше меня, но водился он с малолетками. В те времена в моде был так называемый «Дибилдинг», накупил он гантелей, гирь, наделал штанг и начал изумлять ребят своими спортивными способностями.
       Поднял он гантелину весом 2 кг. 100 раз правой рукой. Все были в восторге. Мне захотелось пошутить, и я заявил, что тоже подыму столько же. Никто не поверил, и я предложил спорить на бутылку сухого вина. Он согласился… и проспорил! Тогда я предложил, что подниму больше, чем он. Он согласился… и опять проспорил. Я предложил поднять левой рукой больше, чем он – правой. Он опять проспорил. Наконец я предложил, что одной рукой я подниму больше раз, чем он двумя по очереди, но спорить будем на все проигранные им бутылки. Он долго колебался, но, в конце концов, рискнул - и опять проиграл! Проспорил он почти ящик, но я согласился на рассрочку. Так мы отметили мой приезд.
       Весь фокус заключался в знании физики (импульс силы). Когда рука с грузом шла вниз, она падала на бедро, которое служило своеобразной пружиной, толкающей руку вверх. Никто этого не заметил, так как движение бедра было крайне незначительно, но таким образом можно поднять руку с грузом больше раз, чем без груза. Знание физики мне помогло и в армии, но об этом напишу позже.

       Объегорил я и своего родного дядьку. После школы отец подарил мне свои часы «Победа». А дядя Вася купил себе современные часы «Полет». Он мне говорит, чтобы я свои часы выбросил на помойку. Зря он это сделал. Я решил его проучить. Поспорил с ним на две бутылки вина, что мои часы ходят точнее, а когда он пришел с работы и мыл руки, я его часы подвел минуты на три назад (потом поспорил). Ударили по рукам, отдали свои часы бабушке, и она спрятала их под замок в сундук. Стали ждать сигнал точного времени. Мои часы ушли секунд на 10 вперед, а его отстали на 3,5 минуты. Он стал орать, что тут что-то нечисто, так как он их проверял часа за два до того. Но крыть было нечем, а то, что он их снимал - забыл.…

      Одним словом, лето прошло, как обычно, правда, с некоторым количеством спиртного.
      Приехал домой, и чуть не опоздал сдать документы. Сдавал в последний день, и не хватило какой то справки. Успел буквально в последние часы. Но ведь я был совершенно не готов. Одним словом, полагался на русское «Авось».
      Как ни странно, сдал экзамены неплохо. Получил две четверки и пятерку. Со средним баллом не хватало каких то десятых, что бы взяли на факультет ракетостроения. Захотел поступать на факультет «эксплуатация самолетов и двигателей».
      Группа была из ребят, ни одной девчонки, хотя на других факультетах они были. Начались занятия, но в середине сентября послали нас на сбор хлопка.

      Там я в первый раз узнал, что такое хлопковая кампания.
       Отправили нас за 100 км. от Ташкента в совхоз «Малек». Поселили в здании школы.           Спали мы на полу в спортзале, и только у бригадира(учитель узбекского языка) была кровать.  Мы его ненавидели за то, что он нам не доплачивал зарплату за собранный хлопок. Цена сбора за 1 кг. чистого хлопка была 5 копеек, за подбор после машины-4 копейки, а за курак-3 копейки. Но, если в ведомости была сумма с копейками, то будь даже 99 копеек, он не доплачивал, говорил, что нет мелочи. Поэтому однажды ночью мы забросали его гнилыми помидорами и тухлыми яйцами. Когда включили свет, то он был весь в дерме. Был капитальный разбор. Кого то даже исключили из техникума, а его убрали. Занимался этим Глеб Борисович Коньков - КГБ, как мы его называли.

       Были у нас и «Ударники», были и отстающие. Я ходил в середнячках, собирая в день по 30-40 кг. хлопка.
       Учился сначала я вроде бы неплохо, получал стипендию, но перед новым годом произошел такой случай. Гулял я днем со своей девушкой по Чиланзару, вдруг подъезжает милицейская машина, и выскакивают из нее менты. Заталкивают нас в машину и везут в участок. Оказывается, кто то спилил голубые ели перед зданием Райисполкома, а мент, охранявший здание – проворонил. Решили те «товарищи» списать все на нас. Подруга заплакала, и ее отпустили, поставили на меня. Но дали маху. Сначала надо было пугать, а потом лупить. Как дали мне первый раз, так меня и заколодило. Ничего не стал говорить, вообще перестал разговаривать. Подруга позвонила к нам домой, и пришел отец. Меня отпустили, но выписали повестку в ГУВД.
       Пришел я по повестке в ГУВД, а там следователь стал меня уговаривать, чтобы я подписал протокол, а штраф он, мол сам заплатит. Но я уже не был наивным мальчиком. Видя такой оборот, он стал меня вызывать каждый день повесткой к началу рабочего дня. Я стоял с утра до обеда, он даже в туалет меня не отпускал. В обед он подписывал повестку и я уходил. Так продолжалось недели две. Отец узнал и пошел к начальнику. Начальник тоже попытался меня уговорить, но, видя бесполезность попыток, отпустил совсем.
       Одним словом, я крепко отстал от программы, особенно по математике. Они уже прошли дифференциальные уравнения, а я совершенно ничего не понимал.
Дальше – хуже. Сам разобраться не мог, а помочь было некому.
       А тут весна наступила! И взбаламутил меня мой дружок Генка на прогул. Мол, пойдем на речку, там птички поют и на лужайке травка зеленая, а я тебе справку сделаю. Я понадеялся на справку и согласился. Но справку он мне не сделал ни за этот день, ни за все остальные. И пошло – поехало. Одним словом, прогулял я почти месяц. Дома то думали, что я на занятия хожу!
       До годовых экзаменов оставалось недели три, когда однокурсник мой, Толик Пушкаревский, пришел и сказал отцу, что на занятия я не ходил почти месяц. Пришлось все рассказать. Собрался я забирать документы, но отец пошел к руководству техникума и договорился, что, если я сдам все годовые экзамены, меня не отчислят.

