На большой реке

О, мой пресветлый отчий край!
О, голоса его и звоны!
В какую высь не залетай,
Всё над тобой его иконы.
Ю. Визбор

На стенах кабинета географии подпорожской школы имени Пушкина помимо карт и портретов великих путешественников красовались надписи-изречения, призванные вызывать в учениках уважение к изучаемому предмету. Вот одно из этих изречений: «Помни: мира не узнаешь, не зная края своего!» И по сей день не знаю - кому принадлежал этот выспренний и, в общем, бездоказательный лозунг. Добротная наглядная агитация советской школы – никто на неё не обращает внимания, но слова поучительные и буквы написаны аккуратно.

Я с неизвестным автором был не согласен. Мне-то как раз хотелось начать узнавать мир с далёких, и не просто далёких, а экзотических стран. География была моей любовью, я просто бредил кокосовыми островами королевства Тонга, мечтал о покорении заоблачных высей Килиманджаро и Фудзиямы, вздыхал о пенном прибое мыса Доброй Надежды. Получал от географички только «пятёрки» (получал бы и «шестёрки», если бы были такие оценки), а вот «край свой», высокомерно не замечал и поэтому совершенно не знал. А что тут знать-то? Край как край, без особых красот. Одним словом – окраина.

Но было всё же одно место на земле подпорожской, которое мне очень нравилось, куда меня влекло – старинное поселение на том берегу Свири, «на той стороне», как мы говорили. Называется оно нездешним, старорусским каким-то словом - Ольховец. К нему с запада примыкает самая дальняя городская часть – Новая Деревня. Там, в собственном, перевезённом из Карелии, доме жил мой дед Иван Иванович и бабушка Анна Васильевна. Там я купался в холодной, быстрой Свири или в тёплом, застойном Озёрке. Там я играл с братом и двумя двоюродными сёстрами (летом количество кузин увеличивалось до трёх). Там я, житель многоквартирного дома, мог любоваться живым огнём печки. Там мы, горожане, превращались в усердных земледельцев-огородников. Туда меня – младенца принесла из роддома мать, а бабушка, по традиции, вымазала мой нос печной сажей. Одним словом, там и была моя настоящая родина. С неё и началось постепенное, неторопливое постижение родного края.

Кто его знает, почему мне, человеку, как я уже сказал, городскому, нравился этот старый крестьянский дом с печным отоплением и удобствами во дворе? Может быть привлекала необычность, новизна ощущений, или же всё дело в том, что бабушка умела готовить вкусные пироги? А может потому, что вечерами, когда темнота за окном кажется особенно страшной от горящей над столом лампочки без абажура, такими надёжными и родными казались крепкие руки деда, счищающие мужицкими пальцами кожуру с варёной картошки? Кто его знает. Но эта, обжигающая руки картошка в мундире и точёная солонка, старая как сам дед, и яркий свет лампочки, и тьма за окном, стали моим первым, самым приятным детским воспоминанием об этом доме.

А потом были первые самостоятельные походы за продуктами в дальний магазин у пристани. Тогда-то я и познакомился с Ольховцом. Дорога к пристани (километра два, не меньше) сначала шла по Новой Деревне, мимо частных домов с палисадниками, яблонями, клубничными грядками и гремящими цепями злыми собаками. Потом деревенские домики сменялись двухэтажными поселковыми зданиями. Рядом с ними - старики, отдыхающие на лавочках, дети на велосипедах и мелкие шавки, старающиеся допрыгнуть до педалей, чтобы укусить голые детские пятки.

На границе Новой Деревни и Ольховца, на границе двух миров, высилось нечто устрашающее. Серыми полушариями вставали над дорогой финские толстостенные бетонные доты. Памятники оккупации, метки, оставленные миролюбивым северным соседом. Холодно и грозно прищуривались они на прохожих и проезжих своими амбразурами. Но никого уже не могла обмануть их запоздалая воинственность. Мальчишки играли в них в прятки и казаков-разбойников, девочки пеленали своих кукол. Толща мирных лет сделала своё дело – суровые часовые войны были теперь только местной достопримечательностью. Два – три дота были даже оттеснены бульдозерами подальше от дороги и перевёрнуты. Побеждённые и опозоренные, они врастали в землю огромными разбитыми чашами, заполненными стоячей водой и мусором. Завсегдатай игр в войнушку, исправный казак и дежурный разбойник – я, вообще-то, не любил залезать в эти доты, было какое-то отвращение. Тогда я не понимал своего чувства, теперь догадываюсь, что чрезмерная впечатлительность не позволяла мне играть там, где всё было п о - н а с т о я щ е м у. Там, где лилась кровь и шла нешуточная война, глупо и неуместно бегать с пластмассовым пистолетиком.

