Толик

"Привет из Армии.
Здравствуй, Саня. С солдатским приветом братишка Толик. Саша, получил от тебя открытку. Большое спасибо. С ответом, правда, немного задержался, но уж извини. Как живешь? Почему не пишешь? Наверно, замучили тебя с учебой.

Санька, хочу дать тебе один дельный совет перед армией. Когда защитишь диплом, погуляй и отдохни как следует. А то два года ничего этого не увидишь. Надеюсь ты меня понял.

Да, Санька, и в армию не спеши. А если возьмут, то отсрочку по всяким там причинам лучше по - моему не брать. Отслужить быстрей. А может по своей специальности своей авиационной где устроишься и не пойдешь в армию. В армии, конечно, нелегко. Особенно первое время после гражданки. Но потом привыкаешь.

Пиши, как проводишь свободное время, хотя его у тебя наверно не так уж и много. Как гуляешь с девочками? А то я почти год ничего этого не видел и не увижу 14 месяцев. Пишет ли тебе Вовка? Мне он пишет часто. Молодец. Поддерживает. Передай привет тете Вале и дяде Пете. Как там живут также дядя Вася и тетя Слава? Выписали дядю из больницы?

 Ну пиши. Вышли фотку. Я получу фотки 20 марта и вышлю. Жду. До свидания.
Арзамас 16, в\ч ХХХХ М, 11 марта 1971 года".

Толик - гордый парень. Когда он был маленький, может  лет 15, и до армии ему было ой как далеко, с ним произошел случай, который мне запомнился тем, что я глядя тогда на его плачущего, все не мог я понять и чего он так расстраивается,  по такому пустяку и чего разревелся от такой мелочи.

А дело было так. Только что сыгралась свадьба у Витьки, братана нашего старшего.    Все гости разъехались. Молодые тоже куда-то укатили, радостные и счастливые, что удачно провели такое большое мероприятие.

А мероприятие действительно удачное, важное и ответственное. И готовились к нему мы всей родней. Шутка ли,  впервые свадьба у нас, во всей родне нашей.  Мы с мамой по этому поводу даже слетали в Малмыж, к маме невестки. Летели на самолете ЛИ-2.  В то время, а это был, наверное год 1966 или 1967, август. Да август. Мне было уже 14 лет. В то время в половине районных центров были аэродромы. И летали "кукурузники". А в Малмыж, вот, Ли-2. Военный наверно, потому что сиденья в нем, большом и гулком, были в виде одной длинной скамейки вдоль одного и другого борта. Интересно, но неудобно, пока в иллюминатор наглядишься - шея заболит.

В Малмыж мы не просто так ездили, а с очень ответственным заданием от всей нашей родни.  Спиртное закупать на свадьбу по тем временам было очень дорого, только из-за него такое мероприятие, как правило, становилось абсолютно не подъемным для простой рабочей советской семьи. А тем более, многодетной.

А у тети   было трое сыновей. И хотя она работала в столовой, и семью питанием как-то обеспечивала. Но все равно  тяжело жили, бедно, хотя всем были обеспечены. Но это благодаря дяде, который ради семьи ушел работать на самую трудную, самую опасную и самую вредную работу - термитчиком.  То есть рабочим по закаливанию деталей, приданию им прочности.

Именно эта  вредность, за которую и платили процентов на тридцать больше, чем другим рабочим, и спасала дядину семью.  Термитичики  по тем временам   получали больше начальника цеха.

И вот средний сын  придумал жениться, да еще и перед самой армией. И как его не уговаривали, не упрашивали, ничего не помогало.
-Любу я люблю. - со всей  ответственностью гордо заявлял сын, - Люблю, а значит женюсь. И  все. И армия тут не при чем.

И стыдили - то его, и увещевали, мол как так? Средний брат женится раньше старшего брата, должен сначала старший жениться, а потом и твоя очередь придет. Все в свое время, дождись. Увещевали. Не помогает.

-Женюсь и все.

Намекали ему, что раз она чернявенькая  такая, то значит цыганка  может какая-нибудь,  еще из такой дали, как какой-то там Малмыж, а раз цыганка, то она тебя и околдовала. Не пара она тебе. Окстись, мол, Витя, опомнись.

Не  уговорился средний сын.  Сходили они с  подружкой почти тайно в ЗАГС, подали заявление на регистрацию, ЗАГС дату записи и назначил, а значит и с датой Витиной свадьбы вопрос решился. Автоматом. Без всяких там семейных, шумных, многословных совещаний и увещеваний.

Вот тут-то вся родня и забегала. И послали нас с мамой в Малмыж на самолете с очень ответственным поручением: гнать самогон для  свадьбы.

А Малмыж мне понравился. Старинный маленький, с кривыми, но такими разными улицами и старинными одно-двух этажными особняками  из красного кирпича, с резными наличниками, домами, построенными, наверное,  еще в начале века или даже в прошлом, в девятнадцатом.

Однозначно, дома  были большие, знатные, основательные, купеческие. Впечталение производили.

В одном из таких домов и жила мама невесты. Тетя Поля. Ох певица, таких голосов я не слыхал, как затянут с соседками старинную русскую, заслушаешься этим многоголосьем  нереальным, как будто в прошлый век попал. Заслушаешься так, что даже и забудешь, где, утонешь, улетишь в это, то печальное, то мечтательное русское женское зажигательно-тревожно - зовущее многоголосье.   

