День 3Д. Предыстория вторая. Пастор и Сандра

Над перроном зависла трель свистка. Поезд отправлялся. Пастор устроился поудобней и, кивнув соседям, сдвинул тирольскую шляпу на нос. Путь предстоял неблизкий. Самое время вздремнуть. Но – волшебства сна – не состоялось. Мысли, разные, большие и малые, стучали в голове ритмичным прокатом колес, забегали в будущее, как там, на новом месте, все сложится, но больше возвращались назад, к дням вчерашним, на лыжной станции, к вечеру закрытия сезона, да, сезона, который сделал ему под Рождество необыкновенный подарок, да такой, что сейчас он катился на юг именно благодаря этому подарку.
Сезон и начался необычно. От наставника пришло письмо, в котором слышался явный упрек его затворничеству на маленькой горной станции, не есть ли гордыня ваше показное самоотречение от суетности большого мира, понимаю, что вы приносите там много пользы,  и как служитель, и, как спасатель, но в миру есть и большие приходы, где так же требуется – как служить, так и спасать. Короче, готовьтесь весной переехать на юг. Там остаются беспризорными два прихода. Приезжайте после Рождества в столицу – будем выбирать.
Значит, это моя последняя зима в горах. Пастор окинул взглядом заснеженные вершины, шумно вздохнул, надел очки и – заскользил вниз.
Юношеское увлечение альпинизмом не пропало даром. Много давно, осознав, что восхождения останутся большой, но всего лишь частью его жизни, и что рано или поздно придется повесить альпеншток декором на стену, чтобы не потерять связь с горами, пастор стал осваивать лыжи. Хорошим лыжником он становиться и не собирался. Но уверенный спуск на параллельных лыжах освоил очень быстро. Поэтому, когда ему назначили приход в небольшой горной деревне, соединенной с большим миром двумя веточками – извилистой автомобильной дорогой и узкоколейкой, по которой сновала «кукушка», окрещенная местными жителями за свою яркую раскраску «желтым вагончиком», и окруженной крутыми каменными вершинами, не сулившими своим обитателям наплыва туристов, у подножия - несколько семейных склонов да пара «черных» спадов между ними, то он с радостью согласился. А когда, в первый же свободный вечер, он зашел в дирекцию лыжной станции, где ему предложили пополнить местную команду волонтеров-спасателей,  то его радость воплотилась в трепетную вечернюю благодарственную молитву. Молитва была услышана – наутро хозяйка дома, почти вросшая в землю со своими козочками, курами и индейками, надеюсь, вы у нас – надолго, пустите здесь корни, давайте, в честь вашего приезда посадим в саду дерево. Священник тут же направился на почту и позвонил бабушке – приеду через две недели, расскажу о новом назначении и посоветуюсь с тобой, какое дерево мне здесь посадить. Он вернулся в горы с маленьким отростком бабушкиной сливы. Теперь она всегда будет рядом с ним.
Приход был действительно небольшой, о деньгах на ремонт крыши церкви можно было забыть, но рвение, с которым он принялся за свои добровольные обязанности спасателя, дало свои плоды, и по окончании первого его в горах сезона своды церкви обросли лесами, по которым засновали обвитые спасательными горными поясами, не бывавшие здесь с юных лет и не стеснявшиеся нескромных словечек инструктора лыжной станции, которые стали приводить крышу в порядок, старушки начали ахать, а старики – покрякивать от восторга, а пастор, пожалуй, впервые в жизни физически ощутил необратимую возвратность добрых дел. Равно, как и их побудительность. Поэтому он выкроил несколько дней и отправился в Верден, где местными братьями-цистерцианцами в заросших временем траншеях выращивались особенные розы, свисавшие красными бутонами с ветвей будто гроздья винограда. Он привез такую, верденскую, розу к себе в деревню, где на  прицерковной площади, в тени почти разрушившейся за десять веков крепостной стены, сколько жизней за это время ты спасла, обрамленная «анютиными глазками» и «ноготками», стояла стела с пятью именами, и когда в очередной день памяти на площади собралась вся деревня, а трое пожарных и один лыжный инструктор, кому еще быть в оркестре маленькой деревни, сыграли торжественный марш, у подножия стелы уже зацветали первые маленькие бутоны. Тростниковая опора поддерживала эту необычную виноградную гроздь, а деревне уже не хватало слез, потому что на ветви раскрывались те же пять кроваво-красных бутонов.
И вот это – все, и розу, и уже ставшей развесистой сливу – приходилось покидать. Жизнь – она не стояла на месте. За это время на смену кожаным лыжным ботинкам пришли пластиковые, лыжи тоже стали делать из пластика, епархия осчастливила их церковь автоматической звонницей, и пастор, повинуясь многолетней привычке вставать на ночную молитву под малый колокольный звон, не переставал вопрошать указать ему путь в неминуемой, с каждым зимним утром наступавшей новой реальности. Рождество – приближалось.
