Сын Дьявола

               
                I

Дорога, от Лиллибона до берега Ла-Манша построенная когда-то  римлянами,  разряжая встречающийся на пути буковый лес и петляя меж холмов, резко заканчивалась  у самого обрыва. Впереди,  внизу проблёскивая поверхностью воды, расстилалось море. Мягкий морской бриз освежал,  парящие  над ним в жарком мареве, скалы. Их белые алебастровые склоны, отражая солнце, слепили глаза. Песчаные и галечные пляжи неторопливо сползали к самой  воде.


С запада скалы отвесно уходили вниз, а со стороны востока  склон холма полого спускался в долину расположенную  между трех разновеликих холмов. Четвёртая сторона долины граничила с заливом. Вот в ней и приютился  небольшой  городок. Точнее  сказать раньше это была простая рыбацкая деревушка, каких на побережье достаточно много, но со временем, уже через шесть столетий, здесь у залива и по холмам раскинулся вполне себе приличный по Европейским меркам городок Этрета.


Но сколько бы лет не прошло в этих краях и по сей день помнят события, происходившие много веков назад в незапамятные времена освоения Северной Франции пришельцами с Севера.

*

Солнце стояло в зените. Луговое пространство, отделённое  от  дороги   живой изгородью из  жёлтой примулы  вперемежку с  фиолетовыми брассиями,  словно  было покрыто  лоскутным покрывалом, сшитым   из  розовых цветов армерии и  зеленых листьев   с белыми цветками молочая. На небольших  пригорках  яркими пятнами  выделялись  колонии калужницы.  Почти у самого края обрыва, отделяя его от  луговой части застыли как стражи, похожие на частокол из  пик, снегоголовики.


На дороге показался одинокий путник. Опираясь на  узловатую палку из лещины, - дерева некогда росшего в далёкой стране Италия на горе Гаргано, рядом с  пещерным храмом святого Михаила Архангела, местом паломничества многих христиан. Он, не замечая парящего солнца и пыли неторопливо брёл в сторону моря.  Вот уже третий день странствующий пилигрим шел по Нормандии, через город Кан  на север до побережья Ла-Манша. Но видно силы его были на исходе, отчего он остановился и огляделся, стараясь найти место, где можно укрыться от прямых солнечных лучей. Такого места он не нашёл, кругом расстилалось открытое пространство поросшее буйной зеленью цветущих трав и кустарника. Шла пора цветения и пыльца, обдуваемая с цветков морским ветерком, разносилась на большие расстояния. В цветочной пыльце деловито сновали пчёлы. Недалеко от дороги в обводе  цветов примулы, лежал большой серый валун.


Пилигрим устало опустился на этот  придорожный камень. Закрыв от  солнечных лучей лицо капюшоном, своего видавшего виды плаща, убрав посох за спину, он по привычке положил руки на колени ладоням вверх и больше ничем не отвлекаем, окунулся в сон.

С того места, где он устроился, слышался  отдалённый шум прибоя, долетавший снизу, от морского берега. Спать и сидя, и стоя ему, приходилось не однажды, и привычка засыпать мгновенно выработалась за многие годы скитания.


Сколько времени прошло с того момента как он присел на камень, путник не знал,  но  его разбудил сдавленный смех и ощущение чего-то твердого в руке.

*

В сторону сидящего на камне путника, ведя козу за сплетенную из ивовой коры веревку, шла женщина еще не старая, но за ней специально поднимая пыль ногами,  семенили две девочки погодки. Им было лет по шесть-семь, вполне осмысленный возраст, чтобы понимать, что идя, они впереди матери и при этом, поднимая пыль, заработали бы на «полную кошёлку».

Мать первая увидела сидящую на камне фигуру и  остановилась. Девочки ничего не замечая, смеясь, и толкаясь, чуть не налетели на неё.
«Чё, мам, встала?», спросила одна из них.
«Вон!»- только и сказала мать, указав на пилигрима. Она уже и сама поняла по его одеянию, что это странствующий  путник. Не просто бродяжка, а тот по какой-то надобности ходит по святым местам.
«Сидит кто-то», толи спросила, то ли утвердительно заметила другая девочка, «ну и сидит себе, чё такого?».
«Ничего!»,-  ответила мать  и принялась рыться в мешке, который висел у неё на плече. Она вытащила оставшуюся сердцевину хлеба, краюшки обглодали девчонки, и завернутый в тряпицу кусок козьего сыра.
«Иди, отдай»,- толкнула она в спину более шуструю из дочерей, вложив в её руку подношение.


Девочка не сразу поняла, что от неё требуется  но, обернувшись к матери, увидела, как та  утвердительно кивнула ей: «Иди, иди». Девочки побежали вместе, но приблизившись к страннику, сначала перешли на шаг, а затем и вовсе остановились. Сидящий на камне пилигрим, не реагировал на их приближение, оставаясь неподвижным, отчего у них закралась, логичная для их жизненного опыта,  мысль «Может он умер?».


Смерть в их краях дело обыденное  кто умирал от ран и болезней, кто от голода или пьянства, а кто и от непосильного подённого труда. Смерть девочек не напугала, а только озадачила «кому теперь сыр отдать».


Сидящий на камне человек  дернул во сне ногой, девочки от неожиданности отпрянули и непроизвольно  отбежали в сторону, затем та, что получила от матери сыр и хлеб,  не видя ни какой  для себя опасности, тихо подошла к спящему человеку и вложила подношение в открытую ладонь.


Вынырнув из забытья, странник не сразу поднял голову, так уж приучила жизнь, не раскрывать  до поры до времени  своего состояния, не настораживать возможных недругов. Не производя движений, он исподлобья осмотрелся, и уж затем поднял голову. Перед ним стояли, держась друг за друга и хихикая две маленькие девочки. Посмотрев по сторонам, он увидел и  их мать.


Лишь после этого странник обратил внимание на то, что оказалось у него в руке. Поняв, что его одарили едой, он легко поднялся со своего места и, обратившись в сторону женщины, поклонился. Из-под капюшона блеснули молодостью стального цвета с голубизной глаза. Она в свою очередь кивнула ему в ответ головой, прижав руку  к груди. Цвета  его глаз женщина  не разглядела, но подумала:
«Молодой какой. Ведь у него, наверное, тоже есть где-то близкие люди и они беспокоятся о нём.  А может он всех в жизни потерял и теперь ищет, то что, никогда найти не сможет».


Девочки, выполнив свою миссию, убежали к матери, а странник вновь сел на камень и прижал к губам кусочек козьего сыра. Давно в его пище не встречался сыр, сделанный на его родине. И пока он, ударившись в воспоминания, отвлекся, женщина, ведущая на верёвке козу,  в  сопровождении девочек проследовала мимо. От  основной дороги, вниз, шла извилистая тропа по ней они, и направились в долину, к рыбацкому берегу.


В прочем и ему надо было продолжить свой путь. Выйдя к побережью, он намеревался  дня  за два достичь Руана. Его путь не заканчивался в том городе, но ему очень нужно было туда попасть, ведь от этого зависело  много в его полной лишений  жизни.

У каждого пути есть начало и конец. Начало непременно связанно с  нашими  мечтами или поступками, а вот окончание этого пути по большому счету  от нас напрямую не зависит. И этому способствует не только внутреннее наше убеждение в правильности выбора, но и то, что предшествовало этому выбору, порою задолго до нашего рождения.

*

Начало этой истории нужно искать в еще далёком  911 году,  когда во времена французского короля Карла III Простоватого. Северная Нейстрия,  территория,  находящаяся в устье Сены, между    реками Эпт, Брель, Авр,, Эр, див и морем была по мирному Сен-Клер-сюр-Эптскому договору   передана во владение  конунгу  Харальду Прекрасноволосому Роллону (Рольфу), сыну Рогнвальда Датского, изгнанному из Норвегии и принявшему впоследствии, как условие женитьбы на дочери Карла,  христианство. При крещении Рольф (Хороль) получил имя Роберт.


В старинных  норвежских хрониках Рольфа прозывали Пешеход, по той причине, что его огромный рост и вес не держала ни одна лошадь, отчего он в бой  всегда шел пешим, а в прочее время передвигался в повозке.  Получив титул графа (в дальнейшем его потомки стали носить титулы герцогов)  он устроил столицу будущего герцогства  Нормандия в древнем городе Руан, где и поныне в  Соборе находится его усыпальница. В том городе, в котором в  1431 году  сожгли «Орлеанскую Деву» - Жанну д’Арк. И сегодня на месте её аутодафе находится церковь, посвященная ей же, после того, как церковь признала свой опрометчивый поступок.


Находилось герцогство  на берегу Ла-Манша и граничило с другими фракийскими провинциями Бретанью, Мэном, Орлеане, Иль-де-Франсом, Пикардией, называемыми обобщённо Франция. А в  одном из городов Нормандии Шартре в местном  Соборе хранится величайшая реликвия христианского мира — Покров Святой Девы Марии. Древние хроники говорят, что  благодаря именно этой святыне город был спасён от захвата викингами.


Однако по-настоящему прославили его художники Коро, Боден, Делакруа, Мане. Композитор Жак Оффенбах построил здесь виллу Орфей, писатели Дюма, Гюго, Карр и Мопассан подолгу жили в Нормандии.  Здесь писал свои картины  Эжен  Будлер, Клод Моне, искали вдохновение Флобер, Корнель, Пруст.

*

День склонился к закату и по поверхности моря, от нависших скал, побежали тени. Сквозь алебастровые арки, созданные самой  природой, причудливыми фонарями  пробивалось утомлённое дневной прогулкой солнце. Еще немного времени и на побережье опустится ночь.


Пилигрим поторопился, надо было найти место для ночлега в самой деревне, ведь там как он помнит, есть, старя церквушка, в ней можно будет и остановиться, чтобы с первыми лучами солнца двинуться дальше. Его путь лежал,  на юго-восток от побережья параллельно несущей по Нормандии свои воды реки Сены и как уже было сказано в город Руан, который при основании его римлянами носил имя Ротомакис. В тот город, где тридцать три года назад родился он, названный в миру, Роберт.

                II

Согласно очередности наследования от отца к старшему сыну, четвертым герцогом Нормандским стал Ричард II по прозвищу «Добрый», сын Ричарда I Бестрашного. Он  уже много лет был женат, но детей у него всё не было. Его второй женой стала Эстрид, дочь Свена I  Вилобородого, короля Дании, выбранная  Ричардом по любви, а не по  соглашению. Так он сошелся с первой женой Юдифь Бретонской, для замирения с соседним герцогством, которая вскоре после рождения сына, умерла. Сын  «Доброго», будущий герцог Нормандский   Ричард III,  по закону являлся главным претендентом на наследовании власти  в герцогстве, но своим отцом был не любим, и более того, содержался вдали от него в герцогстве Бретонском у своего деда.

Нежно любя свою Эстрид,  54 –х  летний герцог, страстно  желал иметь от неё наследника. И очень переживал, что, этого не случалось. Они вместе обращались к знахарке, но та не увидела ничего того, что бы могло помешать появлению ребёнка. Она даже предлагала герцогу и его супруге пить всевозможные настойки, для того что бы вообще произошло зачатие. И они покорно выполняли, то, что предлагала знахарка. В дополнении ко всему,  Эстрид часто ходила в церковь, и стоя там, на коленях ночи напролёт, молила  о даровании ей материнства.


 Сколько было пролито несчастной женщиной, слёз, сколько было произнесено молитв  самим герцогом к Богу, не упомнить. Ничего не помогало.  И  вот однажды уже потеряв всякую надежду на зачатие ребенка от мужа, герцогиня в отчаянии спустилась ночью к кладбищу и долго стоя на коленях перед могилой неизвестного усопшего, которого все почему-то называли «Темный рыцарь» и  на которой были нарисованы какие-то непонятные её символы и знаки, со слезами причитала. Она просила  обращаясь то ли к   Тёмному рыцарю, то ли вообще призывала  пустоту, в которой, как ей казалось, кто-нибудь да смог бы её услышать. Ведь днём Бог  её не слышит, может хоть  ночью,  когда все другие просящие спят,  Он обратит на неё своё  внимание и  снизойдет до её просьб и  молитв. Она долгое время просто взывала в никуда, а затем произнесла фразу, которая и перевернула всю её жизнь. Она предложила за дарованное ей дитя  и себя, а если будет и своё потомство. И её услышали.


