Дедушка. Глава 5. Два жалобщика. Ужасное событие

Ж. Жирарден

Дедушка

Перевод с французского

Н. Моисеевская

Я узнал, что Жимель и Монратье были свояками, Монратье был женат на сестре Жимеля. Затем последовала перепалка, но, как только голос повышался, дедушка простирал руку, и тон голоса возвращался к нотам более умеренным. Оба повернулись к дедушке. Дедушка, улыбаясь, покачал головой.
- Неправы, - сказал он, - по-моему, обе стороны.Если я правильно понял, вы вскружили себе голову или вам вскружили голову. Вы честные малые, я вас знаю лучше, чем вы себя, более того, вы братья или почти братья. Монратье любит свою жену, Жимель любит свою сестру. Не надо слушать равнодушных людей, которые разносят сплетни.

Родственники ушли, взявшись под ручку. Время от времени они отпускали руки, чтобы дружески "угостить" увесистыми шлепками один другого по спине, и принимались смеяться.
- Малыш Поль, - сказал дедушка, - завтра четверг, сегодня вечером ты не будешь работать, пойдём на прогулку в поле. Услышим, как поют сверчки, и, может быть увидим светлячков.
- Дедушка, - ответил я, - мне больше хотелось бы совершить прогулку по улице.
- Почему же, мальчик мой?
- Мы прошли бы перед "Золотым львом" и домом Монратье, услышали бы, что сказали  про тебя госпожа Жимель и госпожа Монратье.
- Будет лучше, если мы не пойдём сегодня вечером гулять по улице.
- Почему же, дедушка?
- Потому что, когда ты сделал приятное людям, неудобно идти, чтобы выслушивать их благодарность. Ты понимаешь?
- Да, дедушка.
Я мог бы также ответить "Нет, дедушка", ибо на самом деле мои понятия о деликатности не были достаточно чёткими. Я не знал, что делают услугу по доброте души, а не за комплименты. Я не знал, что выпрашивать благодарность - это не владеть элементарными нормами вежливости и деликатности. Итак, говоря "Да, дедушка", я совершил почти слепое послушание и почтительность. Обычно я любил делать то, что мне нравилось, и я бывал в плохом настроении, когда мне противоречили. Но за несколько часов образ дедушки настолько вырос в моём представлении, что я испытал смутное опасение противоречить ему. Я взял его за руку, и мы отправились слушать пение кузнечиков на жнивьё, затем, когда спустилась ночь, мы наблюдали за светлячками в траве, вдоль заборов и рвов. Небо у нас над головами расстелило тёмный купол, весь усыпанный звёздами, которые были похожи на золотые гвозди; вечерний ветерок, что пролетел над клевером и над полями цветущей горчицы, приносил  нам тонкие пронзительные ароматы. Я чувствовал себя счастливым; я болтал без умолку, когда вдруг меня пронизала беспричинная тревога. Дедушка спросил, что со мною.
- Ты, может быть, устал, мой маленький?
- Я не знаю, дедушка, может быть.
- Тебе не холодно?
- Нет, дедушка.
- Ты в этом уверен?
- Да, дедушка.
- Пойдём поскорее обратно, маленький.

Поскольку уже наступила ночь, в окнах домов там и сям зажглись огоньки. Тропинка, по которой мы шли, сворачивала на большую дорогу, с которой начиналась единственная улица в Монтиньи -сюр-Эндр. Прямо на повороте тропинка пересекала подобие двора фермы. Свет сверкал в одном из окон жилого помещения. Как только я его заметил, я понял сразу,почему моё сердце испытывало тревогу. Дом принадлежал Камю, садовнику и зеленщику, отцу моего товарища Камю. Я подумал о Камю и вспомнил, что мне нужно было уладить с ним очень неприятное дело. Моя кровь взволновалась. Вот что произошло между Камю и мной.