     Пушкаревский взялся мне помогать. Готовился я основательно, спал по 4 часа в сутки, но экзамены сдал и даже получал четверки. Одним словом – перешел на второй курс, правда, без стипендии.
       Как лето прошло, не помню, а осенью снова нас отправили на хлопок, в колхоз «Пахтакор», уже километров за 300 от Ташкента. Третий курс не посылали, и мы были «авторитетами». Поселили нас в каком то служебном помещении. Была там большая комната, где я спал с товарищами нашей группы, а с отдельным входом – вторая, с каморкой, где спал бригадир. В этой комнате спали ребята из другой группы. В нашей комнате жило человек 40, а в другой – 20.

     С бригадиром нам опять не повезло. Что он там преподавал – не помню, как стал учителем – уму непостижимо! Был он раньше «вертухаем» в каком то «Гулаге», да, к тому же – бывший офицер. Утром поднимал он нас ором – Подъем!! Бегал между раскладушек и лупил неповоротливых длинным ивовым прутом. Выбирал он его до этого с особой тщательностью. Толстый конец обмотал синей изолентой (дефицит в то время), и был прут у него вместо офицерского стека. Время на завтрак определенное, до секунды. Кто не успел – тот опоздал!   Перед погрузкой в машину выстраивал по ранжиру и устраивал перекличку. По приезду на поле – то же самое! Как будто кто-то мог сбежать из машины!
       Ходит вдоль шеренги, бьет себя стеком по хромовому сапогу и дает ЦУ. Иной раз и сорвется: - Я вас, падлы, научу дисциплине!

      Требовал с каждого собирать по 40 – 50 кг чистого хлопка, невзирая на состояние или возможности человека. Не выполнявших норму, отправлял вечером на кухню чистить картошку. Чистили до часу или двух ночи, а утром шли на работу. Подкрадывался сзади незаметно. Только разогнешься пот утереть, хвать тебя прутом между лопаток.

       Пока он меня не трогал – я терпел. Но однажды он так хватил меня между лопаток, что рубец не заживал неделю. Да к тому же, гад, вечером послал на кухню! И я решил отомстить.
       Скинулись мы с ребятами, собрали рублей 10 – 12 и я купил 4 бутылки «Портвейна» и бутылку водки. Я знал, что он по ночам «бухает». Дождался я, когда останусь уборщиком и не поеду на поле, и, пока он строю давал указания, рассовал бутылки по постелям. Он уже садился в кабину, когда я отозвал его и показал одну бутылку. Он сразу сделал «стойку», и отправил вместо себя бригадиром старшего по возрасту студента.

      Машина уехала, а мы с ним навели полный «шмон» и, конечно, нашли все бутылки. После этого он закрылся в своей каморе и стал гулять. Когда я заглянул в окно, он лежал на полу в полном «отрубе». Я пошел в штаб и сказал, что бригадиру плохо и он лежит на полу.

      Прибежали руководители, и когда сломали замок, увидели его в куче блевотины и в луже мочи. Вокруг валялись пустые бутылки.
       На следующий день его отправили с хлопка, а ребята сделали ему на дорогу «подарок». Преподнесли громадный арбуз, над которым трудились , наверное, всей бригадой. Только сначала ложками выели все содержимое, и аккуратно заделали место выреза. Молодежь злая – обиды помнит долго! Его уволили сразу, больше его никто не видел.
       У нас новый бригадир! Бывший пограничник. Драпал от немцев до Волги, а потом гнал их до Вены. Звали его Юрий Иванович. С нами он быстро нашел общий язык. Сказал он один раз: -Да, хлопок собирать – это не от немцев драпать! И стали мы к нему приставать, что бы он рассказал, как драпал от немцев.