В то время как герцогиня, стоя на коленях,   изливала  слёзные мольбы,  со стороны темнеющей вдалеке каменной  ограды кладбища, появилась неясное очерченная в ночном мареве, фигура. Женщина плакала, а фигура не издав ни единого звука, приближалась к ней. По облику и повадкам в фигуре читалась  мужская стать. На нём был темный  плащ  капюшоном, ниспадающий до щиколоток, из-под которого выглядывали черные, хорошей выделки сапоги с длинными острыми носками, на высоком каблуке.


Женщина, ничего не замечая вокруг, продолжала стенать, до той поры пока приблизившаяся из темноты  фигура  не застыла прямо у неё за спиной. Почувствовав чьё - присутствие, Эстрид  не утирая глаз, обернулась. Увидев за спиной незнакомца,  вздрогнула: одна ночью на кладбище, а тут неизвестный, скрывающий своё лицо. Отпрянув, но продолжая сидеть, женщина прижалась спиной к, стоящему на могиле Темного рыцаря, камню.


«Кто вы?» в испуге произнесла она немеющими от страха губами, «что вам от меня надо?»

«Ничего!»,- было ей ответом, «это не мне надо, а тебе, дочь моя».
По этому обращению и по тому плащу, который был на незнакомце, женщина подумала, что это один из монахов, обретающих в обители, что находилась вблизи горы….
«Отче», произнесла она в отчаяние, «я день и ночь молюсь, чтобы Бог даровал мне сына или на крайний случай дочь»,- в её голосе прозвучала  надежда, « но, сколько бы я не просила, он как будто не слышит меня»,-в сердцах закончила она.
«И не услышит,  ибо к Богу обращаются  с просьбами, а не  с пожеланиями, ты же как мне видится, желаешь иметь детей»,-  мужчина, произнося это, ни разу не пошевелился.


«Но ты не просто пожелала иметь ребёнка, а  и предложила взамен….»,- незнакомец обернулся вполоборота, и его лицо осветило лунным светом.
Женщина еще сильнее вжалась спиной в холодный намогильный  камень. Она поняла, что перед ней Князь демонов Асмодей. Сердце перестало биться, дыхание остановилось.

«Ты согласна?» услышала она через пелену, покрывшую её сознание.
«На что?» переспросила герцогиня.
Дьявол, а это был он в образе мужчины, откинул движением головы капюшон плаща и, приблизив к ней свои стального цвета глаза, жестко  повторил: «Ты согласна родить чадо мужского пола и чтобы оно принадлежало мне, как в настоящем, так и будущем?»

Затем выпрямившись, продолжил «Ты согласна стать тем сосудом, в котором выносишь и из которого  произведешь на свет младенца способного соединить род людской и иной?».

О каком ином  роде  он упоминает,  распространяться не стал, а скрестив руки на груди, застыл в ожидании ответа, совсем уже находившейся в бессознательном состоянии женщины.


Что в ней было сильнее страха, так это выношенное и вымученное желание иметь сына, и, теряя последнюю искру разума,  она согласно кивнула головой: «Да!». Затем  окончательно провалилась в темноту. После этого она не помнила, что и как с ней происходило, только чувствовала, что  прижатое к могильной земле тело, отдавалось болью безысходности от жестких и равномерных толчков внизу живота. Боль от этих толчков расходилась по всему телу, но притупленное сознание приглушило и эти болевые ощущения.


Очнулась она от того, что капли  мелкого, моросящего дождика окропили её лицо. С трудом приподнявшись, герцогиня, не обращая  внимание, на заалевшую над холмом серповидную зарю,  и запахнув на себе разодранные одежды, понесла она  своё истерзанное тело в сторону замка. Уже подходя к потайной калитке, через которую она и вышла к кладбищу, она оперлась рукой о стену, чтобы не упасть и перевести дух, как по ушам ударил резкий звук петушиного крика в стенах замка. Эстрид  вроде и  не могла слышать этот крик, приглушаемый каменной стеной, но он по какой-то причине раздавался прямо у неё в голове.

«Светает!»- с трудом переводя дух, подумала она, «надо торопиться».

Через некоторое время герцогиня известными ей переулками и коридорами добралась до своей спальни. Там открыв дверь, она навзничь упала на пол, и забылась в беспамятстве.


Очнувшись, женщина приказала, чтобы ей приготовили ванную, чем вызвала замешательство челяди, ведь омовение в замке происходило раз в месяц и, как правило, приходилось на субботний день. Нынче же был четверг. Но приказ есть приказ, и в скором времени герцогиня, разоблачившись в одиночестве - отослала в обязательном порядке присутствующую при подобных процедурах служанок, переступила край, наполненной теплой водой ванны, заметив при этом, что внутренняя часть ног у низа живота покрыта запекшейся кровью. Долго она лежала, погрузившись по самую шею в воде стараясь не прикасаться к лону руками. Эти прикосновения вызывали у неё чувство панического страха и некоторой брезгливости.

               
Прошла неделя и вновь наступила очередная среда, герцогиня с утра чувствовала подъем сил и в то же время некую тревогу необъяснимого свойства. В голове и груди стучала неопределенная мысль или чувство, но при приближении вечера оно  четко обозначилось в своей определенности  «Приходи!»  тревожным набатом отдавалось в её теле. И как она не сопротивлялась,  вынуждена была подчиниться и в указанное предыдущей встрече времени, она уже снова была на кладбище. И снова уже, но, пожалуй, без каких либо разговоров, она была опрокинута на спину и вновь ощущала тяжелые толчки внизу живота. Затем очнувшись снова неуверенной походкой пробиралась в замок.


Слуги стали перешептываться, что-то, мол, герцогиня прямо-таки повадилась плескаться каждую неделю. Такого себе даже королева, наверное, позволить не могла. Но вслух ничего не говорили, а исправно наливали полную ванную теплой воды.


И еще два раза пришлось женщине испытать в себе присутствие не желаемого ею, но вынужденного обстоятельствами элемента. Правда третий и четвертый раз она предварительно раздевалась сама, чтобы не плестись назад в разодранной одежде и не придумывать какое-либо оправдание на молчаливые вопросы челяди по поводу  неисправности её одежды. И уже в четвёртую встречу, она вдруг поймала себя на мысли, что ей не особо и неприятно  соитие с Ведзевулом. Она даже испытала некое подобие удовлетворения от его болезненных извержений. И чтобы не углубляться в сравнения ощущений от близости с герцогом и Дьяволом она отогнала эту мысль, запретив себе и «близко» её подпускать к себе.


«Что произошло, то произошло, главное во всем этом грехе это то, что у меня будет сын», подумала она и ни тени сомнения не было в её мыслях. Больше на кладбище она не ходила, да в прочем никто её туда и не «приглашал».


И верно уже через месяц она почувствовала тяжесть внутри себя. И по мере роста плода эта тяжесть усугублялась холодными пугающими ощущениями.  По рассказам других женщин имевших детей .Они вынашивая ребёнка  почти на всем протяжении чувствовали тепло в теле и умиротворяющее движение. В этот раз плод холодным камнем без движения лежал внутри нее, отягощая низ живота, придавливая все внутренние органы.


Повитуха, осматривающая герцогиню недовольно качала головой, но ничего не говорила. А на вопрос матроны, что всё ли в порядке отвечала: «Жив, жив ваша светлость…» и немного помолчав, тихо добавляла, «но почему-то не желает жить».
«Как это не желает?» всполошилась беременная, «отчего это он, вдруг еще не родившись, не приемлет эту жизнь?».

«А кто же его знает матушка»,-   уже смягчившись, проворчала, повитуха, «кто же его знает!»

«Даст бог всё будет хорошо, и вы разродитесь от бремени, и младенец увидит свет», и уже сама в себе «да вот только будет ли этот свет рад этому младенцу».
Стара была повитуха, многое повидала и многое могла рассказать, но предпочитала держать язык за зубами, скор суд герцога, хоть  и носил он имя «Добрый» да и палач по нынешним временам почти без работы.
Она поднималась с прикроватной табуретки и, шаркая ногами, шла к выходу, повторяя: «Всё будет хорошо, все должно быть хорошо».

                III


Через девять месяцев после последней встречи на кладбище с Дьяволом, родила герцогиня мальчика. Мальчик как мальчик, розовый весь в соплях, и струпьях. Вполне себе нормальный ребёнок, мало ли  чего не бывает.


Повитуха, принимавшая его, по обыкновению отрезав пуповину, шлепнула мальца по спине, чтобы тот подал голос. Да вот только тот не закричал, а как-то недовольно закряхтел, реагируя  на её шлепки. Она вновь шлёпнула младенца, мол «непорядок это, не кричать при родах, так может и околоплодные воды в легких остаться, а это грозит болезнями разными», но тут малец, еще не умевший держать голову,  обратил к ней свой взгляд. Повитуха от неожиданности и пробравшегося вовнутрь страха, чуть было не  обмочилась. Такое с ней было впервые. Молча, опустив младенца в корыто с водой, она споро, и не совсем аккуратно ополоснула его, а затем   торопливо завернула в подставленную тряпицу, стараясь не встречаться с ним  взглядом.


А глаза, и впрямь, были особенные, они напоминали льдинки на пруду  в морозное утро. Не голубые, а белёсые, с неким налётом голубизны. А смотрели прямо, и настойчиво заставляя всех, кто с ними встречался опускать или отводить взгляд.


И чем больше рос ребенок, всё осмысленнее и пронзительнее становился его взгляд. Слуги, перешептываясь между собой, старались как можно меньше находиться  комнате, в которой в роскошной зыбке лежал младенец.


Герцог Нормандский владетель всей Нормандии был несказанно рад рождению сына и ничего не замечая, возносил хвала Богу. Чего не скажешь о герцогине. Она не только не крестила лба, и не обращалась к Всевышнему  после  рождения ребенка, но и к сыну  старалась не прикасаться. Была с ним сдержанно - холодна и, ссылаясь на недомогание, взвалила  всю заботу о новорожденном, на придворных служанок. Тем ничего не оставалось, как  бы  они того не желали, а исполнять волю герцогини.


Младенца назвали, в честь перового из герцогов Нормандских, Робертом. Рос он обыкновенно, и  ничего не выдавало в нём его особенность, разве, что в той части дворца, где находился ребёнок, исчезли все кошки. А по причине наличия большого количества крыс кошки в замках водились повсеместно. Исключением не были и спальни самих вельмож.


В виду того, что мать не кормила младенца нашли кормилицу: Деваха в теле, молока и на своего ребенка и на герцоговёнка хватало. Да не тут то было, последний так сиську кормилице измочалил, что той мази прикладывать пришлось. А исполнять сей долг прекратить по собственному желанию, нельзя было, вот она и придумала вместе с соском в рот младенцу и свой палец класть. Хотя десна и беззубые еще, так прижмёт, что не стерпишь и  «на крепостную стену влезешь». Так и кормила вместе с пальцем, до чего  его обсосал, что тот во тьме светиться своей белизной стал. Так и рос дьяволёнок с сиськой и пальцем во рту. Д а кто ж его знает как правильно, это ведь в сравнении происходит, а ему и сравнивать не с чем было. Вот и считал за должное, грязный палец кормилицы обсасывать.


До шести месяцев с пальцем сиську сосал, пока первые резцы не появились, а там уже в рот не то что сиську, а и палец сунуть не всякий бы отважился. К тому времени малец и первые шаги сделал. До этого срока все по коридорам  и комнатам на коленках исползал. Такой неподвижный был, когда в чреве созревал, а тут шустрым оказался, спасу нет. Всё норовил во двор на четвереньках удрать. Стерегли, не ровен час под лошадь попадёт. Это тебе не прачки ребёнок, которого в позапрошлом годе запряженной повозкой переехали, из-за этого не сносить головы, если, что случится. Вот и стерегли пуще своих детей, больше о своей участи беспокоясь.