Сейчас ему предстояло выполнить самую ответственную в его волонтерской жизни регулярную обязанность. Каждое воскресение, после службы, он поднимался сюда, чтобы накануне закрытия станции проверить оба «черных» спада. Заблудшие души встречались здесь также часто, как и в миру, молодежи, да и некоторым подвыпившим переросткам всегда хотелось щегольнуть спуском среди леса и скал. Станция должна была быть уверена, что после закрытия в горах никого не осталось. Ранние сумерки северного склона размывали очертания скал и оседали туманом на становившихся непрозрачными кронами сосен, поэтому по каждому из спадов приходилось спускаться по два-три раза. Спуски осложнялись тем, что склоны «черных» спадов не ровнялись «ратраками», поэтому приходилось пробираться по рыхлому снегу, так что на все-про-все уходило добрых два часа. Когда пастор впервые взялся за это дело, вот вам, святой отец, и рация, если что, вызывайте, то он, памятуя об альпинистской привычке оборудовать запасные лагеря, соорудил несколько саней и расставил их по всему маршруту. А от каждых саней в лесу им были проложены тропы, проходимость которых священник проверял после каждого снегопада. Рация – рацией, но пока они сюда доберутся… И пару раз эта предосторожность оказывалась очень кстати. Пастор привязывал незадачливых любителей острых ощущений к саням и медленно выкатывал их по проторенным заранее лесным тропам на основной склон, откуда до станции было уже рукой подать.
Казалось, что сегодняшний день не обещает особых хлопот. Все начало зимы погоды стояли теплые, снега, как и приезжих, было мало. Но – северный склон на то и был северным, чтобы даже в теплую зиму копить шершавый тяжелый снег. Охотники – они всегда найдутся. И сегодня, так и есть, мимо пастора мелькнула двухцветная фигура, белые лыжные брюки и куртка – белые рукава и ярко-красный торс. Какой-то фанат столичной футбольной команды – священник вспомнил цвета многими даже здесь почитаемого клуба, как вдруг фигура исксообразно повернула «плугом» вокруг большого камня, да это – женщина! Подумалось, дорогая, по такому снегу «плугом»-то особенно и не порулишь, надо бы на параллельных, а то – зароешься, как это – и произошло. Пастору сверху уже не были видны детали, но нырок бело-красной куртки вперед означал, что случилось то, что – должно было случиться.
Священник пустил лыжи вскользь. Падение вперед – очень неприятное падение. Он подкатил к распластанному на снегу телу. Одна лыжа, та, которая и зарылась в вязкий снег, отстегнулась и теперь торчала, как сигнал о помощи. О, - женщина подняла голову, помотала ей, отряхивая налипший снег и попыталась подтянуть колени. Но вторая лыжа, она была на своем месте. Женщина приподнялась на локтях и тут же опять рухнула лицом в снег.
- Подождите, - пастор наклонился и отстегнул лыжу. – Вот так. Теперь, давайте, поворачивайтесь на нижний бок, - священник взял женщину за плечи, чтобы указать направление поворота, - вот так.
На него смотрели забитые снегом очки. Очки – потом, сейчас надо уложить ее  так, чтобы потом легко втащить в сани. Но женщина сама подняла руки и сняла очки. Из выпуклого пластика «ювекса» на снег выскользнули обычные стеклянные очки, и на пастора, сквозь запорошенные снегом густые ресницы, уставились огромные черные глаза.  Неожиданно женщина резко приподнялась и села – в снег:
- Вы –кто?
- Прохожий, - немного грубовато ответил пастор, показывая на пришитую к рукаву его куртки эмблему лыжной станции.
Женщина пошарила вокруг рукой, бедненькая, да ты и ничего и видишь, ощупью нашла очки, одела их, глаза не стали меньше, и – улыбнулась:
- Вы – спасатель?
- Я-то спасатель, а вот вы…
- Я – в порядке. Помогите мне только встать.
- Подождите. Ничего не болит?
- Нет. Помогите.
Женщина оперлась на протянутую ей руку и встала.
- Вот – видите? Сейчас пристегну лыжи и… Ой, - женщина опять села в снег.
- Что?
- Нога. Больно.
- Где?
- Здесь, - женщина постучала по пластиковому ботинку.
- Точно – там? Не – в колене?
- Нет, здесь в ступне.
- Голеностоп. Уже хорошо.
- А чего же здесь хорошего? – женщина опять улыбнулась, на этот раз – широко, открывая крупные белоснежные зубы.
- То, что сейчас не надо накладывать шину. До больницы – подержит ботинок. А голова – в порядке?
- Вроде да.
- Ну ка, снимите очки и коснитесь, сначала указательным пальцем одной, а потом другой руки – кончика носа. Так – надо.