И вот грунтовая дорога, вольно изгибаясь и пропуская через трубу ручеёк (надо обязательно бросить щепку с одной стороны и посмотреть как она выскочит с другой), переходит в асфальтированную улицу. Опять рубеж двух районов отмечен неким знаком. На этот раз – телефонной будкой – совсем как в городе. Улица называется Клубная. Это центр посёлка…

Самое время сказать кое-что о его истории. Ольховец - ровесник Петербурга, плод бурной деятельности его самодержавного основателя, был задуман как поселение лоцманов, перевезённых с тихой новгородской Мсты на неукрощённую ещё Свирь, дабы сподручнее было навигаторам преодолевать опасные пороги речные. Подвоз в новую имперскую столицу руды, леса, пеньки, пушек обеспечивал её обороноспособность и обогащал свирских речников. Дикие, таёжные леса и реки Олонецкого края в избытке могли дать растущему населению Петербурга рыбу, дичь, ягоды и многое другое, требовалось лишь доставить всё это за триста вёрст. Выгодная работа сама плыла в руки ольховецких шкиперов и лоцманов.

Всё более оживлённой становилась свирская дорога. Но главное событие произошло в конце XIX века, когда братья Конецкие открыли здесь судостроительный завод. Наступил золотой век Ольховца. Строились богатые, затейливо украшенные особняки и общественные здания. В ту пору кругозор жителей посёлка уже никак нельзя было назвать провинциальными. Знавшие страну и столицы, ольховчане старались держаться на уровне всех тогдашних достижений культуры. В этом отношении они мало походили на местных крестьян. Что и говорить, народ-то был образованный - капитаны, инженеры, штурманы, механики – много повидавший, самоуверенный, по-флотски аккуратный.

Не знаю точно, что произошло в годы революции с хозяевами завода, семьёй Конецких, но она дала России известного путешественника и писателя Виктора Конецкого. А Ольховец в целом спокойно пережил потрясения начала XX века. Правда, национализированный завод перестал выпускать пароходы, но перешёл на плавучие краны и речные трамваи для рек и каналов Питера. Жизнь продолжалась, Свирь текла, и по ней долго ещё шлёпали колёсами дореволюционные пароходы, переименованные в «Максимов Горьких».

Отпылала Великая Отечественная, ушли восвояси горячие финские парни, тут бы, казалось, и зажить посёлку новой счастливой жизнью. Но вот, реку перегораживает белокаменное чудо, Верхне-Свирская гидроэлектростанция. На болотистом южном берегу, как раз напротив Ольховца, вырастает его брат и соперник – город Подпорожье. Вольное поселение речников теряет свою самостоятельность, оно становится частью, дальней окраиной нового районного центра. Начинается постепенное увядание.

Раненный в сердце человек умирает мгновенно. Человеческие поселения, которым нанесли смертельную рану, уходят медленно, постепенно. Долго стоят, незаметно ветшая, дома, долго живут, старея, умирая по одному, люди. Современникам не знающим, не догадывающимся о сути процесса, порой кажется, что ничего не происходит, ничего не меняется. Тем более ничего не замечает ребёнок. Для него окружающий мир – данность – так было, так будет, так должно быть. Ольховец долго сохранял отблеск своего былого величия. В годы моего детства он ещё был многолюден, красив, светел. Он выгодно отличался от города на той стороне реки своей чистотой, нарядностью, богатством магазинов Северо-Западного пароходства, хлебосольностью столовой-ресторана…

Сразу за телефонной будкой, прикрытое от дороги густыми рябинами стояло старинное, изящное, с резными белыми наличниками похожими на снежинки, здание столовой. Вкусные запахи из-за колышущихся занавесок в открытых окнах кружат мне голову, но надо бежать в магазин. Поворот направо и я на короткой, но широкой, плавно идущей под гору, Пристанской улице. Это, наверное, самая красивая улица Ольховца. Она застроенная двухэтажными, всегда свежевыкрашенными, домами. Между домами – чистые и зелёные дворы.

