Различие между практиками I и II тома 16 июня 18

#Ламрим #низшаяличность #средняяличность #монашество #аскеза #псевдомонашество #теософия #гнев #половоевлечение #уныние #тонглен #базоваяпрактика

Сегодня разговор на полностью ортодоксальную тему. Это тоже крайне необходимо.

В целом каждый из нас знает, что практиками так называемой «низшей личности», или «малой личности», кьебу чунггу, являются избегание десяти зол, совершение десяти видов добрых дел, использование четырёх сил очищения дурной кармы, если уж злое совершено, а также некоторые специальные практики: полагание на благого друга, обращение к Прибежищу, размышление об ужасах смерти и того, что может быть после смерти (то есть ада).

Практиками так называемой «средней личности», кьебу дринг, являются самые разные медитации (уровня Сутры), цель которых в основном состоит в том, чтобы избавиться от десяти омрачений. При этом нет смысла спорить, сколько омрачений на самом деле, как нет большого смысла рассуждать, сколько есть на самом деле цветов спектра, коль скоро мы сами своим умом выделяем в спектре цвета для нашего удобства, а потом рискуем воспринять эти более-менее условные обозначения как неизменную истину. В популярной традиции, к примеру, называется пять или шесть, в некоторых писаниях — число гораздо больше десяти.

Суть в том, что практика первого тома Ламрима [«Большого руководства по этапам пути к Пробуждению»] Дже Цонкапы (в русском переводе, так как в английском тома разделяются иначе) направлена на очищение кармы, а практика второго — на искоренение омрачений.

Всё это — вещи, которые, в принципе, изучающему Ламрим Дже Цонкапы хорошо известны.

Возникает вопрос: можно ли, однако, менять местами практики первого и второго тома?

Возможно, написанная выше строка вызовет определённую улыбку и замечание о том, что ни у кого такого вопроса не возникает. Что ж, он возникает у меня. (Если не возникает ни у кого большое — может быть, это не очень хорошо, так как мы или притворяемся, что нам всё понятно в писаниях нашей религии, или боимся о них рассуждать?) Возникает он у меня не по причине праздного любопытства, а потому, что я постоянно вижу, как все мы, если можно так выразиться, совершаем попытки поменять их местами.

Мы не вполне доверяем тексту Ламрима, если вообще помним о нём: то ли от нашего чрезмерного религиозного усердия, то ли, напротив, от излишней самоуверенности. Впрочем, кто сказал, что самоуверенность не может быть спутником усердия?

Как это происходит? Вот некий достаточно юный человек принимает Прибежище. А после спрашивает: какую ему, к примеру, читать мантру, чтобы избавиться, скажем, от гнева? Избавление от гнева — очень хорошее дело. Но конкретно этому человеку, может быть, и не нужно избавляться от гнева сразу. Может быть, гнев, даром что усилит омрачение, позволит ему обрести мирскую решительность, которая крайне необходима мужчине. («Если он не монах, конечно», — написал я было и стёр, так как и монаху решительность необходима, хоть она и воспитывается на других делах.) Может ли случиться так, что этот молодой мужчина, ориентируясь на некий возвышенный идеал бесплотного бодхисаттвы, воплотить который на этом этапе у него нет абсолютно никаких сил, а есть только силы имитировать такой идеал, постоянно будет запрещать себе «омрачение гнева» и в значительной мере парализует в себе волевые качества, став прекраснодушным буддийским интеллигентом или, скажем, «очень хорошей девочкой», даром что он совсем не девочка? Такое может быть, и такое часто случается. Победа над гневом не происходит из имитации безгневия  или из благонравного прощения других, когда этих других прощать совсем не хочется (и не требуется). Эта победа происходит из полного мужественного овладения всеми своими волевыми силами. Но чтобы ими овладеть, они вначале должны быть развиты. Царевич Сиддхартха сначала научился владеть луком и мечом, прежде чем в своём качестве Пробуждённого отбросить и лук, и меч, и владел он ими в совершенстве.

Здесь, кажется, мы имеем ошибку, когда телега запрягается впереди лошади и когда практики второго тома Ламрима начинаются без должного освоения первого.

Или человек немного постарше, также недавно принявший Прибежище, спрашивает, каким образом ему можно искоренить половое влечение как «омрачение». Но уверен ли он, во-первых, что ему непременно нужно искоренять половое влечение, во-вторых, что он вообще способен это сделать? О необходимости полного искоренения (верней, пожалуй, преобразования) может зайти речь в случае монаха. Но между монахами и «монахами» есть большая разница.

Отчётливо помню, как одна хорошая знакомая (старше автора этих строк примерно на тридцать лет) убеждала меня в том, что она безусловно и давно является монахиней. Но на прямой вопрос, какие же именно обеты она удерживает и от кого их приняла, эта знакомая ответила мне, что, дескать, вообще против всяческой дисциплины и формальных ритуалов как сковывающих человеческий дух, как и вообще вся теософия против запретов и «догм». Автор вовсе не так наивен, чтобы считать, что теософ может принять буддийские монашеские обеты, коль скоро теософия сама в себе является чем-то вроде религии. Но у меня имелась надежда на то, что в теософии есть собственные монашеские установления, собственный дисциплинарный Устав, своя теософская Виная. Её, оказывается, нет. На нет и суда нет. Но нужно ли при её отсутствии называть себя монахиней? Ребёнок может бегать с пластмассовым автоматом и считать себя солдатом, офицером и хоть генералом, но взрослому человеку будет неприлично надевать армейскую форму, если он действительно не военный. Также и в ранней юности мы, сбитые с толку говорливой массой учителей и псевдоучителей, можем заигрывать с идеей того, что являемся самопосвящённым монахом, тайным монахом, неконвенциональным аскетом (в стиле махасиддх Средневековья) и так далее. Но когда-нибудь эти игры ума должны прекратиться, ведь если мы действительно хотим быть монахом, мы должны подчиниться монашеской дисциплине и полностью перестроить свою жизнь. Достойнейшие тибетские учителя слагают с себя монашеские обеты, так как относятся к ним с той долей серьёзности, которая и причитается им, и не хотят даже малейших нарушений, а мы продолжаем порой вслух заигрывать с мыслью о том, «что будет, если я стану монахом», с мыслью, которой, по сути, не надо делиться ни с кем, кроме учителя, будто для нас это игрушка. Мы продолжаем забавляться игрушками, хоть у многих уже выросли бороды.