      Выставил он нам условие – собирать каждому по 40 кг хлопка, а если останется время до отъезда, он будет рассказывать, как воевал. Мы, конечно, с восторгом согласились, и с утра от нас шел пар, так хотелось послушать его рассказы. Отстающим отдавали свой хлопок, и к обеду обычно сдавали нужное количество хлопка.
       После обеда все собирались на куче собранного хлопка, и слушали его рассказы «про войну». Ведь это были не книжные героические рассказы, а не приукрашенная правда.
       Конечно, насколько я понимаю, он рисковал. Но никто никуда не «стукнул». За такую работу подекадно нам присуждали по барану (правда, условно – просто давали мясо на плов), и мы ходили в передовиках.   Правда, никто не знал, почему.
       В этот год сняли Хрущева…
       Однажды шел я вечером из штаба. Было воскресение. В этот день нас навещали родители и привозили продукты. Вижу, в глухом закутке сидит одинокий парень, и показалось мне, что он плачет. Я подошел и стал спрашивать, что случилось. Он сперва набычился, но потом рассказал, что его посылку отобрал «пахан» их группы (здоровенный амбал). В посылке было письмо от его девушки, и когда он попросил отдать письмо, тот гад с издевкой его порвал.
       Я ему сказал, чтобы сегодня на танцах он показал меня своим ребятам и сказал, что я – один из Чиланзарских авторитетов, которые даже в техникуме верховодят. Но надо сделать так, чтобы этот «фраер» услышал. А на следующий день, когда я к ним зайду в спортзал, где они размещались, пусть шарахаются от меня, как от прокаженного.
        Пришел я к себе и рассказал своим ребятам. Они знали этого парня, и даже обрадовались. Собрались развеять скуку, но я их пыл охладил, сказав, что справлюсь с ситуацией сам. Они, конечно, удивились. Уж очень тот парень здоровый был. ( Своим я объяснил, что за драку могли кого-либо выгнать из техникума).
       Вечером на танцах первокурсники так и сделали. На следующий день после работы я к ним зашел. Их заправила сидел в самом теплом углу, где нет сквозняков, на раскладушке. Я стал к нему подходить, а его соседи от него шарахнулись в сторону. Я рукой подозвал своего парня и спросил, этот ли. Он ответил утвердительно. «Амбал» стал вставать с постели, но я двинул кулаком прямо в нос (Не сильно, но до крови), и приказал открыть рюкзак. Рюкзак был доверху набит консервами и банками с «вареньями-соленьями».    Продуктов было так много, что они в рюкзаке не помещались, и даже стояли под раскладушкой. Я подозвал ребят и сказал, чтобы они разобрали свои банки, что они и сделали. Уходя, я при нем предупредил, чтобы они самосуд не устраивали. Когда я вышел от них, то увидел своих ребят. Оказывается, они меня прикрывали (на всякий случай).
       Обиженный ничего не смог придумать лучше, и вызвал на хлопок свою банду. Приехали человек семь. Но нам вмешиваться не пришлось. Первокурсники «дали» им у своего жилища, а потом гнали километра три.

       После этого авторитет мой в группе значительно вырос.

       Подшучивали мы друг над другом жестоко, иной раз – по дибильному. И в сапоги мочились, и из кружки воду переливали над ухом спящего, приговаривая: «По…ым, я уже по…ал!». Однажды у меня разболелся зуб, и я не мог заснуть. Хакимов меня попросил его разбудить, чтобы помочиться в сапоги Мергичеву. Мол, я все равно не сплю. Я согласился, но перед тем, как его разбудить, поменял сапоги местами. Хакимов встал, сделал дело и довольный лег спать. Я опять сапоги поменял местами. Утром он с нетерпением наблюдал за Мергичевым, как тот обувал сапоги, а сам в то же время обувал свои. Мергичев обул, притопнул и - никакого эффекта! Зато Хакимов сунул ногу в сапог, в который сам же и надул. Все смеялись до слез, когда узнали.
       Хлопок кончился, и наступила пора учебы. Заметил я, что в начале семестра все долго раскачиваются. Когда преподаватель предлагает ответить желающим, все лезут под стол. Я это учел, и стал тянуть руку. За первый месяц получал четыре-пять отличных оценок, а потом меня не вызывали. Для страховки я раза три вызывался, а потом переставал заниматься. Но семестр заканчивал с хорошими оценками.
       Сослужило это мне плохую службу. Знания были не полные, и две трети материала я не знал.
       Наступила пора годовых экзаменов.
       Пошел сдавать аэродинамику. Взял билет, вижу, что почти ничего не знаю. Махнул на все рукой и стал вертеться за столом. Все пишут что то, а я смотрю по сторонам или в потолок. Нинель Ивановна выгнала меня в заднюю комнату, чтобы я не мешал другим. Но она забыла, что там висели плакаты, на которых был весь экзаменационный материал. Память у меня была хорошая, и я сдал на отлично.
       Пришел сдавать литературу. Наделал шпаргалок, рассовал по карманам. Захожу в аудиторию, а там, на столе у Нинели Александровны штук восемь книг по литературе. Она мне говорит: «Шпаргалки есть?». Я говорю: «есть».
-клади в урну. А вообще, зачем ты их делал? Ведь ты знаешь весь материал.
-да так, на всякий случай - отвечаю, и бросаю шпаргалки в урну.
       Соврать ей никто не смог, и в урне было множество шпаргалок. Невостребованный труд многих студентов.
       Взял билет, ни одного ответа на вопросы. Все – приехали. Как сейчас помню: Съезд писателей (какой – не помню), характер парторга из «Поднятой целины» Шолохова и «За далью даль» Твардовского.
       А перед экзаменом мы припасли лимонад и бисквиты для экзаменаторов. Было жарко, Нинель напилась лимонаду и ее подперло. На ее счастье, зашел Юрий Иванович (они, вроде, женихались). Но так как мы их обоих очень любили, то не позволяли себе никаких шуточек на этот счет. Она попросила его присмотреть за нами, а сама ушла.
       В аудитории – тишина. И вдруг, гул: Юрий Ива..а..а..нович! Он, конечно, делает вид, что не слышит. Но гул не стихает. Наконец, он сдается и распоряжается, чтобы поставили на «стремя» людей, и сами, чтобы по шустрому.
       В момент расхватали учебники. Я за минуту прочел весь материал по вопросам билета.
       Пришла Нинель. В аудитории тишина и порядок. Юрий Иванович ушел. Я сижу и рассматриваю потолок. Посмотрела она на меня раз-другой и вызвала отвечать. Только начал отвечать на первый вопрос – хватит, следующий. Отвечаю на второй – та же картина. А третий и слушать не стала. Поставила «отлично» и отпустила.
       Настало время сдавать сопромат. В этом предмете я вообще ничего не понимал. Какие- то моменты, эпюры и т.д. Узнал только, что списать никто не смог. Каждому экзаменуемому Саблин давал листов пять чистой белой бумаги (и ведь не пожалел денег!), и все ответы писали на этих листах.
       Достал я у отца точно такие листы, написал на них шпаргалки. Только писал крупно, будто экзаменационный материал. На экзамен надел рубашку на выпуск, пристроил шпаргалки на животе, чтобы не помялись, и зашел с первой группой. Сел прямо перед Саблиным. Знал, что он будет вставать и ходить по аудитории и следить, чтобы никто не списывал.
       Достал ручку и стал писать на листах, которые он мне дал, разную муть. Все, что помнил по сопромату. Через некоторое время он встал и ушел в конец аудитории. Я мгновенно вынул шпаргалки и положил их прямо на виду, на его бумагу. Потом вынул чистые листы, и стал не спеша писать ответы на вопросы. Он пришел, сел напротив меня и ничего не заподозрил.   