Подрос Роберт и стал с другими детьми общаться, да все как-то у них не складывалось, если взрослые его сообразно пониманию сторонились, то дети, что они по наивности принимались в его играх участвовать. Да жалели после это весьма часто. А любил сей дьяволёнок на саму. Высокую площадку башни взобраться, встанет на карниз между зубцов каменных раскроет руки и воображает, что летит. Под ним земля плывёт, а над ним облака ветром гонит, так между травой и облаками стоит час другой, а если кто, глядя на него пристраивается  встать рядом, дождётся пока последнего чувства полёта захватят, подкрадётся сзади и норовит с башни столкнуть. Внизу ров с водой, летом тухлой от застоя, так после неё многие мальчишки неделями отмыться не могли. Тем более, что и мыться простому люду приходилось не часто разве, что два раза в жизни.


Но одному пареньку не повезло,  столкнул его Роберт аккурат в самое жаркое время года в июне. Так воды по ту пору во рву мало было. Тот малец, которого в этот раз  герцоговёнок столкнул,  пытаясь не упасть, только себе хуже сделал. Прочие, зная условия, наоборот отталкивались, чтобы на середине рва оказаться, там и вода глубже. А этот на самый край у стены упал, так все внутренности отбил.  А высота немала почитай целых  30 футов будет. Неделю, другу кровью похаркал и  однажды на заре затих.


После этого случая «летать» с Робертом никто  больше не  отваживался, так он другую забаву придумал. И называл он это «игра в прятки». На заднем дворе, где всегда сена  много было разбросанно, чтобы грязь в разные стороны не летела, или от засохшей лишняя пыль не поднималась, он прятал в сене деревянные грабли, а затем устраивал догонялки. Тому, кому доставалась искать остальных, завязывали глаза. Он так с зарытыми глазами и ловил бегающих от него ребятишек,  ориентируясь по голосу. Где были укрыты грабли, знал один лишь Ричард вот  и старался голосом приманить жертву в то место где последнему хорошо, если по лбу граблями попадёт, так иной  раз и  наступал на колья вверх торчащие. С пропоротой ногой далеко не уйдешь, да и вообще много дней ходить не будешь. А дьяволенка смех разбирает. А  Роберт после этого несколько дней в приподнятом настроение, пребывал.


Другому такие шалости с рук бы просто так не сошли, давно  ему битым или смолой вымазанным и  в перьях вывалянным, быть. Да вот только с сыном герцога этого никто сотворить не посмел бы. Чем паршивец и пользовался.
 

И чем старше становился Роберт, тем шутки его становились более изощренными и более опасными для окружающих. Уже и не играли с ним сверстники, старшие ребята его с собой брать не желали, так он что удумал. Тому, кто с ним на кладбище ночью пойдёт, обещал одну серебряную монету. Но было у него одно условие, на кладбище надо было идти голым, оставив одежду у стены. Мол, монета у него под камнем на такой-то и такой-то могиле лежит. Надо в темноте могилу найти прочитать два раза молитву «за упокой» и перевернув камень, монетку достать. Кто отважится пойти в одиночку и нагишом, тому  и монета достанется. Желающих на такие подвиги вообще мало было,  неровен час мертвяки под землю уволокут, признав в голом, своего. Но поначалу находились.


Роберт темноты не боялся. Кладбища, по многим причинам, ему остерегаться не приходилось. Так он тихонько крался за голым смельчаком и когда тот  уже было обнаруживал и могилу,  и камень на ней, начинал бить в пустой  медный горшок, отчего по всему кладбищу, в тягучей тишине, раздавался глухой подземный гул. Будто в аду все жильцы проснулись и теперь раздувают адский огонь, чтобы достойно встретить новых пришельцев.


Смельчак, считавший себя таковым до этого момента, с криками о помощи поворачивался  к тому месту, где оставил одежду, и стремился что есть силы покинуть кладбищенскую территорию. Да вот только не находил  он одежды на том месте, где её оставлял.


Нет, Роберт её не забирал, а просто переносил на другое место, а в неё или змею или лягушку подсадит. Так что дрожащий от страха и холода мальчишка находя одевку, находил и «гостинец» в ней. А кто одежды не находил так тот  голяком и несся к замку, где получал не только порцию насмешек от своих сверстников, а и порцию тумаков от собственных родителей. Утром одежду находили, так, что подозревать  сына герцога в коварстве никто не имел причины. А тому не было  и особой необходимости  расставаться с  монетой. Не нашел, не прочитал молитву, не поднял камень, так кто в этом виноват кроме себя самого.


Много всяких каверз и подвохов исходило от Роберта, но больше всего он поднаторел в драках со сверстниками. Затеет по пустякам ссору, а затем, разъярившись, хватает, что ни поподя в руки, и тем  давай соперника бить. Тому бы и ответить, да глаза дьяволёнка становились стального цвета, и высекали холодные искры, если кто  неповиновение выказывал. Так многие за благоразумие  считали под его ударами гнуться, чем ответить - себе дороже.


Так случилось и в этот раз. Играли мальчишки в кости, маслами от коленных чашечек барана. Роберт этих игр не чурался, как прочие высокородные отпрыски.  Играли мирно себе  меж собой  сын кухарки, сын прачки,  внук ключника, да виночерпия сын, как в это время  из полуоткрытых ворот  внутреннего двора замка появился Роберт,  он шел по двору, подкидывая  и ловя на ходу,  большое гусиное  яйцо. Ребята, обратив на его действия внимание, отвлеклись от игры, А в это время сын прачки которому пришло время выбивать кучу, размахнувшись, метнул масол в середину круга. И попал!


Попал в самую кучу, что означало абсолютный выигрыш, да вот только его масол, скользнув по гладким  выпуклостям кучи, отрекашетил и  прямёхонько устремился  в сторону, ничего не подозревающего, герцоговёнка. В следующий миг отскочившая кость попадает ему в  полураскрытые пальцы той руки, которая в этот  момент должна  была поймать яйцо. Роберт руку отдёргивает, яйцо падает и разбивается.


Ну  и делов -то, посмеялись да забыли, да не тут - то было. С кем другим, пожалуй, так и случилось бы, а вот  сын герцога это совсем другое дело. Да к тому, же он это яйцо на свечку, что упёр  у пришлого монаха, выменял. А теперь ни свечки, ни яйца. Рассвирепев, мальчишка бросился на сына  прачки, и попутно схватив деревянный заступ, стал охаживать им своего компаньона по играм. Бил он остервенело и куда попало, невзирая на то, что его соперник корчился и вопил от боли. Бил и чувствовал, что входит в раж, отчего уже не факт наказания исходящего от него стал важен, а сам процесс. Его возбуждало само,  истязание сверстника. Бил до тех пор, пока на его голову не легла чья-то тяжёлая рука.


«Да как ты…»,- мгновенно обернувшись,  начал, было, он. Но обернувшись, не увидел чужого лица. Он вообще не увидел лица, а уткнулся в чьи-то штопанные перештопанные штаны. Поднимая голову,  не сразу увидел и  глаза стоящего перед ним человека, а лишь тогда когда его собственная голова достигла предела отклонения. Так с задранной головой  он выглядел несколько комично, что мальчишки, находившиеся рядом с местом происшествия, потаённо  и ехидно заулыбались. Явно этого делать было нельзя, не ровен  час этот бастард и на них набросится.


Поняв, что перед ним слуга, Роберт сделал попытку увернуться из придавившей его ладони и со злостью пнул, стоящего перед ним старика. Но последний, не только не ослабил хватку, но и обхватив своими узловатыми пальцами голову мальчонки заставил того встать на цыпочки. Тут даже сын прачки, которого несколько минут назад избивал Роберт, улыбнулся сквозь боль, кривой улыбкой. Для сына герцога  такое положение было бы   явным проявлением неуважения, а для нашего Роберта это было просто унизительно. Он отчаянно принялся извиваться под дланью старого солдата, пуская носом пузыри перемешивающиеся  с ругательствами, посыпавшимися с языка.


«Ах ты, свинья, падаль, гиена вонючая, баран  безмозглый! Ты кого хватаешь  дрянь  канавная, дерьмо из под коровы»,- из его глаз брызнули слёзы  оскорблённого чувства достоинства.  И он в отчаянии, и теряя от злости сознание, во весь голос закричал: «Я прикажу тебя повесить, закопать живьём,  сжечь на огне и утопить…», больше он ничего придумать не мог. Вся высоковельможная шелуха разом спала с него, и перед всеми остался стоять семилетний мальчик, плачущий навзрыд и желающий  от испытанного унижения лишь одного, провалиться сквозь землю.


Бывший солдат, огромного роста старик,  не имевший своей семьи и за прошлые  заслуги дарованный  закутком при конюшне, осторожно поставил плачущего мальчика на землю, и  спокойно бросив «Не балуй!», сутулясь, пошёл за угол замка, туда, где находились конюшни.


Роберт  после того как его опустили чуть не сел на землю, но справившись с немотой в ногах поплелся в приоткрытую калитку,  справа от главного входа в замок.


Сколько он после этого случая не передумал, сколько всяких мысленных казней не устраивал  бродяге, всё равно при виде его высоченной фигуры пересекающей большой  двор старался не только не  показываться старому солдату на глаза, но и потихоньку уходил.


Так длилось до той поры пока однажды мальчики, которые бегали без разрешения взрослых на реку, не оказались на ней в грозу. Гроза началась внезапно, как это бывает в этих местах, и не успели они направить свой плот, на котором изображали морских разбойников к берегу, как на них  сверху обрушились потоки воды. Вода кругом вспенилась, и плохо скрепленные бревна, кучей понесло вниз по Сене. Ничего не видя вокруг и не думая о том, что произойдёт дальше, в суматохе ребята решили выбираться  вплавь, что оказалось не очень хорошей затеей, так как прыгавшие с плота мальчишки нарушили баланс, и утлое самодельное суденышко просто-напросто перевернулось.


Замешкавшийся герцоговёнок, будучи самым младшим из ребят  не успел спрыгнуть с плотика, и был им прихлопнут, как мышь в мышеловке. Удар пришелся не по голове, там бы сразу и  конец, а по левому плечу. Но и этого было достаточно, чтобы восьмилетний мальчонка потерял не только ориентацию в  пространстве, но и сознание. И неизвестно, как бы всё повернулось дальше, может,  и истории про Сына Дьявола не было бы. Но и на плохишей,  иной раз  снисходит чудо.


Чудо в лице старого конюха оказалось для Роберта спасительным фактом. Находясь за какой-то надобностью на реке, старик еще раньше увидел, что по реке вдоль  берега к излучине сплывает плот, увидел он на нём и мальчишек, узнал и сына  своего герцога. Да  какое ему дело до герцоговёнка, да и вообще до ребячьих забав. Сам он давно забыл своё детство, детей не имел, и отсюда особого интереса к мальчишкам не испытывал. Разве, что они ему иной раз досаждали, дак это и случалось не часто. Многие его побаивались не только за его рост и силу, но и за стремительность с которой он мог ловко поймать любого малолетнего наглеца, рискнувшего  помешать ему в его повседневных делах.


Но старый воин сразу оценил обстановку  и понял к чему приведет такое безрассудство, находиться на плоту вовремя грозы. А уж когда плот перевернулся, он понял, что без его участия мальчишки не обойдутся. Он не собирался спасать сына герцога,  об этом просто не думал, а без раздумий поспешил на помощь. И размашисто ступая в воду, выхватывал  из бурной реки то одного, то  другого пацана, уже порядком, наглотавшегося  воды, и с развороту выбрасывал детские тельца на берег. Сделать это ему было все равно, что перебросить через ворота крепости пятифунтовый  мешок, чем и ной раз,  забавлялись служилые во время несения нудной  сторожевой службы.