Перед концом занятий Камю появился в школьном дворе с маленькой коричневой камышовой корзинкой, которую сплёл сам, ибо был мастер на все руки. Корзинка была наполнена инжиром. Так как я очень люблю инжир, я не мог помешать себе, чтобы не повертеться вокруг Камю, надеясь на угощение, хотя мы не были особенно дружны. Он следил за моими движениями уголком глаза и что-то сказал тихо своим друзьям. Я должен был бы удалиться в это время, но гурманство глухо к разуму.
- Они прекрасны, не так ли? - спросил Камю с заманчивой кротостью.
У меня слюнки потекли; я живо подошёл и ответил:
- Я никогда не видел таких красивых.
- Я их подбирал один к одному, - сказал он, метнув взгляд в сторону своих друзей.
- Ты бы съел один из них?
- Ещё бы!
- В другой раз, - сказал он, усмехаясь.
Другие взяли по инжиру, а мне поднесли фигу под нос. Я покраснел от гнева и разочарования и воскликнул:
- Жадины! Обжоры!
- Не больше, чем ты, - отпарировал Камю. По крайней мере, я делюсь со своими друзьями. Когда у тебя миндаль или леденцы, ты их никому не даёшь.
Увы, это была правда. Не далее, как в прошлый четверг граф де Воруайе угостил меня пакетиком драже. Я их все съел потихоньку во время урока, думая, что никто не заметит. Итак, я ошибся. Случается, что люди, которые неправы, от этого раздражаются. Это произошло со мной. Украдкой взглядом я измерил расстояние, отделявшее меня от классной двери, и убедился, что папаша Барре был уже за кафедрой, и, сделав скачок, я устремился в класс с криком "Пружинная нога"! У Камю правая нога была немного короче левой, и, когда он быстро шагал, эта злосчастная правая нога делала сухие нервные движения, как если бы она была приведена в движение посредством пружины. Школьники, в общем, безжалостны и невеликодушны. Я не знаю, какой любитель глупых шуток выдумал прозвать Камю так, но эта острота имела, естественно, успех. Камю начинал сердиться, покрывался красными пятнами и принимал решение отомстить за оскорбление кулаками. Но по характеру Камю был отходчивым человеком и со здравым смыслом. Когда я устремился к классной двери, моя нога споткнулась о корни толстого каштана, которые мы обнажили ради забавы, и я растянулся во всю свою длину в пыли. Когда я поднялся, Камю с друзьями стояли между мной и дверью.
- Я не хотел, чтобы ты стукнулся о землю, - сказал Камю.
- Оставь меня в покое! - громко крикнул я, надеясь привлечь внимание папаши Барре.
- Ты меня обозвал "Пружинной ногой".
- Да, ну и что?
- Я тебе запрещаю повторять!
- "Пружинная нога"! - воскликнул я с холодным бешенством.
Камю схватил меня за уши и резко дёрнул. Я принялся кричать. Папаша Барре появился на пороге с очинённым пером за ухом и с приготовленным для очинки пером в левой руке и роговым перочинным ножиком в правой.
- Снова баталии! - произнёс он очень недовольно.
- Он меня за уши дёргает, а я ничего ему не сделал, - воскликнул я прерывающимся голосом.
- Он меня обзывает! - "прокомментировал" Камю.
Мои недруги с возмущением выразили протест, а Камю объяснил, что произошло. Папаша Барре озабоченно слушал, склонив голову.
- Всё это некрасиво и не делает тебе чести, - проговорил он, высоко подняв брови.
- Это он начал, - глупо продолжал упираться я.
- Предположим, - мягко сказал папаша Барре, - что он первый начал, а разве ты должен был ему ставить в упрёк физический недостаток, от которого он не может освободиться? Если он тебя называл жадиной и обжорой, он тебе сказал правду в несколько жёсткой форме, вот и всё, ибо, мальчик мой, ты на самом деде любишь поесть; чревоугодие - это дурной недостаток.
- Это он начал!
- Решено! Итак, мы говорили, что чревоугодие - это дурной недостаток, который можно исправить. Я не говорю, чтобы Камю взялся исправлять твои недостатки; но если ему не хватило милосердия,он не лишён справедливости, а тебе не хватает правоты.
- Это он начал!
- Тебе не хватает справедливости и доброты. Да, ты не добрый. А между тем ты имеешь перед глазами пример твоего дедушки.