Отметки судьбы. 2 июня 2017

АМАЛИЯ

В мае нас с Павлом приглашали принять участие в телепередаче, посвященной годовщине теракта, на одном из центральных каналов. Мы отказались. Я не хотела вспоминать пройденный ужас в прямом эфире и показывать свои эмоции на глазах у сотен  тысяч зрителей, а Паша и вовсе относился к этому крайне негативно — на протяжении всего года он (видимо, оберегая мою психику) стремился в общении со мной как можно меньше упоминать о случившемся. Отказались и родители Лины. Они не видели смысла в подобных мероприятиях, ведь их дочь уже ничто не вернет. Почтить память? А разве не это они делают каждую неделю, отправляясь на кладбище и оставляя свежие цветы на могиле любимой дочери? Рассказать всем, какая она была? Чтобы люди услышали, какой светлый человечек пал от рук тех чудовищ? Масштабы жестокости последних и ранее не скрывались, но другие люди вряд ли смогут прочувствовать это горе в той степени, в какой до сих пор переживаем его мы, знавшие Лину лично. Да оно и не нужно. Мало у кого в жизни нет своих проблем или личных трагедий. Если погружаться с головой во все чужие, можно просто сойти с ума.

Поэтому я не винила тех, кто не желал о нас слушать. Лишь бы вообще не отрицали, что такое случилось, и уж тем более не поддерживали террор в любых его проявлениях. В то же время я была по-настоящему благодарна тем, кто оказал нам любую поддержку, включая и простое доброе слово. Врачам и медсестрам, работающим не покладая рук ради нашего здоровья и вернувшим меня буквально с того света. Заложникам, которые, сами находясь под угрозой смерти, приходили на помощь тем, кто чувствовал себя еще хуже. Их родственникам и друзьям, дежурившим днем и ночью сначала на улице в ожидании, а потом в больнице.  Некоторые из них интересовались делами не только своих близких, но и других пациентов, а кто-то даже успевал заглянуть к тем, кого некому было навещать. Я говорила искреннее спасибо людям, писавшим в соцсетях слова ободрения и сочувствия и вносившим средства на памятник жертвам теракта. Последний установили этой весной на аллее перед «Домом». И я всегда буду помнить человека, передавшего мне последние слова подруги. Правда, иногда я думаю, а не придумал ли он их только для того, чтобы сохранить во мне тогда инстинкт самосохранения и желание жить?

Я  не могла долго находиться без дела, но и прежнего подъема сил и накатывающей волнами энергичности больше не чувствовала. Мои дни были заполнены бытовыми хлопотами и диванным отдыхом, физиотерапией и комплексом восстановительных упражнений, ожиданием Паши, нашими вечерними прогулками или тихим домашним досугом, ведением блога в интернете и внутренней борьбой. Я продолжала осваивать новые кулинарные рецепты, находила что-то успокаивающее в процессе лепки тортеллини и полюбила горячий шоколад со специями и зефиром — от кофе же теперь испытывала лишь тошноту. Я просила Пашу научить меня любой дистанционной работе. Я пыталась не обращать внимания на то, что спустя полчаса непрерывного нахождения за компьютером у меня неизменно начиналась головная боль и резь в глазах, и молчала о нарастающем напряжении в пояснице. Но вероятно, делала это не слишком убедительно, поскольку вскоре после очередной попытки добросовестного труда была снабжена поддерживающим корсетом и поясом из верблюжей шерсти, а экран монитора каждые двадцать минут стал напоминать о необходимости перерыва.

Иногда я держалась только ради него. Порой жила памятью о Лине. Думала о других покинувших наш мир в тот роковой день. Я вспоминала, какими были мои коллеги — их улыбки и жестикуляцию, отличительные привычки и манеру говорить, наши безобидные споры, перешептывания в коридоре, отчетные собрания и пожелания доброго утра возле поста охраны. В моих мыслях оказывались и те, кого лично я даже не знала. Я жива, а восьмидесяти четырех человек больше нет. И мне казалось, что если я сдамся и перестану бороться, это будет означать, что я их всех предала.

Уже более года нас называли жертвами апрельского теракта. Время от времени СМИ продолжали следить за нашей жизнью, хотя и не так активно, как первое время. Приходя на прием в больницу, мне приходилось сталкиваться с жалостливыми взглядами некоторых специалистов, сетующих на несправедливость бытия и считающих необходимым напомнить о моей нелегкой судьбе. Кое-кто из моих знакомых также при случае стремился высказать догадку, как же мне, ранее успешной и счастливой, но ныне не оправившейся до конца бывшей заложнице, должно быть плохо и тяжело. А я не хотела больше быть жертвой. Я хотела снова стать обычным человеком. Жить нормальной жизнью.