Бессмертный барак Вардама Шаламова

Бессмертный барак Варлама Шаламова
Кедров-Челищев: литературный дневник

Константин Кедров |
"Лагерный опыт - полностью отрицательный" Варлам Шаламов Бессмертный барак

У Шаламова была твердая писательская позиция. Никаких выдуманных сюжетов и судеб в прозе быть не должно. В своих письмах он критикует даже Льва Толстого за "200 вариантов цвета глаз Масловой", за три варианта личных дневников. Неудивительно, что его "Колымские рассказы", начатые в 1953 году - после 18 лет лагерей и двух лет ссылки, написаны в строгой и лаконичной стилистике прозы Пушкина.
"Лагерный опыт - полностью отрицательный"

Как многие дети священников, он избегал религиозной тематики в своем творчестве

У Шаламова была твердая писательская позиция. Никаких выдуманных сюжетов и судеб в прозе быть не должно. В своих письмах он критикует даже Льва Толстого за "200 вариантов цвета глаз Масловой", за три варианта личных дневников. Неудивительно, что его "Колымские рассказы", начатые в 1953 году - после 18 лет лагерей и двух лет ссылки, написаны в строгой и лаконичной стилистике прозы Пушкина.

Именно в прозе Шаламов считал себя продолжателем пушкинских традиций. В поэзии он выше всего ценил Тютчева и Фета, а из современников тяготел к Пастернаку, хотя и разошелся с ним во взглядах по всем позициям.

Как многие дети священников, он избегал религиозной тематики в своем творчестве. Но в финале жизни, потеряв слух и зрение, Шаламов заговорил в своих стихах языком просветленно юродствующим. Некоторые по неведению решили, что это просто болезнь и распад сознания. На самом деле это в прямом смысле слова святая поэзия. И подходить к ней с обычными мерками нельзя. Таким языком изъяснялся не Тютчев, а Василий Блаженный. Разумеется, власть начала 80-х, одержимая манией антирелигиоза, не могла на это смотреть спокойно. Она зорко следила даже за оглохшим и ослепшим колымским страстотерпцем и на всякий случай упрятала его в психушку.

Мне кажется, что Шаламов просто юродствовал, когда еще до полной изоляции, в пансионате для престарелых, прятал под подушку сосиски, пока они не протухали. А может, это был настоящий оживший ужас "Колымских рассказов", которые только для читателя "рассказы", а для писателя - его жизнь. Если это жизнью можно назвать. Правильнее все-таки сказать - житие.

Все, что прорвалось в советскую печать о концлагерях, Шаламова раздражало. Известна его крылатая фраза: "Я в таком лагере не сидел". Все 15 лет на Колыме он жил в условиях, не совместимых с жизнью, когда даже на бабочку смотрят с единственным желанием - съесть ее. Ломкая от засохшего пота рубашка - тоже его образ. Он считал, что время выдумок прошло. Только документ интересен. "Колымские рассказы" он писал десять лет. В них ни грана выдумки. Только то, что на самом деле было.

Когда Шаламова после смерти - на излете перестройки - напечатали, многим показалось, что это уже всем известно. И только сейчас становится ясно, что это никому пока не известно. Неизвестно даже после миллионных тиражей на английском, которые были у него еще при жизни. Эти тиражи и напугали издыхающую, но цепкую советскую власть. Правда "Колымских рассказов" такова, что прочитав два-три абзаца, порой уже не хочется жить. Многие ставили это Шаламову в укор. Мол, что это за литература такая, от которой вешаться впору. Но Шаламов-то не повесился! А ведь он не только написал об этом - он это прожил.

Шаламов однажды сказал, что никакого положительного опыта ГУЛАГа нет и не может быть. Весь лагерный опыт "целиком и полностью отрицательный". Такого человек вообще не должен видеть и знать. Но если уж пришлось пережить такое, то надо рассказать все до конца. Эту программу Шаламов выполнил полностью. Если бы "Колымские рассказы" напечатали, когда они были созданы, в 1973 году, перестройка началась бы лет на 15 раньше и были бы мы впереди себя нынешних на столько же лет.

Хорошо было Данте в его аду. Ведь там впереди маячило Чистилище, а затем Рай. Шаламов вспоминал Данте, когда говорил об аде Колымы. Кстати, у греков ад ассоциировался не с огнем, а со льдом. Шаламов вышел в 1951 году из ада в ад. Ему дозволялось только менять круги. Эх, включить бы во все хрестоматии поэтическое завещание Шаламова: "Я хотел бы так немного!/ Я хотел бы быть обрубком, Человеческим обрубком.../ Жить бы стало очень смело/ Укороченное тело./ Я б собрал слюну во рту,/ Я бы плюнул в красоту,/ В омерзительную рожу./ На ее подобье Божье/ Не молился б человек,/ Помнящий лицо калек...".

Скажем себе горькую правду. Россия еще не прочла Шаламова. А прочла бы, стала бы совсем другой. Достоевский говорил, что на Страшном суде человечеству достаточно предъявить "Дон Кихота" Сервантеса, чтобы получить оправдание. Думаю, что хватило бы и "Колымских рассказов", над каждым из которых заплачет Бог. Ну а если все-таки состоится Страшный суд над главными палачами, первым свидетелем против них будет Варлам Шаламов.