Женщина, еще раз улыбнувшись, сняла перчатки и проделала все эти нехитрые манипуляции. Она так трогательно подставляла свой нос под вытянутые пальцы, что теперь уже пастор не смог сдержать улыбки. Но тут его взгляд упал на отпечатки ее тела в снегу. Рядом с углублением от удара головой, буквально в паре сантиметров, из-под снега торчал камень.
- Ну ка, снимите шапку.
Женщина покорно сняла вязаную шапочку, махнула головой, и по плечам разлетелись густые вьющиеся черные кудри.
- Дайте, я посмотрю, - священник наклонился к ней, требовательно взял ее голову в свои руки, начал расправлять волосы и осматривать их.
- Вы боитесь, что я разбила голову? – из под его руки голос прозвучал немного глухо. – Но я не чувствую никакой боли.
- В первые минуты ее никто не чувствует, - пастор распрямился и достал рацию. – База, база, я – Одинокий странник. У меня пострадавший. Возможно – перелом голеностопа и сотрясение мозга. Вызовите к станции машину «скорой помощи».
- Святой отец, вы – справитесь? – забулькала рация, - или прислать подмогу?
- Уже темнеет. Ждать не буду. Справлюсь. Отбой.
- Святой отец? – женщина в недоумении округлила глаза.
- Об этом – потом. Сейчас – нам лучше поторопиться, - и пастор указал на выбегавшую цепочкой из леса, по им же проложенной верхней тропе, небольшую стаю волков. – Они у нас – почти прирученные. Здесь же заповедник. Но… с ними никто не встречался ночью. Береженого, … - священник развернул лыжи в направлении нижней тропы, где к вековой сосне были приторочены спасательные сани. – Я – сейчас.
Он быстро вернулся с санями, лыжи я вам привезу завтра, вот, устраивайтесь, пастор уложил рядом с женщиной обе пары палок и стал привязывать ее ремнями к саням, как та, уже лежа, вдруг приподняла голову:
- Одинокий странник. Совсем, как у Грига.  Мне вас бог послал.
- Опустите голову, - пастор взялся за ручки саней, - будет немного страшно. А бога… бога поблагодарите за те сантиметры.
- Какие сантиметры? – женщина опять подняла голову, но священник цыкнул на нее, это же не церковь, здесь нельзя миндальничать, и тронул сани.
В больнице, так местные жители называли маленький медицинский пункт, в котором работали один врач и сестра, но который, спасибо Национальной лыжной федерации за помощь, был оснащен рентгеновским аппаратом, они успокоились. Оказалась, что женщина сильно, но только потянула связки голеностопа, врач так и сказал – ничего страшного, но лангетку мы вам все-таки наложим, вы приехали одна или – в компании?, а, одна, а где вы остановились?, в «Золотом петухе»?, прекрасно, там о вас позаботятся, вам будут приносить завтраки, обеды и ужины в номер, надо немного побыть в покое, да и голове, все-таки был удар, тоже нужен покой, да, если начнутся головокружения или подступит тошнота, то сразу звоните, и вот еще что, врач заглянул за шкаф и достал оттуда металлическую палочку с деревянной ручкой, думаю, она как раз подойдет к вашему росту, это –  когда лежать станет совсем невтерпеж. Святой отец, вы не беспокойтесь, мы довезем пострадавшую до гостиницы. При этих словах врача женщина умоляюще взглянула на пастора, мой добрый спаситель, не покидай меня. Священник, прочитавший этот взгляд, немного смущенно улыбнулся – я завтра загляну к вам, заодно и лыжи принесу, а вы, радостно улыбнулась женщина, не принесете и что-нибудь почитать? Пастор кивнул головой – и вышел.
На следующий день дежурный инструктор подобрал лыжи и в обед отвез их в гостиницу. Но у священника уже был другой повод навестить вчерашнюю знакомую. А повод был действительно нужен. Ночь он провел беспокойно, но это было какое-то радостное беспокойство. Он ловил себя на мысли, что еще раз хочет заглянуть в эти огромные черные глаза, услышать мелодичный голос, интересно, как она выглядит без лыжного костюма, стоп, это уже нескромно, но беспорядочные мысли остановить было уже трудно. Почему она приехала в горы одна? Среди ночи он встал, помолился, а потом подошел к книжному шкафу. Что тебе принести, любительница одиночных лыжных прогулок? Маркеса? Пожалуй, ей только ста лет одиночества и не хватает. Голдинга? Сам он любил, даже не перечитывать, а просто подержать в руках эту книгу. Когда-то давно, ее порекомендовал ему наставник, редкая светская книга может так истолковать писание, если вам доведется побывать в Англии, вы обязательно должны добраться до Солсбери. Нет, это тоже не для нее. Фолкнер? Разве что – Авессалом? Тоже – нет. Он поднял глаза к полке со своей детской библиотекой, с которой не расставался все эти годы. Рука пробежалась по золоченым разноцветным корешкам, немного задержалась у Дефо, нет, до перечитать Робинзона Крузо она вряд ли доросла, и остановилась на красном томике Стивенсона. Остров Сокровищ. Раз она приехала одна, то пусть проведет эти дни в компании с пиратами.