Во-вторых, половое влечение — это одна из сил организма. Стремясь к избавлению от связанного с ним омрачения вожделения или, может быть, целого ряда омрачений, не понимаем ли мы её слишком просто и не стремимся ли к избавлению от самой этой силы? Силы организма лучше держать под контролем, чем искоренять полностью. А если мы непременно хотим искоренить что-то, для очень упорного человека нет ничего невозможного, но тогда уж, по причине стремления к благочестию, можно заодно лишить себя зрения (ведь глаза смотрят на грешные вещи), слуха (ведь уши слышат развратные песни) и пр. Что ж, это — тоже способ, но этот способ слишком похож на капитуляцию, на превращение сложного автомобиля в гужевую повозку, системного блока компьютера — в табуретку, и микроскопа — в молоток, даром что все три могут служить и в новом качестве.

Или же человек прибегает к буддийским практикам, через учителя или самостоятельно, чтобы избавиться от «омрачения уныния». Но уверен ли он, что уныние непременно является омрачением? Уныние очень часто сигнализирует то, что мы что-то сделали неправильно, является чем-то вроде неосознанных угрызений совести. А если мы совершили что-то плохое, самое лучше — понять, что именно мы сделали плохо, а не читать мантру. Впрочем, кому-то для такого осмысления поможет именно мантра. И если она в этом поможет — прекрасно. Но предположительно мантра не поможет нам осмыслить то дурное, что мы совершили, если мы твердим её как некое заклинание первобытного человека.

Или мы хотим непременно воспитать в себе терпение как противоположность раздражительности и с этой целью делаем аналитическую медитацию, последовательно вспоминаем в уме изъяны нетерпимости. Похвальное дело, но правда в том, что повседневная жизнь предоставляет нам такое богатое поле для воспитания этого качества (и сто, и две тысячи лет назад тоже так было), что становится непонятно, зачем выдумывать дополнительную практику. Или же мы хотим не «простого и вульгарного» терпения, а настоящего «буддийского» терпения, того, которое увенчает голову подлинного бодхисаттвы? Тоже высокое желание, нельзя оспорить. Но то, что хорошо для благонравия, может быть убийственно для жизненности. Вся Европа на наших глазах захотела упражняться в этой бодхисаттвической терпимости — и теперь мужественно марширует к концу своей цивилизации.

Самый корень всех этих проблем заключается, кажется, в том, что мы совершенно не можем избавиться от омрачений до тех пор, пока не победили в себе склонность создавать новую дурную карму. Поступки оказываются сильнее мыслей, так как поступки и есть концентрированные мысли. Разнообразными хитроумными приспособлениями мы стремимся не допустить в ум мошек «аффектов», но пропускаем слона дурных поступков, а на спине этого слона как раз и едут все эти мошки и целый легион других насекомых. Мы стремимся обрабатывать «извращённые формы» нашего ума наждачной бумагой медитации, когда на первом этапе всё, что нам нужно, — это рубанок примитивных и эффективных поведенческих запретов не совершать того, чего нельзя совершать, каким бы «неконвенциональным мышлением» это ни оправдывалось.

Впрочем, как каждый человек воспитывает свой ум — это во многом его личное дело. Назидательность тошнотворна, и нет правил без исключений. Это касается, конечно, и правила о том, что более сложные практики не должны использоваться перед полным освоением более простых. В борьбе за освобождение в ход идут все средства, просто не стоит забывать, что на каждом из этапов есть наиболее эффективное.

Говоря о средствах, хочу сказать ещё одно. Если мы чувствуем, что наша склонность к дурным поступкам в значительной мере прекратилась, нам стоит поискать для себя одну (самое большее две или три) практику, которая может нами легко использоваться в повседневности. Это то, что называется базовой практикой. Великая сила базовой практики в том, что она всегда под рукой. До известной степени правда то, что чем проще базовая практика, тем лучше. У одного достойного и выдающегося учителя такой практикой, к примеру, является тонглен, но не простой тонглен, а тот, который применяется к к-а-ж-д-о-м-у вдоху и к-а-ж-д-о-м-у выдоху. У другого уже умершего учителя этой базовой практикой была мантра Ченрези, и читая только её, он достиг огромных высот. У третьего учителя, также умершего, этой базовой практикой была внимательность к каждому прикосновению в повседневности (к ручке двери, чашки и так далее), следуя только ей, он, как говорят, достиг архатства. Базовой практикой может быть, в конце концов, просто внимательность к дыханию или к подъёму и опусканию диафрагмы. Если мы делаем базовую практикую достаточно регулярно и без большого усилия, она и есть то обязательное условие, та неподвижность сосуда, при которой все омрачения нашего ума постепенно опускаются на дно, и ум становится чистым. Если же мы увлекаемся большим количеством разных изощрённых практик и каждую бросаем на полпути, возможно, мы достигнем гораздо меньше того, что нам обещает наше распалённое воображение и наше самолюбие.