Внизу, в торце улицы, речной вокзал – объект самых страстных детских мечтаний. Мне обещано, что когда-нибудь, скоро (если буду себя хорошо вести), мы купим здесь билет и поплывём по Свири на туристском теплоходе. Вот он, этот теплоход, изображён на большом рекламном щите. Речка на этом щите какая-то узкая, не похожая на нашу Свирь, но корабль как настоящий. А вот и всамделишные пассажирские теплоходы - великолепные, сахарно белые, стоят у пристани, плывут по воде, день и ночь отражаясь в ольховецких окнах. Ничего, скоро и я поплыву на таком! А пока прохожу мимо речного вокзала, ещё один поворот налево и - я на набережной.

Как людно сегодня. Да, ведь праздник же! Нарядно одетые женщины, мужчины в парадных кителях, с белоснежными чехлами на фуражках. Не хочется заходить в душное помещение магазина, вставать в очередь, лучше бы постоять на берегу, посмотреть на реку. Дерзкие компашки белоголовых ребят ныряют с пристани в холодную глубину и переплывают опасную стремнину. Сотни рыбацких и прогулочных лодок снуют по воде и отдыхают у набережной. Я подставляю лицо ветру. Он особый, не такой как везде, это ветер дальних странствий. Чудится мне в этом ветре и холодное Беломорье, и осетровая Волга, и арбузная Астрахань, и варяжская Балтика, и земли неведанные, что лежат за Балтикой…

Растущий город ничего не имел против Ольховца, разве что немного завидовал его красоте и обжитости. Но ему не хватало специалистов и он втягивал, засасывал в себя ольховчан - инженеров, учителей, квалифицированных рабочих. Засасывал и замуровывал в бетонные коробки. К концу семидесятых годов главным образом из этих переселенцев и сложился тонкий слой его интеллигенции. Да, ольховецких в городе ценили, уважали, не смотря даже на некоторую их обособленность, горделивое нежелание растворяться в местном населении. Они не порывали связей с «той стороной», у многих на родном берегу остались дома, старики — родители.

Но шли годы и Ольховец всё больше безлюдел. В семидесятых годах – медленно и неохотно, сохраняя ещё некоторую надежду на возрождение. В восьмидесятых – быстро и безвозвратно, с ликвидацией столовой, почты, клуба Речников и даже с разбором нескольких жилых домов. Ну а когда пришли «лихие девяностые» и приказало долго жить всё наше государство, тут уж стало совсем не до церемоний. Окончательно встал завод, по посёлку прокатилась волна поджогов и грабежей.

Скажут – таково нынешнее, «россиянское» время! Но нынешнее время тут ни причём. Смерть посёлка началась гораздо раньше, просто мы узнали об этом только сейчас. Когда Ольховца не стало. Не стало речного вокзала (а ведь я так и не успел отправиться в путешествие). Нет больше клуба Речников, зарастает бурьяном судостроительный завод, аккуратные двухэтажные дома сгорели или разобраны на дрова. Уцелели только несколько домов  - в них переселились городские бомжи и пьяницы. Бродят по вечерам по ободранным улицам, пугая своим кошмарным видом заблудившихся прохожих.

Ничто здесь не напомнит о прежней жизни. Пустые, замусоренные битым стеклом прямоугольники под исчезнувшими домами, обгоревшие балки, густая крапива. Мерзость запустения. И только полушария финских дотов всё также воинственно и гордо глядят пустыми амбразурами на реку. Окопались и притаились. Думается мне, они-то знают, что ждёт нас дальше, за новым поворотом.

2005 г.


Рецензии
Счастья Вам! Будьте счастливы! Счастливого пути! Как часто мы говорим о счастье, желаем друг другу, стремимся к нему, мечтаем о нем. А что такое счастье? Как определить его сущность, дать ему характеристику, описать его?
Для многих состояние счастья возможно только в одном случае, когда и близкие люди так же испытывают нечто подобное. Д. С. Лихачев сказал: » Счастья достигает тот, кто стремится сделать счастливыми других и способен хоть на время забыть о своих интересах, о себе». Например, солнце — это счастье: оно обогревает миллиарды людей, показывает мир в своих лучах. Оно одно на всех. Поэтому чем больше людей охвачено этим невероятным ощущением, тем богаче они будут проживать свои жизни, делясь им с окружающими....

Александр Псковский   23.10.2019 08:55     Заявить о нарушении