Ближе к раннему вечеру, собираясь в гости, он опять поймал себя за ночными мыслями. Что с тобой такое происходит?
Он зашел в гостиницу, разделся у вешалки на первом этаже, поднялся, постучал в дверь, услышал – действительно, мелодичное – войдите, и – вошел. Женщина сидела на кровати, одетая в клетчатую навыпуск рубашку, верхние пуговицы расстегнуты, и мягкие спортивные брюки, подобрав под себя здоровую ногу и вытянув вперед лангетку:
- Здравствуйте, святой отец.
- Здравствуйте. Лыжи вам привез мой товарищ…
- Да, я знаю. Хозяин мне уже сказал. Большое вам и ему - спасибо. Они же – не мои, а прокатные. В конце недели надо будет сдавать. Вы – садитесь, - она указала рукой на стул у журнального столика.
Пастор присел и протянул женщине книгу:
- Как вы просили…
- Подождите, - женщина отмахнулась от книги, даже не взглянув на нее. Меня зовут Сандра. А вы – святой отец?
- Да.
- И – спасатель?
- Да.
- Я в церкви не была лет сто. Так она сама меня нашла, - рассмеялась женщина. – Это – просто здорово! Я уже решила. Если, как говорит врач, к выходным я встану на ноги, то обязательно доковыляю, - она, опять смеясь, показала на стоящую в углу палочку, - до вашей церкви и поставлю свечку. В благодарность за свое чудесное спасение. Вот, теперь у вас новая прихожанка.
Да, - теперь осмелился улыбнуться и священник, - еще бы пара сантиметров, и вы бы ударились головой о камень.
- А-а, даже так? – Сандра открыла от удивления рот и долго не закрывала его, устремив взгляд в одну точку, видимо, представила, что могло произойти. Потом она очнулась, тряхнула головой, по плечам рассыпались густые черные кудри, и протянула руку:
- А что вы мне принесли?
Пастор встал со стула, подошел к кровати и тут же уловил тонкий аромат духов. Женщина взяла книгу в руки, положила ее на колени и радостно захлопала в ладоши:
- Остров сокровищ! Какая прелесть! Я так в детстве любила эту книгу. Вообще-то, я росла тихоней, но… Знаете, у нас в городе проходил как-то фестиваль детского кино. Так вот русские, они привезли тогда фильм, старый, еще черно-белый, как раз Остров сокровищ, но Джимом там была – девушка. Я же в детстве любила забираться на чердак, у меня там была подзорная труба, дедушка угадал мою страсть и подарил мне ее на день рождения, представляла себя Джимом, разглядывала окрестности и высматривала пиратов. В тихом омуте…
- Я тоже люблю эту книгу, - священник обрадовался, что они ушли от темы церкви. Но меня с самого детства смущал один вопрос – почему сам Флинт боялся Джона Сильвера, который был всего-навсего квартирмейстером.
- Да-да,.. – закивала головой женщина, - ну давайте, вы же знаете ответ. Рассказывайте.
- Меня как-то пригласили на богословский семинар в Англию, в Девоншир, - пастор смутился, нет, про Солсбери я ей рассказывать не буду, - так мне профессор филологии Экзетерского университета объяснил, что это мы, жители континента, просто переврали Стивенсона. Это у нас, на континенте, квартирмейстер – просто интендант. А в старой доброй, пиратской Англии это было – другое.
- Что?
- При абордаже, зацепив крючьями борт купеческого судна, пираты перебрасывали туда доску, по которой они и перебегали. Впереди были самые бесстрашные. А в свободном плавании эта самая доска лежала на палубе, занимая ее ровно на-четверть. Отсюда и кварта. А мейстер, точнее, мастер – это глава абордажной команды, так сказать – управляющий квартой. Вот поэтому-то, тот профессор тогда снисходительно похлопал меня по плечу, Флинт и боялся Сильвера.
- Здорово! Расскажите что-нибудь еще. Например, про горы. Хотите что-нибудь выпить?
- Нет, спасибо. Если только минеральной.
- Тогда возьмите в мини-баре. И там еще пару кусочков льда и бутылочку белого мартини. Я – выпью.
Священник достал бокалы, наполнил их, разбавив мартини минеральной водой, протянул стакан Сандре, она сделала глоток, хорошо, и опять тряхнула головой:
- Нет, не про горы. Вы мне лучше объясните что-нибудь из вашего профессионального, - и она сделала еще один глоток.
