Порнография

    Цецилия Лазаревна Пузнянская, тяжело вздохнув, отложила вязанье и, шлепая задниками тапок по голым пяткам, пошла открывать дверь. Полы ее шелкового китайского халата разлетались, обнажая тонкие, бледно-голубые ноги. Звонок зазвенел снова, еще наглее и настырнее.

— Иду, иду! — протрубила Цецилия Лазаревна. — Изя, можешь не храпеть, это у тебя выходит ненатурально. Я открою.
  "Принесло кого-то, — ворчала она себе под нос. — Думала, хоть этот вечер проведу спокойно, без гостей. А вдруг это телеграмма от бабы Сони? Неужели что-то случилось?"
   Торопливо, дрожащей рукой она прощёлкала, проскрипела и прозвенела тремя замками и одной цепочкой и, наконец, отворила дверь.

— А-а-а,  это вы… — облегченно вздохнула Пузнянская, увидев на пороге приятеля своего брата, Леву Нежинского. — Здравствуйте, голубчик. Заходите скорее, а то сквозняк.
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогая Цецилия Лазаревна, — Нежинский снял шляпу и склонил лысую голову к холодной, с кривыми длинными пальцами руке Пузнянской.

   Он был как всегда элегантен, в пастельных тонах, с кремовым «дипломатом» и благоухал французским парфюмом. Пузнянская смутилась, покраснела, но руку не отняла. Ей нравился такой тип мужчин, но она считала Нежинского в высшей степени легкомысленным человеком, повесой и сластолюбцем. Она была против его дружбы с братом и одно время хотела их поссорить, делала это Цецилия Лазаревна мастерски.  Останавливало то что Нежинский  играл на флейте в оркестре музыкального театра имени Станиславского, мог достать билеты в Таганку, в Большой театр, в Сатиру, имел массу знакомых в артистических и других культурных кругах, среди которых были и холостые мужчины — факт немаловажный для Цецилии Лазаревны.

— Дома? — спросил Нежинский, кивая на дверь Изи.
— Дома, дома, — просипела всклокоченная голова Изольда Пузнянского, высовываясь в коридор и показывая в улыбке черные, разновеликие, прокуренные зубы. — Здравствуй, Лева. Ну, раздевайся скорее, вешайся вот сюда, на свободный крюк. Дай, помогу. Принес?
— Принес, принес, — Нежинский похлопал по «дипломату» и игриво, как показалось Пузнянской, подмигнул Изе.

   Подозрительно покосившись на пыльный линолеум, Нежинский неохотно стал вытаскивать ногу из шведского сапожка.

— Что ты, что ты, Лева! — замахал на него руками Изольд. — Не снимай валенки, у меня тут как всегда…
  После этих слов Изя сначала разразился натужным кашлем заядлого куряки, а затем тихим карканьем, означающим здоровый смех тридцатилетнего мужчины. Нежинский вторил ему тоненькими взвизгиваниями побитой дворняги.
Цецилия Лазаревна, завороженная уплывающим в Изину комнату кремовым «дипломатом», двинулась было за ним, но дорогу ей преградила густо шерстяная грудь брата.

— Куда?! У нас тут мужицкие разговоры, сурьёзные. Обойдемся без баб. Кыш! Поставь чайник.

   Ободранная дверь чубарой масти издевательски хлопнула перед носом Пузнянской. Она машинально прошлепала в кухню, грохнула на конфорку тяжелый чайник в липких жирных пятнах. Мысли ее, как пчелы вокруг матки, вились вокруг кремового «дипломата». Что там? Неужели Леве удалось достать билеты на Демиса Руссоса? О! Это было бы счастье! Нельзя сказать, чтобы Цецилия Лазаревна, окончившая Гнесинку, была рьяной поклонницей  эстрады. Но она вспомнила, как в прошлом году не попала на концерт испанского певца Рафаэля, а «все», как назло, попали: и Рохальская, и Пикалова, и Фрина Яковлевна. И как они при встрече округляли глаза и насмешливо, презрительно ужасались: «Как! Вы не были на Рафаэле?! Ну, знаете… Ах, как хорош! Какой голос! Гениально!» Представив себе снова эту картину и поменяв Рафаэля на Демиса Руссоса, Цецилия Лазаревна схватилась за сердце и испуганной огромной птицей с шелковыми крыльями бросилась к комнате брата. С налета пнула ногой чубарую дверь и затрубила:

— Изольд! Изольд! Я поставила чайник!
Ответом ей было оскорбительное молчание.
— Изольд! Его надо через четверть часа выключить!