      Списал я весь материал, потом шпаргалки смял и, будто черновики, выбросил в урну у его ног. Потом попросился идти отвечать. Он стал проверять мою работу, удовлетворенно качая головой. Но видно все там было хорошо, и он начал что-то подозревать. Сказал, что задаст один дополнительный вопрос и, если я отвечу, то поставит мне «отлично». На этот вопрос ответ я знал, так как до этого прочитал в шпаргалке. Но он сказал, что неправильно, и поставил «хорошо». Я вышел из аудитории, проверил по учебнику, и убедился, что я прав. Стал рваться обратно в аудиторию, но ребята отговорили. Ведь я первый сдал на четверку. На следующий день у меня хватило нахальства подкараулить его и показать учебник. Он промямлил, что четверка тоже хорошая оценка.
       Одним словом, годовые экзамены я сдал на «хорошо», и перешел на следующий курс со стипендией.
       Как провел лето – совершенно не помню. А осенью нас на хлопок не послали, а отправили на стройку города. Делали мы кровлю на крыше строящейся чулочно-трикотажной фабрики. Два или три первых дня нам показывали, что надо делать. Потом бригадир приходил с утра и смывался после обеда. Потом стал приходить раз в три дня, а под конец – не приходил неделями. Мы сами грели битум, насыпали керамзит, ровняли, стелили рубероид и заливали битумом. Крыша была огромная, и работы было много. Проработали мы месяца два с половиной, но эти твари - строители заплатили нам по 17 рублей на нос! И мы ничего не смогли сделать.
       После первого семестра стипендию у меня опять сняли. По какому предмету получил тройку – не помню, но на четвертый курс опять перешел со стипендией.
Произошло в 1966 году землетрясение. Город развалился, но наше здание устояло, так как стены были в полметра толщиной. Но нас раскидали по разным местам и доучивались мы год, где придется.   