Вытолкав последнего парнишку, солдат огляделся и, не видя больше никого, уже было собирался сам  выйти на берег, ведь бурные потоки  уже доходили ему по самую грудь, как с берега закричали. И он сквозь вой ветра услышал, что в воде остался еще один мальчик и  это сын герцога.


Ничего не оставалось, как вновь обернуться в сторону уносимого  течением плота.  За стеной воды ниспадающей с неба, уже  трудно  что-то разглядеть. Не  видно было плота, да и на нём как он не  всматривался, не мог разглядеть никого. Гнаться за уплывающими брёвнами  вплавь бессмысленно, да и не безопасно. И он, уже успокоив себя словами, что на «Всё воля Божья», собирался  было распроститься с рекой, как мимо него в бурунах пенистой воды проплыл какой-то куль. Сработал рефлекс, машинально обернувшись за удаляющимся мешком, старик  ухватил его и, не оборачиваясь, двинулся к берегу, волоча его за собой по воде, не ровен час  и сам как куль сплывешь по бурной реке в море.


Принятым им кулём оказался сын герцога, который  в бессознательном состоянии сплывал  по бурному течению Сене  аккурат, в  сторону моря. Описываемые мною  события происходили почти мгновенно,  это лишь  попытки описать их длятся так долго.


Закинув бездыханное тело Роберта себе на плёчо солдат, в окружении тревожно перешептывающихся пацанов, двинулся в ту сторону, где оставалась его повозка. На ней он и собирался добраться до замка.


Болтающийся вниз головой на плече старика малец, пустил сначала пузыри, а за ними  сошла и вода, которая попала вовнутрь. И он подал признаки жизни.
Старик утвердительно хмыкнул: «отудобел» и   довольно аккуратно опустил мальчонку на край повозки. Почувствовав под собой твердую опору, Роберт застонал, но увидев  сквозь полуоткрытые глаза, что лежит на повозке, среди каких-то горшков  попытался   встать. Это ему не удалось, даже двинуться или разозлиться и на это у него не было сил. Да и на кого злиться? На старого конюха, который как получается спас его, А ведь мог и не спасать, кто его знает, что у человека в голове.
«Ладно, чё там, лежи не трепыхайся»,- старик прижал своей огромной ладонью мальчика к подстилке.
«Я  сам…», - с усилием выдавил из себя Роберт.
«Сам ты только в штаны сейчас наделать можешь, все остальное без чужой помощи не получится»,- ухмыльнулся старик.


Роберт не стал возражать, да и в голове все смешалось, а откуда-то из самой середины от пупка, поднялась противная волна. И он, не сдерживая себя, выблевал на дорогу все, что у него осталось не только от встречи с мутной  водой Сены, но и то, что он съел сегодня утром и что  еще не успел переварить его желудок. Стало немного легче, и  убаюканный мерным движением повозки,  мальчик задремал.
«Вот и ладно», улыбнулся старый солдат, «куда лучше спать, чем бузить».

                IV

И если до того памятного дня грозы Роберт избегал старого солдата и старался не попадаться тому на глаза, то теперь его против казалось его собственной  воли влекло к конюху. Он незаметно прокрадывался к тому месту, где в этот момент находился старик и подолгу наблюдал за его действиями.


Прошло несколько недель этаких безмолвных и тайных подглядок, и вот однажды когда старый солдат, сидя на куче брюквы дратвой пытался пришить друг к другу куски порвавшегося кожаного ремешка, Роберт, вновь подкравшись, наблюдал за тем, что делает конюх. В какой-то момент он отвлёкся и выпустил из поля зрения сидящего на брюкве старика. А когда вновь посмотрел в его сторону, то не увидел его на прежнем месте. Он вообще не увидел его в радиусе своего взгляда. Пытаясь увеличить обзор, он выглянул из своего укрытия настолько насколько мог удержаться, что бы просто не вывалиться и в этот самый момент почувствовал, как  кто-то больно  ткнул его палкой в бок. От неожиданности мальчик плашмя упал в грязь, покрывающую всю поверхность заднего двора.


Палка не палка, а ткнул его под ребро пальцем каким-то образом, оказавшийся позади него, старик. Ричард резво вскочил и вместо того чтобы  по обыкновению разозлиться поклонился конюху: «Сэр!»

«Где это ты тут сэра увидел малец», смущенно озираясь, пробурчал солдат. Еще никто за всю его жизнь не называл его  сэром, а тут этот мальчишка, который то  и вообще ни к кому уважительно не относился, тем более сказать слуге «сэр».


Роберт уже оправившийся от неожиданного падения и чтобы как-то вернуть себе вырвавшееся у него по этому случаю «сэр» начал сбивчиво  объяснять своё здесь присутствие.

«Мне сказали, что ты очень давно, еще  с моим дедом ходил на войну? И о тебе даже сложили песню, так храбро ты сражался  под знаменем моего деда»
«Ну почему только деда, я и с твоим отцом, когда он был помоложе, успел повоевать, прежде чем состарился»,- ухмыльнулся солдат.
«Я хочу сказать», - сбивчиво продолжил мальчик, « мне донесли, что ты лучший в этих краях воин, по крайней мере, был им. Я тоже хочу уметь драться, чтобы в случае чего  защитить себя».
«Ну, себя защитить можно и просто убежав»,- съехидничал старик, «а вот защищать других это куда опаснее, тут не только надо уметь быстро бегать, но и хорошо владеть оружием».
«Так ведь я о том и говорю, что хочу научиться владеть оружием», мальчик замолчал, а потом враз выпалил, «ты научишь меня своему умению?»


«Отчего же не научить»,- спокойно бросил , и повернувшись пошел  к куче брюквы на которой оставил свою дратву.
«Научить можно, да вот только научиться без желания и терпения нельзя».  Он  сгреб пятерней всё свое «рукоделье» и обернувшись к идущему ему в след мальчишки внимательно посмотрев тому в лицо спросил: « А готов ли ты терпеть и холод и голод и тяжёлые физические испытания, а главное готов ли беспрекословно выполнять чужие приказы. Без того что бы уметь подчиняться никогда не станешь ни воином ни водителем воев».

 «Да, да, да!»,- закивал головой обрадованный Роберт.

«Что да?» резко зыркнув глазами, проревел старик. Голос его поднялся под самые верхушки башен и оттуда, лавинообразным эхом падая вниз,  ударил мальчика в темя. Он даже  присел от мощи голоса старика. Ему еще ни разу не приходилось слышать подобный звук из уст человека.
«Я спросил тебя, «готов ли ты», а ты мне отвечаешь, «да». Что такое» да»? Готов или не готов, вот о чём я тебя спрашиваю. А ответить ты должен себе, а не мне. Мне твоё «да» ни к одной рубахе не пришить».


Мальчик оторопело взирал на старика, и казалось, тот стал еще выше, и шире, так как распрямил спину и в его взоре заблистали молнии. Став выше и шире он занял всё пространство, которое Роберт уже считал своим от рождения. А тут вон видишь и не всё окружающее его пространство оказалось в его власти, есть власть значимее его законнорожденных привилегий - Власть силы.
Поняв это, мальчик не стал сопротивляться, а пошел за этой так вдруг неожиданно открывшейся ему правдой.

«Да я готов, сэр», сказал он твердо и посмотрел в глаза старому солдату.
«Ну, вот опять, сэр. Не дослужился я до сэров, да и мордой не вышел»,- улыбаясь только одними глазами уже тихо проговорил старик. Хотя ему это обращение и нравилось, но он предпочитал, чтобы к нему обращались по тому  имени, которое он заслуженно носил с самого рождения - Готвил.


«Зови меня Готвил, так меня назвали, когда я первый раз попробовал материнского молока. Матери не помню, а вкус молока до сей поры на губах  чувствую. Именно  память о вкусе материнского  молока делает мужчину воином способным защищать свой дом, и своих близких, это и есть чувство родства».


Мальчик после этих слов понуро опустил голову, ему нечего было сказать на эти слова, ведь  вкуса материнского молока он не изведал, отчего и помнить его он просто не мог.

Не обращая внимание на перемены произошедшие с парнишкой, конюх, подняв валявшийся у стены заступ, протянул его Роберту: «На вот убери грязь по двору». И не дожидаясь реакции мальчика, неспешной походкой ушел в конюшню.


Роберт не сразу понял, что сказал ему старик. И даже не сразу до него дошло, для чего ему всучили заступ и что им необходимо делать. Первым порывом было бросить его, так как он такое действие старика принял за оскорбления. Впрочем, он так и поступил, то есть  разозлившись, с размаху бросил заступ в сторону ушедшего конюха. Но в следующее мгновению, в его мозгу вспыхнуло, и разделило его жизненное время на «до» и «после», одна лишь фраза, громко сказанная стариком : «Готов ли ты?».


«Бросить, не выполнить приказ, стало быть, не готов»,- вертелось в еще не обремененной жизненным опытом голове мальчика. Сердце  сопротивлялось любому давлению на его сущность, а  вот разум предостерёг его от действий, которые могли бы ему повредить или на  крайний случай не принесли бы никакой пользы. А ведь он задался целью стать великим воином.


Так Роберт, впервые послушавшись своего разума, а не чувств, которые отражались ударами крови в висках и толкали его на неповиновении.  Отбросив гипертрофированное себялюбивое чувство, он  направился в сторону брошенного заступа. Он не смотрел по сторонам, чтобы не ровен час, не встретиться,  с чьим-либо насмешливым взглядом. А то, что взгляды  будут насмешливыми, и презрительными он почему-то  не сомневался. Взяв заступ, Роберт остервенело, стал возить им по грязной земле. Убирать у него не получалось, но через некоторое время, поддавшись ритму движения, он  поймал себя на мысли, что данные манипуляции с заступом, хоть и не приносят никакого результата, грязь она как была  кругом, так и осталась, но успокаивали его. Успокоенные чувства уступили место ясному разуму и,  осмелев,  он поднял голову и осмотрелся кругом.


К его вящему удивлению никто не только не смотрел на его действия с презрением и насмешкой, но и вообще никто не наблюдал за ним, так как двор был  пуст. Над замком витало  время  послеобеденного отдыха. А это время святое, вся челядь замка и его обитатели усиленно давили свои уши, прижав их там  кто, где смог. И впервые за много лет своей еще очень короткой жизни, мальчик вдруг почувствовал себя счастливым.

Много ли человеку надо, чтобы его приняли как равного, и или как своего, чтобы кто-то обратил на него внимание и чтобы кому-то он был полезен. Тут и дьявольская сущность бессильна.
               
                V

Роберт сильно изменился после того как стал водиться со старым солдатом, теперь его участие в драках не носили стихийный или безрассудный характер. Он вступал в них лишь по необходимости и лишь для того, чтобы поддержать свой престиж. Будучи не очень высокого роста и могучего телосложения он отличался завидной подвижностью и ловкостью. А благодаря занятиям с Готвилом его движения стали рациональными  и выверенными, отчего точными, и еще более опасными для противостоящих ему.


Уважительнее он стал относиться и к отцу, называя его Сэром. И что  раньше не бывало, иной раз называл его  и отцом. Стареющий герцог, видя благотворное влияния общения мальчика и конюха, поощрял последнее, позволяя им обоим покидать замок на несколько дней, которые они проводили в лесу.
Старик учил мальчика «читать» следы зверей и «нюхать» воздух, чтобы понимать внешнюю энергию окружающего мира.


Роберт даже к матери стал относиться хоть и по-прежнему сдержанно, но не в пример уважительно. Хотя по большому счету её участи в его судьбе для него уже и не было столь важным, если не сказать, не значило ровным счетом ничего. А она, баюкая, уже второго рожденного ею после Роберта ребенка, наблюдала  его занятия со стариком из окон  замка. И тогда лишь её посещали мысли о том, как-то сложится судьба этого мальчика. Называть его своим сыном она и теперь не решалась. А может и не желала. Да и бог ей судья.