Ее глаза вдруг сделались строгими:
- Например, когда наступает – прощение?
Священник понял, что разговор уже будет другим. Перед ним сидела – одинокая женщина, искавшая в горах – себя.
- Почему вы об этом спрашиваете?
- Почему? Вы сами только что мне сказали, что я была на волосок от смерти. А если бы я умерла – непрощенной? Что тогда?
- Горы многим помогают, - у пастора от неожиданного волнения пересохло в горле и он отпил из стакана минеральной, -  посмотреть на привычные вещи по-другому.
- Не надо меня уводить от моего вопроса. Не хочу я сейчас – про горы. Это – старая песня про осознание здесь суетности мира. Я это и так – знаю. Вы мне лучше объясните – прощение.
- Вам есть в чем винить себя?
- Конечно, Иначе разве я сорвалась бы одна в горы?
- Прощение, - пастор по привычке сложил на коленях руки лодочкой, - это, как вам лучше объяснить, нечто метафизическое, за пределами нашего сознания. Новое состояние, новое качество –души. Вряд ли кто-то наверняка знает, что такое прощение. Но многие хорошо знают, как это – надеяться на прощение. Надежда – вот что здесь самое главное. Диалектика. Непрерывный поиск прощения.
- Так что, когда кто-то прощает тебя, это не считается – прощением?
- Я же говорю – новое качество. Непрерывный поиск прощения – это процесс собирания поступков, добрых дел, их количества. Которое однажды, согласно закону той же диалектики, должно перейти в новое качество. Прощение же – это не просто услышать слова прощения, они же не снимают чувства вины. Вот когда чувство вины проходит, тогда-то и наступает прощение.
- Но оно, это чувство вины, не проходит никогда?
Пастор пожал плечами:
- На этот вопрос у каждого – свой ответ.
- Сложно. И – немного заумно. Надеюсь, что вы – не обидитесь. Налейте мне еще мартини.
Священник послушно выполнил просьбу женщины. Да, дорогая, заумно, специально заумно, я совсем не хочу сегодня от тебя услышать, в чем ты себя считаешь виноватой. Поэтому – и умничаю. Но – не удержался – и сделал шаг навстречу.
- Конечно, можно проще. Например, как любит объяснять это моя бабушка. Она – русская, ортодоксы вообще сохранили много языческого, так у них очень почитается такая триада – вера, надежда и любовь. На русском – это женские имена. Надо верить, надеяться и – любить.
А вот это было ошибкой. Женщина, сделав еще один глоток, подхватила последнюю фразу:
- Любить… Вот из-за этого я сегодня – здесь.
Она все-таки собирается исповедоваться, подумалось пастору. Неужели она действительно решила, что там, на горе, меня послал ей всевышний? Лежит в кровати, перебирает события вчерашнего дня, да и каких-то, это наверняка, прошлых дней, ищет причины и следствия, а тут я, с реверенткой священника и эмблемой спасателя. Она – готовилась к этому разговору.
- У меня – очень хороший муж, - женщина наклонилась, поставила стакан на пол рядом с кроватью, опять села, глубоко вздохнула, поднесла к губам ладони и выдохнула в них, - мы дружим еще со студенческой скамьи. Детей у нас пока нет. Мы оба – архитекторы, нам нужна мобильность. Проект – здесь, проект – там. Да и мир хотелось посмотреть. Вот, моя мама с ходу родила брата и почти тут же – меня. И – что? Так и сидит в нашем городке. Хорошо, папа стал ее последние годы куда-то вытаскивать. И тут в столице объявили конкурс на лучший проект-модерн для музея современного искусства. Мы придумали – вынести в цвете все коммуникации наружу – шахты лифта, воздухоочистители, даже канализационные трубы. Но нам нужны были расчеты, моделирование. Муж и нашел математика-программиста, который охотно взялся за это дело. Мальчик, он даже немного моложе меня, так себе, ничего особенного. Но в нем чувствовался какой-то несгибаемый стержень самодостаточности. Он даже картины писал, но только одни натюрморты. Да и на тех, почти всегда только - книги, книги и книги. Люди – не интересовали его. Это – пугало. И – привлекало. Короче, я в него втрескалась по уши. Я от себя – такого – не ожидала. Я же вам говорила – в тихом омуте… Вот мой брат Алекс. Набегался в студенческие года, а теперь почтенный отец семейства. А я – все наоборот. Подумалось, это – папины гены. Он у нас был гуляка. Это мне бабушка перед смертью рассказала, завещав присматривать за ним. Нашла, кого просить. Я ушла от мужа к этому математику. Полгода неземного счастья. Но… Меня пугало уже другое. Я очень скоро поняла, что хочу от него ребенка. Я могла бы забеременеть, но я сделала – по-другому. Я честно ему сказала, что хочу ребенка. Я – забыла о стержне самодостаточности. Нет, он – не испугался ответственности. Он просто потерял ко мне интерес, как к обыкновенной, заурядной бабе. И – все.