       Этот год я хорошо помню, так как отец устроил меня на работу на завод резинотехнических изделий, где работал сам технологом. Числился я слесарем первого разряда, (самого низкого) но работал токарем. Закрепили за мной огромный станок ДИП-500 (ДИП – догоним и перегоним), метров 5 длиной с огромным патроном. Наставник мой (узбек) работал на миниатюрном станочке 1А62, хотя сам был здоровенных габаритов. Было ему лет 35, хотя токарь он был высокого разряда.
       Учил он меня своеобразным способом. Иди, говорит, принеси заготовку. Там, на улице лежит. Пошел, вижу, лежит заготовка, от круга отрезали. Диаметром мм 150. Схватил руками, а ее только что отрезали автогеном. Обжег пальцы до волдырей, а он стоит за спиной и поучает, что крупные детали надо брать рукавицами, чтобы не поранить руки о заусеницы, а деталь надо предварительно щупать, как утюг. В другой раз включил станок, а эмульсия брызнула мне в лицо. Он включил на станке охлаждение, а трубку направил в сторону лица. Опять наука – станок перед работой нужно тщательно проверять.
       Однажды точил я на станке сложную деталь, почти все сделал. Осталось немного. Но я устал, и решил сделать перерыв. Выключил станок и ушел за пирожками. Поел в буфете пирожков и, не спеша, пришел в цех и включил станок. Подвел резец, а он у меня вдруг сгорел. Заправил, подвел снова, а он опять сгорел. Поставил новый резец, чуть придавил, а он нырнул под деталь и порвал всю поверхность. Деталь запорота. Стал думать, что случилось. Наконец, взял напильник и стал ту деталь пилить напильником, а он не берет. Значит деталь каленая. Но ведь я обрабатывал сырую деталь? А он сзади ухмыляется и говорит, что нельзя уходить, не докончив работу.
       Я терпел, сколько мог, но когда он с друзьями своими съел собаку, которую я подкармливал, терпение мое лопнуло, и я стал ждать подходящего случая.
       Случай не преминул представиться. Нужник был у нас на улице, почему то посреди свалки. Такая дощатая будка. Пошел он по нужде, а я как раз в то время искал болванку на заготовку для детали. А он забыл взять бумажку для понятного дела. Увидел он меня в щель будки, и давай орать, чтобы я принес ему бумажку. Я очень обрадовался, побежал, вывалял бумажку в бочонке с карбидом, и подал ему в щель. Через секунду он выскакивает из будки со спущенными штанами и с воплем бросается в канал, что протекал рядом. Одним словом, угробил пропуск, папиросы и еще что-то. Я быстренько ушел в цех, переоделся и слинял с завода раньше времени. Но на следующий день он сделал вид, что ничего не произошло.
       Проработал я на заводе полтора месяца, и заработал 80 рублей, на которые купил себе шикарный свитер стального цвета.
       Точно не помню, но, по-моему, в этот год был в последний раз за студенческие годы у бабушки в Саракташе. Был у меня там приятель, Петька Майоров.    Закончил он 10 классов, и решил поступать в институт. Я ему предложил поехать в Ташкент и поступать в Политехнический институт.

     Он уехал, и должен был остановиться у моих родителей. Был он деревенщиной.   Города совсем не знал, наверное, никогда там не был.   Приехал он в Ташкент. Мои родители его приняли, и отец стал ему показывать, как пользоваться унитазом, ванной, газом и прочее. Но то ли он не понял, то ли еще что, но произошел казус. Сходил он по большому, и дернул за цепочку, а с унитаза не слез, а так как зад у него был довольно солидный, все «добро» ему смылось прямо на задницу. Он не растерялся, залез в ванну и подмылся. Но перепачкал всю ванну. Родители вечером пришли, а в ванной такая картина. Стали его спрашивать, а он отвечает, что унитаз у нас не работает.
       К экзаменам совершенно не готовился, и целыми днями гонял пластинки. Соседи стали жаловаться.Тогда отец вынул из радиолы предохранители. Пришли родители вечером с работы, а телевизор не работает. Пока догадались, в чем дело, прошло некоторое время. А он, оказывается, вынул предохранители из телевизора, вставил в радиолу, и опять весь день гонял пластинки. А вечером пришел с гулянки, и говорит моим родителям: « а… обмануть хотели! Но я в электричестве кое-что понимаю!»
       Нашел какую-то толстую деваху, продавщицу пирожков и каждый вечер сношался с ней на улице. Один раз их забрал милицейский патруль и доставил в участок. Отцу пришлось его вытаскивать и платить штраф за нарушение общественного порядка. Одним словом – баламут был еще тот!
       В институт он не поступил, по-моему, даже документы не сдавал. Когда он уехал, моя семья вздохнула свободно, однако, по возвращении из деревни мне выдали…
      Самое интересное, что на следующий год он поступил в Ленинградский университет на физмат. Окончил университет, аспирантуру, защитил две диссертации и стал то ли членом-корреспондентом наук, то ли академиком.
       Об отдыхе в деревне остались отрывочные воспоминания. Помню, у тети Паши (моей «крестной») взял мотовелосипед и ездил на нем на рыбалку. Однажды дядя Афоня (ее муж) сказал мне, что купил двухскоросной мопед, но он не заводится. Снял я распределительную коробку, и вижу, что бегунок прерывателя смещен на180 градусов. Поставил на место, и процесс пошел. Дядя Афоня обрадовался, а я сменил мотовелосипед на мопед.
       Жить стало лучше, жить стало веселее!
       Дядя Вася тогда уже жил в Оренбурге. Дедушка умер в 1964 году, и мы с бабулей жили вдвоем. Однажды приехал дядя Вася из Оренбурга на своем новом мотоцикле М-103. Интересная это была модель. Сам тяжелый, приземистый, с широкими шинами, здоровым баком и высоким задним сидением. Будущая модель М-104 была раза в два легче. Была в нем одна странность. Трогаешься, газуешь, но как только убираешь газ, он сам переключал скорость. Никогда больше ни в одной модели такого я больше не встречал.