Это они пели, пока мы дела свои предсвадебные делали, пробовали, подкрашивали, по бутылкам разливали.

За два вечера мы тогда всю свадьбу и обеспечили.
 
В первый же вечер зашла к нам в гости красивая черноволосая девушка. Жанна. Имя красивое. Такое красивое, что бесконечно можно произносить.

Жанна  приехала к бабушке в гости из Оренбурга. Она была уже взрослая, окончила школу и поступила на первый курс педагогического института, где-то там, у себя,  в степях оренбургских.
 
- Отпустите тетя Аля, вашего мальчика, со мной  погулять, - обратилась она к моей маме, - не съем я его, приведу домой, не переживайте.

Мама недоверчивво посмотрела на боевую, симпатичную, веселую Жанну, и поддавшись ее улыбчивой такой открытой доверчивости, так и льющейся из смеющихся глаз, пожала лпечами:

-Да, не боюсь я, пусть идет.

- Саша, долго не гуляй, - привычно, как маленькому крикнула она мне вдогонку, когда мы с Жанной захлопнули калитку.

Мне совсем от Жанны сделалось стыдно и неудобно. Ведь я уже большой! Мне 14 с половиной лет. Я вот и Жанны-то выше почти. А мама моя, все  со мной как с маленьким. 

Скосился я на Жанну и ничего маме не ответил. Гордо так не ответил и пошел с Жанной по пыльной улочке. Меня такая гордость переполняла, что  иду я рядом со студенткой, и не простой, а с будущей учительницей, так я гордился, что не заметил, как о камень запнулся,и чуть не упал.

До сих пор слышу, как Жанна смеялась.

От всей души.

Какой замечательный был вечер! Больше в жизни у меня таких вечеров не было.

Мы сидели на высоком берегу Вятки, любовались дальним качающимся в легкой дымке облаков закатом. Бесконечно долго смотрели вниз, на протекающую под нами в самую вечность реку, игриво подмигивающей нам далекими розовыми бликами заката.

Жанна рассказывала,  какой она будет замечательной учительницей, какой у нее будет самый лучший класс первоклашек, какая замечательная, благородная, нужная людям и стране ее будущая профессия - учителя начальных классов.

Я слушал, любовался ее профилем и кудрями волос, заманчиво разлетающихся возле глаз, и почему-то мне нисколько не хотелось ее, такую красивую и близкую, ни обнять, ни поцеловать.

Не надо мне было этого, почему-то.

Но от счастья, от волшебного вида речного заката, ярко вспыхнувших на еще синем небосводе двух ярких звезд, от ощущения чего-то такого недоступного,  взрослого, от реально отныне возможного, колотилось сердечко, даже, порой, кружилась голова от высоты берега и от парения нашего в этом бездонно - синем небе.

Замечательный вечер. Замечательные звезды. Замечательная Жанна.

Но о чем это я размечтался?

Не об этом ведь рассказ. О свадьбе, о самогоне, и Толике.

Свадьба, как и подобает ей, была по - русски бурной, веселой, залихватской, с топотухой на улице, с бойкими частушками, ну и, как полагается в таких случаях, и дракой,  небольшой.

Не помню, то ли брат со стороны невесты, Васька,  схватился с другом жениха, то ли дядя жениха слишком долго танцевал с одной беленькой и веселенькой, и муж ее вызвал незваного ухажера на улицу.

Не помню, но драка была  настоящей, искренней, громкой и размашистой.

День на третий, когда родня разъехалась, осталась только тетя Люба с Толиком. Они из далекой деревни, и их поезд будет только завтра. Сидели они две сестры и бельишко разное разбирали, старший уехал учиться на инженера, Витьке, женатому, через неделю в армию. А белья сколько много. Вот сидели они, выбирали, да Толику разные вещи и меряли.

И было Толику отдано, подарено, померяно много всякой поношенной, но еще очень даже крепкой и хорошей одежды от двух старших двоюродных братьев. Разной одежды померяно. Там и свитры, и брюки, и костюм спортивный, и костюм школьный, и кеды, и даже бутсы футбольные.

Мерял, мерял все это Толик, да как заревет, как зарыдает, да как убежит из квартиры вниз, в темноту вечера, в темный и холодный подъезд.  Ну и мы за ним с  Вовкой.

А темно уже. Стоит Толик, отвернулся от нас и так и рыдает, так и рыдает, успокоиться не может.

Я — то молод был, глупый. Ничего не понимал. Что это с ним? А Вовка ему какие-то слова говорит. Успокаивает.  А я молчу. И ничего не понимаю. Потом мне Вовка объяснил. Обидно Толику стало, что ему все, как бедному какому родственнику, передают. А ведь он не нищий, Толик-то. Хотя они с сестрой и без отца растут, и одна тетя Люба их поднимает, но не бедные они. Не бедные! Вот и разревелся.

Не помню я, чем дело кончилось. Но все-таки по -моему заставили его тогда наши обноски носить.

Куда ребенок денется  от родителей? Поревет, поревет, да все сделает, как мама скажет. Зато теперь в армии только новенькое все носит. И жизни меня еще учит.

Толик, вообще, рос послушным мальчиком. И когда, уже после армии, мама запретила ему встречаться с одной девочкой, то он...

Но это уже другая история.