Мне было так плохо, что я собралась и поехала к маме. К кому еще было поехать? И там я поняла три вещи, которые совсем меня не порадовали. Первое… Я вдруг физически ощутила, что моя страсть, а это была не любовь, а именно страсть – растворилась. Мне даже стало неинтересным вспоминать его. Второе…Когда я рассказала маме всю эту историю, она так странно округлила глаза, что мне вдруг пришла мысль, а, может, это вовсе не папины гены, может, вот в этом самом тихом омуте что-то тоже водилось? А третье, третье было совершенно четкое осознание вины -  перед мужем и – невозможности даже вымолвить просьбу о прощении. Святой отец, - женщина резко села на край кровати и спустила ноги на пол, - скажите, что мне делать?
Ее высокая грудь, до этого скрытая скрещенными руками, бурно вздымалась от частого дыхания. Она сняла очки. Глаза, глаза как-то странно округлились. Это еще и от мартини, подумал пастор.
- Помогите мне встать, - Сандра оперлась руками на кровать и немного приподнялась, - ну, что же вы…
Пастор встал, подошел к ней и протянул руки.
- Вот так, - женщина встала и продолжала держать руки священника в своих руках. Аромат духов стал более отчетливым, а священнику было некуда спрятать глаза. Опустив их, он почти уперся в полурасстегнутый, еще более открытый частым дыханием ворот рубашки,  но, подняв глаза, священник тут же столкнулся с этим округлым немигающим взглядом, в котором заскользила какая-то, совсем не просительная, а – требовательная – тень. Да, в тихом омуте…Кто знает, какие фантазии о посланнике божьем могут родиться в этой очаровательной голове?
Женщина вдруг тряхнула головой, лицо пастора обдала ароматная волна черных кудрей, и – опять села на кровать. Поплакать бы тебе сейчас, как тут же она закрыла лицо руками, и ее плечи заходили ходуном.
Так-то лучше. Но и пастор уже не мог сдерживать эмоции. Он присел на кровать рядом и обнял женщину за плечи. Она уткнулась ему в грудь. Они сидели так долго, Сандра перестала реветь, были слышны только редкие всхлипывания, но ее лицо по-прежнему было спрятано на его груди. А пастору было так волнительно-приятно обнимать это слегка подрагивающее тело и гладить спутанные кудрявые волосы. Неужели это именно – то?
Много лет назад его наставник, затронув эту тему, сказал, что их профессия позволяет отличить настоящее чувство от простого увлечения, но, когда приходит настоящее чувство, сопротивляться ему очень сложно, почти – бесполезно. Первую часть урока он усвоил достаточно быстро, поэтому легко сводил на нет порой действительно искренние признания в любви некоторых очень чувственных прихожанок, они все так любили эту театральность, в полумраке исповедальни. А вторую часть этого урока жизнь пока ему не преподносила. До этого дня. И, когда женщина подняла к нему свои прекрасные, заплаканные до красноты глаза, и потянулась к нему, он наклонился – и поцеловал ее.
Поцелуй получился долгим – два одиночества, бродящие по земле в поисках себя и своей половины, случайно столкнувшиеся на заснеженном склоне, не могли оторваться друг от друга. Но иллюзия, а это была – иллюзия - обретения себя, не могла продолжаться вечно. Они одновременно это почувствовали и – разомкнули объятья. Но во встречных взглядах не было и тени смущения за проявленную слабость, а только – благодарность друг другу – за понимание.
Священник достал из заднего кармана брюк носовой платок и начал медленно и ласково вытирать глаза Сандры, а та поворотами головы ловила лицом каждое движение мягких пальцев.  Затем она подняла руку и коснулась его щеки:
- Спасибо тебе, Одинокий странник.
Пастор встал:
- Пожалуй, я пойду.
- А я, завтра я еще поваляюсь, почитаю, а послезавтра я обязательно до вас доковыляю. Надо же свечку поставить. И потом, - она взяла паузу и лукаво взглянула на пастора, - я хочу записаться к вам на исповедь.
- Исповедь? – священник ошарашенно посмотрел на женщину, - а разве сегодня было –мало?
- Сегодня? Сегодня – не считается, - Сандра опять засмеялась. – Во-первых, мы не в церкви. Во-вторых, вы мне не отпустили мои грехи. И, в третьих, вы мне не дали совета. И потом – вы думаете, что я вам все рассказала? Я хочу – по настоящему.
- А – лангетка?