Мальчик рос  и мужал и уже он иной раз пытался оспаривать физическое превосходство старика,  пытаясь противостоять ему,  вкладывая всю свою, имеющуюся силу и навыки, полученные в годах упорных тренировок, в поединок со старым солдатом. В надежде, что тот, сдаться на милость победителя. Да куда там, дряхлеющий солдат  по-прежнему был как скала. В его трясущихся от старости руках, меч с затупленным лезвием всё еще представлял существенную угрозу. А его умение быстро реагировать на всякие уловки и неожиданные выпады Роберта поражали последнего. А после того как однажды старик выйдя из себя из-за пакостных нападок мальца, выросшим уже в отрока,  отдубасил его этим самым мечом действуя им как дубиной, мальчик благоразумно посчитал, что не стоит пытаться задирать учителя.  После этакого урока у Роберта  болели ребра и долго не сходили синяки по всему телу. Но урок он выучил и состоял он в том, чтобы никогда не пытаться быть равным учителю. По крайней мере, в том ремесле, которому последний посвятил всю свою жизнь.


Поняв это, Роберт, к своему собственному удивлению, не искал способа доказать, что он не так уж и  плох, как кажется, по крайней  мере в отношении старика. Чего не скажешь по отношению к другим, тут он давал волю не только своему гневу, но и  своей страсти.

Но делал он это так, и тогда, чтобы старый солдат не прознал, ибо старик  считал, что тот, кто не умеет владеть собственными эмоциями не способен вести за собой других людей. А тот кто,  даже имея навыки боя не способен совладать с теми же эмоциями, не способен и победить в бою. В пресловутую буйность древних воинов старик не верил, так как и сам был берсерком, тем, кто сражается двумя руками. И он-то знал, что за показным буйством скрывается точный расчет и холодный рассудок.


 При этом он неустанно повторял, что  «меч это оружие тех, кто окружен своими соратниками. Уметь владеть мечом не великая заслуга. Ты научись владеть палкой или ножом. Ножом, когда ты после замаха противника мечом оказываешься рядом с ним. Палкой чтобы твой противник с мечом не подошел к тебе слишком близко. Меч требует замаха плеча,  что заставляет владеющего мечом раскрываться.  Удар палкой  происходит при повороте  туловища, что заставляет тебя закрываться. Палка уже сама по себе не настораживает противника как меч…».


«Но меч прорубает доспехи», - горячась, всовывался  парнишка.
«Прорубает, если доспехи одеты на бревно, в другом случае прорубить броню просто невозможно. Но сейчас я говорю о палке. Не о дубине, которую держат за один конец, а именно о палке, концы которой равной толщины.
В пешем, да и конном бою самым грозным оружием является копьё - по сути та же палка только с металлическим наконечником. Меч же в любом бою это всё равно, что железная дубина. Им разве, что оглушить можно или кнехта не защищенного порубать, а так лишь обуза и принадлежность к вельможной знати».
Мальчик с таким определением не согласился, но промолчал. Да и как возразишь, если тебе говорит тот, кто выстаивал с одной лишь палкой против десятка людей вооруженных мечами.


Старик сделал два деревянных меча, один для себя, другой для Ричарда. Ричард, было, стал спорить, что надо сразу с настоящего, железного  оружия начинать обучение. Старый солдат, молча,  протянул мальчишке свой боевой, но  затупленный с годами меч. Ричард, зная тяжесть меча, напрягся, ведь ему доводилось брать в руки оружие  отца. Да вот только силёнок на меч конюха у десятилетнего пацана не хватило. Был он тяжелее прочих раза в два, как и длиннее на целую пядь. Меч выпал из рук и больно стукнул паренька по торчащему из сандалий, большому пальцу. Палец опух и еще долго отдавался при ходьбе болью, как отзвуком детского безрассудства и излишней самоуверенности.


Да к тому же старик обвязал ногу тряпицей, в которую вымочил в навозной яме, отчего за Ричардом плотной стаей сновали мухи, мешая сосредоточиться.
А сосредотачиваться было необходимо, так как старик не прощал промахи и каждый такой промах сопровождал ударами по голым лыткам. Отчего к концу занятий ноги у мальчонки были красные, что твои гусиные лапы.


«Что самое важное в мече», задавал вопрос старик,  и не получая ответа, сам же и отвечал, «правильно, рукоять».

«Как бы тебе не хотелось поспорить»,- останавливал он возглас мальчишки, « рукоять в мече самое главное

«Ведь я не спросил, что главное в процессе  боя на  мечах, а спросил, какая часть меча самая главная. От того какая рукоять,  меч или будет бить противника, или будет бить тебя».

«Как это быть меня?»,- не понял юнец.

И вновь старик, молча, дал мальчику простую палку и заставил ударить по стоящему у стены корыту, выдолбленному из целого ствола дерева.
Не понимая для чего это, Ричард просто коснулся корыта.

«Бей его, а не щекочи», - громко пробасил старик, «если ты так будешь и мечом орудовать, то лучше не начинать и учиться, «лучше иди и занимайся вышиванием».
Задетый за живое юнец со всего размаху и собственной дури, стукнул палкой  по краю корыта.

Дерево от пружинило и, не совладав с отдачей, малец получил  деревянной палкой прямо в лоб. Бросив её он схватился за место ушиба, а из-под его пальцев  показалась светло – алая сукровица.

«О, первое ранение», - спокойно отреагировал старый солдат.

 «Ничего, шрамы воина украшают»,- с пафосом проговорил он, а  чуть тише добавил, «только вот в старости болят несносно, зараза ты этакая».
Мальчику было не до слов старика, ему было и больно и  обидно, что он сам себе собственной  рукой  расшиб лоб. Схватив с земли палку, он зашвырнул её подальше в траву в сторону замковой стены. И сквозь сжатые зубы выдавил: «В преисподнюю эти палки».

Старик погрозил  ему пальцем: «Не буди  лиха. Если  сказать нечего лучше промолчи, зубы сбережёшь, а может и саму жизнь».


Через минуту всеобщего молчания старый солдат вернулся к уроку: «По лбу ты получил, может теперь на тебя божья благодать сойдёт, и ты ответишь, для чего я принудил тебя ударить по корыту?»

 «Чтобы у меня на лбу шишка появилась»,- недовольно проворчал Ричард, хотя усиленно пытался понять, для чего старик всё это затеял
.
«Вспомни, о чём мы с тобой говорили до того как ты дрязгнул себя по лбу?», - Готвил вытянув руку, жестом старался навести мальчика на мысль. Но у этого мальчика самой главной мыслью всегда был он собственной персоной, и по этой причине никакие иные темы в его голове больше не умещались.


Понимая это, старик, тем не менее,  старался делать всё, что бы этот маленький тугодум додумывался до всего сам, ведь если тот не научится думать даже об элементарных вещах, то все их занятии, все равно, что сыр  выбросить в выгребную яму.

«И всё же, о чем мы говорили?», - опять начал конюх.

«О чем, о чем»,-  нетерпеливо бросил малец, «мы говорили о том, что…», он помялся, а затем выпалил, «да о мечах мы и говорили».

«Это понятно, что о мечах, но ведь не о том, что они есть или о том из какого железа их делают и как…», - снова начал наводящие разговоры старик
«Вспомнил, мы говорили о том, что рукоять в мече  самое главное и если она плохая то…»

«Вот именно, меч  стукнет тебя по лбу», - закончил за него старый солдат.
 Мальчишка смущенно потупил взгляд, понимая правоту старика, но по своей поперечной натуре не желал с ней соглашаться,  и не потому, что старик был неправ, а потому, что не желал сам быть неправым. Но хочешь чему-нибудь научиться,  приходится терпеть, И Роберт, стиснув зубы, старался вытеснить из сердца и обиды, и раздражение, которые иной раз появлялись на действия конюха.


«Надеюсь, ты уяснил, что с плохой рукоятью ты не только не достигнешь баланса в самом оружии, и не только будешь из-за этого понапрасну тратить собственные силы, но и получишь такую отдачу, в результате чего,  через некоторое время, все твои суставы опухнут и будут болеть так, что ты и ложку ко рту не сможешь  поднести».

Не знаю как ложку, а лоб у мальчонки болел долго. Еще дольше маячил синяк на его лбу, меняющий день ото дня  цвет - от темного фиолетового до бледно- зелёного.


Через несколько дней в продолжение предыдущего урока, солдат задал мальчику следующий вопрос: «Что идет вторым по степени важности в мече?»
Роберт задумавшись, осторожно, больше спросил, чем ответил: «Лезвие, ну, клинок наверное».

«Нет!», - мотнул головой солдат, «далее следует гарда».

«Не будет гарды, не будет у воина рук. Это при драке дубинами гарда не очень нужна, а при ударе железа о железо клинок противника всегда сваливается вниз  или вверх, в зависимости от того  куда направленно острие твоего меча, к  рукояти».

«Гарда - означает защита. Она и защищает твои руки во время боя. Узкая гарда - опасность для руки, широкая гарда для руки же помеха. Вот почем  и рукоять и гарда у каждого меча индивидуальны. Клинок же в мече самая простая часть, отчего они почти у всех существующих мечей одинаковы. Я говорю о форме, а длинна это дело вкуса и силы хозяина  меча».


Прежде чем ты научишься владеть мечом, научись его носить и вынимать по первому требованию или по своему желанию.

«А чё тут сложного», - хорохорился юнец, «привязал  к поясу и носи».

«Во-первых, меч,  в зависимости от длины, можно носить по-разному. Но преимущественно носят на поясе, хотя такое ношение применяется только в походных условиях. В условиях приближенных к боевым, меч на поясе это все равно, что цепи на ногах».

«Но ведь на изображениях воинов меч всегда на поясе»,- пытался поправить старика Роберт.

«Вот именно на изображениях, ведь на картинках нужно, чтобы было видно, а не чтобы было удобно».

«В пешем строю удобнее всего меч носить  в ножнах  привязанным к бедру, до колена, рукоятью назад. В конном лучше всего за спиной в перекрестных ремнях, рукоятью вверх - в сторону. Но самое лучшее положение меча, по моему разумению, это на плечах, завернутом в  плаще. Так носят палку пастухи. И руки можно положить для отдыха и ногам не мешает, а главное вынимая из ножен меч, тот  сразу оказывается в боевом положении, более того он из такого положения уже вступает в бой».

               

                VI

Уроки старика и мальчика проходили  почти, каждый день у первого и второго даже  выработалась привычка, когда солнце уходило за горизонт, и день клонился к закату, встречаться на заднем дворе. И если Ричард уже сносно владел деревянным  мечом, и вполне прилично умел ездить верхом, то прочие виды вооружения для него были пока  «пустым звуком». Он не мог в силу своего возраста освоить ни лук, ни арбалет, ни даже копьё, чего уж тут говорить о боевом топоре.

В двенадцать лет он, наконец впервые выстрелил из арбалета, Правда натянуть  тетиву ему помог старик, Но в дальнейшем он и сам приноровился делать это при  помощи ног. Ставил арбалет вертикально и натягивал тетиву ногой. Затем вложив в ложе стрелу, готов был его применить.

В четырнадцать он стал стрелять из небольшого английского лука. Такие луки в Европе уже  не использовали, слишком он был мал, да и в Англии их уже давно применяли  разве, что для охоты. Но для Ричарда в самый раз. Теперь он, если  случись свободное время, посвящал его стрельбу из лука в цель и  скоростной стрельбе. Это когда в одну минуту делаешь несколько выстрелов. Он даже придумал особый способ держания стрел. Если прочие лучники для скорострельности использовали два пальца для натяжки тетивы, а в ладони держали пучок, состоящий из трех-четырех стрел,  или располагали колчан для стрел за спиной и доставали их с правой стороны. То Ричард,  во-первых, держал лук вертикально, а во-вторых, стал располагать колчан за спиной слева, отчего вынимаемая стрела сразу оказывалась на луке, а рука, продолжая двигаться натягивала тетиву. И не успела одна вылететь из ложа, как на её место ложилась другая.

Правда от такой скорострельности не выдерживала сама тетива, но кто думает о луке участь искусству стрельбы.

И с каждым годом диапазон его знаний и навыков становился шире и шире и он уже не просто был способен противостоять взрослому обычному человеку, но и при случае дать отпор воину «средней руки».