       Дядя Вася ушел к своим друзьям, а меня послал накопать червей в лесу к завтрашней рыбалке. Сел я на мотоцикл, но зачем-то поехал не в лес, а к тете Паше. Когда зашел к ним, то их не было дома, зато там сидел их зять – муж их приемной дочери Галины. Звали его Михаил. Так вот, Мишка мне очень обрадовался. Работал он бурильщиком, и там нажил себе язву. Врач прописал ему чистый аптечный медицинский спирт. Получал он его по специальному рецепту в аптеке.   Рецепт нужно было сдавать, но он мог так убалтывать аптекарей, что они рецепт ему оставляли. Объехал он все близлежащие аптеки и купил бутылок десять чистого медицинского спирта. Меня всегда удивляла одна странность. Пустая бутылка принималась в магазине за 12 копеек, а в аптеке бутылка со спиртом стоила 8 копеек. Так сколько же стоил спирт?
       Так вот, он обрадовался, что есть кому с ним выпить. Разбавлял он спирт водой, а я до этого видел какой-то фильм, где показывалась технология питья чистого спирта. Решил я над ним подшутить. Говорю, что какой он бурильщик, если не знает, как надо пить спирт. Он очень оскорбился и предложил мне показать, как это надо делать. Налил я полстакана спирта, выпил, выдохнул, как учили и, не став закусывать, сказал, что мне надо ехать. Сел на мотоцикл и поехал в лес за червями. Как туда приехал – помню, как червей копал, тоже помню, но как потом дома оказался – совершенно не помню. Как в кино – тут помню, тут не помню!
       Утром дядька будит и спрашивает, где черви? Вышел я во двор, вижу – мотоцикл валяется на земле, рядом опрокинутая банка, а черви все расползлись. Пришлось нам ехать на ферму и копать червей заново, а самый утренний клев был упущен.

       Приехали мы на Сакмару, километров 20 ниже по течению. Места пустынные – красота! Смотрим, на берегу валяется удилище (бамбуковое) метра 4 длиной, только цельное. Дядька очень обрадовался. Говорит, что сделает из него складное. Разрежет и поставит гильзы. Он был токарем, и все это ему сделать было не трудно.
       Стали рыбачить, но клев был плохой, и попадались мелкие окушки. Сварили уху, поели и легли спать. Только я поставил на перекате пару закидушек чуть выше по течению.
       Светать стало часа в три, но опять клевало плохо. Я пошел на перекат, смотрю, леску отнесло вниз по течению. Стал тянуть – идет туго. Думал – пучок водорослей. Вдруг вылезает из воды огромная голова.    На крючке сидел огромный голавль.

       Но он за ночь так устал, что вылез из воды без борьбы. На второй закидушке тоже сидел большой окунь, но с ним пришлось повозиться, все норовил уйти за коряги.
Посадил я пойманную рыбу на кукан и вернулся к дядьке. Он за это время поймал десятка два небольших окуней, грамм по 100 каждый.
       Солнышко стало пригревать. Посидел я немного, и мне стало скучно. Рядом с нашим местом был небольшой затон, заросший камышом. Вспомнил я бабушку, нарвал камыша и сделал плот. Посадил на крючки двух коротких удочек по пескарю и воткнул в камыш плота, а длинное удилище другой удочки использовал, как шест. Плаваю по затону, и вдруг одно удилище воткнутой удочки упало плашмя и стало хлопать по воде. Я схватил удилище и стал тянуть. Чувствую – что-то неподъемное. Стал звать дядю Васю. Он побежал ко мне, а тут из воды вывернулась огромная щука. Он остановился и побежал назад. Пока я соображал, что он собирается делать, он вернулся с топором, и не придумал ничего лучшего, как метнуть в меня этим топором. Еле увернулся. Топор упал на камыш, и я им ударил щуку несколько раз по голове. 

        Только после этого ее удалось вытащить. Весила она килограммов 10 и была такая старая, что мне казалось, что на ней растут водоросли. Она порвала бы любую леску на закидушке, но я был на плоту, и она только таскала плот по затону.
       Поймали мы рыбы много, и решили ехать домой. Стали сматывать снасти. Осталась только удочка с большим, найденным удилищем. Дядька поставил ее на крупного живца подальше от места нашей рыбалки в расчете на крупную рыбу. Смотрю, он бегает по берегу и все куда- то забрасывает живца. Пошел посмотреть, в чем дело. Вижу, метров в двух от берега вверх по течению плывет огромный судак. Прямо крокодил какой-то. Огромный плавник высовывается из воды. Дядька бегает и старается живца сунуть ему под нос. Наконец это ему удалось, но судак пхнул живца носом и медленно ушел на глубину. Что тут было! Дядька бросил удилище на землю и стал его топтать. Но удилище бамбуковое – остается целое, кроме нескольких царапин. Дядька бросил его с леской и крючком. Потом я над ним смеялся – ведь нашел то он его без лески!
       Собрался дядя Вася ехать домой. Поделили рыбу мы с ним по братски. Мне поменьше, ему побольше. Я-то хорошо помнил, как моя бабушка «любит» чистить рыбу!
       Уж больно мне понравился его мотоцикл. Пока он собирался и упаковывался, я открыл коробку распределителя и чуть передвинул бегунок опережения зажигания. Дядя Вася пришел, привязал багаж, попрощался,…а мотоцикл не заводится. И так, и этак – никакого эффекта! Пнул он его ногой и пошел на станцию, на поезд. Так я разжился мотоциклом.   