- Лангетка? Знаете, что я придумала? – женщина вскочила с кровати и, слегка опираясь на больную ногу, подошла к гардеробу, порылась там и достала какую-то тряпочку. Смотрите, - она помахала рукой, - это мои лыжные колготки. - А теперь – отвернитесь. Пастор послушно отвернулся, но его взгляд упал на проем окна, в котором сумерки раннего вечера отражали наискось все происходящее за его спиной. И он – не смог оторвать глаз.
- Делаем раз, - женщина повернулась лицом к гардеробу  и начала снимать с себя спортивные брюки, открывая  округлые бедра, чуть прикрытые светлыми, в красный горошек, трусиками, - Делаем – два, - женщина натянула на себя колготки, - и, делаем три, - поверх колготок легли спортивные брюки. – Все, можете поворачиваться, - она покрутила перед пастором ногой.  Лангетка спряталась в плотной синтетике колготок. – Наступай хоть на грязь.
Она подковыляла к пастору, положила ему на плечи свои руки и - сказала:
- Теперь я точно знаю, что бог – есть, - и приникла к нему в глубоком поцелуе.
Всю ночь он провел в молитве. Укрепи силы мои, наставь и укажи мне верный путь. Он не винил себя. Происшедшее священник не считал искушением. Одинокая душа, не знавшая прежде настоящей любви, оказалась беззащитной перед вспышкой страсти, а теперь мучается от осознания вины перед близким ей человеком, но вины – не за измену, не за этот мимолетный обман, а за другой, многолетний, пусть по незнанию, но - обман. Он – не переступит границу. А она, она – не вернется к мужу. Вот что он услышит послезавтра.
Вдруг раздался телефонный звонок, совершенно неожиданный в такой ранний час. Он поднял трубку и услышал голос дяди:
- Прости, что я разбудил тебя.
- Нет-нет. Все нормально. Что – случилось?
- С бабушкой плохо. Она подхватила то ли простуду, то ли грипп, но уже третий день не встает. Твоя тетя все время с ней.
Дядя и тетя жили недалеко от старого дома и почти каждый день навещали бабушку. А, та, несмотря на возраст, держалась крепко и каждое воскресение пешком отправлялась на вокзал, чтобы оттуда, электричкой, поехать в соседний городок, где располагался молитвенный дом их общины. Конечно, здоровья уже было маловато, она постоянно пила таблетки от давления, но копание в грядках защищала ее от всяческих простуд. Поэтому то, что сказал ему дядя, действительно было неожиданным и - неприятным.
- Может, приедешь? - дядя на том конце провода закашлялся.
- Конечно.
Вот и все. Путь – указан. Уехать в обед «желтым вагончиком», в городе пересесть на ночной поезд, так, чтобы утром быть уже у бабушки. Новая знакомая? Зайти перед отъездом и – попрощаться. Но что-то сидело внутри. Повинуясь этому «что-то», он достал из тумбочки расписание поездов, непременный атрибут пасторской повседневности в маленьких городках, н нашел расписание городского вокзала. А прямого ночного и нет. Только если с пересадкой, тогда я буду у бабушки только после обеда. Пастор посмотрел дальше. Из города был еще обычный дневной и - прямой вечерний, скоростной. Тогда я смогу здесь завтра днем сесть в «желтый вагончик», пересесть в городе на скоростной и быть у бабушки поздним вечером. Семь часов разницы. Но зато утром он сможет услышать исповедь новой знакомой.
Все утро он провел в хлопотах, как насущных, та и придуманных, видишь, ты бы и не успел все переделать до отправления «желтого вагончика». А вечером сначала он набрал номер дяди, буду у вас завтра вечером, а потом - номер «Золотого петуха», соедините меня, пожалуйста, с вашей постоялицей, добрый вечер, вы собираетесь завтра – в церковь?, хорошо, но тогда не могли ли вы прийти пораньше, просто днем я должен буду уехать, спасибо.
Он спал крепко, без снов и сомнений, прервавшись только раз на ночную – скороговоркой - молитву. А утром его разбудил телефонный звонок. Это опять был дядя:
- Прости. Позвонил на всякий случай. Подумалось, может, ты уже в дороге. Бабушка – умерла.
С усилиями передвигая деревянными ногами, он побрел в церковь, открыл ее и подошел к статуи девы Марии. Он гнал от себя предательскую мысль, что все равно бы не успел, что был бы еще в дороге, но по этой гадкой мысли била хлестко и наотмашь другая, непреложная правда, да, сейчас ты был бы еще в дороге, и за то, что, что ты сорвался бы с места сразу, повинуясь искреннему порыву, ты сейчас был бы еще в дороге – до самого обеда – и все это время бабушка была бы для тебя еще живой.