В этот период в герцогстве произошло одно значимое событие. Шел 1013 год, и в Бойе по приглашению отца Роберта, высадилась дружина викингов во главе с Олафом Норвежским. Это вызвало недовольство местной, уже обжившейся знати.  Вновь прибывшие были по верованию язычниками и по этой причине не очень вписывались в сложившийся к тому времени в Нормандии, христианский  уклад жизни. Но это видать  мало интересовало и Ричарда  II Доброго и, конечно же, совсем не волновало, самих викингов.

 У них была другая цель. А появление на берегах Ла-манша в Нормандии среди засилия христиан,  язычников очень взволновало Роберта. Он пожелал непременно побывать в Бойе.


Пришло время  учиться владению палкой и старый солдат, ратующий за последовательность приобретения навыков, наставлял Роберта: «Поначалу просто научись ходить с палкой, опираясь на неё. Это с первого взгляда легко, а если не приноровишься, она будет или  за тобой тащиться или же  между ног путаться».


Отрок хватал  протянутую ему стариком палку, которая была выше его роста, но таковой она и должна быть, чтобы пальцы вытянутой вверх руки едва кались конца стоящей вертикально на земле палки. Хват пришелся на высоту груди, отчего Роберт не смог даже оторвать её от земли. А сделав шаг, просто потащил её за собой. Увидев насмешливость в глазах старика, он быстро поправился: «Сейчас, сейчас, вот возьму по-другому,  тогда всё получится». Он принялся примерять палку то в одном месте то в другом, но всё ни как не мог выбрать высоту  хвата.


Старый солдат, закрыв глаза, наблюдал за ним, сквозь сомкнутые ресницы не принимая каких либо мер помощи: «Пусть сам разберётся, тогда и пояснять не надо будет».
Может, кто и разобрался бы, будь он более сдержаннее  и терпеливее, да только не Роберт. Его обуяло не только желание доказать, что и он «сам с усами» но и наконец-то самому понять что же этакое в этой палке есть, что она его слушать не желает.


Возня парня с  дрючком надоела старику, и хотя торопиться  ему вроде  было  некуда, он не открывая глаз, спокойно произнёс:
«А ты не думай, как и где взять палку, ты просто иди вперед. Найди глазами цель и иди. Тело само приноровится  так, как ему с этой палкой будет удобней».


«Сидит…»,- зыркнул в ответ мальчишка, « показал бы и всё, а тут сидит вишь, глаза закрыл. Знаю, что сквозь ресницы смотрит», - мальчишка сам обрадовался своей догадке и хитро, копируя учителя, улыбнулся, «ну сиди, сиди. Вот как дам щас по башке, что делать будешь?». Но он только и  успел  поднять палку с земли, чтобы метнуть её наподобие копья в сидящего  с закрытыми глазами старика, как его намерения пресек, мгновенно оказавшийся  рядом с ним, солдат. Перехватив начавшую движение на замах  палку, он успел вытащить откуда-то, из места только ему известному, короткий нож с широким лезвием и  приставил к горлу мальчика. Глаза старка оказались так близко к лицу Роберта, что тот увидел в них кровь. Так впервые он испугался того, что может с ним сделать этот чокнутый старый солдафон. Испугался, но виду не подал, а вцепившись в палку, попытался выдернуть её из крепких рук старика. Тот, сменив угрожающий взгляд на насмешливый,  за эту самую  палку легко  поднял  вцепившегося, в неё Роберта и, сделав полуоборот,  зашвырнул и палку, и болтающегося на ней мальчика, в навозную яму.


Чуть не подавившийся попавшей в рот жижей, мальчик выполз на твёрдую почву, но не разозлился, а неожиданно, рассмеялся. Смеялся он редко, а в прочем и поводов у него для этого особых в жизни было мало, разве, что когда видел, как другие мучаются от его проделок. Но то другой смех. Тот смех и окружающим не нравился, да   и ему самому мало удовольствия  доставлял. А тут рассмеялся и всего лишь  от того, что ему так захотелось узнать, откуда же в руке старика появился этот  нож. То, что старый солдат  перехватил его намерения особого восхищения у него не вызвало он, как и многие проживающие в замке, знал эту особенность учителя. Но вот откуда нож?


Роберт перевернулся на спину и, смотря в небо, задумался о превратностях жизни. Вот он маленький герцог, который когда-нибудь станет Великим Герцогом Нормандским лежит весь в дерьме и смеется тому, что  старый солдат по сути своей,  плебей, взял и окунул его в это самое  дерьмо. И при этом заставил так испугаться приставленного к горлу ножа, что  ему на миг показалось, что старик  или зарежет  его или он сам от страха обделается. Не обделался сам, так вываляли.  Не вставая, Роберт пополз  к старику. А тот удивленно глядя на мальчика, не мог понять, что это с тем произошло. Отчего этот смех и такое на первый взгляд не естественное  для него поведение.

«И то верно»,- подумал он, «чужая душа не только потёмки, но и сплошные загадки».

Роберт дополз до вставшего с места старика и сев на землю, подняв голову, зажмурился   от слепящих глаза солнечных лучей:
«Готвил,  а где ты нож прятал, что я вот уже, сколько лет с тобой, а ни разу не видел, где он у тебя находится?».

Поняв поведение мальчика по своему, Готвил, подавая ему руку и помогая подняться, ответил: « Когда двое знаю о чём-то, то кто поверит, что этого не знают даже свиньи».

«Про тайны я знаю их надо хранить и от всех прятать. Тот, кто знает чужие тайны, тот может и воспользоваться этим», мальчик, поднявшись, даже не пытался отряхнуться «засохнет, само отвалится», «но нож, ведь это не тайна и его не нужно прятать».

«Тут ты не прав. Любое оружие должно быть тайной, тайной должно быть и умение владеть им. Не нужно как пустому дураку, всюду кичиться наличием у тебя оружия или способностью твоей, им владеть. Пусть противник не знает об этом и тогда его можно застать врасплох».

«Но ведь оружие носят на виду, чтобы ни у кого не возникало мысли напасть на вас», неуверенно произнес мальчик.

«Ты сам-то в это веришь? Оружие не служит для устрашения, оружие служит для боя - для защиты или нападения. И просто так им размахивать это всё равно, что рассказывать встречному и поперечному о своих замыслах. И если ты, показывая его, не применяешь, стало быть, ты не  способен это сделать и в случае реальной опасности. Тот, кто постоянно пытается  демонстрировать свою силу, на самом деле слаб».

«А как же уважение или почитание, Ведь если не демонстрировать силу тебя никто уважать не будет?»,- Роберт попытался оттереть навоз с лица, но лишь размазал по щекам.

« Пошли к воде»,- старик,  сутулясь, двинулся в сторону пруда, «уважают не за демонстрацию силы, да и не за силу вообще, а за то, что ты можешь совершить. А для этого не надо каждый день и на всех стенах вывешивать флаги, сообщая всем о своих намерениях,  достаточно при случае  продемонстрировать свою силу в действии. И не важно, что до этого говорили или говорят люди, они будут знать, что в случае необходимости ты сделаешь то, что задумал».

«Вот  разболтался старый пень», мальчик хоть и обозвал мысленно старика, но сделал это как-то по-особому. Для себя по-особому: с уважением и признательностью. Он вообще последнее время прислушивался к тому, что говорил ему этот видавший жизнь и   презирающий смерть человек.


«Оружие это только средство твоего замысла. А любой замысел не состоит только из оружия и его применения, тут и ум нужен и хитрость, а главное уверенность в том, что совершаешь поступок благочестивый».
«Это какая же такая, благочестивость, как у монахов, что ли?», - Роберт, нахохлившись, пошел в атаку.


Видя, что разговор уходит в тему, которую старик затевать не желал он, махнув рукой, удалялся.

Роберт, прищурив глаза, смотрел ему в след. Не верил парень в благочестивость, не верил в искренность монахов, те по утрам молитвы повторяли хором, а в день уже пьяные шатались вокруг замка, по вечерам тискали по углам девах. Не верил в искренность их веры, глядя на морды их, лоснящиеся от сытости.


Как-то раз застал  он конюха с  дощечкой в руках, тот  сидел, неподвижно вперив, в неё свои глаза и беззвучно шевелил губами.
«Читает что - ли…?», - удивляясь, подумал  тогда Роберт. Сам- то он и читать и писать  умел, этому его в замке специально обучали. Подойдя к старику, глянул тому через плечо, на дощечке была написана молитва.
«Молится?»,- вот те раз  до сего дня ему не приходилось видеть, как старый солдат молится. Сам он молитв не любил, пустое это занятие просить у кого-то, когда сам можешь взять, что пожелаешь. Тем более у того, кому твои просьбы так совсем без надобности. Просить кого-то пусть это и сам Бог, ему было не по нраву.

«Ты, что это Готвил, никак в священники  подался, сидишь молитву читаешь?»
Старик без всякого смущения ответил: «Читать я не умею, но знаю, что здесь нарисована молитва, да и молитв я, пожалуй, тоже не знаю, слышал, как их в соборе читают с амвона, так там всё мужи ученные, а мы с детства ни писать, ни читать, не обучены».

«Так зачем ты дощечку  схватил и шамкаешь над ней губами»,- съехидничал Роберт, «может прощения, за грехи свои, вымаливаешь?»

«Не вымаливаю. Грехи нужно не совершать, а вымолить их никому и никогда еще не удавалось, всему рано или поздно и конец и наказание приходит, каким бы он праведником себя не мнил».

«Так ты считаешь, что это зряшное дело, молитвы кому-то возносить?»,- с надеждой спросил юнец.

«Ну, зряшное, не зряшное, у каждого своё разумения, а говорят, что  успокаивает, если душа в смятении».

«А ты то, что в смятение ударился, старый. Тебе вроде по годам уже к кладбищу топать, а ты тут о смятении забеспокоился, али весна и девок кругом много, зачесалось что ?», -неуважительным тоном, сквозь смех профырчал Роберт.

«А тебе только зубы скалить, какие там девки, дай бог болестей разных и мыслей дрянных избежать, а ты девки»,- старик видя, что юнец не даст  ему посидеть в одиночестве, убрал дощечку и встав осторожно распрямил затекшие ноги. Последнее время они стали его подводить. Уже сойти под обрыв или взобраться на песчаную кручу, он не мог, правда, будучи в лесу еще был неутомимым ходоком, но скорость и подвижность в суставах поубавилась. К дождю ноги и всё тело покрытое шрамами болело, а в позвоночнике, будто кто ржавый шип вбил, при движении отдавался резкой болью.


С Робертом старый солдат возился  более семи  лет  тому уже   шестнадцатый  годок пошел. Парень о девушках  стал подумывать,  в голове ветер опять появился, а в повадках  проступило, скрываемое  до поры, влиянием старого солдата, высокомерие. К старику он относился хоть и не по отечески, но снисходительно ни когда не забывал, что тот ему не ровня. Терпеливо сносимые им  занудные поучения конюха, пытался пресекать, тем, что чаще стал огрызаться. Видать пришла пора, им каждому по своей тропке идти. Старику по тропке в Валгаллу ближе, ему будущему герцогу по дороге к известности и почёту.

Что так оно и будет, Роберт не сомневался, но особо по этому поводу и не задумывался. Такова природа юности - не думать о будущем, а если и думать лишь в светлых красках.


Особенно стал задираться юнец, когда Готвил научил его сносно владеть мечом. Ведь по определению меч оружие знатного человека. Не умеющий владеть мечом, какому бы он сословию не принадлежал, он  вроде, как и не вельможа вовсе, а «чурбан неотесанный».

                VII


Старый солдат  в сопровождении юноши всё чаще отправлялись в лес, где он  учил  теперь Роберта не только искать чужие следы и распознавать намерения противника, а и тому,  как в лесу спрятаться  незаметно или скрыть своё присутствие от таких же следопытов как он сам. Лес от замка находился в трехстах лье, так, что,  уже по дороге к нему, старик показывал юноше как из подручного материала скоренько  сделать себе что-то вроде маскировки.