   Опять молчание. Тогда Пузнянская помчалась к себе, выхватила из буфета большой стакан, взлетела на тахту, приставила стакан к стене и приникла к нему жаждущим ухом. В комнате брата тихо каркали и по-дворняжечьи взвизгивали.

— А эта? А? Какова!
— Да-а-а.
— Нет, Изя, ты посмотри, ведь персик, чистый персик! Какая кожа, нежная, тонкая…
— А мне больше нравится вот эта, потемнее, — (карканье).
— У тебя губа не дура, старик. Но та совсем другого сорта. Ты вот лучше посмотри на этих малышек, — (дворняжечий визг).
— О-о-о! Совсем голенькие! — (карканье, дворняжечий визг).
— Да, да, да! Ты знаешь, с каким трудом мне удалось их достать? Но прелесть, прелесть! Правда, Изя?
— Да, Лева.
— Так, Изя, я на тебя надеюсь. У вас в институте прекрасная аппаратура. Останься после работы разочек, тут всего-то дел на час. Ладно, Изя? Ради бога, в трех экземплярах.
— Ой, Лева, это же очень трудно.
— Ну ради меня, Изя.
— Для тебя — ладно, сделаю.
— Только я тебя очень прошу, никому не слова.
— Ну что ты, Лева, могила!

   «Порнография!» — пронеслось в голове у Цецилии Лазаревны. И тут же она представила себе зал суда, опущенная лохматая голова Изольда, ехидные взгляды соседок по дому, приговор, погибшая карьера. От нее все отвернутся, на ней будет пятно, клеймо, о замужестве нечего будет и мечтать — кому нужна сестра преступника?Решительно запахнув халат, Пузнянская бросилась к комнате брата.Чубарая дверь не выдержала ее напора, и разъяренная Цецилия Лазаревна предстала пред очи Левы и Изи.

— Не позволю! — потрясая кулаками, трубила она.
— Не позволю! — махала кривым пальцем у носа Нежинского. — У Изи ответственная работа в лаборатории, у него строгий, но хороший начальник, Изя должен сделать карьеру, у него, может, невеста будет скоро! Чтобы в моем доме голых девиц разглядывали!? Как вам не стыдно, Лева! Такие вещи – это возмутительно! Я сама девушка! Я, может быть, еще замуж выйду, а вы меня так компрометируете!

   Лева испуганно жался в уголке дивана, Изольд, развалившись в кресле, нагло каркал.

— Изя, прекрати свой дурацкий смех! Ты не понимаешь, чем ЭТО может для тебя кончиться! Где эта гадость? Дайте ее мне, я уничтожу все собственными руками. Я спасу вас, и вы это, в конце концов, поймете.

    Внезапно хорошо поставленный трубный голос Пузнянской смолк. Прямо перед носом в волосатых Изиных руках она увидела пачку фотографий. Цецилия Лазаревна схватила их, с жадной ненавистью поднесла к подслеповатым глазам и оторопела. Она перебирала прекрасно исполненные цветные снимки и на всех видела одно и то же: по одной, по две и группами на снимках были запечатлены клубни картофеля.

— Подслушивала? — рычал Изя, черным косматым демоном носясь по комнате. — Ну, дура-баба, ну тундра далёкая, темень беспросветная!
— Что это? — пролепетала Пузнянская, с мольбой глядя на Нежинского.
— Картошечка, дорогая Цецилия Лазаревна. Я, видите ли, на досуге увлекаюсь опытами по выращиванию картофеля на малых площадях. На подоконнике я ее ращу. В колбочках, в пробирочках. Вот хочу размножить фотографии результатов своих опытов и показать  селекционерам. Хобби у меня такое – ботаника, только это секрет. Никто, кроме Изи не знает, и вы тоже его не выдавайте, а то друзья засмеют. Да не смотрите на меня так, дорогая моя. Взгляд-то у вас какой странный, Господи.

   Фотографии с тихим шелестом вытекли из руки Пузнянской. Она всхлипнула и пошла к себе.«Вот так всегда, — думала она. —  Принесет нелегкая кого-нибудь — и на тебе, стресс. А это вредно для здоровья. В журнале писали».

— Постойте, Цецилия Лазаревна, постойте, голубушка, — остановил ее Нежинский. — Не расстраивайтесь, пожалуйста. Не знаю, может быть, вот это доставит вам маленькую радость?

   И Лева протянул Пузнянской синенький билетик на концерт Демиса Руссоса. Стресс растаял, сраженный столь положительной эмоцией. На кухне бушевал, выкипая, чайник.

 

А. Жарикова             1977г.