Сзади послышалось легкое постукивание. Он обернулся – опираясь на палочку, к нему подходила Сандра. Большие черные очки только подчеркивали серьезность выражения ее глаз. Она молча подняла руку в приветствии и опустилась на ближайшую скамью. Женщина молчаливо и испытующе смотрела на священника и, наконец, произнесла:
- Здравствуйте, святой отец. Где тут у вас исповедальня? А, вижу. Мы – туда не пойдем. Я все скажу вам здесь. Хорошо?
Она продолжала сидеть, а пастор стоял и – пытался слушать.
- Я не зря вас спрашивала о прощении. Измену муж мне простит, да в этом я и не чувствую себя виноватой. Я виню себя за то, что невольно все эти годы – обманывала его. Я – его – по-настоящему – не любила. Вот об этом я и не смогу ему сказать. Я просто попрощаюсь – и уеду. Куда? В Бразилию. Там сейчас строительный бум и большой спрос на европейских архитекторов. Так будет лучше. И для меня – с ним, и для нас – с вами.
Последние слова были произнесены более низким тоном. Женщина опустила голову, а когда подняла ее, то пастор увидел, что большие черные глаза снова округлились. И она опять тряхнула головой:
- Куда вы едете?
Этого говорить было нельзя, но пастору не хватило сил промолчать:
- Бабушка – умерла.
Густые ресницы взлетели вверх:
- Ваша – русская бабушка?
- Да.
- Когда?
- Сегодня под утро.
- Подождите… Ведь вчера… Вы что, - женщина привстала и оперлась на спинку скамейки, - задержались – из-за меня?
Пастор догадывался, каким она в эту минуту видела выражение его лица, потому что ее лицо, резко поднятыми бровями, отозвалось такой же болью.
- Как ее звали?
- Мария.
Женщина подковыляла к притвору, где лежала коробка спичек, стояли свечи и металлическая банка с прорезью в крышке, порылась в кармане и опустила в банку большую монету. Звук упавшей монеты поднялся до самого свода. Первый похоронный звон.
Сандра зажгла две свечки, подержите палочку, пожалуйста, шаркая, подошла к статуе, поставила обе свечи к ее подножию и, может, непроизвольно, но – опустилась на колени. Пастор – опустился рядом. Два одиночества, две параллельных линии, которые никогда не могли пересечься, стояли на коленях в молчаливой, нет, не скорби, ту уже никаким молчанием нельзя было измерить, а в молчаливой просьбе – о прощении.
Пастор очнулся и сдвинул тирольскую шляпу на затылок. Поднялся, достал из дорожной сетки маленький рюкзак, порылся в нем, нашел писание, сел и поправил невысокий сверток, стоявший у его ног. Там была упакована Машенька, Мария, отросток сливы, выкопанный вчера. Он переезжал на новое место вместе с бабушкой.
Вещи он перевез две недели назад, когда попрощался с приходом. Но оставалась еще – лыжная станция. Там как раз завершался сезон, и ребята попросили приехать на праздник его закрытия. Он и решил выкопать сливу именно в этот приезд. Праздник, как обычно, был шумным и веселым. Никто не плакался о наступавшем трудном периоде временных подработок на пастбищах, в винокурнях, пивоварнях и коптильнях. Также шумно и весело провожали пастора. И, конечно, ему подарили памятный подарок. Спасибо вам, горы, что здесь мы чувствуем себя ничтожными и скромными. Здесь не дарят ручек с золотыми перьями. Пастору торжественно преподнесли высокий, в его рост, самодельный деревянный альпеншток с длинным и острым стальным наконечником. А рукоятка, да, на это понадобилось и время, и усилия, была загнута в неправильный полу-овал, вот вам святой отец, ваш библейский посох, не забывайте наши заблудшие души и – молитесь за нас.
Когда он шел по вокзалу с этим посохом, то не мог не заметить сторонних улыбок. Но это его не смущало. Он ехал – на новое место, подсказанное ему свыше. Когда, после Рождества, он приехал в столицу, где наставник, угостив его с дороги чаем, стал рассказывать о возможных новых назначениях, услышав о первом из них, он уже не слушал про второе. Наставник назвал приморский городок, долину которого замыкали горы, я так и знал, что вы предпочтете это, но горы были здесь почти не причем. Название было знакомым. Его упоминала в разговоре та самая случайная знакомая, встречи с которой он ожидал всю жизнь. Она – там родилась. Там – осталась ее мама. Всевышний, спасибо тебе, твой мир гораздо богаче евклидовой геометрии, и может мы – те самые прямые, которые когда-то придумал старший сын одного бедного священника и которые однажды - обязательно пересекутся.
Пастор был уверен, что в таком мире случайностей – не бывает. Когда он вернулся на праздник закрытия сезона, то на станции его ждал не только альпеншток. На ее адрес пришла маленькая бандероль, надписанная просто – Святому отцу, в которой, упакованная в пупырчатую надежную пластиковую обертку, лежала маленькая деревянная копия статуи Спасителя, охраняющего землю Нового света.