«Запах в лесу не играет роли, в лесу нужен слух и зоркость зрения. Умение среди неживых предметов увидеть живое. При движении любое  существо будь то человек, или животное  отклоняется влево, если ты идёшь ему в след, а если оно движется навстречу, то отклоняется от тебя вправо. И вот когда ты следуешь за кем-нибудь и при этом  не желаешь, чтобы тебя заметили, отклоняйся в противоположную сторону от движения впереди идущего, то есть иди вперед левым  плечом. А если движение происходит тебе навстречу, иди вперед правым плечом». Перемещаясь по лесу, старик показывал, как и что нужно делать, заставляя мальчика повторять за ним все его движения.


«Человек и животное видит на уровне своего взгляда, отчего нужно уходить «за горизонт», иначе пригибаться ниже уровня этого взгляда, ну а если взгляд расположен очень низко ни когда не иди по прямой линии, а меняя направление движения, делай неожиданные остановки. Форма живого движения запоминается,  когда  происходит постоянно. Если то, что видишь,  прерывается, то сложно и определить форму совершающую движение».


 Старик и юноша, перемещались по лесу зигзагообразно при этом старик, ступая наружной стороной стопы, почти не производил шума. А в  иной раз, когда мальчишка отвлекался,  он исчезал из его поля зрения. После чего Роберту очень долго приходилось искать старого солдата.  А тот, подкравшись неслышно ступая,  сзади подбивал под ноги юношу, отчего последний  падал на спину, раскинув в сторону руки.


На что ему учитель указывал, что падать на спину, стало быть, открываться врагу для удара сверху. Лежащий человек по всему беззащитен, если не ожидать нападения, в противном случае и лежащий представляет угрозу стоящему над ним с оружием врагу.


«Падая на спину необходимо согнуться до такой степени, чтобы зад и пятки оказались в одном месте после этого или, перевернувшись через голову оказаться в удалении от нападающего или же провернувшись на согнутой спине обхватить ноги нападающего руками и самому нанести удар ногой в область шеи противника. Если ты и не собьешь его с ног, то обескуражишь, и этого будет достаточно для того, чтобы успеть, вновь перекатившись на спине и встав на одно колено, оказаться за спиной нападающего. Для того чтобы безопасно встать, достаточно придерживать противника, чтобы он не обернулся. Оказавшись у него за спиной можно пустить в ход свой нож».


Старику  трудно было выполнить всё, что он говорил не только по причине  возраста, но и роста. Но он понимал, что фронтальная атака, какая была свойственна его силе, Роберту подойдет не всегда, отчего тому чаще придется пользоваться приемами, которые, как правило, в прямом столкновении не используются. Но имея арсенал такого нападения и защиты, вполне можно выстоять и во фронтальной схватке.


Одним из интересных упражнений для мальчика было упражнение прятаться в воде. Первоначально по команде старика, Роберт как оглашенный срывался с места и с размаху плюхался в воду, отчего брызги, вызванные его падением, попадали и на одежду старого солдата.


Старик, дожидаясь, когда у мальчишки кончится воздух, просто тыкал палкой в то место где тот сидел, придавливая его ко дну. Вырвавшийся из под палки мальчик, с выпученными глазами и открытым ртом, жадно хватающим воздух, долго сидел на берегу, мысленно ругая «старого осла» осмелившегося тыкать в него, в сына герцога и не оружием, а каким то найденным в лесу сучком. С дыханием успокаивались и чувства мальчика, и он терпеливо ждал, когда учитель снизойдёт до объяснений.


Старик, замечая такое поведение юнца, незаметно от него  усмехался в длинные свисающие на грудь усы, и, расположившись на берегу, приступил к отповеди:
«Бросаясь в воду, ты производишь много шума, о брызгах я и не говорю. Представь себе, что это происходит ночью, так тебя по твоему барахтанью в воде на много лье будет слышно, а найти твоё место схорона так и вообще проще простого, достаточно увидеть пузыри исходяшие из воды».

«Ага, а как ты ночью пузыри увидишь»,-  пытаясь поймать учителя  на слове, ворчливо отвечал юнец.

«Ну и если даже не увидят, то ведь все в округе все равно будут знать, что ты  в воде и достаточно….» тут он замолчал и решив показать мальчику на примере заставил того опять уйти в воду. Когда мальчишка скрылся под водой с головой, старик взял два валяющихся на берегу камня, и опустив руки в воду, с силой ударил камни  друг о друга.

И тут же Роберт  поднялся из воды в том самом  месте,  куда минуту назад скрылся. Он хлопал себя по ушам, будто стараясь вытрясти из ушей попавшую туда воду.  Воды там не оказалось, так как по ушным перепонкам ударил звук соприкасающихся камней.

«А если я буду терпеть?»,- в запале закричал юноша, еще не выходя на берег.

«Кто тебе мешает, терпи»,- пожал плечами старик, «разве когда ты знаешь, что в норе, к которой тебя привели собаки, находится лиса, ты не сделаешь несколько попыток для того, чтобы она выскочила наружу? Так вот зная, что ты в воде желающих достать тебя будет предостаточно, отчего они будут колошматить о камни  до той поры, пока тебе не надоест…терпеть. После этого тебя возьмут и тепленького и мокренького». Старик развалился на песке и, закрыв глаза, сложил руки на груди.


Роберт, не выжимая одежды, прилёг рядом. Он ждал продолжение урока, а старик, по всей видимости, забыв о нём, заснул.

«Готвил, Готвил», - нетерпеливо, толкнул спящего, юноша, «Чё делать-то?».
«Подумай сам»,- ответил старый солдат, не открывая глаз, «неужели не понятно самому?».

«Будто ты сам сразу всё понимать стал»,- буркнул Роберт и принялся усиленно думать. Но видно это вообще не его стезя была думать, отчего, чем больше он морщил лоб, тем меньше приходило мыслей в его голову.


И уже отчаявшись найти ответ, он снова готов был ткнуть в бок  лежащего с закрытыми глазами конюха, как его осенило:
«Понял, понял»,- радостно закричал он, «надо сделать так, чтобы ни шума ни брызг не было. А для этого нужно тихонько войти в воду. Правильно», - и он, не сдержавшись, всё же, ткнул Готвила в бок.

Тот нехотя перевернулся на бок  и, подперев голову рукой, обратился к мальчику:
«А если предположим, за тобой гонятся и тебе срочно надо скрыться с глаз и для этого ты выбрал воду. Ты успел скрыться, но те, кто пришли за тобой увидят на воде разбегающиеся круги и поймут, что ты вошел в воду. Как тут быть?»
«Ладно, не напрягайся», - видя наморщенный лоб, пожалел мальчика старик, « решив скрыться в реке, подойди к самому краю воды и ложись, а затем медленно заползай в воду при этом старайся не опираться на песок  носками».

«Но ведь так останутся следы на песке», - не очень понимая как такое движение, поможет ему скрыться, спросил юноша.

«Во-первых, ложиться надо с сухого берега на мокрый, то есть тот который, уже находится в воде. Ты не успеешь еще и полностью скрыться, а твой след на мокром песке пропадёт. А во-вторых, всегда имей с собой полую камышину, с локоть длинной, что позволит тебе не сидеть в одном месте и не ждать пока кончится воздух, а уйти с того места в котором ты весь скрылся в воде, и по возможности уйти от линии своего движения вниз   по течению. Хорошо бы под защиту крутого берега, если позволяет глубина».


Правда, как мальчик не пытался незаметно уйти с того места куда он заныривал, ничего из этого у него не получалось. Придя в отчаяние, после нескольких неудачных попыток он сидел на песке и дулся « как сова на свет». 
« Хорошо учить, а сам-то можешь?», - в сердцах бросил он.
Старик, молча, встал и, подойдя к реке нарочито кряхтя, растянулся в воде. Но уже в следующую минуту он полностью исчез в воде, при этом на поверхности не осталось ни следа от его пребывания.


Прошло несколько минут, старый солдат не показывался.
« А ведь у него нет камышинки», - пронеслось в голове у мальчика, «как он умудряется дышать?»,- ведь не дышать так долго не может даже такой человек как Готвил.

Роберт, беспокоясь о старике, встал и подошёл к самой воде. Поверхность течения не изменилась и после того как он осмотрел все пространство которое имел возможность охватить его взгляд. Прошло ещё немного времени, и обеспокоенный не на шутку, мальчик стал звать учителя: «Готвил, Готвил»,- он дернулся по берегу в одну в другую сторону, но Готвил исчез бесследно.


И когда отчаяние уже было, переросло в панику и Роберт готов был сам нырять в воду, для того, чтобы или доставать старика или убедиться, что он всё же жив, как сверху от небольшого обрыва раздался голос старика:
«Чё орём, всю рыбу так распугаешь», - шутка не удалась. Мальчик в отчаянии топнул по воде ногой и выругался: «Чтоб ты сдох, пень старый. Я тебя сейчас сам утоплю», - не рассчитывая свои возможности, пригрозил он, сидящему на траве старику.

«Ага, разбежался. Иди, утопи, посмотрим, как это у тебя получится», - развеселился старый солдат, « может еще, кого в помощь позовёшь, чтобы сподручнее было обоим в воде барахтаться?»

«Я думал, что ты утонул»,- примирительно промолвил Роберт, «ведь так долго под водой находиться нормальный человек не может».

«А я и не находился. Я там был ровно столько, сколько нужно было подобраться к берегу вон за тем выступом»,- он указал на корневище вросшее берег и создающее вступ.

«Но ведь без камыша и туда добраться было сложно»,- не очень понимая, как у старика это получилось, упрямо гнул свою линию юноша.

«Не понял, тогда смотри»,- старик вновь встал и пошел к берегу. Он заставил Роберта встать рядом с ним, и выполнять за ним  все движения. Они вместе опустились в воду и затем, извиваясь, уползли на глубину и уже находясь полностью в воде, мальчик, который уже умел плавать с  открытыми глазами, увидел, как старый солдат перевернулся на спину и выставил наружу лишь своё лицо. Отчего с берега его не было видно, а сам он мог спокойно дышать.  И уж затем, только, подправляя свой сплав руками, он, спокойно отдавшись течению, стал сплывать вниз. Мальчик поступил также и проделал за стариком весь путь по воде.


После того как они выбрались на берег старый солдат сделал одно дополнение. Он сказал, что увидеть с низкого берега плывущего так человека нельзя, а с высокого его будет хорошо видно, но это только днём, А ночью и с высокого берега никто и ничего не увидит, даже если луна будет светить  в полную силу.

   
                VIII


Однажды Готвил и Роберт как обычно выбрались на несколько дней в лес. Согласно плана старого солдата, им нужно было болото, а для этого необходимо не только углубиться дальше в лес, но и почти покинуть территорию Нормандии. Болота водились в западной Нормандии между Авраншем и  Котантеном.

Но по дороге к ним места были незнакомые и по большей части состояли из непроходимой чащи. Правда, к чести надо сказать, что именно через такой лес шли почти половина дорог данного герцогства. Ведь для того чтобы попасть в соседний  Мэн нужно было преодолеть широкую полосу  дремучего леса. За болотами же было другое соседнее герцогство Бретань. И как гласила молва, в этом лесу водились не только волки и медведи, но вполне себе настоящие разбойники.


Поначалу еще идя по знакомой территории,  Готвил разговаривал с мальчиком,  рассказывая ему историю из своей прошлой жизни, а  на ночлег они остановились у небольшого лесного озера, чтобы рано утром с самым рассветом двинуться дальше в сторону искомых болот.
Разжигал огонь старик тоже особым способом,  он брал овечью шерсть и расколов ствол небольшого сухого деревца, каких в лесу в качестве валежника всегда предостаточно, долго тер этот комок между двух половинок. До  тех пор пока не показывался дымок, а затем воспламененную шерсть он накрывал сухими листьями, и дальше было довольно просто обзавестись приличным костром.