       Шел я однажды домой, не помню – откуда. Дорога спускалась в овраг, шла чуть по дну, а на другой стороне поднималась на берег и выходила к нашей улице. Вижу, что-то грязное, непонятное трепыхается на дне оврага. Подошел поближе – вижу, небольшая собачонка, и скулит так жалобно. Взял я ее на руки и принес домой. Дома отмыл в корыте от грязи, и, главное, от мазута. Собачонка оказалась очень красивой таксой шоколадного цвета (сучкой).
       Ходила она за мной тенью. Очень любила, когда я чистил ей шкурку сапожной щеткой. Крема или ваксы не было, а щетка была. Жила она в хате, хотя вначале бабуля была против, но Нора была очень аккуратной. И, в конце концов, бабушка разрешила.
      Однажды я уехал на рыбалку. Когда вернулся, бабушка мне сказала, что Нора весь день скулила и искала меня. Пришлось между сиденьем и баком уложить подстилку, а к баку привязать, что-то вроде подушки. На рыбалку стали ездить вместе. Усажу ее впереди себя, она уложит лапы на бак, так и едем.    Переднего стекла не было, и пришлось ездить помедленней из-за встречного ветра. Однажды это мне помогло. Ехали мы по лесу, и, сразу за поворотом, какой-то идиот положил бревно. Я нажал на тормоз, но расстояние было небольшое, и мы передним колесом ткнулись в бревно. Оба перелетели через руль, но не пострадали, за исключением нескольких ссадин. Мотоцикл тоже почти не пострадал. А что было бы, если я ехал без нее?
       Однажды вытаскивал я папиросу из пачки и уронил ее на землю. Поднимать не стал, а взял другую. Когда шел по улице, то заметил, что встречные люди смеются. Я подумал, что что-то не впорядке в одежде, но когда оглянулся, то увидел, что сзади идет Нора и держит в пасти папиросу. Это была очень забавная картина, и я потом специально использовал этот прием.
       Однажды, будучи в нетрезвом состоянии, я уронил горящую папиросу. Прикурил другую, и пошел домой. У дома оглянулся и увидел, что Нора лежит на земле и у нее конвульсии. А рядом валяется горящая папироска.    Я здорово испугался и позвал бабулю. Она сразу поняла, в чем дело, и стала с ней возиться. Собаку она отходила, но после этого при Норе курить мне было нельзя. Она с визгом убегала от меня. Так, из-за своей неосторожности, я получил лишнее неудобство.
Наступило время отъезда. Было очень грустно расставаться с Норой. Она тоже это чувствовала и все время поскуливала. Но делать было нечего. Я уехал, а потом бабушка написала мне, что она долго скулила, металась и куда-то пропала. До сих пор надеюсь, что попала она в хорошие руки, до того была красивая собака!
       Начались занятия на четвертом курсе, но долго учиться нам не пришлось. Нашу группу отправили на практику на 243 авиационный завод. Зачислили нас в цех по ремонту авиадвигателей АШ 62 ИР (для самолетов АН 2). А меня и Мусакаева Леонарда поставили на ремонт картеров. Кликуха у Леонарда была - Давинчи, и был он большой баламут.
Бригадиром у нас был Скобликов, знатный слесарь, а в помощниках у него ходил Кикоть Валерка, тоже слесарь.    Был он у нас нашим наставником. Поразила меня чистота в цехе. Полы мраморные, светлые. Каждое пятнышко видно. Инструмент хромированный, каждый – с личным клеймом. Хранился он в стеклянных стеллажах на стеклянных полках. После работы нужно было очень тщательно его протереть и уложить на полки в определенном порядке. На рабочих местах чистота, как в больнице. Рядами стояли в огромных кадках декоративные деревья, и запах бензина смешивался с запахом хвои.
       Мы, конечно, старались, но и там продолжали чудить. Однажды Кикоть часа полтора притирал половинку картера. Это на плите намазывают специальную пасту и таскают плиту туда-сюда, пока все плоскости не притрутся. Это видно по следам пасты. На поверхности не должно быть ни одной царапины. Так вот, притер он плоскости и ненадолго отлучился, а когда пришел, то увидел, что на одной лапе написано: «Кикоть накакал …»». Он долго орал, и пытался узнать, кто это сделал. Скобликову надоели его вопли, и он начал сам заново притирать плиту. Через полчаса работа была закончена, а через несколько минут на другой лапе появилась другая нацарапанная надпись: « А Скобликов соскоблит…». Тут уж они орать стали вдвоем. Когда   Давинчи это делал - ума не приложу! Тут уж мне надоели их вопли, и я сам стал притирать картер на плите, соображая в то же время, что он насчет меня придумает. Но, видно, фантазия его кончилась, и мы, наконец, притерли этот картер.

       Валерка Кикоть оказался неплохим мужиком. Здоровый, довольно симпатичный. Но девушки почему-то у него не было. Решил я познакомить его со своей соседкой Аллой Дорофеевой. Жила в нашем подъезде такая шалопутная девчонка. Стали они встречаться, но у всех времени было мало, только воскресение. А   Леонардо жил один, без родителей, а старшая сестра вышла замуж и ушла к мужу. Решили мы собираться в выходной у него. Мне давали в день один рубль. 10 копеек на дорогу, 14 копеек на сигареты, 24 копейки на пирожки, и оставалось у меня 52 копейки в день, а за неделю собиралось три рубля с копейками. Вот эти три рубля я и вносил в общую кассу. Брали мы несколько бутылок портвейна и ехали к Давинчи, где гуляли до утра. Это у нас называлось – конторить. Еще на хлопке приятель, Гришка Николотов, показал мне несколько аккордов на гитаре и научил «бацать». Слух у меня был, голос тоже и мое исполнение было в цене.
Девушки ни у меня, ни у Давинчи не было, и решили Валерка с Алкой познакомить меня с одной девчонкой.    Была она метиской. Отец татарин, а мать – немка.    Получилась такая гремучая смесь, хуже не придумаешь!   Поизгалялась она надо мною достаточно! Вздорная, капризная, хотя ничего из себя не представляла. Я, по складу характера, был мягким и поэтому терпел.

  Вот и пришлось с ней расстаться.
«Конторить» я с ними на время перестал, а через некоторое время познакомился с девушкой. Звали ее Анисия. Была она очень строгою и заядлая театралка. Таскала она меня по театрам и консерваториям. Это было так скучно…
       Гельфанова узнала, что у меня появилась другая девушка, и пришла выяснять отношения. Плакала, просила прощения, говорила, что с Давинчи у нее ничего не было. Но кто бы ей поверил? Попер я ее.… Вышла она от меня и попала под машину, правда, ничего страшного, но в больницу положили. Пришла Алка и сказала, чтобы я пришел в больницу. Но я и в больницу не пошел. Но она и после больницы не давала мне покоя.
        С Анисией у меня тоже не сложилось, и мы расстались. Так что остался я снова один.
       Практика кончилась. Нам предоставили время для подготовки к госэкзаменам. Была уже поздняя осень.   Мы спокойно готовились, но вдруг кто-то сообщил, что нас собираются оставить по распределению на 243 авиазаводе. Весь поток эксплуатационников забурлил.    Было нас три группы: ЭС-41, -42 и национальная ЭС-43. Мы собирались в парке Горького и митинговали.   Наконец, выбрали делегатов, и послали их в администрацию с ультиматумом, что не будем получать дипломы, если нас не распределят по авиаотрядам.   Подписали петицию каруселью, чтобы невозможно было определить зачинщиков, наивно полагая, что среди нас нет стукачей. В конце концов, пришли, как говорил потом почетный гражданин америки господин Горбачев, к консенсусу. Договорились, что на заводе останется только тот, кто захочет.
       К моему удивлению сдал я экзамены хорошо. Был на 17 месте по результатам и имел право выбора авиаотряда.
       Однако в то время в семье был кризис. Родители часто ссорились, по этому поводу я даже уходил из дома. Мне тогда все так надоело, что я готов был уехать хоть к черту на кулички. Поэтому на распределение я пришел почти самым последним. Последним местом был Нукусский авиаотряд. Самая дыра, и туда отправляли самых неуспевающих студентов, сдавших госэкзамены на тройки. Комиссия посетовала, что я пришел последний, но я нисколько не расстроился.
        Где-то вначале осени познакомился я с девушкой, которая жила двумя этажами ниже. Случилось это так. Выглянул я с балкона, вижу, идет девушка, в зеленом дерматиновом плаще, но хромает и с клюшкой. От соседки Валентины я знал, что к ней многие подбивали клинья, но получали облом. А жила она на квартире у этой Валентины, приехала поступать в институт, но не прошла по конкурсу и пошла учиться в торговый техникум. Видно, стыдно было возвращаться домой в деревню.
       Я понял, что просто так подъехать к ней – дохлый номер и решил действовать по-другому.
Как раз в то время у нас жила моя двоюродная сестра Наташка. Они с моей сестрой Ирой очень любили со мной гулять, так как я покупал им мороженое. Вот я и позвал их гулять, к их радости. Спускаемся мы по лестнице, а эта девушка звонит в двери квартиры, но никто не открывает. Я сказал, что там нет никого дома, и предложил погулять с нами. Она видит, что я не один и соглашается. Мы погуляли с ними по проспекту, я купил им всем мороженое. Потом сестрам говорю: «Все, хватит. Теперь идите домой». Они ушли (к их выраженному неудовольствию). А Татьяна осталась. Так мы познакомились и стали встречаться.
       Девушкой была она видной. На шпильках и с высокой прической была выше меня. Надевала вещи недорогие, но и не дешевые. Была несколько полноватой, но это не портило ее, и даже несколько возбуждало. Во всяком случае, мужчины на нее оглядывались. Потом я со временем узнал, что любила дорогое тонкое белье, которое ей присылала сестра. Муж сестры часто бывал в командировках в Италии, так как работал на Вазе.
       После занятий мы гуляли по Чиланзару, ходили в кино. По «конторам» я уже не ходил, так что на мороженое и билеты денег хватало. Было только одно неудобство – я не любил мороженое. Кроме фруктового, не ел никакого. А приходилось брать два мороженого, чтобы не подумала, что я жадный. Когда гасили свет, я свое мороженое кидал под кресло. В конце концов, пришлось сознаться. Она отнеслась к этому с пониманием, и стала есть два мороженого. Второе я держал нераскрытым, пока она съедала первое. Потом я узнал, что она часто голодала, так как копила деньги на одежду. А кроме стипендии и небольшой помощи из дома дохода не было. (Родители были деревенскими жителями и работали в колхозе).
            А тут в феврале – распределение. Собрал я барахлишко, попрощался со всеми и полетел в Нукус....

продолжение следует...