К середине второго дня наши путешественники добрались до голого холма, стоящего среди леса. Старик решил развести костёр, чтобы испечь брюкву и согреть воду, а Роберт взобрался на холм и огляделся по сторонам.
Три дороги приближались с востока от холма и, слившись в одну, огибали  его с  южной стороны, затем вновь расходились в трех разных направлениях с западной стороны холма.

Готвил и Роберт расположились на привал как раз между двух дорог:  идущей с севера от Руана и с востока от Парижа, на  Алансон,  и далее в графство Анжу. По одной из них, от Руана  они и прошли  в пол - дня. С южной  стороны, холм   каменной скалой,   нависал над дорогой.


Обернувшись в  сторону развилки, Роберт увидел поднимающийся над лесом дымок. А когда он спустился с холма, старый солдат уже испёк в костре брюкву и вскипятил в медном кувшинчике воду. В воду он бросил три темных  зернышка того растения, которые вот уже восемнадцать лет  оставались у него с последнего похода под водительством  Олава I  Тююггвассона и которые он хранил у себя в закутке. Использовал он их редко, разве, что по случаю, когда приходилось надолго уходить из дому

О Трюггвассоне, Готлив вспоминал с двойственным чувством. И не потому, что тот усиленно пытался «перекрасить»  весь норвежский языческий род в христиан, а потому, что никак не мог понять, почему они тогда, возвращаясь из похода против венедов (территория нынешней Польши) в сражении при Свальдере  (остров Свельд) против объединенного  датско-шведского флота, возглавляемого королём Свеном,  оказались в западне. После чего им, покинувшим за Олавом самый большой норвежский дракар  «Большой Змей» пришлось много миль плыть в холодном осеннем море вблизи берегов Швеции и прятаться по дикому берегу, не смея разжечь огня, чтобы противник их не настиг.


Не знал старый солдат, что та засада была местью  шведской  королевы Сигрид Гордой  за то, что сватаясь к ней в 995 году Олав Трюггвасон, на отказ её от принятия христианства, в порыве гнева, съездил ей по венценосному лицу  своей перчаткой. Затаив на него обиду Сигрид в последствие, выйдя замуж за датского конунга Свена Харальдсона  и устроив  на шведском троне своего сына от первого брака Олава, подговорила обоих, наказать неучтивого  Претендента.


Не знал он и того, что шведский ярл, присоединившийся к эскадре Олава на своих 11 кораблях, который  якобы выступал в роли посла, и  пивший с Олавом из одного кубка, оказался простым соглядатаем. Ведь  именно он, пользуясь доверием норвежского конунга, направил флот в узкий пролив Эресунн между Швецией и островом Зеландия. 
Сам Олав тогда не выплыл, а у него  Готвила и по сей день крючит,  ноги и руки перед дождём.



Содержимое кувшинчика после недолгого настоя старик вылил в две деревянные чашки. Жидкость была мутно-коричневой и имела довольно таки резкий запах.
«Хлебай!»,- он протянул одну из чашек Роберту. Тот с опаской взял чашку и поднес к лицу. В нос ударил запах горечи,  и он не осмелился  выпить её содержимое. Отставив  чашку в сторону, парень принялся на листе лопуха давить испеченную брюкву, чтобы быстрее остыла.

Из своего мешка конюх достал сухой козий сыр и прямо пальцами раскрошил его над импровизированной тарелкой мальчика. Сыр был солёно-кислый, что придало пресной брюкве некоторый аромат и вкус.

Ели молча. Роберт, который так и не решился испить из чашки, попытался вылить содержимое на землю, но старый солдат остановил его. Он перелил темную жидкость в свою, уже опустевшую чашку, и, расположившись спиной к развесистому вязу, принялся неспешно цедить настоявшийся напиток. Роберту ничего не оставалось делать, как отправиться на поиски источника, чтобы хоть как-то запить солёное послевкусие сыра.

Старик по известным лишь ему одному приметам указал направление где, по его мнению, может находиться ручей, или  вообще какая-нибудь вода.


Пройдя шагов двести Роберт и в самом деле оказался возле лощины переходящей в глубокий овраг по дну, которого, как подсказывал его слух, резво бежал ручей. Держась за кустарник,  мальчик с трудом спустился по крутому склону и сразу оказался в самом ручье. Вода была холодная, и от этого стало, сводить ступи. Найдя место, где он мог бы окунуть в воду весь кувшинчик, мальчик набрал воды и уже было собрался выбраться тем же путем из оврага, но попытка не удалась. Намокшая в воде сыромятина обуви скользила по склону, что твои сани по льду. Роберт решил двигаться по дну оврага в сторону лощины, которая  резко вильнув, упиралась в небольшую полянку среди леса не заметную со стороны пролегающих невдалеке дорог.

А на полянке …


Возле потухшего кострища, кружочком и вповалку между лежащих стволов, расположились человек семь – бродяг. Обитателей  здешних лесов прозванных «зелеными разбойниками». Людей, не имеющих ни жалости, ни совести, а уповающие на удачу и собственную дерзость. С раннего вечера до утра они промышляли  тем, что обирали запоздавших путников, а днём отсыпались там, где их заставало это самое утро. И не смотря на непостоянство их лёжки, у них все же были свои излюбленные места,  и одно из них именно то на которое случайно вышел Ричард.


Мальчик первый увидел расположившихся на поляне людей, но не сразу понял, кто перед ним. Те же в свою очередь приученные и в состоянии сна быть на стороже почувствовали его присутствие, и уже через мгновение вся ватага была на ногах и встав в полукруг готова к отражению атаки. Правда, нападения не последовало, так как перед ними оказался невысокого роста парнишка, тем более вооруженный коротким, мало  пригодным для нападения, мечом.


Почувствовав для себя угрозу, Роберт постарался  выхватить меч  (тут бы ему и вспомнить, что висящий на поясе меч не сразу и вытащишь из ножен, если тому приключится необходимость). Пытаясь прихватить ножны, мальчик замешкался и самый молодой из разбойников тут же оказался рядом и,  замахнувшись на парня, нанес, целя ударить плашмя, чтобы оглушить, своим   широким и несколько изогнутым мечом.


Недаром Ричард учился у опытного наставника, избежав удара нырком под проносящуюся мимо руку с оружием он, еще не вынув из ножен свой собственный меч, пнул промахнувшегося бедолагу в зад. Да так, что последний покатился в овраг  в том месте, по которому наш герой из него выбрался. Растянувшись на земле разбойник, чертыхаясь и рыча, пытался перевернуться на спину.


Не знал болезный, что таким образом он открывается для удара сверху. А Роберт, после первого  успеха не останавливаясь, устремился к поверженному противнику, и уже   занёс над ним свой, наконец обнаженный  меч. А о его намерениях сомневаться не приходилось. Это почувствовал и  разбойник, тем более он увидел жгучий белёсый взгляд юноши. А тот  в запале,  в свою очередь, и не подумал о том, что бросившись к месту упавшего разбойника, он сам становится уязвимым, так как наверху, над ним оказываются еще шесть его противников.


 А те, гогоча, и плюясь, уже оказались возле самого спуска в овраг. И неизвестно чем бы всё эта  закончилась, если бы не спокойный голос, раздавшийся позади сгрудившихся у оврага лесных братьев.

«Никак братишки обозначились. Вот и повеселимся!»

Разбойники на краю оврага разом обернулись. Возле их же  костровища, опираясь на меч, как на палку стоял высоченного роста старик. И не смотря на то, что он был сед, сутул и  космат как леший, его могучая стать и по сей день внушала уважение всем окружающим. Разбойники не оказались исключением, но их было больше и это придавало им смелости.
Двое остались у оврага, для вызволения  из беды товарища, а четверо метнулись к старику.


Пока они приближались старый солдат, спокойно вытянув руку с мечом, очертил вокруг себя полный круг. И как только он это сделал один из нападавших, широкий в плечах  и с огромным шрамом через всю лысую голову, разбойник, вдруг остановился и, приглядываясь выкрикнул:
«Ты ли это бродяга Готвил ? Тебя ли видят мои глаза по прошествии,  почти двух десятков лет?»

Готвил, к которому, были обращены эти слова, перехватил меч левой рукой, а правой прикрыв глаза, солнце стояло против него, всмотрелся в стоящих перед ним оборванцев.

«Ни как это ты Фрудо?»

«Я, я», -  тот радостно закивал головой в ответ, «я, кому же, как не мне топтать в этих краях землю. Места ведь родные, пусть и неприветливые к нам, но что поделаешь».

«Ты все так же болтлив дружище»,- старый воин, не меня руки с мечом направился в сторону разбойников. У него и тени сомнения не было в том, что его коварно обманут. Чего, чего а коварство разбойников, не распространялось на таких же бродяг как они сами.


А в это время один из оставшихся над оврагом  лесных братьев, стремглав бросился вниз и едва успел остановить  меч Роберта, который если бы и не снес голову его поверженному сотоварищу, но надолго бы вывел того из строя. Роберт, еще не видя того  что происходит над оврагом, попытался защищаться, а  так как его меч был выбит из рук он бросился на противника оскалив зубы. Так бы и вцепился в загривок успевшему перевернуться разбойнику, если бы второй, тот, что  пнув, его в бок, со словами: «Угомонись, оглашенный. Закончилась буза», не  заставил отлететь в сторону.


Мальчик поднял глаза и увидел над оврагом улыбающуюся физиономию своего учителя.  Не очень понимая, что происходит, он на четвереньках выбрался из оврага и, не воспользовавшись протянутой стариком рукой, встал, не отряхивая колен, вопросительно посмотрел на Готвила, рядом с которым, улыбаясь во весь свой щербатый рот, стоял широкоплечий с голым черепом  лесной бродяга.
Перехватив его взгляд, Готвил пояснил: «Фрудо, когда-то давно, мы с ним ходили с твоим отцом в Палестину».

«Правда, до Палестины  мы не добрались, но нужды натерпелись изрядно»,- добавил Фрудо.

«И то верно, славные были денёчки»,- поддакнул Готвил.

«А ты всё такой же, брат», - Фрудо хлопнул конюха по плечу.

«Куда там, старость она никого не жалует»,- отмахнулся последний.

«Я думал тебя уже и в живых нет, ведь ты уже в последнем нашем походе наряду с Фердинандом и Сэмуэлем были самые старшие. Ведь я тогда еще юнцом, чуть постарше этого», - он кивнул на Роберта, «был. Покуралесили!».

«Верно, был такой грех», -  непонятно к чему проговорил Готвил.

«Вспоминаешь?»,- Фрудо  сделав знак своему сотоварищу, чтобы тот развёл на кострище огонь, пригласил Готлива сесть на ближайший ствол.


Тот не чванясь, спокойно и, по всей видимости,  с внутренней благодарностью провидению за то, что прервало их с Робертом путь к непонятно какому болоту, непонятно для каких целей. Ведь, по сути, он шатался с мальчиком по лесам не потому, что это ему особо нравилось или он задался целью сделать из мальчика непревзойденного вояку, а потому, что ему самому осточертело день-деньской бродить по замкнутому двору замка, таская навоз и подковывать лошадей. Душа по-прежнему жаждала простора, и сердце замирало от предвкушения возможных странствий. Чего и говорить жизнь затворника и домоседа ему давалась с трудом. Но времена были нынче спокойные и вроде как никто ни с кем, особенно, что касается Нормандии, воевать не собирался. Очевидно превосходство жителей Нормандии в военной силе не давало другим возможности и подумать о том, чтобы попытаться  оспорить его. Именно это условие при очевидном не желании  расширять свои влияния характеризовало не только период правления Герцога Роберта II, но и создавало условие для относительного спокойствия в крае.

«А чего вспоминать, каждую ночь во сне вижу. Тут вспоминай не вспоминай, само в душе копошится».

Роберт также не стал ждать особого приглашения, а  умастился на стволе напротив сидящих стариков. Ему начинало нравиться это приключение, так взбодрившее его и своим напряжением и тем  поворотом событий, которое никто из них предсказать был не в силах.


«Вот что значит судьба»,- подумал он, « и если мы порою думаем, что являемся её хозяевами, то она часто доказывает нам, что это всего лишь наше заблуждение».

(Продолжение следует)